Пробыв в походах 12 лет за границей, смоленские драгуны, придя в Новороссию, наконец, имели возможность начать устраиваться на квартирах. Трёхлетнее пребывание полка во Франции и прохождение 4 раза через всю Европу имели громадное культурное значение для него и не могли не отразиться на настроении умов.
Вследствие бывших компаний и частых перемен в полку, состав общества офицеров Смоленского драгунского полка не мог быть однородным. В списках о поведении офицеров за вторую половину 1817 года мы находим аттестации 38-ми офицеров. Между ними большинство боевых и старых служак: 9 человек отбыли 5 и 6 компаний, 15-4 и 3 компании, 5-2 компании, 7 – 1 компанию и только 2 человека не были в компании; по числу прослуженных лет: двое – более 20-ти лет, двадцать – более 10-ти лет и шестнадцать менее десяти лет. Командиры полка не задавали себе труда поглубже вникать и более точно оценивать своих офицеров; вероятно меж ними нашлись бы и такие, которые достойны достаточно лучшей, равно и худшей аттестации. В графе «каково ведёт себя в службе» у 10 значится «очень хорошо», у 25 «хорошо» и у 2-х «нет старания», у 1 «старается без успеха»; в графе «каковы имеет способности ума» у 1 значится «весьма хорошие», у 36 человек «хорошие», у 1 «малые».
В списках особенно интересно подробное перечисление знаний каждого офицера, из которых видно, что 15 человек знали «иностранные языки», 15 человек «обучались разным наукам» и 21 человек «не обучались никаким наукам» и которым удалось лишь преодолеть «российскую грамоту» - «читать и писать умеет».
Нижние чины придя в Россию, чувствовали разницу в обращении и содержании за границей и в России. Там от них Воронцовым не требовалось изнурительной вытяжки, не занимали их беспрестанными учениями и довольствовали лучшей пищей: спали они на тюфяках. Возвратясь же в Россию, солдаты редко имели для подстилки хорошую и свежую солому, ели у обывателей кашицу и очень редко по небольшой порции мяса. А требования были большими.
Для улучшения пищи в полках стали расходовать артельные суммы, которые нижние чины почти не считали своими, потому что на руки деньги выдавались только при отставке, о чём при 25-летней службе мечтал редкий. Предметы расхода артельной суммы были строго определены положением, и все покупки производились по распоряжению командира эскадрона артельщиком, который поверялся унтер-офицерами и ефрейторами. Последствия этой поверки и состояние артели объявлялись эскадрону, от которого зависел выбор артельщика. Большей частью артельщик делал покупки не один, а с несколькими старыми солдатами или унтер-офицерами, которые и удостоверяли действительность расхода.
В описываемую эпоху, наряду с самыми целесообразными требованиями, всюду было заметно стремление к более или менее гуманному отношению к нижним чинам, а между тем на деле все это оставалось мёртвой буквой. Вместо исполнения правил требований, являлось стремление к внешнему блеску и помпе, а вместо гуманных отношений царил произвол – «рукоприкладство» - «дантизм», как тогда выражались.
Жизнь солдата в то время была настолько тяжела, что при отдаче парня в рекруты, над ним причитали и плакали, как над покойником. Достаточно вспомнить, что людей порочных отдавали в солдаты в наказание. Даже раны и увечья не могли избавить нижних чинов от службы. Неспособных переводили в инвалидные команды. Дисциплина была более, чем суровая, а между тем, большую часть года солдаты ничем почти не были заняты.
Зимой изредка производили учения пеше-по-конному, раз или два в неделю проездки на попонках шажком, а остальное время посвящали манежу. Принимая во внимание широкое расквартирование, надо предположить, что в зимнее время и ездой-то занимались неаккуратно. Зато с наступлением лета, со сбором эскадронов в кампаменты полковые, дивизионные и корпусные, для солдата начиналась страда. В лагерях главным занятием являлись смотры и бесконечные к ним приготовления. Последние были настолько мучительны, что многие из нижних чинов предпочитали бежать, то есть рисковали быть прогнанными сквозь строй, чем подвергаться ежедневным нестерпимым побоям.
Смотры войск во 2-й армии были подчинены новым точным правилам, соблюдавшимся весьма строго. После смотра были составляемы подробные замечания по каждой части, и, как недостатки, так и достоинства были тогда же объявляемы в приказах. Для однообразия обучения, за недостатком уставов, были составлены особые правила и наставления.
В полках заведены были школы взаимного обучения (ланкастерские) грамоте.
Сущность этой системы заключалась в следующем: обучающиеся каждой школы проходили последовательно восемь классов; первый писал на песке, насыпанном на столах особого устройства, только буквы; второй писал и читал двухбуквенные слоги; третий – трёхбуквенные; четвёртый – четырёхбуквенные; пятый – целые односложные слова; шестой – двусложные; седьмой – трёхсложные и восьмой – многосложные. Учитель давал только общее направление и наблюдал за деятельностью своих помощников. так называемых, показателей, в которые выбирались лучшие ученики восьмого класса. В каждой школе было 20 показателей: из них: два главных – для порядка и письма; один главный – для чтения и один для арифметики; остальные 16 назывались классными и назначались по 2 на каждый класс. Главные показатели надзирали за классными, у каждого из которых находилась в ведении большая или меньшая группа учеников. В классах царила строжайшая дисциплина, и все движения, казалось бы, даже не поддающиеся регламентации, производились не иначе, как по команде. Так, по команде главного показателя: «Стирайте с досок», по первому слову ученики должны положить левую руку на стол, а правой взять вытиралку. По словам «с досок» - стирали с досок написанное. Это движение поверялось потом по команде: «Кажите доски»: по первому слову левой рукой брали за правый верхний край доски, а правой за левый; по второму одновременно переворачивали доски и показывали вытертую их сторону показателю.
В летнее время войска собирались для совместных показательных занятий и манёвров.
14 сентября 1819 года главнокомандующий 2-й армией, генерал от кавалерии Витгенштейн произвёл в Мишурином-Рогу смотр, о результатах которого объявил в приказе следующее: «Смоленский драгунский полк, не могший ещё успеть после продолжительного похода по части строевого ученья, весьма хорошее уже имеет начало. Лошади добрые и в надлежащем состоянии, амуниция сохранена в исправности, седлание и мундштученье отличное. Должно заняться более манежною ездой, обучением унтер-офицеров и утверждением господ офицеров в их знаниях. Не смотря на то, я изъявляю удовольствие моё господину полковнику графу Ностицу за некоторые уже успехи и надеюсь, что известным усердием его полк скоро доведён будет до желаемого состояния».
Полк, под руководством командира, как видно, всесторонне занялся изучением всех требований, предъявленных нашей армии, причём на смотре 26 июня следующего года граф Витгенштейн нашёл, что: «Смоленский полк из посредственных, каким он был на прошлом смотру, оказался первым в дивизии. Лошади хорошо выезжены, осёдланы и мундштучены, как должно. Люди посажены отлично и управляют лошадьми правильно. Все построения и движения производились с чрезвычайной точностью. Господа офицеры служат истинным примером для нижних чинов. Вообще успехи, полком сделанные, столь велики, что долгом почитаю объявить командиру онаго, полковнику графу Ностицу, совершенную мою благодарность за примерное его усердие к службе».
Смотры в 1821 и 1822 годах произведённые главнокомандующим и начальником главного штаба, генералом Киселёвым, ещё раз подтвердили, что полк во всех отношениях находился в отличном состоянии и ставился в пример другим полкам.
В 1821 году политические обстоятельства едва не вовлекли Россию опять в войну. Вл время конгресса в Лайбахе начались волнения в Италии, и вспыхнуло восстание в Пьемонте.
Желая поддержать Австрию, Император Александр, повелел составить корпус из двух пехотных и одной драгунской (третьей) дивизии с их артиллерией, с соответствующим числом вспомогательных войск и двинуть этот корпус в пределы Австрии.
Весной началась спешная мобилизация. Кавалерийские полки выступили в шестиэскадронном составе, имея по 20-ти рядов во взводе, причём недостающее число людей и лошадей получили из запасного эскадрона. При каждом полку должен был находиться обоз:
6 провиантских фур 24 лошади
6 патронных ящиков 12 лошадей
1 аптечная фура 4 лошади
1 ящик для казны и канцелярии 2 лошади
1 повозка под инструменты и лазаретные вещи 3 лошади
Всего 15 повозок с 45 лошадьми
Высочайшее повеление о выступлении в поход было дано в Лейбахе 3 марта 1821 года, а 21 смоленцы выступили из Мишурина-Рога к Виннице, оставив в штабе запасной эскадрон, который вместе с остальными запасными частями корпуса должен был поступить под начальство генерала Аракчеева.
Принимая во внимание дальность расстояния и медленность тогдашнего сообщения, нужно признать такую мобилизацию кавалерии более или менее успешной.
Соединившись 16 апреля в Виннице с Курляндскими драгунами, смоленцы двинулись было на Чертков к австрийской границе, как было получено Высочайшее повеление остановить движение войск, а затем вскоре полк возвратили на старые квартиры в с. Мишурин-Рог, откуда он перешёл на новые квартиры в Киевскую губернию и расположился в Черкасском уезде.
В 1823 году смоленцы отбывали полковой камнамент при своём штабе в продолжение 4-х недель, начиная с 3 июня, и затем участвовали в дивизионном сборе впродолжение 10 дней, причём войска располагались на тесных квартирах. В это время было получено известие о предстоящем смотре государя.
Приготовляясь к этому смотру, полки 3 драгунской дивизии получили весь материал (порох, бумагу и фитиль) для холостых патронов из киевского гарнизона и местных парков.
На один эскадрон, считая во взводе 12 рядов, такого материала полагалось: на каждый мушкет и пистолет по 10-ти патронов: в первые шло по 1,5 золотника пороха, а во вторые по 1 золотнику; всего же на 96 человек отпускалось 10 фунтов винтовочного и 15 фунтов мушкетного пороха; бумаги же для патронов, считая каждые 16 патронов по листу – пять дестей.
В начале сентября месяца дивизии были сведены в корпусный сбор.
7-й корпус, состоящий из дивизий: пехотных 18,19 и 20 и 3-й драгунской расположился лагерем на берегу Буга; большая дорога, идущая от Брацлава в Умань, пересекала его на 2 части; с. Крапивна помещика Лончинского находилось в середине лагеря.
За 10 дней до приезда Государя главнокомандующий осматривал войска.
В ночь с 30-го сентября на 1 октября, в половине первого часа пополуночи, ракета, пущенная на переправе через р. Буг, возвестила о приближении Государя. 1 октября, с рассветом, загремела полковая музыка, под которую войска и в том числе Смоленский драгунский полк двинулись из своих лагерей к смотровому месту.
В 8 часов утра Государь изволил отслушать обедню в деревенской церкви, а в 9 отправился из Крапивны верхом к 7-му корпусу.
Войска имели бодрый и воинственный вид. Пехота занимала три линии. Смоленские драгуны были построены в дивизионных полуэскадронных колоннах, щеголяли однообразием и опрятностью одежды, конским снаряжением и амуницией. С приближением Государя и по отдании чести, раздалось громовое «ура».
После объезда войска были пропущены церемониальным маршем, при чём полк проходил в колоннах.
Во время этого прохождения полка Его Величество, подозвав, изволил милостиво разговаривать с командиром полка, графом Ностицем, выразив ему своё высокое благоволение за блестящее состояние полка.
Около четырёх часов продолжался этот смотр, по окончании которого Государь изволил оказать честь, посетив палатку, приготовленную корпусом для обеденного стола впереди лагеря, в которой был накрыт стол на 100 человек.
Из палатки представлялся чудный вид на р. Буг. По окончании обеда новое зрелище ожидало Государя. 120 орудий и по 48 стрелков от каждого батальона пехоты, выстроенных в одну линию, по данному знаку ракетой открыли огонь по заранее расставленным мишеням.
По сигналу второй ракеты мгновенно весь гром утих, и раздробленные мишени представились взору Государя, который объехал для осмотра их. Около пяти часов Александр уехал в Тульчин, место расположения главной квартиры 2-й армии, куда сосредоточивалась вся вторая армия, и куда отправился, в составе 7-го корпуса, Смоленский драгунский полк.
3-го октября Государь изволил осмотреть запасные эскадроны драгунских полков.
На Суворовском поле, где 25 лет назад Суворов производил свои манёвры, учения и взятие крепости Пражки, в числе других выстроился и учебный эскадрон Смоленского полка, которому Государь произвёл учение и манежную езду, которыми остался очень доволен.
4 и 5 октября происходили манёвры целой армии на пространстве 18 вёрст от Тульчина до реки Буг и обратно до с. Клебани.
4 числа с рассветом, оба корпуса вышли на предназначенные им позиции и ожидали прибытия Государя, чтобы начать действия. В 8 часов Его Величество выехал из Тульчина к 6-му корпусу. Сигналы данные ракетами, известили войска о приготовлении к действиям.
Пехота 6-го корпуса сделала нападение на 7-й корпус.
Около с. Клебани 16 и 20 дивизии, бывшие в составе 6-го корпуса, приготовились нанести решительный удар на левое крыло противника. Смоленский драгунский полк, спешенный для обороны плотин на р. Древлянке, уступив чрезмерному превосходству 6-го корпуса, многократно старался быстрыми ударами удержать головные пехотные колонны. Минуты эти увлекли воображение в область настоящего сражения: с одной стороны под 36-ю батарейными орудиями, гремевшими неумолкаемо, 16 и 20 дивизии постепенно переходили плотину и, влезая на крутой берег, быстро строились для отражения натисков, с другой – вся 3-я драгунская дивизия, построенная для нападения, спешила удержать наступление колонн 6-го корпуса и тем давала время всей пехоте отступить за овраги, чтобы при с. Михайловке, выбрав удобную позицию, войска 7 корпуса перешли в наступление и атаковали противника.
Манёвр окончился в 2 часа, и войска стали биваками около с. Михайловка, где был устроен обед.
На другой день около 9 часов утра, по сигналу ракеты возобновились действия; 6-й корпус начал отступать, три пехотных и 3-я драгунская дивизия грозно наступали. Около с. Белоусовки произошло столкновение сторон, которым окончился манёвр около 2 часов пополудни. Государь отправился в с. Клебань, куда прибыла вся армия. В 4 часа дня на громадном поле войска 2-й армии расположились покоем, здесь был устроен амвон, и духовенство всей армии при хоре певчих, собранных со всех полков, совершило молебствование при 70-ти тысячах воинов.
По окончании молебна приготовлен был грандиозный обед. Государь пригласил генералов и штаб-офицеров в особо устроенный павильон, а офицеры и нижние чины заняли особо устроенные палатки и столы в сомкнутых колоннах на 3 фаса. Из павильона Государь видел всю армию, угощаемую на его глазах. За обедом, когда главнокомандующий граф Витгенштейн поднял чашу за здравие Его Величества. раздалось «ура», возглашённое семидесятью тысячами воинов, и последовал салют из 196 орудий.
За эти смотры и маневры смоленские драгуны неоднократно удостаивались царского «спасибо», причём в высочайшем приказе командиру полка, полковнику графу Ностицу объявлено было Высочайшее благоволение и в том же приказе от 12 декабря 1823 года граф Ностиц был произведён в генерал-майоры, с зачислением по кавалерии и назначением к главнокомандующему 1-й армией.
Нижним чинам за смотр пожаловано по три рубля на человека, а также деньги на 3 чарки водки и 3 фунта мяса.
На октябрьском смотру 1823 года смоленцы последний раз представлялись Императору, и через два года Смоленский драгунский полк уже оплакивал своего Государя.
В последующие годы полк выходил в лагерные сборы в м. Смела, где участвовал также и в маневрах. Сами маневры производились по заранее составленному плану.
Характерно в этом отношении описание маневра при местечке Смела в 1825 году. Маневр был произведён в присутствии главнокомандующего 3-ей драгунской дивизией с её конной артиллерией.
На плане заранее были обозначены все передвижения, а к плану приложено объяснение. В нём нет никакой задачи, а сказано так: 1 порядок: полки в резервной колонне, там-то ждут главнокомандующего; 1-е движение: 2 бригада наступает в разомкнутом виде боевого порядка, прикрываясь фланкерами; 2-е движение: полк развёртывает боевой порядок и производит атаку и так далее….
Одним словом, маневр на одну сторону обратился в заранее намеченное учение дивизии.
Не лучше обстояло дело и с двухсторонними маневрами. Так в 1826 году 3-я драгунская дивизия участвовала вместе с 19 пехотной в трёхдневном маневре в окресностях города Гайсина. И тут также заранее были предначертаны движения обеих сторон, и эти движения совершались вполне так, как предполагалось.
После войны 1812-1815 годов полки были оставлены в том же числе рядов во взводах.
О временном уменьшении числа строевых лошадей в кавалерийских полках в высочайшем указе 16 декабря 1815 года написано: «По окончании войны, желая преподать способы кавалерийским полкам к лучшему себя устройству и содержанию хороших лошадей…..1) с получения повеления уменьшить в каждом полку столько строевых лошадей, чтобы к 15 апреля 1816 года было оных на лицо на полное лишь число по штату унтер-офицеров, музыкантов и по 16 рядов во взводах; 2) апреля с 15 по 15 октября быть полкам в полном комплекте лошадей по штату, а с 15 октября опять сделать означенное уменьшение до 15 апреля 1817 года; 3) положенное же на полный комплект фуражное довольствие от казны полкам производить круглый год, кроме установленного времени для травяного и подножного корма; 4) с 15 апреля 1817 года во всех кавалерийских полках иметь непременно полный уже комплект по штату лошадей.
Однако после 1817 года состав уже был не прежний, а 18-ти рядный.
Тогда же была возложена на командиров полков обязанность наблюдать за тем, чтобы полки имели лучших и статных лошадей, при чём в драгунских полках предлагалось иметь лошадей тёмной шерсти, трубачам же быть на серых.
Офицеры покупали себе лошадей на черноморских конных заводах, устроенных ещё герцогом Ришелье и его приемником графом Ланжероном, для которых покупались богатые английские производители.
До 1812 года в нашей коннице для ремонтирования употреблялись не хитрые приёмы. К 1-му мая полки, обыкновенно, собирались на 6-ти недельный кампамент, ко времени которого ремонтёрские команды гоном пригоняли из донских, крымских и украинских косяков молодых лошадей для пополнения лёгкой кавалерии. Лошади, конечно, были необъезженные, почти совершенно дикие и потому с весною наступало для эскадронных командиров самое горячее дело: надлежало как можно скорее ставить этих дикарей во фронт.
Тут начиналось соревнование, так как тот командир, который поставит молодых лошадей раньше других, считался молодцом и между товарищами, и у начальства.
Обычные приёмы выездки состояли в том, что на дикую лошадь накладывали, с чрезвычайными усилиями, мешки, в виде сакв с песком, от пяти до шести пудов весом и гоняли на корде до изнеможения. Всё это проделывалось с целью поскорее усмирить дикарку. Дня через два её засёдлывали, переваливали через седло те же мешки и повторяли гоньбу на корде. После этого следовала окончательная выездка, которая заключалась в том, что засёдланную лошадь выводили на выгон, где смелый м самый сильный всадник, вооружённый плетью, мгновенно вспрыгивал в седло и, подняв лошади голову и не давая опомниться, начинал хлестать её плетью и пускал во весь опор огромным, версты на три, вольтом. Эта скачка продолжалась до полного изнурения лошади. Тогда всадник уменьшал вольт по направлению к конюшне, не переставая, однако, действовать плетью. Лошадь, потеряв последние силы и бодрость, переходила в рысь и шаг, а всадник слезал с неё не ранее, как дотащившись до конюшни. Точно та же проделка повторялась иногда и на другой день, уже при меньшем сопротивлении лошади, и на этом кончался курс выездки: лошадь считалась достаточно приезженой и становилась во фронт.
Иногда подобная приездка кончалась тем, что животное сразу разбивалось на ноги, или надрывалось и получало запал, так что в полках того времени большинство коней шло в брак, именно благодаря этим недостаткам и болезням. Кроме того, многие лошади носили, а некоторые опрокидывались. Правильного управления конём также не существовало. Солдат, просто-напросто, получал себе приезженную лошадь и приучал её к поводу и шенкелям, по своему усмотрению, как ему самому казалось скорее и удобнее. Подобный способ приездки нельзя иначе назвать, как жестоко-варварским, а допущение неумелого человека к управлению поводом по собственной сноровке, иногда чересчур тяжело отзывалось на дёснах и губах строевого коня; но уже то животное, прошедшее и выдержавшее всё мытарство подобной выездки, могло назваться надёжным слугою всадника. Так как лошадей не баловали излишней холей и негой и кормили в волю, то они сохраняли свою силу и выносливость, годились для продолжительных, быстрых атак и длинных, усиленных переходов. Известен факт, что легкоконные полки, гоняясь в Польше за конфедератами, пробегали в день огромные расстояния. Стовёрстный переход не почитался исключительной диковинкой, в особенности, если лошадям давался один хороший привал с достаточной дачей.
Однако варварский способ выездки вовсе не был главной причиной, заставившей молодых кавалеристов того времени повернуть на новую дорогу. Главной причиной в этом случае послужила немецкая кавалерия. В эпоху войн с Наполеоном мы любовались стройным, манежно-блистательным видом прусской и австрийской кавалерии. Сближение с союзниками подало нам мысль подражать немецкой школе и воодушевило молодых командиров стремлением к манежной езде.
На беду, нашу вздумалось кому-то перевести на русский язык «Школу высшей манежной езды» Ла Гериньера, которая в сущности будучи очень плохой школой для строевого кавалериста, вовсе не говорит даже об уздечках и первоначальных приёмах правильной выездки. а трактует специально о высшей цирковой езде, с приложением чертежей редона, шафе, баллотад, кабриолей и прочего. Молодые командиры, не имея сами должной практической подготовки, не обладая даже теоретическими знаниями в начальной школе выездки, накинулись на книгу Ла Гериньера, вообразив себе, что в ней-то и кроется вся суть кавалерийской премудрости. Началась деятельная постройка манежей, и, вместе с тем, ежедневная пытка лошадей. Люди не умели ещё держать правильной посадки, не имели ни малейшего понятия о правильном поводе и шенкелях, а их сажали на приезженных известным способом лошадей, и под такими седоками, этих несчастных, насилуемых животных заставляли проделывать бесконечные боковые ходы, доходили до редона, бились над шафе и прочими цирковыми штуками. Старые кавалеристы, почти 50 лет спустя, не могли без горечи вспоминать о том, что проделывали в манежах наши ретивые, но несведущие учителя, которые добивались по Ла Гериньеру цирковых фокусов, не зная, что в прежней высокой, уже покинутой манежной езде требовались от лошади не все приёмы, а только свойственные ей по складу, силам и способностям, не понимая даже того, что плечо в манеже, все боковые ходы и собранная рысь введены в курс езды не собственно для приёмов, в которых нет никакой потребности, но чтобы развязать и укрепить члены лошади, привести её в равновесие, сделать тем сильнее и долговечнее и довести лошадь до того, чтобы не имела другой воли, кроме воли всадника.
Почти одновременно с книгой, появился у нас и живой учитель, на которого молодые кавалеристы возложили все свои упования. Это был некто Бальбони, вольтижёр из труппы знаменитого в своё время Киарини, который был его учителем. Арзамасский конно-егерский полк за большие деньги нанял его на должность полкового берейтора; командиры других полков спешили обращаться к Бальбони за указаниями его приёмов и системы; в 1818 и 1819 годах ему даже специально поручили сборную команду кавалеристов для образования из них берейторов, и что же? Кончилось тем, что Бальбони из этих людей выработал прекрасных вольтижёров для любого цирка, но не приготовил ни одного кавалерийского ездока; равно и лошади, выезженные по его системе, оказались годными только для цирка, но никах не для войны и не для походных движений. Впрочем, это нравилось, этого желали, к этому стремились, почитая бальбониевскую лошадь идеалом военного коня, и потому усердно продолжали портить тот превосходный материал, который доставляли полкам украинские и донские степи.
В результате этой превосходной пародии на манежную езду была песпощадная порча лошади и то, что большая часть нашей кавалерии ездила на красивых, но разбитых клячах. Надо заметить, что все старые полковые и эскадронные командиры проклинали эту «манежную моду» и были яростными противниками подобных нововведений; зато молодое поколение командиров стремилось заводить в полках манежи и все фокусы лагериньеровской и бальбониевской выездки.
Генерал инспектор всей кавалерии. Цесаревич Константин Павлович строго относящийся к своим обязанностям и неуклонно, сурово требовавший того же от других, неусыпно следил за вверенными ему войсками и употреблял все силы для их совершенствования.
Кроме образования в Стрельне в 1802 году учебного кавалерийского эскадрона, откуда ежегодно выпускалось до 100 унтер-офицеров, Цесаревич издавал много приказов, долженствовавших служить руководством для обучения конницы. Из этих приказов особо заслуживают внимания № 17 от 29 октября 1808 года и № 14 от 24 октября 1809 года. В первом из них указывается не только правила посадки и езды, но и вообще порядок, который должен соблюдаться в полках, отношение чинов между собой, требования, которые должны быть предъявляемы к солдату, а также и способы обучения. При втором приказе были приложены 22 рисунка седловки и посадки.
В период наполеоновских войн наша кавалерия имела весьма обширную боевую практику, благодаря которой выработала в себе истинно воинский дух и образ действий, вполне соответствовавший тогдашним условиям ведения войны и боя. Наша оегулярная конница не только не уступала наполеоновской кавалерии, но даже превосходила её по своему устройству, в особенности по составу лошадей и обучению всадников.
Вместо убывшего генерал-майора графа Ностица командиром был назначен Казанского драгунского полка полковник Михаил Петрович Шехавцов.
В 1823 году в армейских кавалерийских полках введён одношерстный состав лошадей: в первых полках дивизии рыжей масти, во вторых – вороной, в третьих –серой и в четвёртых – гнедой. Смоленский драгунский полк (обменявшись с полками дивизии) получил серых лошадей. 6 октября 1827 года Смоленский драгунский полк, вместе с прочими полками 3-й драгунской дивизии, переименован в уланский, причём вся дивизия получила название 4-й уланской дивизии.
1827 окт. 6 - Переименованным из драгунских полков и составившим 4-ю уланскую дивизию С-Петербургскому, Харьковскому, Смоленскому и Курляндскому полкам присвоены следующие мундирные цвета: С.-Петербургскому - воротник, обшлага, лацканы, выпушка, полоски кушака, шапка, обкладка вальтрапа и нижняя половина флюгера - оранжевые.
Харьковскому - воротник, обшлага, лацканы, выпушка, полоски кушака, шапка и обкладка вальтрапа белые; нижняя половина флюгера синяя.
Смоленскому - воротник, обшлага, лацканы, выпушка, полоски кушака, шапка, обкладка вальтрапа и нижняя половина флюгера - желтые.
Курляндскому - воротник, обшлага, лацканы, выпушка, полоски кушака, шапка, обкладка вальтрапа и нижняя половина флюгера - светло-синие.
Во всех четырех полках - куртки, клапаны на воротнике, вальтрапы и кушаки темносиние; пуговицы и эполеты и верхняя половина флюгера - белые.