Все началось с того, что однажды вечером мама сказала мне своим обычным тоном, не терпящим возражений:
- На каникулах ты поедешь к дяде Резо в Грузию. Мне очень не нравится твой кашель и то, что ты стал очень уставать после занятий.
- В таких случаях обычно обращаются к врачу, - резонно возразил отец.
- Ты, дорогой, вероятно, забыл, что я сама врач, -ответила ему мама, даже не взглянув на него. – Никите надо просто отдохнуть: подышать морским воздухом и регулярно питаться домашними продуктами.
Таким образом, через две недели я очутился в старом деревянном доме, стоявшем на склоне невысокой горы в километре от моря. Дядя Резо, мамин родной брат, после смерти жены уже десять лет одиноко жил в этом скрипучем доме и работал егерем в заповеднике.
- Если ты приехал ко мне отдохнуть, - сказал он сразу, - то будешь слушаться меня «от» и «до».
Когда я засунул на антресоли скрипку, которую привёз с собой, чтобы не забыть того, чему меня учат в консерватории, дядя одобрил мои действия коротко и веско:
- Правильно сделал! На отдыхе музыку лучше слушать, чем играть.
И утром, когда по строгому предписанию моего профессора мне надо было «разрабатывать пальцы», я вскочил с постели и выбежал во двор. Солнце вставало из-за гор, воздух был пропитан запахом хвои, в лесу пели птицы, и шумел горный ручей. Наскоро всполоснув в нём лицо, я решил подняться наверх, на самую вершину горы, но, не пройдя и ста метров, наткнулся на земляничную поляну, красную от ягод.
Они были очень крупными и сладкими, и я так увлекся их поеданием, что не сразу заметил сидящую невдалеке на корточках девушку, которая собирала ягоды в лукошко.
- Это моя поляна, - сказал я шутливо, но прозвучало это довольно грозно. Девушка испуганно вскочила, и я увидел, что она необыкновенно красива…
- Извини, я не знала, что поляна твоя, - сказала она, обращаясь ко мне сразу на «ты», что, как ни странно, мне понравилось.
«Это ускорит процесс нашего знакомства», - подумал я и вытер красные от ягод руки прямо о свои светлые шорты, намереваясь назвать свое имя и скрепить нашу встречу рукопожатием.
Но она вдруг протянула мне лукошко и жалобно сказала:
- Ты можешь забрать свои ягоды обратно.
Тут я понял, что пора заканчивать с моей затянувшейся шуткой, и улыбнулся ей, искренне и открыто:
- Я пошутил. Ну, где ты видела в лесу собственные участки земляники? Я сам сегодня случайно нашел эту поляну
- Я тоже пошутила. Неужели ты мог подумать, что я отдам тебе ягоды, которые я собирала почти целый час?
Мы оба рассмеялись.
-Ладно, мне пора на репетицию, - сказала девушка и взяла в руки футляр с каким-то музыкальным инструментом, который лежал на пеньке..
- Ты играешь на скрипке? – удивился я.
- Это не скрипка. Я с детства играю на чонгури, древнем грузинском инструменте, который упоминается в литературных источниках с XVII века. Хочешь посмотреть?
- Хочу.
Она открыла футляр, достала из него 4-струнный инструмент грушевидной формы и протянула его мне.
Я сразу по привычке попытался пристроить его себе под подбородок, и девушка засмеялась:
- Не так!
Она отобрала у меня инструмент и, присев на пенёк, вертикально поставила его на левое колено и заиграла, едва касаясь пальцами струн.
Мелодию я угадал сразу. Это была песня Булата Окуджавы «Виноградную косточку в землю зарою…». Но, когда она запела, меня сразу поразило, что аккомпанемент как бы преобладал над пением, а обычно всё бывает наоборот. Музыка чонгури говорила больше, чем слова, настолько она была выразительной и сильной.
Я был потрясен, зачарованно слушая её игру и пение.
Она это заметила и прекратила играть, прислонив чонгури к дереву. И мне представилось, будто какое-то живое существо греется у теплого ствола своего предка.
- Хочешь научиться играть на чонгури? – спросила девушка.
- А я смогу?
- Конечно, сможешь. Ведь я сразу заметила, что ты музыкант. Скрипач, я угадала?
- Да, я студент последнего курса Московской консерватории по классу скрипки. Меня зовут Никита.
- А меня – Лали. Только что окончила школу с золотой медалью и буду тоже поступать в консерваторию в Тбилиси. Приходи завтра сюда в это же время, и мы договоримся, когда и как я буду учить тебя игре на чонгури.
Она убежала по тропинке вниз, а я, окрыленный знакомством с такой прекрасной девушкой и её игрой на чонгури, решил всё-таки взобраться на вершину горы…
На следующее утро, засунув в сумку завтрак, приготовленный для меня дядей Резо, я почти бегом направился на земляничную поляну.
Лали уже сидела там на корточках, собирая в ладошку ягоды.
Увидев меня, она улыбнулась и сказала по-грузински:
- Дила мшвидобиса!
- Доброе утро! – ответил я, переведя на русский язык её приветствие.
- Доставай из футляра чонгури, а то у меня руки мокрые, и давай начнем наш первый урок. Ты без труда сможешь взять на этом инструменте нужную ноту, так как гриф у него почти такой же, как у скрипки , только с делениями. Попробуй сыграть пиццикато любую мелодию, которую ты хорошо знаешь.
Я поставил чонгури на колено и щипками струн попытался сыграть «Степь да степь кругом…».
У меня получилось, хотя и не сразу, и Лали захлопала в ладоши:
- Молодец, Никита! Теперь сыграй то же самое быстрей и уверенней, пока это не зазвучит так, будто ты играешь по нотам.
Мы занимались почти до полудня, но никакой усталости я не почувствовал. Вероятно, впервые играя на чонгури, я всё время вдохновлялся красотой моей учительницы.
Так прошел июнь, затем – июль. В августе Лали должна была уехать в Тбилиси на прослушивание, а я – возвратиться домой.
Мы встретились с нею на нашем обычном месте, и она сразу сказала:
- Сегодня у нас будет итоговый экзамен. Ты сыграешь произведение, которое хорошо знаешь, играя его часто на скрипке. Бизе, «Хабанера» из оперы «Кармен».
Я опешил. Я уже играл на чонгури классическую музыку, но такого не ожидал. Сразу припомнились слова из «Хабанеры»:
"Любовь свободна, век кочуя,
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!"
- Поспеши, - заторопила меня Лали. – Я могу опоздать на поезд.
И я заиграл. Заиграл так, как подсказывало мне моё влюбленное сердце.
Когда я закончил, то увидел, что Лали неподвижно сидит, прислонившись спиной к стволу дерева, с закрытыми глазами.
- Гениальные ученики могут быть только у гениальных преподавателей, - тихо сказала она, улыбнувшись. – За твое прекрасное выступление я дарю тебе свой инструмент
И тогда я наклонился и поцеловал ее в теплые и мягкие губы.
- Вообще-то, Никита, за такое гордые грузинские девушки отпускают пощечины, - прошептала она. – Но мне было приятно. Поцелуй меня еще раз…
Через трое суток я приехал в Москву.
Мама была довольна, увидев меня здоровым и посвежевшим, а отец сообщил мне, что мой преподаватель по классу скрипки просил, чтобы я сразу по приезду зашел к нему.
- Никита, у меня для тебя хорошая новость, - сказал мне старенький Наум Семенович, когда я тем же вечером пришел в его тесную квартиру на Якиманке. – Мы решили в начале заключительного учебного года устроить в нашем зале концерт пятикурсников для преподавателей и студентов консерватории. Играть будешь то, что выберешь сам. Разумеется, без оркестра. Я надеюсь, что ты блеснёшь своим мастерством, так как ты мой лучший ученик.
Зал был полон. Всем было интересно услышать, чего достигли будущие выпускники за четыре года обучения.
Когда подошла моя очередь, я вышел на сцену и сказал:
- Вообще-то, я скрипач…
Раздался дружный смех, кто-то выкрикнул:
- Знаем! Чай, не чужие!
Я переждал, когда все утихнут и продолжил:
- Но сегодня я сыграю для вас на инструменте, который многие доселе не слышали.
Я открыл футляр и достал из него чонгури, подаренное мне любимой девушкой.
Не объявляя, что я буду исполнять, я заиграл «Грузинскую песню» Булата Окуджавы: «Виноградную косточку в землю зарою…»
Сначала зал удивленно притих, потом вдруг хором запел эту песню.
Но, как и прежде, мне показалось, что звуки чонгури довлеют даже над этим мощным хором. Они были громче и звонче людских голосов, заставляя их дрожать от волнения и нежно переливаться.
Когда я вернулся домой, то еще в прихожей услышал мамин голос:
- Никита, там на столе тебе письмо из Грузии. Почерк на конверте женский.
В конверте был один листочек из школьной тетради. На нем на машинке были напечатаны эти стихи Тициана Табидзе:
«Я прикоснулся к чонгури и замер.
Это движенье струна повторила.
Плачет чонгури твоими слезами —
Так заколдована бедная лира.
Где ты, любимая? Жизнь моя, где ты?
Если и впрямь ты меня позабыла,
Знай, что я умер, что не жил на свете,
Ибо забвение — это могила.
Как одиноко в пустынном молчанье
В черных ущельях мой стон пропадает.
Сердце мое — лишь гнездо для печали,
Тронешь крылом — и чонгури рыдает.
Сколько слепящего света в природе,
Вспыхнут ликующе звездные знаки,
Встанет, сияя, луна в небосводе,
Только глаза мои тонут во мраке.
Мертвое сердце, оно еще бьется,
Все на тебя, на любовь уповая.
Стону чонгури еще отзовется
Дальнее эхо родимого края".
И затем лишь одна строчка, написанная от руки:
«Я тебя очень люблю. Лали»