ПАМЯТНИК ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ ПОЭТУ МИХАЙЛОВУ ИЛИ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ МЕМОРИАЛ
Николай Гаврилович Чернышевский
Кто раньше и как в советское время писал о пребывании в Кадае Н.Г. Чернышевского и М.И. Михайлова?
О Н.Г. Чернышевском на настоящий момент написано свыше четырёх сотен научных монографий, диссертаций и авторефератов, не говоря уже о других видах литературы. И только девять исследователей (Ю.В. Бабичева, Ф.Ф. Майский, М.В. Научитель, М.П. Николаев, П.Ф. Николаев, М.Я. Струминский, А.М. Черников, Н.М. Чернышевская и П.И. Шепчугов) посвятили свои работы его пребыванию в Сибири, на Нерчинской каторге или в Вилюйской ссылке.
Николай Григорьевич Чернышевский родился в г. Саратове 12 июля 1828 года. В 1850 году окончил Петербургский университет. С 1853 года он начал сотрудничать в Петербурге в журналах «Современник» и «Отечественные записки». Наряду с Н.А. Некрасовым, встал во главе «Современника» и превратил его в боевой орган русской революционной демократии. В нём он опубликовал ряд своих выдающихся работ по вопросам политики, философии, политической экономии и эстетики. Его революционно-демократическая позиция наиболее чётко обнаружилась в отношении к крестьянской реформе 1861 года. Он именовал реформу «мерзостью» и звал крестьян на борьбу за своё истинное освобождение. Его перу принадлежит прокламация «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Его имя стало известно по всей России.
7 июля 1862 года Н.Г. Чернышевский был арестован и заключён в Петропавловскую крепость. Находясь в одиночной камере, он продолжал заниматься научным и литературным трудом. Здесь он написал знаменитый роман о положении женщины в России «Что делать?». В нём он писал: «Будущее наше светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его». В 1863 году роман был напечатан на страницах «Современника».
В феврале 1864 года по решению суда «за злоумышление к ниспровержению существующих порядков, за принятие мер возмущению, за сочинение возмутительного воззвания к барским крестьянам и передачу оного для печатания» Н.Г. Чернышевский приговаривается к 14 годам каторги, с заменой затем срока на 7 лет. А 19 мая 1864 года последовала гражданская казнь, когда при большом стечением народа над головой Н.Г. Чернышевского в знак лишения его всех гражданских прав переломили шпагу. На другой день его отправили в Сибирь.
2 июля 1864 года он прибыл в Иркутск, оттуда первоначально был направлен для отбывания каторжных работ на солеваренный завод в с. Усолье. Однако уже 23 июля его повезли дальше. 3 августа он прибыл в Нерчинский Завод, а 4-го числа в связи с болезненным состоянием его поместили в тюремный лазарет, находящийся в посёлке Кадая. Состояние здоровья его было таково, что Николай Гаврилович пролежал в нём 6 месяцев до февраля 1865 года.
Именно в лазарете Н.Г. Чернышевский встретился со своим соратником поэтом М.И. Михайловым.
Михаил Илларионович Михайлов
Михаил Илларионович Михайлов родился 3 января 1829 года в Оренбурге. Но сотрудники Центрального государственного исторического архива Республики Башкирия утверждают, что Михайлов родился в Уфе и был крещен в уфимской Спасской церкви. Учился он в Уфимской гимназии, в 1844 году поступил вольнослушателем в Петербургский университет, где познакомился с Н.Г. Чернышевским. С 1848 года служил в соляном управлении Нижегородской губернии, имел звание губернский секретарь. В 1852 году уехал в Санкт-Петербурге и стал заниматься литературным трудом, работал, главным образом, в журналах «Современник» и «Отечественные записки».
М. Михайлов писал стихи, литературные и публицистические статьи («Дж. Элиот», «Дж. Ст. Милль», «Об эмансипации женщин», «Юмор и поэзия в Англии» и др.), романы и повести. Из беллетристических произведений известностью пользуются повесть «Адам Адамыч» и роман «Перелётные птицы», рисующий жизнь странствующих провинциальных актёров. Некоторые из поэтических переводов Михайлова («Сон негра» Лонгфелло, «Песнь о рубашке» Т. Гуда, «Скованный Прометей» Эсхила) стали хрестоматийными. Михайлов познакомил русское общество с творчеством Генриха Гейне в то время, когда поэт ещё почти не был известен в России.
Имеется описание М.И. Михайлова того времени, сделанное русским литератором Я.П. Полонским, который в пятидесятые годы проживал с ним в одном доме на Малой Морской улице в Петербурге. Он писал: «Судьба свела меня с одним милейшим человеком, всеми силами души своей преданным литературе, образованным, страстным любителем поэзии - почти энтузиастом - и в то же время простейшим из простейших смертных. Этот человек был маленького роста, худенький, одетый щеголевато, постоянно в желтых перчатках и в круглой новомодной шляпе, но - бледный, как мертвец. Его «как бы не совсем прорезанные глаза казались двумя чёрными щёлками» под высоко поднятыми чёрными бровями. Брови были сильно изогнуты и напоминали два месяца. Курчавая бородка пышно обрамляла нижнюю часть лица. Михайлов был близорук и носил круглые очки».
Так уж сложилась жизнь, что в каждом исторически эпохальном этапе истории России были свои народные поэты - «глашатаи». В бурные годы свершений начала XX века – Сергей Есенин и Владимир Маяковский; в «Хрущёвскую оттепель» – Роберт Рождественский и Андрей Вознесенский, в годы «застоя» - Владимир Высоцкий и Виктор Цой; в начале 1990-х – Игорь Тальков. Михаил Михайлов был одним из таких же поэтов, но другой эпохи, - отмены в России крепостного права.
Правительство с большой тревогой следило за развитием всеобщего оппозиционного настроения и радикального духа. Особенно его тревожили те революционные прокламации, которые стали распространяться в 1861 году.
Осенью 1861 года появилась прокламация «К молодому поколению», произведшая сильное впечатление на демократическую учащуюся молодёжь. Прокламация резко разоблачала царское правительство, обманувшее народ и давшее ему лишь призрачную волю. Она формулировала программу требований, куда входили замена самодержавия выборной и ограниченной властью, национализация земли с передачей её в пользование земледельческим общинам, равенство всех граждан перед законом, свобода слова, установление открытого словесного суда, замена существующей армии ополчением по губерниям и т.д. Прокламация предлагала молодёжи вести пропаганду среди крестьян и армии с целью подготовки революции и требовала «раздела земли между народом», даже если для этого пришлось бы «вырезать сто тысяч помещиков».
Авторами прокламации «К молодому поколению» были выезжавшие в Лондон к А.И. Герцену публицист и учёный, сотрудник «Современника» Николай Васильевич Шелгунов и принявший в её создании и распространении горячее участие его друг М.И. Михайлов. В 1861 году по возвращении из-за границы Михайлов 14 сентября был арестован по делу о распространении революционных прокламаций в Петербурге. Он взял на себя всё, чтобы спасти Н.В. Шелгунова.
Арест Михайлова в Петербурге вызвал глубокое беспокойство столичных литераторов. Уже на следующий день 30 писателей литераторов, в том числе Н. Добролюбов, М. Достоевский и Н. Некрасов, подписали петицию об его освобождении. Но она была оставлена без рассмотрения.
Через месяц Михайлова перевели в Петропавловскую крепость, а 18 октября судом Сената он был осуждён к лишению всех прав состояния и направлению на каторжные работы сроком на 12 лет и 6 месяцев. Формулировка наказания звучала так: «За злоумышленное распространение сочинения, в составлении коего он принимал участие, и которое имело целью возбудить бунт против Верховной власти для потрясения основных учреждений государства, но осталось без вредных последствий по причинам, Михайлова независящим».
По утверждению судебного приговора царём 23 ноября 1861 года срок каторги был сокращён до 6 лет. Это ему объявили 5 декабря. Перед направлением в Сибирь Михайлова в тюрьме навестили Н.А. Некрасов, Н.Г. Чернышевский, Н.В. Шелгунов, А.А. Серно-Соловьёвич и другие. Утром 14 декабря на площади перед Сытным рынком в Петербурге над М.И. Михайловым совершили гражданскую казнь с преломлением шпаги, а на другой день он в кандалах был отправлении в Сибирь.
Не обошлась без приключений и дальнейшая, пускай подневольная и трагичная, жизнь этого выдающегося человека. Первая большая остановка М.И. Михайлова по сибирскому пути получилась в Тобольске, где находился приказ «О ссыльных» - единственное учреждение такого типа, занимавшийся распределением ссыльных по региону. Здесь с него были сняты оковы. В Тобольске М.И Михайлов пробыл месяц.
Его приезд «взбудоражил» город, жители которого давно не видели знаменитостей такой величины. Он был популярен благодаря своим статьям в журнале «Современник», в которых громко заявлял о положении женщин в российском обществе, а именно, о необходимости уравнения женщин в гражданских правах наравне с мужчинами. Он был встречен как герой. Настолько личность Михайлова тогда была известна в России, что лица, обязанные строго содержать каторжанина под караулом, оказали ему послабление. Формально они встречались с ним по долгу службы, но на деле вели беседы на политические темы. Сам Михайлов не только принимал гостей, в его честь, давались обеды. Женщины приносили ему цветы в камеру.
В остроге он познакомился с несколькими политическими ссыльными. Здесь же состоялась встреча М.И. Михайлова с его товарищем по работе в журнале «Современник» В.А. Обручевым, осужденным за распространение другого воззвания - «Великорусс». В.А. Обручев явился вскоре основным прототипом литературного героя Рахметова в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?».
При отправлении его в Иркутск управляющий Комиссариатской комиссией подполковник В.В. Ждан-Пушкин устроил ему прощальный обед, а за городом возок с Михайловым несколько раз был остановлен провожавшими его, в том числе вице-губернатором М.Г. Соколовым с женой, которые лично простились с ним и передали ему туесок с пятью рябчиками. С подачи штаб-офицера К.Я. фон Колена дальнейший путь Михайлова до Иркутска протекал без надевания на него кандалов.
Вскоре последовал донос в С.-Петербург о недопустимом «сочувствии и послаблении» местной администрацией государственному преступнику. К ответственности было привлечено 17 человек. Больше всего, приезжих чиновников из столицы пугали не допущенные «послабления» Михайлову, а сочувственное отношение к государственному преступнику «столь высокопоставленных лиц». По результатам расследования сняты со своих должностей губернатор А.В. Виноградский, М.Г. Соколов, В.А. Масалов, К.Я. фон Колен, Н.А. Жемчужников, К.Д. Кувичинский. Наказание в той или иной форме понесли и другие «за превышение и бездеятельность власти».
Михайлов на Нерчинской каторге
На Нерчинскую каторгу Михайлов был доставлен 7 марта 1862 года. Имя Михайлова знали и здесь. В Нерчинско-Заводском горном ведомстве служил управляющим Казаковскими золотыми приисками его старший брат инженер-поручик Пётр Илларионович Михайлов. Он обратился к начальнику заводов О.А. Дейхману, человеку прогрессивных взглядов, имевших знакомства ещё с декабристами, о направлении Михайлова в Казаковский промысел. Так оно и получилось: вместо использования на тяжёлых физических работах он оказался в гостях у своих родственников. Соответственно жить он тут стал на квартире брата без всякой стражи, пользовался свободой, занимался литературным трудом, писал стихи, «Записки», много читал. И хотя он пользовался здесь относительной свободой, сложившееся положение угнетало Михайлова. Чтобы понять его, надо знать внутренний мир похожих на него людей, например, Н.Г. Чернышевского или декабриста В.К. Кюхельбекера, для которых главным в жизни была литература, наличие книг и живое общение со своими единомышленниками. Таким был и Михаил Илларионович. В доме брата не было ни того, ни другого, ни третьего. Именно в те дни родилось у него стихотворение:
Вышел срок тюремный:
По горам броди
Со штыком солдата;
Нет уж позади.
Воли больше; что же
Стены этих гор
Пуще стен тюремных
Мне теснят простор?
Там под тёмным сводом
Тяжело дышать:
Сердце уставало
Биться и желать.
Здесь над головою
Под лазурный свод
Жаворонок вьётся
И поёт, зовёт.
Чтобы как-то выйти из этого положения, он придумал себе занятие, устроил школу для детей рабочих, сам обучал их. В качестве ученицы к Михайлову в Казаковский промысел приехала дочь Оскара Александровича Дейхмана Екатерина, в то время ей было 15 лет, а в будущем она стала известна как русская писательница Е.О. Дубровина. Михайлов знакомил её с историей русской и европейской классической литературы, практиковал с ней французский и немецкий языки. «Это был человек до такой степени хрупкий и болезненный, что, если бы его заставили нести тяжёлые каторжные работы, он не выдержал бы и месяца», - писала она потом в своих воспоминаниях «Памяти М.И. Михайлова».
А летом, в июле месяце, к нему приехали Шелгуновы, друг Николай Васильевич со своей женой Людмилой Петровной. Кроме того, что в лице Н.В. Шелгунова Михаил Илларионович видел своего друга и единомышленника, Шелгуновы были для него близки и в другом отношении. В семье у них не было своих детей, а потому на семейном совете в 1861 году было принято решение, что супруги Шелгуновы и Михайлов поселятся втроём. М. Михайлов, обращаясь к Людмиле Петровне, говорил: «Душа полна тобой, как святой молитвой». Некоторые знакомые в Петербурге удивлялись этому «тройственному союзу» единомышленников, многих это шокировало. В следующем году, когда Михайлов был уже осужден, Людмила Петровна родила сына, которого назвали Михаилом. Николай Васильевич его усыновил. Его-то и привезли в Сибирь показать Михайлову.
Жизнь забила ключом. Е.А. Дубровина потом писала: «Вся горная молодёжь, живя по соседним промыслам, бросила вино, карты, и как руслом стекалась к нам, в Казаково. Начались горячие споры, интересные беседы, вопросы и разъяснения, тянувшиеся далеко за полночь». В большой комнате стоял великолепный рояль Эрара, два ломберных стола и лёгкие стулья чёрного дерева. Людмила Петровна, сведущая музыкантша и певица, искусно ставящая голоса по вновь изобретённой шифровой методике, музицировала. Велись разговоры о женских правах, о положении в обществе, о литературе.
Однако счастье быть с близкими людьми оказалось не долгим. 28 сентября осенью Шелгуновы были арестованы. Их обвинили в подготовке побега М.И. Михайлову. Продержав некоторое время в Ундинской станице, их переправили в Читу, потом в Иркутск, где Людмилу Петровну освободили. Николай Васильевич же был доставлен в Санкт-Петербургскую Петропавловскую крепость, где по суду за связь с Михайловым просидел два года, а затем на пять лет был сослан в Вологодскую губернию.
В побег М.И. Михайлова начальство Забайкальской области не верило. Вице-губернатор Б.К. Кукель писал М.С. Корсакову: «С чего распускаются в Питере нелепые слухи о возможности побега Михайлова? Бога ради, успокойте Вы кого нужно. Во-первых, это невозможно потому, что он у всех на виду; во-вторых, сколько мне известно, человек этот … (живёт) во сне и наяву с помышлением вернуться в Россию; в-третьих, если бы сбежал, то не дойдя до стрелки (начало Амура), умер бы, ибо по отзыву медиков, он на ладан дышит и нуждается в каких-то периодических операциях в страдании мочевого пузыря, которые без операций убьют его. При объезде летом освобождаемых обывателей горнозаводских я видел его в лазарете Казаковского промысла – это был живой скелет».
18 октября 1862 года Михайлова перевели в Горный Зерентуй, а на лиц, способствующих послаблению режима его содержания на каторге, так же, как когда-то в Тобольске, последовали жёсткие репрессивные меры. По высочайшему повелению 9 марта 1864 года брат Михайлова Пётр Илларионович, а также начальник Нерчинских заводов полковник О.А. Дейхман были преданы суду. Местный военный суд приговорил: «Полковника Дейхмана и поручика Михайлова обоих, по лишению медалей в память войны 1853-1856 годов, прав достояния, а Дейхмана – орденов и Знака отличия беспорочной службы – сослать на поселение и взыскать с них все издержки по суду». По ходатайству генерал-губернатора Восточной Сибири генерал-лейтенанта М.С. Корсакова перед императором приговор суда был изменен.
В Горном Зерентуе Михайлов находился один год. Здесь он низводится до положения обычного каторжанина и испытывает лишения, тяжёлый труд, голод и прочие страдания, выпавшие на долю этой категории заключённых. Когда он находился тут, на адрес брата Петра Илларионовича из Петербурга прибывают три ящика книг, отправленные Шелгуновыми по почте ещё до их отъезда в Сибирь. Часть из этих книг была передана Михайлову. Видеть их, читать и использовать в своих занятиях, были единственной отдушиной Михаила Илларионовича в Зерентуе.
Михайлов в Кадае
4 ноября 1863 года он был переведён на рудник Кадая. Место это находилось в степной зоне в 52 верстах от Нерчинского Завода, бывшего ещё недавно центром огромного горнозаводского ведомства за Байкалом и поставляющим России серебро и свинец. Ещё ближе в юго-восточном направлении находилась граница с Китаем. В то время Кадая представляла собой глухое село в три улицы, которые вытянулись почти на версту в ложбине реки Борзи, окруженное грядами высоких сопок. Улицы упирались в тюремные строения, расположенные на широкой площадке у подножия большой сопки. В Кадае находился подчиненный Нерчинскому горному правлению небольшой серебросвинцовый рудник, открытый ещё в 1757 году, на котором использовался труд уголовных каторжан.
Первое время он, по всей видимости, содержался на общих основаниях в казарме, а с начала 1864 года жил в частном доме.
Находясь в Кадае, Михайлов тяжело заболел изнурительной чахоткой, и его поместили в местный лазарет. Здесь он находился всё лето и начало осени 1864 года. Именно в Кадаинском лазарете 4 августа 1864 года произошла встреча с прибывшим на каторгу его старым другом - писателем, учёным и публицистом Николаем Гавриловичем Чернышевским. В их судьбе было много общего. Именно Михайлов когда-то привил Чернышевскому атеистические взгляды. Одно время они даже проживали на совместной квартире. Ну, а объединяло их литературное творчество, совместное участие в работе журнала «Современник», идейное родство душ и революционно-демократические взгляды в вопросах общественного положения женщин, отмены крепостного права в России и другое. И сейчас, находясь вместе, они морально поддержали друг друга. У Михайлова даже на какое-то время отступила болезнь, и он был выписан на отдельную квартиру. Николай Гаврилович в лазарете находился ещё до февраля 1865 года. В Кадае ни Михайлов, ни Чернышевский из-за слабого здоровья в железа не заковывались и в горных работах не использовались.
С сентября 1864 года в Кадаю стали прибывать осуждённые в каторжные работы и введённые в ранг «политических преступников» участники Польского Январского восстания 1863 года. К лету 1865 года их было уже более семидесяти человек. В большинстве своём это были образованные молодые люди дворянского сословия. Среди них были не только поляки, но и австрийские, швейцарские, французские и итальянские подданные, в том числе небольшая группа «гарибальдийцев» в составе Луиджи Кароли, Эмиля Андриоли и Александра Венанцио. Языковой барьер в их общении не был преградой. Многие поляки понимали по-русски, да и Михайлов владел несколькими европейскими языками. Михайлов, в отличие от Чернышевского был открыт для общения, не замыкался в себе, и тем самым привлекал к себе собеседников, соратников, друзей.
В неволе физические страдания переносятся легче, чем тоска по родине, близким людям, привычным занятиям. И чтобы уйти от внутренних переживаний, которые медленно, но верно давит на сердце лишённого свободы, многие старались предаться какому-нибудь занятию, которое бы отвлекало от повседневной монотонной убивающей всё живое мрачной действительности. Михайлов занимался литературным трудом.
К концу 1864 года он завершил роман «Вместе», дополнил «Записки» «Сибирскими очерками» («Аграфена», «Незабываемое горе», «Кукушка» и другие), в которых он описал тяжёлую жизнь каторжан и ссыльных. Он вёл переписку с местным литератором из Нерчинска, летописцем Даурии Иваном Васильевичем Багашевым и с помощью его помещал в рукописном «Реставрационном листке» переводы из Беранже. Писал много стихотворений. Вот одно из них:
Снова дней весенних
Дождалися мы:
Ласточки щебечут
Над окном тюрьмы.
Между гор зелёных
Тёмной полосой
Вьётся вдаль дорога
К стороне родной.
Вместе с Михайловым некоторые поляки и гарибальдийцы изучали русский язык и литературу. Они читали переводы из Гейне и стихи Пушкина и Лермонтова, которые, конечно, входили в число их любимых русских поэтов. В частности, Луиджи Кароли, соответственно своему романтическому темпераменту, предпочитал Лермонтова, стихи которого он переводил на итальянский язык. Ему особенно нравилось стихотворение «Расстались мы, но твой портрет…», которое в связи с получением присланного из Италии портрета возлюбленной Джузеппины Раймонди напоминало ему обстоятельства его собственной жизни.
В начале лета 1865 года в Кадае произошло событие, потрясшее всех политических, содержавшихся здесь. После нескольких дней бурной болезни умирает один из активных гарибальдийцев Луиджи Кароли. В Кадае он и Эмиль Андреоли жили в одном домике с Н.Г. Чернышевским.
Но кто такой был для местных сибиряков этот итальянец? Обыкновенный каторжник и чуждый для них иностранец. А между тем это был довольно известный в Европе человек и примечательная во многих отношениях личность.
Луиджи Кароли
Луиджи Кароли родился 22 апреля 1834 года в г. Бергамо (северная Италия, недалеко от Милана) во влиятельной аристократической семье, которая процветала благодаря торговле шёлком. В 1838-1840 годах недалеко от Бергамо в городке Стеццано Кароли построили грандиозную виллу с большим парком - ныне Вилла Кароли-Цанки. В настоящее время на фасаде виллы находится мемориальная доска, посвященная ему, а сама вилла используется для свадебных банкетов.
Луиджи имел очень приятную наружность: высокий рост, совершенная фигура, красивое лицо, каштановые и завитые волосы, нежный взгляд, слегка насмешливая улыбка, очень красивые руки. Отличался пламенным темпераментом, импульсивностью, благородством, великодушием, был отличным наездником. Он получил изысканное воспитание, в молодости посещал Венгрию, Англию, Испанию, Францию и Швейцарию. В 1857 году, вместе с другом Франческо Нулло и другими компаньонами, создал фирму «Франческо Нулло и К°», специализированную в производстве пряжи.
В период австро-пьемонтско-французской войны 1859 года Луиджи служил в королевском кавалерийском полку «Пьемонт» Сардинской армии и принимал участие в двух победоносных для Сардинского Королевства сражениях в Северной Италии: под Мадженте 4 июня 1859 года и под Сольферино 24 июня 1859 года. Он использовал своё богатство ради патриотических и гуманитарных целей, снабжал раненых солдат лекарствами и бельём. В декабре 1859 года, получив звание поручика, вернулся в Бергамо. Здесь в тесных кругах он был известен любовным романом с юной маркизой Джузеппиной Раймонди.
Впервые её имя высветилось в истории 1 июня 1859 года во время Варезской битвы, когда Сардинская армия под руководством Джузеппе Гарибальди одержала победу над австрийскими войсками и продвинулась в сторону Комо. И вот тут никому доселе неизвестная, смелая и отчаянная девушка Раймонди, проехав на двуколке через австрийские кордоны, встретила Гарибальди и передала ему какое-то важное донесение. И надо же было такому случиться, что руку и сердце ей предложил сам Джузеппе Гарибальди. Когда после венчания молодые супруги вышли из церкви, Гарибальди передали анонимное письмо об отношениях Раймонди с Кароли, и после его прочтения он навсегда покинул Джузеппину. Это было время начала победоносного похода его знаменитой «Тысячи» в Сицилию. Кароли, как другие солдаты Сардинской армии и вообще многие молодые люди того периода, был переполнен «гарибальдийским духом» и глубоко уважал Гарибальди, но последний вычеркнул его из списка добровольцев своей армии.
Только через три года Кароли смог надеть «гарибальдийку», организовав совместно с полковником Ф. Нулло поход «железной бригады», состоящей из бергамских добровольцев гарибальдийской «Тысячи», в поднявшуюся в январе 1863 года на борьбу за национальное освобождение Польшу. В Италии, как и во всей Европе, шли митинги и создавались комитеты с целью сбора денег в пользу Временного правительства в Варшаве. В Бергамо сделали больше: группа гарибальдийцев решила прийти на помощь польским патриотам. Это стало прообразом развившегося в XX веке движения интернациональных бригад, как это случилось, к примеру, накануне Второй Мировой войны в Испании. Импульсом же тогда были огромный энтузиазм и высокие идеалистические побуждения, а его участникам было присуще чисто романтическое видение борьбы за освобождение народов, их вдохновлял «гарибальдийский дух». Это был звёздный час в судьбе Луиджи Кароли!
Небольшой отряд в количестве не более двадцати человек в апреле 1863 года тайно прибыл в Краков, а российскую границу гарибальдийцы перешли 3 мая в районе Кшешовице. Но уже 5 мая отряд был разбит в самый первый день боёв русскими войсками под командованием князя Шаховского. Сам Нулло был убит, когда бросился в атаку, выбежав из леса, где укрывался его отряд. Кароли, находясь при отступлении отряда в арьергарде, был пленён. Франческо Нулло похоронили в Олькуше, впоследствии его именем назвали несколько улиц и школ в Польше. Пленённых гарибальдийцев, а их оказалось 10 человек, по приговору военно-полевого суда лишили всех прав состояния и сослали в Сибирь на каторгу.
Ссылка и каторга – это было не только физическое наказание, кандалы и тяжёлые работы, но и психологическое подавление личности, которое выдерживал не каждый. В дороге и первом месте отбывания наказания – Петровском Заводе, где они пробыли девять месяцев, гарибальдийцы держались вместе и жили коммуной. Финансово их поддерживал Кароли (за два года на каторге от родных им было получено около 2500 рублей, не считая различных займов).
Родственники Кароли не оставляли надежд облегчить его участь и добиться его освобождения. Еще в октябре 1864 года Элиза Аглиарди во время пребывания Александра II в Ницце добивается аудиенции и подаёт ему прошение о помилование брата - безрезультатно.
Кароли все чаще впадает в депрессию, становится раздражительным. Его нервное напряжение возрастает. Заботы о своих обездоленных товарищах, постоянные мысли о доме, об освобождении, о котором пекутся беспрестанно родные, о побеге; наконец, письма от Джузепины Раймонди, её фотография, висевшая у него над нарами, - все эти обстоятельства расшатывали его психическое состояние. Весной 1865 года по каторге разносятся слухи о готовящейся амнистии, что администрацией готовятся материалы, затребованные правительством. Но в апреле становится ясным, что амнистии не будет. Эти обстоятельства окончательно сломили Кароли, его здоровье резко ухудшается.
«Опасаюсь, что Кароли сходит с ума, - делает запись в своём дневнике его друг француз Эмиль Андреоли. - Судя по тому, как письма из дома подействовали на него, он две недели говорит мне, что чувствует в себе какую-то большую болезнь». Помогают ухаживать за больным молодой поляк Константин Рапацкий и Н.Г. Чернышевский, находившийся в соседней комнате. Врачи из политических Симон Стецевич и Николай Пашковский были бессильны. 8 июня 1865 года Кароли умирает. С его смертью гарибальдийцы потеряли друга и товарища, лидера и защитника, его материальную поддержку.
Управляющий Кадаинским рудником хорунжий Сафронов разрешил его друзьям организовать похороны Кароли не на кладбище, а в стороне от посёлка на скале рядом с могилой ссыльного поляка Литыньского. За гробом шествовало не более дюжины ссыльных: священник Марковский, четверо несли гроб, и близкие друзья. Н.Г. Чернышевский к месту упокоения не пошёл, чтобы не провоцировать осложнений, какие бы могли обернуться против него и навсегда заточить его в Сибири. М.И. Михайлов же за себя не боялся. Несмотря на возобновившуюся болезнь, он с трудом шёл в процессии, и на могиле итальянца произнёс речь.
Чуть-чуть о Литыньском
В этом месте несколько слов нужно сказать о Литыньском. Январское восстание 1863 года в Польше было далеко не единственным восстанием в Польше. Во время Краковского восстания 20 февраля - 3 марта 1846 года и создания Краковской республики на востоке Польши, в 90 км от Варшавы, небольшой отряд повстанцев под руководством Панталеона Потоцкого выбил русский гарнизон из города Седлец. Это была попытка положить начало общенародному восстанию в восточных районах Польши. Но восставшие продержались только несколько дней. Потоцкий вскоре был захвачен в плен и приговорён к смертной казни через повешение. Казнь произошла на седлецком рынке 17 марта 1846 года. В память о том событии 3 мая 1919 года там был открыт памятный крест. Повстанцы же, члены его отряда, и среди них молодой Ян Литыньский, были осуждены по делу «о некоторых злоумышленниках, дерзнувших посягнуть с оружием в руках на нарушение законного порядка и общественного спокойствия». Получив по 500 ударов шпицрутенами, они были сосланы в Сибирь на Нерчинскую каторгу.
Литыньский (а в русских документах он звался Иваном Кузьмичём) в заводы прибыл в марте 1847 году в группе с поляками, среди которых находился кнедз Пётр Сцегенный, организатор тайного общества в г. Кельцах в 1844 году. О Литыньском товарищи отзывались как о молодом уважаемом человеке с мягким характером. В Кадае он пробыл год и подлежал переводу в Кутомарский завод, но вследствие заболевания туда не попал. Он умер из-за воспаления мозга в Кадае в декабре 1848 года. Находившиеся в Кадае ссыльные поляки вошли с ходатайством о разрешении похоронить его не на кладбище, а на утёсе.
Так было положено начало Кадаинскому интернациональному мемориалу.
Интернациональное кладбище
Третье захоронение на этом месте было связано с именем русского поэта Михаила Илларионовича Михайлова.
1 июля его вновь положили в лазарет. У него бурно развивалась болезнь Брайта, одна из разновидностей почечных болезней. Кроме заводских докторов, рядом с ним находились польские врачи Симон Стецевич и Николай Пашковский. В середине июля к нему приехал брат Пётр. В это время он уже не вставал с постели и в ночь со 2 на 3 августа скончался. Михаил Илларионович Михайлов был похоронен там же, где нашёл себе последний приют Луиджи Кароли.
Четвёртым тут был погребён польский ссыльный, участник Польского восстания Северин Волошинский. Окончив факультет права Московского университета, он поступил практикантом в Варшавский окружной суд и сразу же включился в патриотическое движение: состоял в «Национальной охране» в г. Варшаве, где значился начальником 11-го округа, затем - 4-го округа. При подавлении восстания его лишили всех прав и 3 июня 1864 года сослали в Сибирь на 15 лет каторги. Худой, маленького роста, он казался очень молодым, почти ребёнком, за что товарищи его звали «Точкой». В Кадаю он прибыл уже после описываемых событий во второй половине 1865 года. Это был образованный человек, из служащих. Он очень любил свою Родину и поставил себе целью написать историю Польши. Находясь в бесправном положении в Сибири, он использовал свободное от работ время для добротного и краткого её изложения. А по завершению этого труда в феврале 1866 году умер из-за истощения и нервного перенапряжения, близкого к помешательству, нечто схожее с историей Кароли. Умирая, он просил, чтобы его захоронили «в сторону Польши». Ему не было и 25 лет от роду.
Пётр Якубович о памяти ушедших
Прошли годы, даже десятилетия. В Кадае продолжал существовать рудник, а на нём также работали каторжане. Только политические уже звались народниками; это было уже другое поколение борцов за свободу. И среди них был поэт Пётр Филиппович Якубович, дальний родственник декабриста А.И. Якубовича и известный в литературных кругах под псевдонимом Л. Меньшин. К 1894 году относятся его описание этого небольшого уже забытого всеми кладбища.
На утёсе поэта
Внизу, в котловине угрюмой, - селенье.
Пустыня вокруг. Замыкая простор,
Как будто на страже, стоят в отдаленьи
Вершины уныло темнеющих гор.
Здесь, в этой глуши чужедальней, почило
Кипучее сердце поэта, уста
Тревожные смолкли...
Но где же могила?
Лишь высятся два одиноких креста
Над славой кровавою Польши. Печален
Нерусской их надписи смысл и звучит
Упрёком судьбе горделивым; повален
Грозою, их третий товарищ лежит.
А русской заветной могилы забыто
И самое место - уж спорят о нём.
Природа к погибшим добрее: покрыта
Вся горка живых незабудок ковром;
В безбрежном, лазурью сверкающем поле
Незримое пенье весь день разлито -
О жизни, о счастье, о солнце, о воле,
О всём, что любил он и верил во что...
Сажусь на поваленный крест и к былому
Мечтой улетаю... «О дух дорогой,
Мой старший товарищ по делу святому,
Ты слышишь ли оклик приветственный мой?
Увы, не посол и не гость добровольны
Не с доброю вестью пришёл я к тебе -
Поведать, что жребий счастливый и вольный
Отчизне достался в суровой борьбе.
Узнай: не светлей была доля и наша,
Победа венком не венчала и нас...»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, чудо! лишь смолк я - витающий гений
Поэта с лазурной пропел вышины:
«Усилья отбиты двух-трёх поколений -
Ну что же? Иль три в океане волны?
За днём опускается ночь, но смениться
Рассветом в урочную пору должна;
Волна за волною бесплодно промчится -
Победная, знаю я, грянет волна!
Пускай же сгущаются мрак и ненастье,
Пусть дикая пурга о смерти поет, -
Верь в молодость! Верь в её силу и счастье,
Зови её песней отважной вперёд!»
Таинственный кончил певец, но звучали
Аккорды любви и надежды во мне.
Уверенным взором, без прежней печали,
Смотрел я на запад, пылавший в огне.
С востока уж мрачные тучи сползали,
В долине всё было уныло, мертво,
А там было солнце... Туда улетали
Два братские сердца - моё и его!..
1894, дер. Кадая
П.Ф. Якубович попытался узнать, что же помнят о тех людях деревенские старожилы. Сельский староста лишь показал полуразрушенный домик, в котором жил поэт. Из-за того, что жили они здесь изолированной от внешнего мира жизнью, проводя время главным образом в обществе книг, память о них среди местного населения сохранялась довольно смутно. Мало того, местные жители с непониманием относились к содержавшимся рядом с ними каторжанам. Ведь описан случай, когда во время похорон Л. Кароли встречный местный житель, как того требует обычай, не снял шапку…
«Малозаметный издали холм, - писал П.Ф. Якубович, - оказался вблизи высоким утёсом, взобраться на который стоило немалого труда. Не переводя духу, мы кинулись к стоявшим на вершине огромным крестам. Их было всех три, но один, вероятно давно уже поваленный бурей и весь источённый червями, лежал на земле... Польская надпись на нём говорила, что здесь покоится прах "выгнаньца" 1863 года Волошинского... Один из стоявших крестов принадлежал упомянутому выше Кароли, на другом - самом высоком - значилось по-польски же: «Wygnaniec polski 1831 roku Litynsky» («Польский изгнанник 1831 года Литинский»).
- А где же Михайлов? - в один голос спросили мы друг друга и инстинктивно направились к краю обрыва, где беспорядочно наваленная груда каменьев (породы грубого мрамора) обозначала, по-видимому, чью-то безымянную могилу. - Не здесь ли?
Расспрашивая потом кадаинских стариков и сличая их показания, мы убедились в верности этой догадки. Некогда на этом месте также стоял крест, поставленный родственниками поэта, но вот уже лет десять, как он упал и куда-то исчез - по всей вероятности, украден кадаинцами на дрова (благо последние представляют в безлесной Кадае ценный предмет)...». (П.Ф. Якубович, В мире отверженных, т. 2, М.-Л., 1964).
Пятый на утёсе
С осени 1894 года нарисованная выше картина изменилась. 4 сентября в Кадае скончался Павел Осипович Иванов, бывший студент-медик, осуждённый в 1881 году в каторгу по процессу «Южно-Русского рабочего союза» и погибший в самоотверженной борьбе с эпидемией брюшного тифа, косившей в тот год кадаинское население.
О нём в книге «Государственные преступники на Нерчинской каторге (1861-1895 гг.): Материалы к «Энциклопедии Забайкалья». (Чита, 1998. - Вып. 1)» забайкальский историк Александра Георгиевна Патронова пишет следующее: «Иванов Павел Осипович (7.2.1854, Киевская губ. - 4.9.1894, с. Кадая), член «Южно-русского рабочего союза». Из дворянской семьи. Окончив гимназию, поступил на медицинский факультет Киевского университета. Вёл революционную пропаганду среди рабочих. В 1881 году арестован, приговорён к каторжным работам на 20 лет. По пути на каторгу за побег из Красноярской тюрьмы избит тюремщиками, после чего страдал эпилепсией, срок каторги увеличен на 15 лет. За второй побег между Читой и Карой срок увеличен до 55 лет, но позже уменьшен до 48 лет. Пережил Карийскую трагедию - принял яд, но остался жив. В сентябре 1890 года в числе 13 узников Кары переведён в Акатуйскую тюрьму, где работал в рудниках бурильщиком, потом в Алгачинскую, Кадаинскую тюрьму, лечил крестьян от брюшного тифа, от которого и умер».
Находившийся здесь народоволец Л.В. Фрейфельд писал: «В Кадае было кладбище, на котором нашли свой вечный покой поэт М.Л. Михайлов и повстанцы 1863 года. На это кладбище мы снесли нашего незабвенного П.О. Иванова». (Л.В. Фрейфельд. Из прошлого. // «Каторга и ссылка». – 1928. - № 4 (41). – С. 22, 30).
П.Ф. Якубович к этому добавил: «По случаю этих похорон мне с товарищами удалось, кстати, ремонтировать и остальные могилы: поваленный крест был поднят, над Михайловым водружен новый, и на высоком утёсе образовалась целая семья крестов... Местное каторжное начальство получило за это нагоняй от высшего, со строгим запросом: на каком основании было дозволено похоронить Иванова не на общем тюремном кладбище? Одно время мы боялись даже, что могилу разроют и гроб перенесут... Этого не случилось, но если бы ещё кто-нибудь из нас умер, ему не пришлось бы уже лежать на знаменитом утёсе, рядом с прахом поэта...».
Эти слова были написаны в 1906 году. И к ним есть продолжение: «Теперь, двенадцать лет спустя, изменилась ли картина? Нет ли опять упавших крестов? Нет ли и вовсе исчезнувших?».
Вот с этого-то мы и начнём продолжение рассказа.
Пётр Степанович Фатеев и его инициатива
Произошло то, чего опасался П.Ф. Якубович. Наступили другие времена, и всё поросло быльём. Сколько времени простояли ещё кадаинские кресты уже никто сказать не сможет. Двадцатый век наполнился новыми событиями: в 1917 году была ликвидирована Нерчинская каторга, по России прокатилась Гражданская война, потом были годы репрессий и создания колхозов, Великая Отечественная война. Во второй половине сороковых годов в стране началось послевоенное восстановление народного хозяйства. С 1947 года вновь стал оживать Кадаинский рудник. В Кадаю стали приезжать новые люди, её историю они не знали.
А между тем, приближался 1949 год – год 120-летнего юбилея поэта-демократа М.И. Михайлова. В августе 1948 года специально по этому поводу в Калганский район из Москвы приезжал писатель Пётр Степанович Фатеев. Одним из результатов этой поездки явилась его статья «Последние годы жизни, борьбы и творчества революционного демократа М.И. Михайлова», опубликованной в альманахе Читинского областного отделения писательской организации СССР «Забайкалье» в 1950 году.
Несколько слов о нём, так как его личность современным читателям не известна.
Родился он в 1911 г. в селе Елань современной Волгоградской области. Историк, литературовед, доктор исторических наук. В 1933 году окончил Ленинградский институт журналистики, в 1935 году был призван в Красную Армию, в 1941 году окончил Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б). В годы Великой Отечественной войны работал в Управлении пропаганды ЦК ВКП(б) - помощником заведующего отделом, заведующим сектором и заведующим отделом. Занимался военной прессой, затем издательствами, обеспечением печатью фронта и тыла, выполнял отдельные поручения ГКО и Совмина СССР. Последнее воинское звание - батальонный комиссар. Награждён орденами Красной Звезды, «Знак Почета», медалями «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». После войны – на преподавательской работе в московских вузах, был директором Литературного института. В 1946 году принят в Союз писателей СССР. Впоследствии он защитил докторскую диссертацию, стал профессором и заслуженным деятелем науки РСФСР, имел труды о деятельности российских революционеров, в том числе книги «Внутренняя и внешняя политика царизма в 80-х - начале 90-х годов XIX в.» (1960), «Михаил Михайлов – революционер, писатель, публицист» (1969), «Емельян Ярославский» (1980), «Первые российские марксисты» (1983). На склоне лет он был профессором Академии общественных наук.
В воспоминаниях современных старожилов села Кадая осталась память, что в середине прошлого века в Кадаю из Москвы приезжали два человека, которые определили место погребения М.И. Михайлова и установили ему памятник. Примерно об этом же, ссылаясь на местных жителей, писал в 1973 году посетивший Кадаю газимуро-заводский краевед Ф.Н. Резанов: «Одна старушка мне рассказала, что ещё в довоенное время при выезде из Кадаи, недалеко от могилы Михайлова, стояли два развалившихся и вросших в землю барака. Это, по-видимому, и были те холупки, в которых помещался лазарет для ссыльных. Затем она поведала, что приезжали два человека из Москвы, разрыли две могилы на склоне горы и определили место захоронения поэта. Установили его, очевидно, по книге, которая лежала в изголовье покойного. Только после этого был поставлен памятник М.Л. Михайлову».
По данному поводу имеется свидетельство величайшего знатока истории культуры старой Сибири Евгения Дмитриевича Петряева (1913-1987), опубликованное в книге «Е.Д. Петряев в воспоминаниях забайкальских краеведов» (Чита, 2008). В мае 1979 года в письме к читинскому краеведу Раисе Ивановне Цуприк он упоминал о своём письме в начале 1958 года к иркутскому историку Борису Георгиевичу Кубалову, где были такие строки: «Было бы, конечно, интересным рассказать о раскопках могилы Кароли и Михайлова, о том, что там обнаружили: вначале открыли гроб и нашли там человека в сапогах – признали за Кароли (тут добавляли, что видели остатки куртки-«венгерки»); в другой (соседней) могиле лежал длинноволосый человек во фраке и тапочках – сочли за Михайлова. Там и памятник поставили. Было это около 1950 года. Памятник ставили кадаинские геологи, написавшие, кажется, так: «Здесь покоится тов. Михайлов – борец за свободу». Потом переделывали».
Кем были эти люди, никто вспомнить уже не мог.
Между тем, в фондах государственного архива Забайкальского края в 5-й описи фонда П-163 имеется небольшое дело № 26 под названием «Материалы о поэте Михайлове Михаиле Илларионовиче», в котором отложились документы, датированные с 5 мая 1949 года по 8 сентября 1950 года. Именно там называется имя П.С. Фатеева и сопровождавшего его читинского писателя Бориса Александровича Костюковского. Они после посещения Кадаи побывали на приёме у секретаря Калганского райкома ВКП(б) П.П. Дэспирака, где Фатеев предложил местным партийным органам войти с ходатайством об увековечивании памяти поэта Михайлова. Он высказал идею об организации в Кадае музея М.И. Михайлову и установить памятник ему и народовольцу П.О. Иванову. Кроме этого он предложил подумать о переименовании Калганского района в Михайловский, а также просить Всесоюзную Ленинскую библиотеку поделиться с районной библиотекой изданиями М.И. Михайлова.
Павел Петрович Дэспирак и памятник Михайлову
Дальнейшую работу по увековечивании памяти Михайлова взял на себя секретарь Калганского РК ВКП(б) Павел Петрович Дэспирак.
К сожалению, на настоящий момент об этом замечательном человеке не удалось отыскать каких-то дополнительных сведений. Вернее, в государственном архиве Забайкальского края они имеются, но почему-то находятся под грифом «Секретно». Что за времена? Хоть бы фотографией запечатлеть о нём благодарную память! Вспоминают, что у него была дочь, педагог по образованию. Где-то в Чите проживает её семья… Вот бы кто откликнулся из них!
Но вернёмся к Дэспираку. Первоначально о поэте-демократе, кроме его имени и того, что он навсегда остался в кадаинской земле, ему ничего не было известно, так как местных жителей, по всей видимости, история каторги не интересовала, и к ней они относились негативно. В районной библиотеке не было книг Михайлова, не было и справочных материалов о нём, в том числе энциклопедий. П.П. Дэспирак подготовил два письма. Первое - на имя секретаря Союза писателей СССР А.А. Фадеева с просьбой поддержать ходатайство об увековечивании памяти Михайлова, а также в оказании помощи в приобретении полного собрания сочинений Михайлова, его портрета и биографии. Результаты этого письма неизвестны. Другое письмо - на имя секретаря Читинского обкома ВКП(б) Г.И. Воронова о вхождении с ходатайством в Президиум Верховного Совета СССР об увековечивании памяти поэта М.И. Михайлова в связи с его 120-летием со дня рождения и о поддержании постановления бюро райкома и исполкома райсовета депутатов трудящихся от 3 мая 1949 года, которым предлагалось переименовать Калганский район в Михайловский район; присвоить имя Михайлова средней школе райцентра и областной школе механизации сельского хозяйства, находящейся в Кадае; установить памятник на могиле Михайлова; ходатайствовать об издании в 1950-1952 годах полного собрания сочинений Михайлова. Ответ на данное письмо в архивном деле также отсутствует. Но дальнейший ход развития показывает, что разрешение на строительство памятника Михайлову было дано. Кроме того, читинский историк Г.В. Грунин направил в Калганский район выписку из энциклопедии с биографией Михайлова. Видимо, он указал датой рождения Михаила Илларионовича не действительную, а 3 июня. Имела ли на то влияние инициатива снизу, но в 1953 и 1957 годах в Ленинграде были изданы стихотворения М.И. Михайлова, а в 1958 году в Москве - трёхтомник его сочинений.
К возведению памятника приступили в мае 1950 года. К этому времени в Кадае работала геологоразведочная партия, и для постройки памятника были привлечены её работники. Сохранился их список, выполненный рукой начальника Кадаинской ГРП Семёна Петровича Лунегова: прораб Л.М. Коваленко, геолог партии В.И. Педино, плотники И.С. Парфентьев, М.М. Ерохин и Л.В. Бардин, работницы М.М. Таранюк, В.Ч. Дементьева, В.П. Раменская, С.О. Большешапок и П.А. Волокитина. 15 мая газета «Большевик», орган Калганского районного комитета ВКП(б) и районного Совета депутатов трудящихся, известила: «В с. Кадая сооружён памятник революционеру и общественному деятелю, автору ряда публицистических статей Михаилу Илларионовичу Михайлову, который отбывал каторгу в Кадаинской тюрьме и погиб там 2 августа 1865 года. 3 июня с.г. исполняется 121 годовщина со дня рождения Михайлова. В этот день на могиле поэта состоится митинг».
Ход этого митинга описан в другом номере газеты «Большевик» за 4 июня 1950 года. Он состоялся в субботний вечер 3 июня. По плану на нём должно было присутствовать триста человек, но было 250. Сохранился текст речи П.П. Дэспирака, которую он начал словами: «Товарищи рабочие, служащие, инженерно-технические работника геологоразведочной партии и школы механизации! Товарищи колхозники колхоза «Красная заря», домохозяйки и школьники села Кадая! Разрешите мне от имени райисполкома и райкома партии Калганского района открыть настоящий митинг…». И далее шла пламенная речь о поэте М.И. Михайлове. Он говорил о его дружбе с Чернышевским, Добролюбовым, Герценом, Огаревым, Шелгуновым; о его поэтической и переводческой деятельности, писательском и публицистическом таланте, о его проникновенных статьях по женскому вопросу и отмене крепостного права в России, о его судьбе. Он продекламировал строки из стихотворения Михайлова, написанные им ещё в Петропавловской крепости:
«Час обновления настанет.
Воли добьётся народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придёт!»
А закончил свою речь словами: «Мы добрым словом тебя поминаем, Михаил Илларионович. Мы пришли к тебе на могилу и воздвигли тебе наш скромный памятник. От имени райисполкома и райкома партии разрешите передать благодарность руководству геологоразведочной партии и исполнителям за сооружение памятника и выразить уверенность, что трудящиеся села Кадая будут любовно хранить этот памятник».
На митинге также выступили начальник областной школы механизации участник войны с Японией Василий Михайлович Бянкин и начальник геологоразведочной партии участник Великой Отечественной войны Семён Петрович Лунегов.
К полутораметровому обелиску пирамидальной формы белого цвета, воздвигнутом на гранитном пьедестале, были возложены венки. В нише обелиска укрепили портрет поэта и его краткую биографию. Памятник был обнесён железной оградой.
На государственную охрану он был поставлен Постановлением Совета Министров РСФСР № 1327 (приложение 2) от 30 августа 1960 года.
На фасаде Кадаинской школы когда-то работавшим здесь в шестидесятые годы энтузиастом Колобовым были выполнены в нишах две небольшие стелы, в которых помещены портреты и сделаны подписи с высказываниями М.И. Михайлова и Н.Г. Чернышевского.
В Кадаинской школе есть музей, но в нём нет фотографии первоначального облика памятника Михайлову. Сейчас памятник выглядит несколько по-иному, так как с неизвестного времени, например, исчезла его ограда. На настоящий момент выявлена фотография памятника, выполненная в 1963 году иркутским фотокорреспондентом Агентства печати «Новости» Виталием Николаевичем Белоколодовым. Однако автор фотоснимка, видимо, не знал, кем для русской истории являлся М.И. Михайлов и в аннотации к опубликованной фотографии назвал его декабристом.
Анна Роберти: новые мысли и идеи
В первые дни сентября 2015 года в нашу «тмутараканскую» Кадаю из далёкой солнечной Италии специально, чтобы возложить цветы на могилу Луиджи Кароли приехала дальняя родственница знаменитой Джузеппины Раймонди Анна Роберти.
В молодые годы она обучалась на филологическом отделении Туринского университета по специальности «Русский язык», и первой книгой, которую она прочитала на русском языке, был роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?». А через пять лет под руководством историка и крупнейшего в Италии исследователя русского народничества Франко Вентури блестяще защитила свою дипломную работу «Мировоззрение Н.Г. Чернышевского в его романе «Что делать?». В течение последующих 25 лет она работала исключительно с русским языком: сопровождающим, гидом, преподавателем, переводчиком, наконец, ответственным секретарём Туринской Ассоциации по культуре «Русский Мир». Путешествовала по Союзу и по России, бывала в музее Н.Г. Чернышевского в Саратове, нашли здесь друзей...
В 1999 году, занявшись изучением своей родословной, была приятно удивлена, что в течение двух веков между её предками и русскими складывались отношения, в том числе прослеживалась удивительная связь с Николаем Гавриловичем Чернышевским. В литературе прочитала, что какая-то её прабабушка вышла замуж за Джузеппе Гарибальди, который её бросил сразу после венчания в церкви. Потом разобралась, что всё оказалось правдой, за исключением того, что жена героя, Джузеппина Раймонди, была ей не прабабушка, а сестрой свояка прапрабабушки Марии Кьяры Рознати. Постепенно к ней пришла и история любви юной Джузеппины и Луиджи Кароли, их последующая переписка. И то, что Кароли был не просто знаком с Чернышевским, но и то, что на каторге в Кадае они действительно жили в одном домике, а когда он заболел, то Николай Григорьевич уступил ему свою кровать, и именно на ней 8 июня 1865 года скончался знаменитый итальянец.
И вот через 150 лет Анна Роберти проехала полмира, чтобы возложить цветы на могилу Луиджи Кароли. Каково же её было удивление, когда в Кадае она не обнаружила место захоронение того, близостью с которым гордились её предки.
Впоследствии она писала:
«Могилу не нашли, но мы были точно там, где она есть. Я тщательно посмотрела на старую фотографию, где стоят кресты, сопоставляя её с теми, которые я сняла в Кадае, прочитала ещё раз имеющиеся у меня материалы и пришла к интересным выводам о расположении могилы Михайлова, и не только об этом...
То, что пишет Якубович о первом их походе на гигантский утёс, намного успокоило меня. Дело в том, что, судя по рисунку А. Венанцио и по похожей акварели польского ссыльного, мне казалось, что их могилы находятся очень высоко в горах. Когда мы приехали в Кадаю и, идя дальше от обелиска, мы добрались до холмов, я не была уверена, что мы находимся на правильном месте, именно потому, что рядом с холмами стоит высокая гора, и я боялась, что могилы находятся на той вершине и, что мы никак до них не доберёмся.
Кроме того, в ожидании какого-то знака от духов Кароли и Михайлова, вдруг появились два ястреба (!), но они не летели над нашими головами над холмами, а над высокой горой: могло ли это значить, что могилы действительно там, наверху?
Я посоветовалась с сопровождающими нас местными гидами и пришла к выводу, что вряд ли они были захоронены так далеко. Во-первых, было бы трудно и тяжело донести тела до той вершины, а, во-вторых, там была скала, в которой просто невозможно было копать могилу. Следовательно, их захоронения должны находиться именно на тех двух холмах, где мы находились. Рассказ Якубовича точно подтверждает все это, особенно когда он пишет: «Смотри, ведь это... это крест там, внизу? - крикнула вдруг Таня, прерывая торжественное молчание и указывая на один из холмов, лежавших вправо под нашими ногами. - Смотри, и не один даже, а несколько!..». Если они стояли на вершине горы лицом в сторону посёлка, то видели кресты ВНИЗУ НАПРАВО, это именно «наши» холмы. Кроме этого Якубович пишет, что на этих холмах имеются гранитные обломки, и мы действительно их видели.
Подтверждением этому было и сличение с рисунком из мемуаров Андреоли на русском языке: это то же самое место!
Это значит, что Михайлов был захоронен на сопке, а не там, где стоит обелиск. Об этом также говорят рисунки Венанцио и поляка, имеющийся в мемуарах Андреоли на русском языке до фотографии крестов».
1 октября 1892 года в Кадаю была переведена революционерка-народница Е.Н. Ковальская. Она так описывает могилу: «Большое селение Кадая раскинулось среди сопок. На одной из сопок могила поэта Михайлова, рядом с могилами польских повстанцев. Большие куски белого мрамора с вкрапленными ярко красными пятнами, точно брызгами крови лежат на могиле Михайлова. Раннею весною, как ковром покрывается верхушка сопки белыми маргаритками, окаймляя могилы венками» (Ковальская Е.Н. В горном Зерентуе 90-х годов. - в кн. «Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги», М.,1927, с.154)».
По мнению Анны Роберти, названные захоронения находились недалеко друг от друга, но располагались на двух холмах: на том, который повыше – М.И. Михайлова и П.О. Иванова: на втором - Литыньского, Кароли и Волошинского.
Обидно, что до посещения Кадаи в 2015 году гостьи из Италии никто в настоящее время не поднимал вопроса о месторасположении этих захоронений.
Благодаря приезду в Забайкалье Анны Роберти перед живущими здесь раскрылся новый мир, появились новые интересы, унеся нас в солнечную Италию середины XIX века. Перед нами осязаемо встали образы знаменитых героев прошлого. Именно она осветила в подробностях ту информацию о Луиджи Кароли, которая с ей подачи, а также по трудам российского исследователя и переводчика, живущего в Санкт-Петербурге, Алексея Гулина, использована в настоящей статье.
Ну, когда мы думали, что в скромных разысканиях забайкальских краеведов окажутся имена Джузеппе Гарибальди, Франческо Нулло, Луиджи Кароли и масса других имён, окружавших их людей? Разве, когда мы думали, что будем интересоваться судьбой неведомой нам до этого маркизы Джузеппины Раймонди? Но краеведческие разыскания через небольшое в настоящее время село Кадая Калганского района позволили всё это связать с историей Забайкалья. Луиджи Кароли известен здесь в основном как гарибальдиец. Здесь он похоронен, но памятника над его могилой сейчас нет.
В Кадае известна другая могила – русского поэта М.И. Михайлова. Но теперь мы знаем, что памятник на ней сооружён несколько в другом месте от места погребения. Если говорить о восстановлении памятного знака на месте упокоения Л. Кароли, то мы не можем сейчас обойти стороной память М.И. Михайлова и ещё троих, лежавших с ними рядом (Я. Литыньский, С. Волошинский и П. Иванов). То есть напрашивается шальная мысль о сооружении какого-то скромного мемориального комплекса. Где его ставить? Там, где когда-то находились кресты, которые восстанавливали бывшие здесь в девяностых годах XIX века ссыльнокаторжные народники? Если же ставить сейчас каждому именные кресты, то мы уже не можем точно определить конкретное место каждого. Хорошо было бы произвести здесь раскопки и эксгумацию останков. Память об этих людях достойна того!
Существующий же обелиск М.И. Михайлову не является препятствием на пути данной идеи: пусть он там стоит! Он тоже принадлежит истории.