А есть лишь то, что является началом перехода к новой форме существования.
Должен признаться, что данная гипотеза, озвученная за кружкой пива давним приятелем-философом, меня тогда весьма опечалила. Выходит, подумал я, прав был поэт, чьи романтичные строки о бессмысленном и тусклом свете всегда воспринимались мною всего-то как удачная метафора. Примерно так же, как и шуточная песня другого поэта о возможном посмертном возрождении глупого человека в образе толстого африканского баобаба. Красиво, остроумно, но несерьёзно.
Оказалось, что очень даже серьёзно. Приятель не шутил. Помню, его воодушевление, с которым он вещал о конце как о начале, об отсутствии пустоты, точнее, о её вечной и неиссякаемой беременности, о невозможности выбора собственного нерождения, об акушерском шлепке по попке младенца, неизбежно следующем за кончиной каждого из нас…
- Возможно, страх смерти есть не что иное, как воспоминание о страхе рождения, – бойко процитировал он кого-то из русских писателей, запивая эту мрачноватую мысль светлым Heineken.
- Кстати, о воспоминаниях, – продолжил он. Однажды на Андреевском спуске я повстречал странного старика в восточном стёганом халате. Мы познакомились, и Хоттабыч (как мысленно я его прозвал) поведал мне много интересного. В частности о памяти. Точнее, о редчайшей патологии, при которой духовная составляющая не полностью распадается после смерти человека, частично сохраняя его память и жизненный опыт. В качестве примера он привёл себя, утверждая при этом, что хорошо запомнил четыре прожитых им жизни. Об одной из них он успел мне рассказать. В ней он оказался простым греком, современником Платона и был оправдан Афинским судом за убийство любовника жены. Рассказывал об этом подробно… Как собрал пятерых своих друзей, в ближайшей лавке купил факелы, вошёл в собственный дом, взломал двери спальни и… Удивительно то, что я ему поверил. Увы, другие его жизненные истории я так и не услышал. Вскоре он умер… На парковой скамейке… В кармане его пиджака милиционером был найден сложенный вдвое листок с моим именем и номером телефона.
После разговора в пивбаре прошло несколько лет, и я уверен, что именно он (разговор) оказался тем зёрнышком, из которого произросло моё не очень стройное, но довольно ветвистое мировоззренческое древо, своей внутренней печалью напоминающее плакучую иву.
Я смотрел на окружавших меня людей, и зрелище это лишь усиливало мою печаль, поскольку в каждом из них я видел себя другого… Того, кем я могу стать в своей следующей жизни… Например, одним из тех убогих попрошаек, которые жалобными голосами клянчат копейки на церковных папертях… Или цыганкой, ловко манипулирующей страстями простодушных обывателей… Или карточным шулером… Или президентом какой-нибудь дикой, вечно бунтующей страны… Или…
Да мало ли кем меня определит Всевышний?
И что повлияет на Его приговор?
Как-то в особо горькие минуты слабости я поделился этими вопросами со знакомым полковником и не пожалел об этом. Нет, он вовсе не пытался помочь мне с ответами. Напротив, по-армейски прямолинейно и жёстко указал на «полный кавардак» в моей голове и посоветовал меньше читать Гегеля. Но как раз этот его совет и подтолкнул меня вновь обратиться за помощью к великому немцу. Перечитав его внимательнее и разделив понятия другого вообще и своего другого, я обрёл некоторое облегчение. Мой другой при всей непохожести на меня нынешнего всё же будет моей производной, а, значит, не должен стать ни жуликоватой цыганкой, ни африканским президентом.
Это было слабым утешением. К тому же, вопрос о приговоре оставался без ответа.
А вдруг я всё же окажусь на паперти?
Как избежать этого?
И что необходимо совершить в этой жизни, чтобы меньше страдать в другой?
Прежде всего, нужно наладить диалог. И я всерьёз занялся этим непростым делом. К тому времени я уже знал, что глубокая осознанность и сила желания являются главными условиями достижения цели. И то, и другое во мне присутствовало. Оставалось лишь терпеливо ждать, с чем я тоже всегда успешно справлялся. Более того, в отличие от большинства людей мне с некоторых пор стал нравиться сам процесс ожидания. Иногда радостный, волнующий, светлый, а иногда и тревожный, напряжённый, туманный… Поэтому, всякий раз ожидая чего-то, я искренне благодарю судьбу за подаренную перспективу.
Итак, настроившись на диалог, я всецело погрузился в ожидание. Нет, конечно же, я не предполагал, что однажды в некий час откровения вдруг услышу глас небес, который оповестит меня о пути спасения. Настроен я был на другое.
На символы и знаки. Именно они, считал я, подскажут, что мне делать. Нужно только верно разгадать их смысл.
И они последовали. Малозаметной, полупрозрачной и зачастую едва уловимой чередой.
Помню незабываемое впечатление, произведённое на меня рассказом Набокова «Знаки и символы», открытый финал которого словно предупреждал о множественности истолкований того или иного намёка, и тем самым словно предостерегал меня от возможных ошибок… А главное, от опасности впасть в «соотносительную манию», присущую несчастному мальчику, герою рассказа. Отлично помню и другие набоковские вещи, призывавшие быть осторожным в отношениях с прошлым и научиться скользить по поверхности, дабы не погрузиться в него с головой и не остаться в нём навсегда «среди выпятивших глаза рыб»…
Ну конечно же, прошлое… Именно оно должно мне помочь… Поскольку именно оно построило моё настоящее, которое точно так же день за днём строит моё будущее… Не только в этой жизни, но и в другой.
Я понял это, и сразу же получил пару подтверждений своей правоты. Сначала позвонил друг юности с окраины и на окраинской мове сообщил, что ему противен мой родной язык, ненавистны «ватники», а значит, и я ему больше не друг. Кусочек прошлого отвалился, как ненужный источник будущего конфликта, подумал я тогда, и нисколько не огорчился.
Второй важный знак я увидел в сериале, где два персонажа оказались однофамильцами двух моих сослуживцев из далёкого прошлого. В своё время они непорядочно поступили по отношению ко мне. Нельзя сказать, что это серьёзно повлияло на мою жизнь, но воспоминания о том периоде всё же подпортило. В фильме их убивают. Обоих. Как опасных преступников.
Это ли не подсказка?
Несомненно, подсказка. Я должен убить в своём прошлом всё то, что омрачает моё настоящее, а значит, и будущее… Подобно автору повести стереть в тексте нелепое, грубое, чужое, нарушающее его гармонию и красоту… Очистить его от лишнего груза, отягощающего чтение… Освободиться.
При этом следует прежде всего направить усилия на себя. На стирание своих ошибок, глупостей и постыдных поступков. И даже не столько для того, чтобы избавиться от неприятных ощущений при перечитывании, сколько для того, чтобы написать достойную судьбу своему другому.
Да, все мы являемся авторами своих будущих судеб. Мы писали их в прошлом, пишем здесь и сейчас, ежедневно, ежечасно, каждой своей мыслью, каждым поступком… Пишем и, как правило, не догадываемся, что всё нами написанное непременно осуществится в наших будущих жизнях, прилетит туда бумерангом, как доброе, так и злое… Прилетит для того, чтобы мы додумали и поняли то, что не сумели понять в этой жизни… Что не стёрли в ней, оставив её не совсем приятной для чтения… И что будет переходить из жизни в жизнь до тех пор, пока кто-то из наших других не осознает его ошибочность и не раскается… Что и будет равнозначно его стиранию.
Однажды Пришвин сказал:
- Всё разрушается, всё падает, но ничто не умирает, и если даже умрёт, тут же переходит в другое.
Смерти нет. Как и нет у нас выбора собственного нерождения. И в этом наша главная несвобода. И всё же мы в силах предотвратить наши очередные появления на свет в пугающих нас образах. Для этого нужно всего лишь глубоко осмыслить прожитое и сделать правильные выводы.