Да-а, чисто ребятишки сработали…
Манька с попутчиком в купе вошла, на мягкий диван присела.
Из открытого окна ветерок свежестью веет, луговыми травами ароматит, заоконные просторы глаз ласкают.
Солнце усталое горизонт малиново окрасило, лазурь небесная чиста и кажется в перестуке вагонных колёс кузнечики стрекочут, да запоздавшая пчела в полёте жужжит устало.
С легкого вина расслабилась, задремала Манька. Так и проспала станцию, да видать не одну.
Проснулась, когда вагон качнулся и паровоз свистнул. Тут и поняла – проехали немало.
Станционный фонарь сморгнул бледным глазом, поезд ход набрал, а нет стука в дверь. Девка к окну. А что увидишь в темноте кромешной, где лишь полумесяц в улыбке желтой?
- Иди Лери к моим людишкам, никак случилось чего.
Мо’лодец и сам почуял неладное, поспешил ухарей глянуть.
В полутемном соседнем вагоне ночное светило пустые места освещает лениво – нет лихоимцев!
Обратно к Маньке с докладом, весть неприятную донёс. Так, до утра без сна ждали они следующую станцию молча.
А на рассвете и приметили попутчики на своём столе след сапога. Смекнули, тут же чемоданы глянули и поняли – обнесли их.
Не ожидала подлости такой Манька. Петруха друг верный…
Как поезд на станцию прибыл Лери к вагону с проверкой.
Люди его дверь отворили, показались на свет Божий. Головами качают – не ведают ничего о попутчиках.
А Манька убыток считать взялась. Крутятся цыфирки в голове, в сумму немалую складываются, и с этого девке дурно сделалось.
С чужого собственное отдавать придется. А своего-то и нет. А хоть бы и было.
Да-а, неприятность эдакая и опечалила и озлобила красавицу. До чего изменилась с лица девка! Так глянул бы кто - ну чем не ведьма? Прикрыла она лицо ладошками, рассопливилась, слезы ручьем.
Лери в вагон молча вошел. Один, второй чемодан глянул и рассмеялся в голос.
- Мой чемодан уперли лихоимцы с гимнастическими снарядами. Под себя заказывал, хороших денег отдал.
Здесь Манька глаза и закатила! Приглядный подбородок трясется мелкой дрожью, губы фигуристо складываются, и залилась она звонким смехом с радости ли или с нервозу?
- Опять повезло мне, значит, - глаза платком утирает, - и убытка никакого, и от человека неверного избавилась. Ох, слава Господи, как сложилось всё ладно.
Руки на диванной спинке раскинула, голову назад, шея атласом нежным в бисеринках влаги. С ресниц тень забавная, губы пухлые в улыбке прелестной, румянец легкий на щеках вспыхнул.
Вздохнула она глубоко, и не устоял Лери перед красотой девичьей. Коснулся губами подбородка, родинки над ключицей…
Вздрогнула Манька, обняла парня:
- Дверь прикрой, окаянец, - прошептала томно.
А людишки с Петрухой бе-егом от путе’й железных. Чемодан тяжелый с рук на руки передают, а куда путь держат и не ведают.
На закате озерца достигли, решили ночевать у воды.
Снедь нехитрую на траве разложили, перекусили не торопясь на свежести природной.
- Да, видать хорошо взяли, - Татарин на чемодан кивнул, - ежели не шиковать, до нового года на жизню и хватит, - распоясал пряжки, открыл кожаный вайчак, - эт, чо!? - и вытащил пару гантелей, железный диск…
- Шайтан! Ты чего взял, Дохлый? Здесь железа на пуд, одёжа да тапки!- нос Татарина завострился, глаза щелями, губы поджались тонко.
- Дык, - Дохлый лупоглазо глядел на чемодан, - глубже глянь, мож на дне где…
- На дне, говоришь ? - Татарин подельника за ворот ухватил, замахнулся да и двинул в челюсть.
-Ты погодь, Камиль, кулаками махать, - Тимоха привстал с травы, - сам-то, какой бы взял?
Татарин губы рукавом утёр, заморгал часто, рот открыл, а ответить и нечего.
- Оплошали, значит, - Петруха чемодан пнул.
- Я вот что скажу, - Тимоха улыбнулся недобро, - ты, Петя, в долгу перед нами остался. Как возмещать будешь? Долг - дело святое, за него на перо поставить в самый раз.
Да-а так задом и повернулась судьба к удальцу-молодцу. По-всему отвечать Петрухе. Вот таким «макаром» из центровых и в черти.
Промелькнула было мысль: зря ждал, в лугах стрельнуть мздоимщиков стоило. Руку в карман пиджака сунул и тут же ощутил острие ножа под лопаткой.
- Не дури! - голос Татарина со спины, - грабки за тыковку! - Дохлый, забери револьвер с его кармана.
А Дохлый с лица сошел - не по масти ему Петруху-то шманать. Замешкался, ступил было вперед, тут Петруха и свалился на него кулем.
В падении лишь «соскочил» с острия и выстрелил из кармана пиджака в Татарина.
Придавил Дохлому шею предплечьем и вдругорядь пальнул наверняка. Развернуло Татарина пулей и рухнул он навзничь лицом в кострище.
Петруха оттолкнулся от земли обеими руками, вскочил на ноги. Тощий хрипит раздавленным кадыком, в предсмертных судорогах бьётся.
Тимоха к березе спиной прижался. Гладит её суетно. В тень бы её превратится, растворится в белокожей…
- Прости,- говорит, - брат, не я разбор сей устроил.
Петька пот со лба вытер и выстрелил в подельника без сожаления.
Манька, добравшись без приключений до стольного града, людишек «подтянула», что у Кузьмы разносчиками «дури» были, а через неделю появилась пара деловых людей, прикупивших оптом всю ханку по цене невероятной.
А как окончила дела Карповы, явилась в университет.
Доцент, узнав, сколь Манька мака на опыты жалует, дар речи утратил.
Смотрит на деву собачьим глазом и, кабы хвост имелся, крутиться ему пропеллером на радостях.
- Позвольте ручку, Мария Петровна, - только и вымолвил.
Облобызал он кисть прелестную, пенсне снял, платком его трет, подслеповатыми глазами в Манькины заглядывает в полупоклоне.
Та же присела на стул, ногу на ногу, мундштук папиросой заправила и напустила дыму с двух затяжек.
- Скажите, Евгений Алексеевич, какое количество порошка вам необходимо для исследования?
- Десяти грамм достаточно будет.
- Значит, в неделю из шестисот грамм полученного порошка потребуется лишь десять?- Манька довольно глянула на доктора наук.
- Видите ли, Мария Петровна, этих десяти и на месяц хватит. Не в этом проблема.
Мне необходимо разделить фракции опиатов в чистом виде.
Задача эта не мною решена ранее, но затратна и трудоемка. Я же ощущаю невидимую нить, что должна привести меня к новой мето’де.
Но нынче никак не могу её нащупать, поэтому и нет нужды в шестистах граммах, - Бабин вздохнул сожалительно.
- Нет - нет! Новую методику развивайте, а по старой уж извольте, дорогой мой Евгений Алексеевич, шестьсот грамм в неделю. Лекарство в госпиталях ждут. В следующую субботу непременно выезжаю с обещанным.
- Как же, Мария Петровна? Кто позволит вам применять опытный образец? – доцент заморгал часто.
- Эх, человек вы мой, а кто, скажите на милость, позволил наших славных воинов оставлять без необходимых лекарственных средств и страдать немилосердно и гибнуть? – Манька в сердцах ткнула выкуренной папиросой в пепельницу, - не будем более об этом. Указывайте в своих бумагах нужное количество опиатов для исследования. А уж шестьсот грамм я жду еженедельно непременно.
Манька приблизилась к доценту, уложила его прохладную кисть в свои бархатные тёплые и улыбнулась мило.
- Забыла, забыла, Евгений Алексеевич, представить вам, - указала на Лери, - помощник мой. Оставляю его в ваше распоряжение по хозяйственным нуждам. Он мак доставлять будет, вы - ему готовый продукт. И исчезла за дверью, шумнув богатым платьем.
- Уди-ви-ительная женщина! – доцент покачивал головой, не отрывая взора от приоткрытой двери, - редкое сочетание красоты и неженского ума, скажу вам, - доктор наук протянул руку, - будем знакомы…
Теперь Лери ежедневно посещал лабораторию, наблюдал за процессом и быстро сошелся с сотрудниками. А те удивлялись сметливости и профессиональным рассуждениям новичка.
К концу второй недели его принимали за своего, а две бутылки французского шампанского в субботу и вовсе сблизили людей не знавших никогда друг-друга.
Овладев наконец килограммом марафета, Манька обратилась к давно примеченному сбытчику.
Фома, знавший дело крепко, был известным продавцом дури в кругах обожателей «белой феи», но к сему времени оставался без работы и весьма поиздержался.
Среднего роста и удивительно длинными руками, с кистями, похожими на совковые лопаты, он походил бы на крупную обезьяну, коли не свиные бесцветные глаза, обрамленные редкими белыми ресницами и мясистый вздёрнутый нос, ноздрями вперед.
Потертая каземировая визитка, застиранные полосатые брюки, заправленные в измятые, в трещинах сапоги придавали их хозяину вид очеловеченного хряка.
Хотя на самом деле был он недюжинного ума и удивительно смекалист.
Фома стоял перед Манькой, перекладывал выцветший картуз из руки в руку и откровенно улыбался открытым ртом. Редкие, на удивление белые зубы за крупными губами, отсвечивали полуденное солнце, и мелкие капли пота блестели под носом.
- Я слышала ты без работы? – Манька пыталась скрыть брезгливость и от того стояла к Фоме боком, - есть для тебя дело. А коли сговоримся и предприятие замутим.
Фома, конечно, слышал о недавно сделке, провернутой девкой, и сожалел за свое отсутствие в той теме. Нынче же, лишь услышал о приглашении, явился без сомнений.
Но в силу характера и понимая: в деле этом непременно нужно набить себе цену, он еще шире расплылся в улыбке.
- Все будет зависеть от процента, - утробно выговорил Фома, совершенно не пошевелив губами.
- За работу я буду платить, - ничего не подозревая, ответила хозяйка и назвала цену.
Сбытчик часто заморгал свиными глазками и, не торгуясь, тут же согласился.
- А сколь товару будет, хозяйка?
- А тебе какое дело! Сколь дам - столь и получишь,- Маньке не понравилось эдакое любопытство.
- Дак, Мария Петровна, коли товар в хорошем количестве имеется, то народца-то поболе нужно. Ужель мне по всему Питеру ноги сбивать, когда нынче желательщиков более чем порошку во всей Рассеи. Да и нельзя при себе держать его хоть пять, хоть три бочонка. Он сбыта требует спешного.
- И сколь с собой людишек приведешь? - вмиг Манька смекнула – прав прощелыга.
- С десяток, хозяйка.
- Согласна, - Манька лицом повернулась к сбытчику, - но платить им буду десятую часть тебе назначенную.
- Эт хорошие деньги, - Фомкин рот теперь зиял счастливо дырой. Сбытчик слизнул пот с нижней губы малиновым языком и исчез за занавеской.
К концу четвертой недели, субботним вечером, Лери вошел в кабинет Бабина.
Евгений Алексеевич пребывал в неприятном настроении. Он часто вспоминал Манькину тираду о страдающих воинах и корил себя за нерасторопность.
Ведь ту «невидимую нить», что ощущалась им и днём и ночью, никак не удавалось разглядеть, и теперь, при наличии исследовательского материала, не хватало лишь полушага, момента.
- Заходите, Лери, присаживайтесь, - Бабин указал на стул.
Лери поставил на стол бутылку «Bowen X.»
- Вы не против?
Доцент приятно удивился, и тут же на столе возникли две рюмки.
Чудесный выдержанный напиток цвета красного дерева взыграл огненным отливом в тонком хрустале.
- За что будем пить, Лери?
- Давайте молча, Евгений Алексеевич. Вот лишь пригубим, и у нас появится мотив повторить.
- Да - да, верно, после первой всегда является повод ко второй, - доцент едва коснулся рюмки, Лери своей - и тронул ароматный напиток губами.
Молодой человек прикрыл в удовольствии глаза, ощутив вкус роскошного букета, замер на мгновение, впитал легкое тепло, возникшее в груди, и неожиданно обратился к доценту:
- Уважаемый, Евгений Алексеевич, я подробно изучил процесс и пришел к выводу о необходимости ввести незначительные дополнения, позволяющие исполнить поставленную вами задачу, - и протянул несколько листов бумаги.
Бабин удивленно глянул на Лери, насупил брови и замер, повторяя про себя услышанное.
Что может предложить человек несведущий в его науке? Он не ощутил расслабления от глотка коньяка, напротив, почувствовал дискомфорт, и ему вдруг расхотелось общаться.
- Понимаю вас, - улыбнулся Лери, поправил галстук и, будто студент-экзаменант, продолжил,– я закончил естественный факультет Берлинского университета и имел честь работать под руководством профессора Вант-Гоффа. Но, увы, жизнь распорядилась по-своему и теперь, к сожалению, не имею к науке никакого отношения. Однако с удовольствием ознакомился с вашими работами и вот неожиданно вернулся в лоно почитаемого мною предмета.
Доцент воспринял представление коллеги ответом студента на каверзный вопрос. Никак не ожидая такого поворота, он вдруг застыдился своего неоправданного возмущения.
- Вот как? – произнес Бабин. Почему вы ранее не представились? – и тут же углубился в чтение рукописи.
Последний солнца луч блеснул в хрустальном рисунке тонкого стекла и растворился в рубиновой влаге, напомнив Лери роскошное шарлаховое платье нечаянной попутчицы, необратимо изменившей пять лет назад жизнь аспиранта.
Он очаровался ей тогда мгновенно. И с нежданной любовью преступил законы высшего общества, потеряв и титул, и состояние, и любимую науку.
- Да вы, несомненно, талантливы! Я полгода бьюсь над этой проблемой, а вы, Лери Давидович, справились с ней за четыре недели, - доцент тряс в руке пенсне, - это изобретение я непременно отмечу вашим именем и нынче же предлагаю соавторство.
Лери глотком осушил рюмку, румянец на щеках сменился бледностью, изящная фигура его замерла на мгновение.
- Ни к чему, Евгений Алексеевич, я дарю свою идею безвозмездно.
Теперь Бабин обратился в изваяние. Глаза его округлились, глубокая складка обозначилась на лбу.
- Позвольте, коллега, как такое возможно? – произнёс он полушёпотом.
Лери молча разлил коньяк, коснулся рюмки доцента своей.
- За молчание, Евгений Алексеевич.
Они стояли друг против друга в полумраке растворенном зыбким светом народившейся луны.
Две одинаково высокие тени касались друг друга под сводчатым потолком, и казалось Бабину произошедшее вещим сном.
Пр.сл.