Предыдущая глава: http://proza.ru/2022/04/25/1056
14.
Залив костер, и вернувшись к палатке, мы еще полежали на траве, глядя в небо, и смотрели на проявляющиеся одна за другой звезды. На наш островок, ограниченный кронами могучих стройных сосен, их высыпало пока немного. Изящно выгнув ручку своего ковша, всё четче стала видна Большая Медведица. Отыскав с её помощью Полярную звезду, я указал рукой Зиночке:
– Север там.
– Тогда где-то, на востоке, – Зиночка грациозно махнула своей маленькой ладошкой, – должна быть Венера. Кажется, вон та, красноватая, видишь?
Услышав, что Зина вспомнила о Венере, я тут же, «на автомате», стал читать:
Над черным носом нашей субмарины
Взошла Венера — странная звезда.
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем ее сюда.
Она, как ты, восходит все позднее,
И, нарушая ход небесных тел,
Другие звезды всходят рядом с нею,
Гораздо ближе, чем бы я хотел.
Они горят трусливо и бесстыже.
Я никогда не буду в их числе,
Пускай они к тебе на небе ближе,
Чем я, тобой забытый на земле.
Я не прощусь с опасностью земною,
Чтоб в мирном небе мерзнуть, как они,
Стань лучше ты падучею звездою,
Ко мне на землю руки протяни.
На небе любят женщину от скуки
И отпускают с миром, не скорбя…
Ты упадешь ко мне в земные руки,
Я не звезда. Я удержу тебя.
– Какие удивительные стихи, – взглянула на меня округлыми глазами Зина, – кто их написал?
– Константин Симонов. Тоже с родительских пластинок помню. Понравилось? У него еще есть одно, которое мне особенно нравится:
Не сердитесь — к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.
Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще — бесполезные.
В письмах все не скажется
И не все услышится,
В письмах все нам кажется,
Что не так напишется.
Коль вернусь — так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют — так хуже нет
Письма перечитывать.
Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.
А замужней станете,
Обо мне заплачете —
Их легко достанете
И легко припрячете.
От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.
Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.
– Да, – после прочувствованной паузы отозвалась Зина, – душевное стихотворение. Мне почему-то, сразу стало жаль ту, что или не дождалась, или обманулась. И ведь, оба остро переживали потом своё одиночество. «От него, ревнивого, заперевшись в комнате, вы меня, ленивого, добрым словом вспомните». Как это точно, бьет в сердце, как в «десятку».
– Ну что, забираемся в палатку, а то уже прохладно стало.
– Ага! – медленно поднимаясь, – согласилась она.
Я включил ночник и быстренько забрался в свой спальник.
– Ты что, будешь спать прямо в одежде? – удивилась Зина. – Я так всегда сплю голая. В юности заразилась йогой, а они советуют спать только голыми. Лучше накинуть лишнее одеяло, но спать с открытым окном и голым. Погаси, пожалуйста, свет.
– А, может быть, ты при свете разденешься? – умоляющим голосом пробормотал я, – В темноте мне ничего не будет видно.
– Нет, Шурик, – парировала она, – Может потом, когда-нибудь, я и буду это делать при свете, но сегодня мне как-то неловко.
Я погасил фонарь, и первые несколько секунд глаза совершенно ничего не различали, только уши слышали легкое шуршание её одежды. Правда, глаза стали постепенно привыкать к темноте, я уже стал различать её силуэт. Зиночка влезла в свой спальник, но застегнулась не полностью. Видна была её головка с разбросанными по сторонам волосами, бледные пятна плечиков, и едва различимые белые бугорки с темными точками.
– Я тоже, пожалуй, последую советам йогов, – сказал я, и тотчас скинул с себя одежду.
С минуту лежали молча.
– Не спишь? – спросила она.
– Издеваешься? – сказал я в ответ, – Лежать рядом с обнаженной женщиной, которую любишь, и спать.
Я повернулся набок, нащупал в темноте её руку, поднес к своим губам и стал целовать пальчики. Она лежала на спине, закинув голову и глубоко дышала. Я видел, как два её светлых бугорка поднимаются и опускаются в такт дыханию. Опираясь на руки, я навис над ней и стал нежно целовать лицо, затем шейку, не смея опуститься ниже.
– Шурка, Шурка, – шептала она, перебирая волосы на моей голове, – Ты сводишь меня с ума.
Застежка спальника пошла вниз, я покрывал всё её тело поцелуями, потом уложил её на себя и обнял. Мы целовались страстно, взасос. Я мял ее бугорки, перебирал пальцами набухшие сосочки, гладил ласково «булочки».
Не помню, сколько продолжался этот экстаз. Губы её дрожали, как от озноба, всё тельце содрогалось в конвульсиях, мы оба потеряли ощущение времени. Когда судороги её тела окончательно закончились, и она обмякла в моих объятиях, я поцеловал её нежно в губы и сказал.
– Спасибо, дорогая, за то, что подарила мне это счастье.
– Скажи, что сейчас было? Я никогда не испытывала такой радости от этого». Спасибо, ты снова вернул мне молодость.
Продолжая поглаживать это родное тельце, я предложил:
– А пойдем-ка любимая купаться. Вода по ночам теплая.
– А пойдем, – согласилась она, и мы бегом помчались к озеру.
Темная вода лениво плескалась о бок большого плоского валуна. Я быстренько сбросил плавки и нырнул. Зиночка слегка замялась, и я крикнул ей:
– Хочу предупредить тебя, что у нас тут принято купаться голыми. За купание в одежде штраф.
– И большой штраф? – всё еще не решаясь сбросить свои тряпочки, спросила она.
– Сто поцелуев!
– И, я подозреваю, что штраф будешь взимать ты лично?
– Конечно, я, а не леший и не водяной.
– Ну, тогда не страшно.
Наступали утренние сумерки, и над озером висел серый туман, сквозь который был виден частокол молодых елок на другом берегу озера.
– Ну, Зина, – стал я канючить, – Раздевайся, я отвернусь, а в воде ничего не видно.
– Нет, я так не могу, – вдруг, кто придет?
Где-то невдалеке заухал сыч.
– Вот он, уже приготовился подсматривать, – засмеялся я. – Иди уже быстрее, вода чудесная.
Зина в раздумии стала снимать плавки и потом, решительно развязав тесемки лифчика, с шумом и брызгами бросилась в воду.
– Умница! Поплыли на середину?
– Угу! Как хорошо-то в воде! Не зря же во всех религиях крестят водой!
Мы, как влюбленные дельфины, терлисьтелами, крутились в воде и любовались друг другом. Туман стал подниматься над водой, рассеиваться, и сквозь его дыры на северо-востоке стало зарождаться кроваво-красное зарево.
– Что-то холодновато стало, – как гусенок, дергая губенками, сказала Зина, – поплыли назад, заодно и согреемся.
Она первая выскочила на камень и стыдливо накинула на себя полотенце. Я вылез следом, обернул своё вокруг тела, подошел к своему дрожащему гусеночку и стал нежно вытирать это милое тельце.
– Спасибо, Шурка, дальше я сама, – с чувством благодарности прошептала она, – Вытирайся пока сам.
Пока я промокал свое тело, Зина успела облачиться в купальник и, прыгая на одной ноге, вытряхивала из уха воду. Её мокрые волосы при этом развивались вокруг головы, а капли с них разлетались, как от отряхивающейся собачонки.
– Гусеночек, собаченочек, – шептал я, любуясь своей Зинкой.
– Ты что там шепчешь? – окликнула она меня, – Смеешься, небось, над мокрой курицей?
– Ну что ты, милая, как я могу смеяться. Я любуюсь тобой и радуюсь, что ты у меня есть. Ну что, бежим в палатку?
– Брр! Что-то я замерзла, – дрожа, как осиновый лист, пожаловалась Зина.
– Полезай ко мне в спальник, я тебя буду согревать. Ба, да ты вся колючая, как ёжик.
– Мне как-то неловко, – стала отнекиваться она, но я уже затащил её на себя и стал застегивать мешок.
– Помнишь, что говорится в Библии:
«Вдвоем быть лучше, чем одному,
Ибо есть им плата добрая за труды их:
Ибо если упадут – друг друга поднимут;
Но горе, если один упадет, а чтоб поднять его – нет другого,
Да и если двое лежат – тепло им; одному же как согреться?
И если кто одного одолеет,
То двое вместе против него устоят;
И втрое скрученная нить не скоро порвется».
– Никогда такого не слышала. Как красиво сказано! – прижавшись теснее ко мне, прошептала она, – Ты говоришь – Библия?
– Да, книга Экклезиаста или Проповедника. Ты наверняка слышала выражения: «Суета сует…» или «Всему свое время под солнцем…» Это все оттуда. Я когда-то её почти наизусть знал, – сказал я и прочитал ей на ушко первую главу:
«Слова Проповедующего в собрании, сына Давидова, царя в Иерусалиме:
Суета сует,- сказал Проповедующий,- суета сует: всё суета.
Что пользы человеку от всех его трудов, над чем он трудится под солнцем?
Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает,
Чтобы там опять взойти;
Бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своем ветер,
И на круги свои возвращается ветер;
Бегут все реки в море,- а море не переполнится,
К месту, куда реки бегут, –
Туда они продолжают бежать;
Всё - одна маята, и никто рассказать не умеет, –
Глядят, не пресытятся очи, слушают, не переполнятся уши.
Что было, то и будет, и что творилось, то творится,
И нет ничего нового под солнцем.
Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость!
А уже было оно в веках, что прошли до нас.
Не помнят о прежнем - так и о том, что будет, –
О нем не вспомнят те, кто будут позднее».
– А ты что, Шурка, верующий?
– Да нет, просто читал много о христианстве, иудаизме. Ты же сама говорила, что я – философ, учился к тому же три года разным премудростям, специализировался по истории религии. Ты, я вижу, немного согрелась, не дрожишь уже, и кожа твоя «гусиная» расправилась, уже не колючая, а такая же гладкая, как всегда.
– Спасибо тебе, Шурка, за всё. Какой сегодня божественный день! Я давно не была так счастлива. Действительно, прав этот Проповедник: «Вдвоем быть лучше, чем одному!»
Зина уткнулась своим носиком в мою грудь и тихонечко засопела. Её аккуратненькие грудки-треугольнички прижались ко мне, и я чувствовал, как они поднимаются и опускаются с каждым её вздохом, а тверденькие сосочки трутся о мою кожу. Она мирно спала на моей груди, а мне, почему-то было не до сна. Как в замедленном кино, я прокручивал эту ленту ночной сцены с начала в конец, и обратно. Все мне нравилось в этом кино, и я уже ждал очередной серии, а в том, что она будет, я нисколько не сомневался.
Продолжение: http://proza.ru/2022/04/25/1065