Чувство бессилия, непоправимости, бессмысленности написанного и того, что собирался написать, притихают в апрельском лесе.
Только законы жизни в нем.
Законы противоестественные, законы абсурда, бреда, войны, неслышимы здесь.
Ничем не отменяемая весна.
…Босиком иду по дну моря, навстречу река, жизнь, стоят дома, строятся дома, дети, люди, лошади, подсолнухи и изумление - здесь жизнь и никто об этом не знает, под большой водой большая жизнь, надо всем сказать, показать её и ты навстречу идёшь и просишь, - нельзя, никому нельзя говорить о том, что только тебе показали.
Давно не приходила, Пати, пришла и как понять, что сказать хочешь, о чем просишь?
Что мы знаем о времени, о своих возможностях — в один день сумели ведь оказались в другом, далеком, прошлом веке.
Два года назад был рприказ о удалении, изоляции, там вирус полз, как необъятное чудовище, мир накрыл он и сообщал ведь — он не один пришёл, за ним будет другое и два года назад было в понятной боли непонятное…
О чем думаю, что предчувствую, говорить не могу.
Не только из за понимания бессмысленности и страха. Он впервые есть, и конечно не за себя боюсь.
Свобода— единственная роскошь одиноких.
Благодарность к тем, кто говорит о моем молчании.
В марте крещенский мороз января и многословен он
Большая охота на земле.
Век за веком, назад, вновь, назад, возвращения к пещере, к рычанию, оскалу.
Как выдержал и это видение художник? Зачем не отвернулся, а пошёл навстречу тому, что не понять и не спасти?
Неизвестно, нападает волк или обороняется, хребет остался от зверя первобытного, а в нем и рыба, во всем первобытном рядом она и живая она:
«Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы...(В. Хлебников), рыбы— мы, и уплывает она от нас, от крови, не растворяемой в очень соленой воде.
Устала она от этой краски.
И в густых, лиловых, багряных волнах течёт кровь и жизнь.
Птица белая поёт о том, что нет победителей, и не может быть полного поражения света и хочет она, чтобы художник сумел живым выйти с этой охоты, которую он не должен был и видит.
А он все видел. И день сегодняшний тоже.
Не ведая о своём знании, говоря только о себе, о своём, он невольно предсказывал, предупреждал…
Почтальон, высокий, хромой старик, подходил к форточке и бросал конверт.
Каждое утро.
Прячась, подхожу к двери и захожу в чужую квартиру.
Весь пол, стол в разбросанных письмах.
Беру одно — твой почерк. Отправитель —твоей рукой , твое имя.
Получатель - мой адрес, мое имя.
Открываю — исписанный лист на неизвестном, непонятном языке.
Начинаю один за другим вскрывать конверты.
Ни одного знакомого слова и знание, что ни один человек их прочитать не сможет. Только я могу, должна.
И только это спасет наш дом, твоего гномика, нашу улицу от беды. А я не могу, я не узнаю ни одну букву и плачу, плачу.
Первый сон без тебя о тебе. И последний.
Не приходишь.
Через пальцы шерсть и нить тоненькую, шерстяную накрутить - сколько этой нити было...
Струилась она, работа не легкая, но уводила от того, что помнить не надо, приводила в сенокос, к фиолетовым крыжовникам, к молодости, не знаю, может к речке тёплой, к склону, где паслись барашки, но уводила.
Пока могла пряла мама стоя, и лицо задумчивое, прекрасное...