Пушкин, Гоголь, философ Хома и коды повести «Вий»
Коды повести Вий:
Мертвая панночка…
Панночка во гробе необыкновенно красива. «Такая страшная, сверкающая красота!» —• восклицает повествователь. Ее расшифровал ФМД: отталкиваясь от этой мысли Гоголя, Достоевский пришел к своей идее о красоте как о «страшной силе», которая может как погубить, так и духовно возродить человека (Соколов Б.В)
Хома
– философ, он имел говорящую фамилию = Брут! Имя Хома (Фома) является значимым в контексте повести. Фома Неверный, т. е. неверующий, — это один из апостолов Христа, который усомнился в его воскресении, пока не вложил палец в раны Христа. Таким образом, Хома Брут может быть уподоблен философу, ищущему знания, в том числе и запретного. Оттого и заглянул он в глаза Вию, оттого и погиб — вот еще одно возможное истолкование фи¬ нала повести. Хома Брут гибнет от страха, но ценой своей жиз ни губит нечистую силу, бросившуюся на философа и не услышавшую вовремя крик петуха — после его третьего крика духи, не успевшие вернуться в под¬ земное царство мертвых, погибают
Вий
– повелитель подземного царства, который забрал душу Хомы. Он карлик! Карлит. Как Черномор в поэме Пушкина РиЛ
Он имеет несколько прототипов :
1) Ний – украинское божество Зла = самый могущественный злой бог украинской мифологии, живущий под землей. Он похож на ствол дерева, укорененный в землю. Ний появляется лишь тогда, когда другие силы зла не в состоянии справиться с человеком.
2) Кокоть – белоруский Кощей
3) Вiko – крышка на диже или на крынке; здесь – нечто, чем закрывают кадку, сундук, гроб, глаза … (в выписке Гоголя из письма матери от 4 июня 1829 года «О свадьбах малороссиян», где речь идет о приготовлении свадебного каравая: «Коровай делают на диже, а по-ихнему на вики (...) содят его без крышки в печь, а вико надевают на дижу».
4) Хтонические силы Природы (А. Григорьев)
5) Гоголь не лукавил в примечании к повести: «Вий — есть колоссальное создание просто¬ народного воображения. — Таким именем назывался у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть на¬ родное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал».
Сила Вия в его веках. Для ее работы их должен открыть человек… Это сделал Хома своим страхом
рис. 1497--sandro-botticelli--la-calomnie-
Финал повести. Его Гоголь поменял:
(А)
в первой редакции был и финал повести: «Вдруг... среди тишины... он слышит опять отврати¬ тельное царапанье, свист, шум и звон в окнах. С робостию зажмурил он глаза и прекратил на время чтение. Не отворяя глаз, он слышал, как вдруг грянуло об пол целое множество, сопровождаемое разны¬ ми стуками глухими, звонкими, мягкими, визгливы¬ ми. Немного приподнял он глаз свой и с поспешностию закрыл опять: ужас!., это были все вчерашние гномы; разница в том, что он увидел между ими множество новых. Почти насупротив его стояло высо кое, которого черный скелет выдвинулся на поверхность и сквозь темные ребра его мелькало желтое тело. В стороне стояло тонкое и длинное, как палка, состоявшее из одних только глаз с ресницами. Далее занимало почти всю стену огромное чудовище и стояло в перепутанных волосах, как будто в лесу. Сквозь сеть волос этих глядели два ужасные глаза. Со страхом глянул он вверх: над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал. Черная земля висела на них клоками. С ужасом потупил он глаза свои в книгу. Гномы подняли шум чешуями отвратительных хвостов своих, когтистыми ногами и визжавшими крыльями, и он слышал только, как они искали его во всех углах. Это выгнало последний ос¬ таток хмеля, еще бродивший в голове философа. Он ревностно начал читать свои молитвы. Он слышал их бешенство при виде невозможности найти его. «Что, если, — подумал он, вздрогнув, — вся эта ватага обрушится на меня?..». «За Вием! пойдем за Вием!» — закричало множество странных голосов, и ему казалось, как будто часть гномов удалилась. Однако же он стоял с зажмуренными глазами и не решался взглянуть ни на что. «Вий! Вий!» — зашумели все; волчий вой послышался вдали и едва, едва отделял лаянье собак. Двери с визгом рас¬ творились, и Хома слышал только, как всыпались целые толпы. И вдруг настала тишина, как в могиле. Он хотел открыть глаза; но какой-то угрожающий тайный голос говорил ему: «Эй, не гляди!» Он показал усилие... По непостижимому, может быть происшедшему из самого страха, любопытству глаз его нечаян¬ но отворился: Перед ним стоял какой-то образ человеческий исполинского роста. Веки его были опущены до самой земли. Философ с ужасом заметил, что лицо его было железное, и устремил загоревшиеся глаза свои снова в книгу. «Подымите мне веки!» — сказал подземным голо¬ сом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки. «Не гляди!» — шепнуло какое-то внутреннее чувство философу. Он не утерпел и глянул: Две черные пули глядели прямо на него. Железная рука поднялась и уставила на него свой палец: «Вот он!» — произнес Вий — и все что ни было, все отвратительные чудища разом бросились на него... бездыханный, он грянулся на землю... Петух пропел уже во второй раз. Первую песню его прослышали гномы. Все скопище поднялось улететь, но не тут-то было: они все остановились и завязнули в окнах, в дверях, в куполе, в углах и остались неподвижно... В это время дверь отворилась и вошел священник, прибывший из отдаленно¬ го селения для совершения панихиды и погребения умершей. С ужасом отступил он, увидев такое посрамление святыни, и не посмел произносить в ней слова Божьего. И с тех пор так все и осталось в той церкви. Завязнувшие в окнах чудища там и поныне. Церковь по¬ росла мохом, обшилась лесом, пустившим корни по стенам ее; никто не входил туда и не знает, где и в ка кой стороне она находится».
(Б)
Гоголь дописал дополнительный финал, слегка изменив предыдущий:
«Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги. Когда слухи об этом дошли до Киева и богослов Халява услышал наконец о такой участи философа Хомы, то предался целый час раздумью. С ним в продолжение того времени произошли большие перемены. Счастие ему улыбнулось: по окончании курса наук его сделали звонарем самой высокой колокольни, и он всегда почти являлся с разбитым носом, потому что деревянная лестница на колокольню была чрезвычайно безалаберно сделана (намек на пристрастие звонаря к «зеленому змию» и связанные с этим затруднения в подъеме и спуске по высокой и крутой лестнице, иносказательно уподобленной «лествице Иакова). — Ты слышал, что случилось с Хомою? — сказал, подошедши к нему, Тиберий Горобець, который в то время уже был философ и носил свежие усы. — Так ему Бог дал, — сказал звонарь Халява. — Пойдем в шинок да помянем его душу! Молодой философ, который с жаром энтузиаста начал пользоваться своими правами, так что на нем и шаровары, и сюртук, и даже шапка отзывалась спиртом и табачными корешками, в ту же минуту изъявил готовность. — Славный был человек Хома! — сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. — Знатный был человек! А пропал ни за что. — А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, — все ведьмы. На это звонарь кивнул головою в знак согласия. Но, заметивши, что язык его не мог произнести ни одного слова, он осторожно встал из-за стола и, пошатываясь на обе стороны, пошел спрятаться в самое отдаленное место в бурьяне. Причем не позабыл, по прежней привычке своей, утащить старую подошву от сапога, валявшуюся на лавке.»
Реализм
Насчет того, что все, происходящее в церкви, — это следствие злоупотребления философа горилкой, остроумно заметил русский писатель-эмигрант Алексей Михайлович Ремизов (1877—1957) в книге «Огонь вещей» (1954): «Нигде так откровенно, только в «Вие» Гоголь прибегает к своему' излюбленному приему: «с пьяных глаз» или напустить туман, напоив нечистым зельем. Да как же иначе показать скрытые от трезвых те самые «клочки и обрывки» другого мира, о которых расскажет в исступлении горячки Достоевский
И нигде, только в «Вие» с такой нескрытой насмешкой над умными дураками применяет Гоголь и другой любимый прием: опорочить источники своих чудесных откровений.
«Но разве вы, разумные, — говорит он, подмигивая лукаво, — можете поверить такому вздору?» А простодушным, этим доверчивым дуракам, прямо: «Чего пугаться, не верьте, все это выдумка глупых баб да заведомого брехуна».