ОСЕННИЕ ТРАМВАИ…
Николаев Михаил Владимирович
Дед Сёмыч, в тихом одиночестве, сидел на опустевшей трамвайной остановке, около заваленного пёстрыми листьями входа, в некогда оживлённый но уже много лет заброшенный, безымянный сквер, прозванный седеющим поколением вчерашних юнцов, а ныне солидных, почти что пожилых людей, просто и ласково - Скверик. И только дед Сёмыч, да несколько доживших до нынешней осени стариков, помнили, что истинное название Скверика, некогда состояло из трёх вызывающих гордость его былых современников, слов: "Сквер имени Калинина", о чём, собственно и намекала пачканная голубями, сколатая во многих местах, однорукая статуя, с вполне узнаваемым ещё, поясным монументом Всесоюзного Старосты, возвышающаяся возле тяжелых, кованых ворот, утративших свою скрипучесть и подвижность уже лет двадцать тому...
Дед Сёмыч приходил на эту остановку часто, благо, что жил совсем недалеко - сразу за Сквериком. Приходил в основном осенью. Иногда весной.
За полтора последних десятилетия, старик почему то полюбил осень. Полюбил крепкой, выстраданной любовью, ещё сильнее, чем когда то, казалось бы так недавно, он любил смеющуюся, свистящую птичьим многоголосием, зелёную хохотушку-весну.
Только здесь, на пустынной остановке, у ворот заброшенного Скверика, слушая тишину изредка прерываемую шуршанием, ещё не успевшего стать промозглым ветерка, гоняющего по асфальту палую листву, старик мог полной грудью вдохнуть, не остывший пока, но уже существенно посвежевший с начала сентября, наполненный ароматами увядания воздух, закрыть глаза и позабыв обо всём, безмятежно окунуться в прошлое..
Если бы кто-нибудь, когда-нибудь, спросил деда Сёмыча, чем же всё-таки пахнет осень, скорее всего, он бы ответил, что его осень пропитана запахом пожелтевших книжных страниц, длинными выцветшими за лето волосами матери, остывающим Солнцем, сыроватой землёй, туманом и почему-то небом.
Конечно к этому примешивались многочисленные запахи грибов, разного рода дымков, смородиновых листиков, заваренных в сборах с различными ароматными травами, даже подсыхающего на дедовом подоконнике табака-самосада, и многого-многого другого... Но это было уже не главным. Не основным. Не тем, чемдышала в эти ставшие почти короткими дни, огромная и такая до боли родная земля, а с ней вместе и душа старика. И конечно же, не тем, чем жила его память...
Сейчас, память Сёмыча не просто дышала. Она словно мехами, втягивала в себя через впалую грудь, все его предыдущие осени, с ихними запахами, даже красками и звуками, с предчувствующими наступление холодов уличными котами, с впадающими в уныние бездомным собаками, звенящими и стучащими в рельсы, когда-то полными, а ныне почти пустыми трамваями..
Дед Сёмыч любил трамваи с самого детства. Он обожал и дрожь трамвайного полотна, и стук приближающихся колёс, но более всего прочего, старику нравилось слушать проносящиеся над платформой, переливистые и непохожие ни на что иное, трамвайные звонки. Каждый раз, услышав этот звон, сердце Сёмыча трепетно замирало, а на душе становилось празднично и даже как-то торжественно. Временами, старику казалось, что он знает о трамвайных звонках всё.
Ещё в своей далёкой, довоенной юности, Сёмыч понял, что голос трамваев наиболее выразителен поздней весной и ранней осенью.
Весной он воспринимался весёлым молодым, полным жизни и задора смехом ветреной школьницы, его, Сёмыча, ровесницы, с годами, превращаясь в смех молодой соседки-первокурсницы, позже - дочери, а уже в преклонном возрасте - давно повзрослевшей внучки...
Осенью же, трамвайный звонок, был похож на полный невыносимой боли, ноющей тоски и отчаяния, обращенный ко всему вокруг, к земле, к небу, пронзительный крик старого, железного, но так же как и человек обреченного на вымирание, одухотворенного нашими эмоциями существа, обладающего мыслями, чувствами, памятью, не в меньшей мере, чем сами человеки...
Иногда, погружаясь "в осень" с головой, старик прикрывал веки и на слух, считал редкие, пробегающие мимо остановки, часто даже не притормаживающие трамваи. Считал бессознательно, как бы походя, совершенно не зацикливаясь на этом действе, но каждый раз, собираясь уходить, удивлённо отмечал про себя, что в этом году, их почему-то опять прошло меньше.
И не мудрено. Заканчиваются трамваи... Становятся неудобными. Непрактичными. А возможно, онипросто выходят из моды, так же, как некогда вышел из моды и сам Сёмыч...
Подобные одинокие посиделки, сам дед Сёмыч называл про себя немудренным названием "Слушанье осени"...
Происходило это каждый год одинаково. Сначала наступала осень по календарю. Потом, она накрывала город, разукрашивая парки, выстилая ковриками улицы, переодевая людей, и уже гораздо позже, осень начинала стучаться в душу самому Сёмычу.
И однажды, прекрасным, солнечно-осенним утром, Сёмыч просыпался в своей пустой, стариковской коммуналке, но подниматься почему-то не спешил.
Вместо этого, он ещё долго и неподвижно лежал в своей постели словно бы оказавшись в абсолютном вакууме, без движения, без мыслей, без чувств.
Потом, не менее долго, он изучал длинные трещины на давно позабывшем про известь потолке и наконец, словно собравшись с духом, поднимался.
Медленно и аккуратно заправлял постель, окидывал её взглядом, по стариковски придирчивым и вместе с тем безразличным, ополаскивал лицо привычно ледяной водой, ставил чайник, в ожидании кипятка, подходил к мутноватому, ляпаному местами окну и на какое то время "зависал" словно бы в некоем небытии, совсем позабыв про бурлящую в чайнике жидкость, но вдруг, вынырнув из оцепенения, ясно понимал , что уже пора! Пора идти слушать осень!!!
Обувшись в доисторические опорки с залихватским названием "Прощай молодость", замотавшись шарфом поверх засаленного пальто с уже непонятно из какого зверя сотворённым воротом, нацепив на кудлатую голову тёртый, драповый берет, он закрывал на два с половиной оборота хлипкую деревянную дверь своей коммунальной комнаты и отсчитав сорок четыре ступени вниз, выходил на ставшую вдруг жёлтой улицу. Неспешными старческими шагами пересекал Скверик, здоровался с неизменно-гипсовым дедушкой Калининым и пройдя немного вперёд, к остановке, кряхтя и тяжело опираясь на палку, медленно садился на приостановочную скамью. Устраивая тело поудобнее ёрзал недолго, замирал на половине движения и... И слушал... Слушал... Слушал..
Слушая осень, он мог просиживать на этой остановке часами, никуда не спеша, изо дня в день, неделю за неделей, до тех самых пор, пока приходящие на пару с затяжными ливнями холода, не вынуждали его, искать укрытие за толстыми границами облупившихся стен, ставшей почти родной, коммунальной «сталинки»..
Нынешняя осень, почему-то казалась Сёмычу совершенно иной. Он чувствовал это всем своим существом, но к сожалению, не мог найти подходящего слова, которое смогло бы объяснить суть этих перемен, даже ему самому.
Вроде бы всё как всегда... Тот же сквер. Та же остановка. То же небо и Солнце... Ан-нет. Нынче, всё было как то глубже... Насыщеннее, что ли... И как то ближе.
Она проникла в старика вместе с криками далёких птиц, с шелестом палой листвы и шуршанием пожухлой травы под ногами, через слух, через взгляд, через дыхание, пронзая сердце и наполняя разум.
Вдох - и вот уже осень не вокруг Сёмыча, а где-то внутри. И холодит свежий ветерок не кожу, а саму душу, и ложатся листья не на потрескавшийся от времени асфальт, а на само сердце...
И вот наступает момент, когда становится непонятно, где воспоминания, а где "здесь и сейчас"... И так всёэто сладко. И так больно... И слёзно...
Не плачет Сёмыч. Разучился за много лет.. Всех пережил и разучился плакать... Но вот сегодня, отчего то текут слёзы... Сами.. Медленно выскальзывая из давно обесцвеченных временем глаз, заполняя русла глубоких морщин, стекая вниз, на поеденный молью шарф в крупную зелёную клетку и впитываются, впитываются, как никогда их и не было...
Дед Сёмыч... Такое прозвание, закрепилось за ним, благодаря нескольким поколениям, выросший на его глазах, бойкой, "комунальной" детворы.. Дед Сёмыч... Именно так и только так...
А вот имя Спиркина Павла Семёновича, фронтовика, орденоносца, токаря шестого разряда, некогда хорошего сына, внимательного мужа, заботливого отца, давно уже позабыли... Да может никогда и не знали... Молодежь-то, в доме всё новая... Приезжают, живут пять-десять лет, да съезжают на более перспективные "квадраты"...
Да и Бог с ними... Долго живёт Сёмыч... Устал Сёмыч... Всё равно Сёмычу... И сейчас всё равно. И раньше, лет семь-восемь тому, когда новая его соседка - хабалистая, розовощекая повариха Валька, то ли в шутку,то ли всерьёз, назвала старика "Чахлый Овощ". Так прямо и выдала при всех, осеняя общую кухню запахом молодого пота и субботнего перегара:
- Что то наш Чахлый Овощ совсем захирел! Ни толку от него, ни мысли умной! Только зря грядку то свою и занимает! Эх, его бы квадраты, да в умелые ручки!!! Ох и красотень бы вышла! Ох и красотень! И польза! Дед! Пора уж тебе! Дай дорогу молодым!
Так появилась у деда Сёмыча и второе прозвище - "Чахлый Овощь". Появилось, да не прижилось, как собственно и сама Валька так и не сумевшая прижиться в по-своему дружной, коммунальной семье.
И не вспоминал же об этом столько лет... А вот сегодня вспомнилось. Всколыхнулось и выплыло, как муть со дна колодца. А ведь и не обидно вовсе. Ить кто он - Овощ и есть. И очень даже Чахлый.
Эх... Люди, люди... А ведь не думаете вы, что соринка в чужом глазу - она то сразу видна. А вот если бы вы копнули поглубже, да хотя бы мельком посмотрели в свою сторону, в свои глаза, то возможно, сразу же, даже невооружённым взглядом увидели бы, не соринки даже, а полноценные брёвна, в образе своих собственных детишек, которые при ближайшем рассмотрении и есть самые настоящие овощи... Глупые. Ленивые.Не интересующиеся ни чем, кроме нелепых, пёстрых тряпок, какого-то бессвязного речетатива под музыку, модных ныне в юной среде, убойных энергетических напитков да выедающей их изнутри дьявольской машины по имени Комп...
Ну, ни дать, ни взять - овощи. Только отнюдь не чахлые. Наоборот холёные. Пестицидные. Геномодифицированные. Наглые... Бесполезные... Безразличные... Одним словом - поколение пепси.. Ну да ладно.
Своих-то, старик уже давно вырастил.. Хорошо вырастил. Не овощами. Людьми. А настал час - и схоронил. Всех.
У каждого своё время... Сёмыч давно это понял. Понял и смирился... Не мог смириться только с тем, что его, Сёмычево время, отведённое на жизнь, почему-то ни как не подходило к своему логическому завершению.... Видать совсем позабыл о нём Боженька.. Или кто другой, далёкий, недосягаемый, ведающий жизнями и смертями...
Ах как плещется нынче осень! Как нутро-то переворачивает! Как душу-то вымает! И в каждом вдохе жизнь! И хочется дышать долго-долго, растягивая вдох на пятнадцать минут! На пол часа!
Вдох - и вот мыслями, он уже в давно отжившей свой век деревеньке, с таким родным названием - "Леонтьевка".
Вот он и двор тот, из детства.. И кажущаяся большущей черёмуха у ограды... И он верхом на ветке... И Коляша рядом... А вокруг, пронизывающая всё осень... Ах, коли бы можно было...
Вдох - и вот школьный двор, с толпой мелких ребятишек. В стороне, о чем то тихо беседуют учителя.. В руках букеты из полевых цветов в вперемешку с травами... Листья собранные в охапку и брошенные в лицо однокласснику Тёмочке... А ещё, маленькая ослепительно красивая девочка с удивительно пронзительным колокольчиком на плече у усатого старшеклассники. Как всё чётко! Как живо! Вот протянуть бы руку! Прикоснуться! Но уходит мираж.. Отдаляется. Остаётся только осень и звон колокольчика в ушах...
Звон колокольчика в ушах??? Да нет же! Это просто выпавший, словно бы из ниоткуда, старенький трамвай медленно проскальзывает мимо остановки, для того, что бы через мгновение исчезнуть снова, плавно погружаясь и растворяясь в залитой Солнечным светом осени...
Вдох...
Первая девчонка. Первый поцелуй. Запах девичьих волос. Первая разлука. Первые настоящие слёзы. Первая боль. Первая взрослая осень...
Вдох...
Сентябрь, свадьба. Светло и ярко! Друзья. Гармонь, гитара! Счастливое лицо Галки. Его Галки! Его жены! Смех! Кутерьма! Поздравления и счастье! Осеннее тревожное счастье...
И снова звенит.. Трамвай, что ли... Зачастили они... Ну да пусть себе едут. Пусть звенят. Они как и сам Сёмыч, часть этой осени. Звенящая часть.
- Как же хорошо дышать! - вслух думает Сёмыч, - Какой свежий и щемящий душу воздух! Как же радостно и тревожно бьётся в груди сердце!
Ещё трамвай... Этот почти полный.. Странно.. Остановился... Пассажиры глядят тепло, кивают приглашающе...
Вдох..
Да это же не просто пассажиры... Господи... Взгляд старика наполняется узнаванием и счастьем.
Поднимается Сёмыч, разгибает затекшую спину, преодолевая боль в суставах, ковыляет к трамваю.. Замирает недоверчиво и.. Кричит! Голосит, не пытаясь сдерживать давно заключённые в груди и рвущиеся наружу рыдания.
- Друзья вы мой! Ну кто же сказал мне, что нет вас больше! Вот же вы! Вот! Рядом со мной! Не узнаете? Я же Пашка! Пашка Спиркин! Андрюха! Ты же видишь меня! Я же вижу, что видишь! А говорили, что убило тебя в 43-м... Антошка, сынок!!! Ну не молчи! Не маши на меня своей медвежьей лапищей! Дай руку! Помоги запрыгнуть! Видишь, стар я стал! Чахлый я! Овощь!
- Галка! Что хохочешь? Что сверкаешь на меня белыми своими зубками? Тормоши ребят! Пусть помогут!
Петруха! Лёнька!!! Не молчите!!!!
Вдох...
- Костя! Балбес неугомонный! Катька - егоза! А это кто? Батя?... И мама... Руку мне! Дайте руку! Недотягиваюсь! Ещё чуть-чуть! Вот! Ухватился!!! Держусь! Тяните, братцы!!!
Вдох..
Поехали!
Вдох...
- Ээээ, дед, тебе чё, совсем хреново? Ты бухой, да дед? - тормошил Сёмыча за пальто, невесть откуда взявшийся, румяный, пахнущий фастфудом подросток, в нелепых штанах с болтающейся на коленях матнёй - Эй дедуня? Не спать, не спать! Замёрзнешь!
Холёные пальцы недоросля, нагло шевелились в дырявых карманах старика, но тому было уже всё равно.
Павел Семёнович Спиркин, вскочивший на подножку последнего, осеннего трамвая, с весёлым смехом, обнимал крепкие плечи друзей, целовал их родные лица, а миг спустя, прижимал к себе, такую юную, такую любимую, такую маленькую и родную Галочку!
Задувший вдруг ветер, с неподражаемой грацией хулигана, смешал поднятые с асфальта листья с листьями, ещё не успевшими добраться до земли. И в безумном кружении листопада, некому было заметить, как ещё один трамвай растворился в осени...
М. В. Николаев