Через развальцованные скрепы старой, почерневшей от времени медной крыши сочилась влага. Одна за другой крупные капли падали на ступени парадной лестницы, разрушенной непогодой и человеческим усердием к разрушению. Усердием к разрушению? Хм, никогда раньше мне в голову не приходила мысль о том, что разрушение – это очевидный признак времени жизни! Да-да, житейский секундомер, как деятельный карапуз, находящийся в постоянном движении, смахивает с исторической столешницы атрибуты прежних игр и освобождает пространство для будущих увеселений. Поэтому будем политкорректны: в анализе причин разрухи отдадим должное непогоде, а человеческое усердие спишем на изъяны диалектики – лес рубят, щепки летят.
Однако давайте промоем наш исторический взгляд (бревно, застрявшее в глазу, может поранить связь времён) и перенесёмся лет на двести назад, к примеру, в Кронштадт 1822 года. Четыре внушительных этажа ученической казармы едва сдерживают гудящие толпы молодых курсантов царского мореходного училища*. – Экое шумное заведение! С языка срывается хвалебная песнь: «Гой ты, силушка молодецкая, обереги нашу балтийскую альма-матер от худых перемен!»
Второе августа. В Петровскую гавань Кронштадта входят шлюпы «Благонамеренный» и «Открытие». Покинув Кронштадтский рейд 3 июля 1819 года корабли прошли по маршруту Петропавловск-Камчатский – Гавайские острова – мыс Горн – Рио-де-Жанейро – Кронштадт. Училище ликует – смотреть, смотреть сейчас же! Ах, как они хороши! – Виват, Россия! Барышня, что же вы стоите и никуда не стремитесь? – Пойдёмте! Пойдёмте сейчас же! Видите верхушки мачт? – Это «Благонамеренный», хорош, правда? А справа-то, справа! Барышня, позвольте, я вас поверну, видите? – Это наше «Открытие»! Каков;, а? – Нет, каков;! Барышня, что же вы плачете? Ах, понимаю, вам гордо за Россию? Я вас люблю, барышня, потому что и мне, и мне тоже!..
…Дождевая влага накапливалась на четвёртом верхнем пролёте лестницы и по сколам в ступенях ручейками стекала вниз. Капли падали, разбивались и увлажняли без того сырые стены. В вестибюле первого этажа дверь в подпол была выбита, и мутная дождевая «накипь», пузырясь и «пов;рчивая» на мусорных перекатах, исчезала в тёмном проёме подвального перехода. В луже, образовавшейся перед дверным порожком, плавал обрывок старой пожелтевшей, плотной, как картон, бумаги. Сквозь неряшливый налёт времени виднелся полустёртый рисунок карандашом. В немногих сохранившихся линиях тонкой, по-дюреровски изящной штриховки был подан портрет молодой девушки. Прелестное личико едва проступало в тенистой глубине фетровой шляпы с широкими волнистыми полями. И только ярко освещённый солнцем подбородок юной леди, очерченный сильной размашистой линией, не потерял графической прелести и притягивал к себе особое внимание зрителя. Хотелось прикоснуться к нему и осторожно, тая от восторга, над которым не властно время, провести пальцем по молодой кожице, такой нежной и солнечной. Справа над рисунком значилась подпись: «Варюшке, в день возвращения героев. Кронштадт, 2-е августа 1822 года».
– Всё, что осталось… – ссутулился рассказчик.
– Всё, что осталось, – как эхо повторил автор, – я знаю.
*Действие рассказа не связано с федеральным государственным казенным общеобразовательным учреждением, Кронштадтским морским кадетским военным корпусом Министерства обороны Российской Федерации, созданным для подготовки кадет к военной службе (Кронштадт, ул. Зосимова, 15 ).