Я всегда верила в сны, знаки и Бога. А ещё в то, что мать - это святое, и она никогда не предаст. Мне это твердил папа всякий раз, когда я, вся в слезах, жаловалась ему на маму. Его слова не были сухим и безличным родительским наставлением: их пронизывали боль и отчаяние детдомовского мальчика, мечтающего о маме...
Папа был моим божеством, а слова идола не подвергаются сомнению. Наверное, поэтому я, сидя в амфитеатре университета Сорбонна, забитого режиссерами, сценаристами и прочей киношной и писательской братией, встрепенулась, когда американский сценарист Джон Трубби, хитренько улыбнувшись, произнес со сцены:
- Самые большие наши враги - члены нашей семьи.
Я призадумалась. Слова выступающего не были для меня чем-то новым, внезапно открывшейся истиной: мне было тридцать шесть, и у меня уже был кое-какой жизненный опыт. К тому же человеческие взаимоотношения и, в частности, психология, интересовали меня с молодости, а учеба в прошлом на психологическом факультете закрепила в убеждении, что корни наших проблем - если не всех, то многих, - в той или иной степени растут из семьи.
Я оторвала глаза от седого голливудского мэтра и с любопытством обвела взглядом большой зал. Сидящие вокруг, сосредоточенно слушая и делая записи в блокнотах и ноутбуках, согласно закивали, и я подумала: «Наверняка многие из них испытали это на своей шкуре». Хорошо помню свою довольную ухмылку: «Ха, в моей семье таких людей, слава богу, нет». Отпечаталось в памяти и возникшее в тот момент чувство уверенности: «...А раз до сих пор не было, то уже и не будет. Ведь я достаточно умна и сумела избавиться от тех, кто делал меня несчастной!»
С того дня прошло около десяти лет. Теперь я знаю - такого рода самонадеянность является звоночком, предупреждением, что в будущем может случиться как раз наоборот. Через нашу излишнюю самоуверенность жизнь словно пытается сказать: «Будь начеку. Открой глаза и осмотрись. На самом ли деле всё так, как ты думаешь?».
Слова Трубби были знаком, который я проигнорировала, почивая на лаврах собственного высокомерия.
И вот я, русская эмигрантка с Украины, сижу за столом в стиле Луи Филипп в социальной квартире французского городка и пишу эти строки. Жара спала, и мысль наконец высвободилась от трёхдневной тягучей вялости. Я снова и снова пробую собрать разрозненные лоскутки своей жизни в стройный сюжет, желая преподнести читателю интересную историю, как учил нас Джон Трубби. Многие годы мною движет мечта: через написание этой книги придать смысл папиной жизни, чтобы возместить нанесенный мамой ущерб.
Уставившись на колышущие верхушки тополей за окном, я вспоминаю нашу с мамой встречу на террасе Макдональдса. Ту самую, решающую, встречу. В тот тёплый день на площади было шумно: вокруг шныряли люди, в основном молодые магрибинцы, которые, щедро жестикулируя, громко разговаривали на своем языке.
Мы с мамой сидели напротив друг друга за липким и воняющим кислятиной столом, и я, обуреваемая противоречивыми чувствами, не отрывала взгляда от дорогих моему сердцу зеленых глаз, которые то избегали меня, то смотрели колко, даже злобно; глядела на оранжевые губы, искаженные в страдальческо-растерянном выражении; наблюдала за скрученными артритом пальцами, вцепившимися в дермантиновую черную сумку. Я сидела и не верила в реальность происходящего. Как мать может поступить так со своим ребенком? Нет, как моя мама может так со мной поступить? Где теперь найти силы, чтобы жить дальше? Чтобы мечтать, бороться, продолжать верить в себя, доверять другим? Мамин поступок..., хочется сказать «это как удар в спину, которого не ждешь», но подобное звучит так банально! Избитое клише, неспособное передать всю боль, отчаяние, крушение надежд, которые испытывает пусть и повзрослевший, но все же ребенок.
Я также вспоминаю тот день в Сорбонне, когда гуру сценарного искусства добавил: «...И причиной вражды между близкими являются, как правило..., деньги». Не проходило и дня, чтобы я не вспомнила кинутую мамой фразу: «Ничего, как-нибудь выкрутишься!» - слова, которые преследовали меня и днем, и ночью. И не столько сами слова, сколько интонация, с которой они были сказаны - язвительная, уничижительная. При этом перед моим мысленным взором неизменно возникала повернутая ко мне мамина спина - символический язык тела, говорящий лучше всяких слов. Мама знала, что у меня нет ни одного орудия, которым я могла бы нанести ответный удар - я оказалась у неё в заложниках. Резко повернувшись ко мне спиной, она выказывала тем самым своё превосходство и пренебрежение ко мне и моим чувствам; и прятала свои, воздвигая между нами стену - стену отчуждения и непонимания.
Я мысленно вела с мамой беспрерывные и бесчисленные разговоры, что-то объясняя и доказывая; я плакала, просила, умоляла; я обижалась, злилась и даже убивала её. «Мамочка, - говорила я, - пожалуйста, не заставляй меня начинать всё заново в сорок пять. Пол жизни уже прошло. Я не справлюсь...». Но она, моя мама, была беспощадна и категорична.
- Дорогая, - сказал мне однажды супруг, - я не могу тебя видеть в таком состоянии. - Он обнял меня. - Послушай, я думаю, что надо называть вещи своими именами. Для твоего же блага. Я понимаю, это очень больно, но ты справишься.
- Что ты имеешь в виду?
Он замялся, а потом ответил:
- Всё, что ты мне рассказывала о твоем детстве, о юности... О твоих взаимоотношениях с матерью. Ведь это было так очевидно...
- Но что..., - в нетерпении спросила я, - что было очевидно?!
Муж молчал, не решаясь, видимо, произнести то, что должна была озвучить только я сама. Он смотрел на меня и ждал.
Подспудно я понимала, чт; он имеет в виду, но не могла пересилить себя. Какое-то слово, я это чувствовала, уже давным-давно созрело, как переношенный в утробе ребенок, и рвалось наружу. Но я сопротивлялась, не желая признавать правды - так же, как когда-то заблуждался папа, утверждая, что Мать не может предать.
Ах да, конечно же! Вот оно! «Пре-да-тель-ство». Мама навредила не только мне. И даже не моим детям. Она предала папу. Свела на нет все его старания. Обесценила всю его жизнь...
Это осознание было таким ужасным, так сильно резануло по сердцу, что я, слегка вскрикнув, закрыла рот рукой и широко открытыми глазами, не моргая, долго смотрела на мужа. Возникло странное и очень болезненное ощущение - как будто незримая нить, связывающая меня с отцом через маму, резко оборвалась, и я потеряла папу окончательно. Чья-то злая рука перерезала пуповину, которая связывала меня с ним с малых лет, и я, словно лишившись единственного глаза, погрузилась вo мрак. А после сорока тьма намного страшнее, чем в двадцать - она не оставляет никакой надежды...
Острое чувство обездоленности накрыло меня. Выскользнув из мужниных объятий, я упала на колени и зарыдала. Грудную клетку сдавило, и я едва могла дышать. Меня всю трясло, обжигающие слезы лились потоком, и даже ласковые мужские руки не успокаивали, а раздражали. Мне нужно было побыть одной, наедине со своим горем, со своей утратой, и муж это понял. Убедившись, что у меня нет истерики, он вышел.
С того дня мне пришлось пересмотреть всю свою жизнь. И не только свою, но и жизнь родителей, потому что в действительности история каждого из нас начинается задолго до нашего рождения... К моим собственным вспоминаниям добавлялись семейные байки, рассказанные родственниками, в большей степени самой матерью, и перед моим внутренним взором постепенно стала вырисовываться целостная картинка моей семьи, личности каждого из нас и наших взаимоотношений.
Она, картинка, оказалась неутешительной, а в чем-то даже пугающей. Да, мамин поступок можно было предотвратить, если не прятать голову в песок. Я же, не смея подвергнуть сомнению папины слова, избегала болезненной правды даже тогда, когда в личном дневнике, заведенном в эмиграции, как-то написала: «Мама не раз приманивала меня сахаром для того, чтобы потом хлестнуть кнутом...». Я всегда чувствовала в ней какую-то червоточинку, но ни на секунду не могла предположить, что мама зайдет так далеко.
А ещё, во время работы над этой историей, пришло понимание, что я унаследовала от матери многие пороки, и предательство - не самое страшное из них. То, что меня в ней так обижало и возмущало, таилось во мне самой.
В самом деле, к чему ходить вокруг и около? Будем, как предлагает мой супруг, называть вещи своими именами. Для этого мне придется начать свой рассказ с истории родителей, иначе в романе будет не хватать важных деталей.
Итак, я пока отхожу за кулисы, а на авансцену приглашаю Лебедевых, Юрия и Анну.