Лежавшая на большом светло-коричневом камне миниатюрная рыжеволосая девушка сделала глубокий вдох, с наслаждением закрыла глаза и замерла. Её грудная клетка с двумя округлостями небольших грудей поднялась от вдоха, задержалась в своей верхней точке и на выдохе стала неспешно возвращаться в прежнее положение.
В воздухе пахло чем-то особенным. Казалось, что всё вокруг источало свой уникальный аромат, а природа, подобно величайшему алхимику, заботливо собирала эту тончайшую смесь запахов в огромную реторту и осторожно подогревала её на солнечном огне до строго определённой температуры. Затем, откупорив пробку, она щедрой рукой выливала в окружающее пространство полученный восхитительный бальзам, который пьянил, бодрил и, проникая во все уголки тела, будил и заставлял подниматься наружу настолько скрытые желания, что трудно было определить, в чём же конкретно они заключались.
Девушка вдохнула ещё раз и ощутила во рту сладкий вкус вошедшего в неё воздуха. Набежавшая слюна растворила в себе этот вкус, позволила ему перетечь под язык и заполнить пространство между зубами и губами. Теперь уже это была не слюна, а божественный нектар, освящённый самой природой. Медленно, боясь потерять даже каплю этого волшебства, девушка собрала его во рту и проглотила. Чудесный, благословенный нектар прошёл по пищеводу, озаряя его золотистым сиянием, и уверенно, насыщая не хуже доброго куска мяса, разместился в самом конце своего пути – желудке, наполняя всю девушку необычайной лёгкостью и счастьем.
Девушка довольно улыбнулась и блаженно потянулась всем телом. Словно большая птица, она грациозно развела руки в стороны, сделала несколько волнообразных движений кистями в подражанье птичьему полёту и открыла глаза. Не меняя своего положения, она повернула голову набок и стала внимательно, словно в первый раз, разглядывать всё, что её окружало. Пытаясь разгадать секрет чудодейственного снадобья, изготовленного Матерью-Природой, она искала компоненты, входящие в его состав, и делала это с величайшим почтением и восхищением. Именно так наблюдает ученик за работой своего учителя, именитого и всеми признанного мастера.
Компоненты были самые разнообразные. Вот молодая, сочная зелень невысоких плодовых деревьев с богатыми вставками белых и розовых цветов, над которыми, толкая друг друга и деловито жужжа, трудилась ватага пчёл. Вот причудливо изогнутые сосны с колючими ветвями и чешуйчатыми стволами, покрытыми натёками медовой, ещё не успевшей затвердеть, смолы. Вот густая высокая трава с рассыпанными в ней пригоршнями жёлтых, белых, фиолетовых и красных цветов, привлекающих бабочек различных размеров и расцветок. А вот белеющая следи травы каменистая дорожка, через деревья выводящая к поселению, где жило её племя, и откуда доносилась гортанная речь жителей, мычание коров и блеяние коз.
Девушка повернула голову в другую сторону, и перед её взглядом сразу предстали мрачные коричнево-серые скалы, изборождённые глубокими морщинами чёрных трещин. Скалы были лишены растительности, но изредка на их отвесных склонах всё же встречались маленькие корявые сосенки да невысокие деревца с гладкими красными стволами. Все эти деревья каким-то чудом росли в сплошном камне, ветвями, как руками, цеплялись за него и с завидным упорством стремились вверх, к бескрайнему небу такой пронзительной и густой синевы, что оно казалось не прозрачным, а таким же плотным, как и камень.
«Дети скал», - подумала девушка, глядя на растущие в камне деревья. Их жизнь была сплошной загадкой, разгадать которую она пыталась не раз, но всё безуспешно. Деревца росли в неприступных местах, подобраться к которым было невозможно.
Она вздохнула и опять обвела взглядом скалы. Они были залиты солнцем, и их зубцы касались вплотную небесного свода, в безграничном пространстве которого одиноко парила большая чёрная птица.
Девушка закрыла глаза и попыталась представить, как пахнет небо и эта птица, как вдруг до её слуха донеслось шуршание камня на дорожке. Она моментально открыла глаза и, инстинктивно напрягшись, повернула голову в сторону дорожки. Увидев уверенно идущего по ней молодого мужчину, она расслабилась и улыбнулась.
Мужчина был хорош собой. Он был среднего роста и телосложения, с прекрасно развитой мускулатурой, которую очень выгодно подчёркивала смуглость кожи. Наряд его состоял из украшенной ремешками набедренной повязки, сшитой из мягких, хорошо выдубленных шкур, да висевшего на шее на кожаном шнурке костяного амулета в виде испещрённого какими-то знаками прямоугольника. Он двигался твёрдым шагом человека, уверенного в собственных силах, и лишь напряжённый взгляд карих глаз говорил о том, что его что-то беспокоит. Увидев лежащую на камне девушку, он резким рывком головы отбросил назад густые длинные чёрные волосы, и лицо его, бывшее до сих пор лицом сурового мужчины, вмиг просияло, как у получившего долгожданный подарок мальчика. Отодвигая руками встречающиеся на пути ветки, он заспешил к девушке.
Та повернулась на бок и поджала ногу так, что её короткое, сотканное из растительных волокон платье поднялось и обнажило покрытые нежно-золотистым загаром бёдра. Глядя, как мужчина подходит к ней, она подпёрла голову рукой, заставив свои волосы рыжим потоком течь на камень, и игриво прищурила редкого ярко-зелёного цвета глаза.
- Мир тебе, о Даргатава, великий басилевс(1) славного племени синхов(2) народа могучих и непобедимых тавров(3)! – покровительственно улыбаясь, она низким, грудным голосом поприветствовала его.
На первый взгляд, этот голос совсем не подходил ей - маленькой, хрупкой, словно сотканной из воздуха, - но в дальнейшем впечатление менялось. Голос был мягкий, бархатный, с приглушёнными переливами, встречающимися в голосах животных и птиц в их весеннюю пору, и настолько мелодичный, что даже резкие гортанные и шипящие звуки, которыми так изобиловала речь её народа, превращались в музыку горной реки. Ей достаточно было произнести лишь пару фраз, чтобы слушатель окончательно убедился, что у этой девушки должен быть именно такой голос, и никакой другой.
Даргатава подошёл и, глядя ей в глаза с нескрываемым восхищением и страстью, благоговейно произнёс:
- Амомайа… Амомайа, я искал тебя…
- Зачем жрица Великой Богини Орсилохи(4) понадобилась вождю? – важно поинтересовалась Амомайа, продолжая улыбаться. – Он желает знать волю Матери Всего Сущего и хочет принести ей богатые дары? А может, хочет просить о милости покровительства в преумножении рода таврского, приплода скотьего да посевов, в пашню заложенных?
Даргатава смутился. Амомайа была на несколько солнц младше его, но это не мешало ей занимать в племени одно из главенствующих мест. Она была служительницей Орсилохи, Великой Богини, дающей рождение и смерть, урожай и голод, войну и мир; и именно от её умения общаться с Богиней зависело многое в его племени. Но она так же была женщиной, очень умной и невероятно красивой. А главное, она была его женой, его возлюбленной, с которой они проводили вместе всё своё время, расставаясь лишь тогда, когда этого требовали дела племени да обязанности священнослужения. Нужно заметить, что общение с тонкими энергетическими мирами делало Амомайю несколько странной, ведь она видела, слышала и чувствовала то, что не дано было ощутить другим. Даргатава привык к этим странностям, но порой они загоняли его в тупик и заставляли великого вождя решать сложные вопросы женской организации.
Сейчас он, закончив совет племени, понял, что безумно соскучился, бросился её искать, и вот… Кто сейчас говорил её устами: жрица Орсилохи или женщина, желающая испытать своего мужчину? Недостойность поведения и с той, и с другой могли привести к плачевным результатам. Даргатава задумался, но, поймав насмешливый, выжидающий взгляд, в одно мгновение всё понял, опустился перед Амомайей на одно колено и почтительно склонил голову на грудь.
- О, великая жрица Матери Всего Сущего! – смиренно начал он, прижав кулак правой руки к сердцу. – Послан я к тебе советом славного племени синхов. Племя обеспокоено отсутствием дождей. Три дня мы ещё можем подождать, а дальше начнётся посев. И есть необходимость, великая жрица, обратиться тебе к Орсилохе с мольбой о том, чтобы пролила она из небесных туч молоко своё – воду живую, - дабы наполнились вновь обильной влагой источники наши, да набухла земля в ожидании нового урожая.
Он поднял голову и посмотрел на Амомайю. Её взгляд посерьёзнел. Она одёрнула платье и села. Даргатава встал с колена и стряхнул с него прилипшую травинку.
- Это правда, - торжественно продолжил он. – Но пришёл я не только поэтому.
Он опустил взгляд, немного помедлил и вдруг, расправившись в прыжке, как тигр, с тихим рычанием кинулся на Амомайю, опрокинул её на камень и прижал за плечи обеими руками. Со страстью, которая сделала его глаза совсем чёрными, Даргатава посмотрел ей в лицо и тихо проговорил:
- Я очень соскучился по тебе, Амомайа. Для меня не видеть тебя – всё равно, что не видеть солнца, не быть обогретым его живительным теплом. Ты представляешь, каково это: жить в темноте и холоде?
Лицо Амомайи вдруг озарилось застенчивой улыбкой, но это продолжалось недолго. Тотчас же в её глазах запрыгали весёлые упрямые чёртики, и она, ловко вывернувшись из его рук, спрыгнула на землю.
- Пойдём купаться! – неожиданно предложила она и сорвалась с места. – Догоняй! - И она побежала по тропинке, теряющейся в щели между двумя обломками скалы.
Даргатава бросился за ней. Подбежав к тому месту, где тропинка круто уходила вниз, он остановился в узком проходе между каменными стенами, всей кожей чувствуя идущую от них прохладу, и посмотрел на открывшуюся его взору картину.
Здесь горное плато резко обрывалось крутым склоном, сплошь усеянным мелким острым щебнем, среди которого виднелись следы обвалов. Это были массивные каменные глыбы, каким-то совершенно невероятным образом сумевшие остановиться и удержаться на покатой поверхности. Кое-где росли редкие, избежавшие участи быть погребёнными под обвалами, кустарники и деревья. Суровая панорама заканчивалась внизу, там, где у самой кромки блестящего солнечными бликами лазурного моря сгрудился большой завал из разных по величине валунов.
По склону, петляя между каменными глыбами, грациозно бежала Амомайа. Ей удавалось это настолько легко, что казалось, она не чувствует своими босыми ногами острые рёбра камней. Некоторые из этих камней, потревоженные её стремительными движениями и потерявшие ненадёжную точку опоры, начинали катиться и увлекали за собой таких же неустойчивых собратьев. Волосы Амомайи, редкого для их племени медного оттенка, развевались на ветру и вздрагивали от бега красивыми волнами. Даргатава залюбовался ею.
Её мать, Арга, была взята в плен при сражении со сколотами(5). Невысокая ростом и худенькая, не смотря на глубокие раны, она дралась с яростью и отчаяньем тигрицы, защищающей свою территорию. Бывший вождь – Кобос – был так поражён тем, что в таком хрупком теле живёт такой могучий дух, что сделал её своей женой. Но оказалось, что непримиримость и неукротимость характера Арги распространяется на всё, что оказывается чуждым её воспитанию. И она, не смотря на все старания Кобоса, подолгу грустила в его хижине, сверкая исподлобья яростным взглядом, часто отказывалась от еды и даже несколько раз пыталась бежать. Потом, поняв тщетность своих попыток, перестала разговаривать. Так прошло некоторое время и однажды ночью, когда луна на небе достигла пика своего могущества(6), Арга безмолвно родила на свет девочку, как две капли воды похожую на её саму. Услышав первый крик своей крохотной малышки, Арга погладила её рукой, грустно улыбнулась и, вздохнув с облегчением, тихо ушла из жизни.
Кобос был безутешен. Он отрезал себе в знак траура мочку правого уха и похоронил Аргу на обнесённом каменным частоколом кладбище в отдельной, специально сооружённой каменной гробнице(7), рядом с которой поставил памятный знак: собственноручно обтёсанный высокий продолговатый камень. С тех пор он стал угрюмым и замкнутым, часто приходил к могиле Арги и подолгу сидел возле неё. Вопреки закону племени он больше не взял себе жены. Он объявил, что Арга, милостью Великой Богини Орсилохи, всего лишь оставила своё тело для того, чтобы стать его небесной супругой, из-за чего никакую другую женщину в свою хижину привести он не может, ибо это кощунственно. Старый жрец Сандакшатру поддержал его перед советом, объявив также волю Великой Богини о том, что дочь Кобоса и Арги должна по достижению своей половой зрелости посвятить жизнь священнослужению.
Таким образом, судьба Амомайи была предрешена. По своей природе очень чувствительная ко всем проявлениям материального и нематериального миров, она с малых лет была отдана Сандакшатру в обучение. Скончался старый жрец ровно в тот день, когда Амомайа по праву смогла называться жрицей Орсилохи. Его последние слова были о том, что он счастлив, что у него такая преемница, и что он может спокойно уйти, зная, что судьба племени в надёжных руках.
Затем, через три солнца, погиб в жестокой схватке с эллинами и сам Кобос, и новым басилевсом синхов на совете племени был избран сын пастуха Теушпы и искусной ткачихи Ахшийны - молодой Даргатава, уже не раз проявивший себя мужественным в бою и мудрым в житейских делах.
Не было в племени синхов ни одного мужчины – ни старого, ни совсем ещё юного, – который не засматривался бы на необычную красоту жрицы Орсилохи. И Даргатава не был исключением. Несмотря на высокое положение вождя, он оставался мужчиной, а эта женщина манила и притягивала его, одновременно порождая благоговейную боязнь, какую рождает созерцание опасного экзотического цветка.
Поначалу он просто с интересом и восхищением наблюдал за ней. Как-то раз он увидел её сидящей на камне. На небе, как раз за Амомайей, сиял солнечный диск, и создавалось такое впечатление, что солнечные лучи исходят именно из её головы, ореолом светящихся рыжих волос распространяя сияние по всему миру. Даргатаве показалось, что это сама Великая Богиня спустилась на землю навестить свой народ. Он уже хотел опуститься перед ней на колено, как вдруг услышал знакомый озорной смех. Амомайа сдвинулась с места так, что солнце вышло из-за её головы, и Великая Богиня тут же превратилась в женщину из плоти и крови. Даргатава даже не успел ничего сказать, как Амомайа резво соскочила с камня и со смехом убежала.
С тех пор Даргатава уже всерьёз задумался над тем, как ему покорить сердце этой необычной женщины, умеющей так мастерски превращаться в Великую Богиню. Взять её силой, как это делали мужчины его племени с другими женщинами, и как это сделал когда-то Кобос, Даргатава не мог. С другой женщиной он, возможно, так и поступил бы, но эта… Эта была иная. Он инстинктивно чувствовал, что своё счастье он сможет обрести только с ней, и что для этого он должен пойти каким-то совершенно другим путём.
Помог случай. Один раз он застал её за разглядыванием цветка. Она сидела перед ним на коленях, нежно прикасалась к его лепесткам своими пальчиками и таинственно улыбалась. Цветок был крупный, белый, с множеством лепестков, ещё не до конца распустившихся из тугого бутона. Даргатава тихо подошёл и сел на колени напротив неё. Она подняла глаза и улыбнулась ему нежной, счастливой улыбкой. В этот момент он увидел её совсем другой, не дерзкой и строптивой, а кроткой, ласковой женщиной. Его женщиной.
Он неторопливо протянул руку к цветку, сорвал его и, совсем неожиданно для неё, да и для себя самого, вставил короткий стебель в её пышные волосы как раз там, где пряталось маленькое ушко и, погладив волосы, опустил руку. Амомайа вдруг зарделась в смущении. Такие ласки не были присущи суровым таврским мужчинам, не говоря уже о вождях. Она подняла руку, бережно пощупала цветок, и её лицо осветилось радостью маленькой девочки, которой мама подарила первое в жизни украшение. Затем она покраснела ещё больше, так, что веснушки на лице стали практически незаметными, вскочила на ноги и быстро побежала к расщелине в скале. Добежав, она остановилась и, повернувшись, посмотрела на Даргатаву. Глаза её излучали нежность…
Вскоре Амомайа оставила каменную хижину Кобоса и полноправной хозяйкой вошла в жилище Даргатавы, умело сочетая служение Великой Богине с домашними обязанностями. Но недаром в её венах текла скифская кровь. Характер её совсем не изменился. Она иногда бывала совершенно непредсказуема: то не по годам мудра, то не по годам легкомысленна и наивна, то нетерпима и безжалостна, а то представляла собой образец сентиментальности и плакала над тельцем бабочки, у которой птица в неудачной атаке оторвала крылышко. Даргатава, наблюдая сверху за тем, как Амомайа проворно спускается по склону к морю, подумал, что в ней одной сочетается столько всего несовместимого, и что, наверное, именно это так притягивает его к ней. Это была настоящая женщина-загадка, ключ к разгадке которой она доверила только ему – своему единственному избраннику.
Амомайа остановилась на тропинке, подняв голову, посмотрела на всё ещё стоявшего наверху Даргатаву, что-то крикнула и махнула рукой. Даргатава поспешил к ней.
Он догнал её только в самом низу, там, где стена завала расступалась и образовывала узкий проход к воде. Проход выводил к нагромождению каменных плит, то вздыбленных, как горячий конь, то лежащих плашмя так, что своими поверхностями они образовывали подобие уводящего в море и постоянно омываемого волнами помоста. Плиты, лежащие в воде, были облеплены зелёным покровом мягких водорослей, среди которых густо селились съедобные моллюски. Чёрные панцири их овальных раковин неподвижно торчали из зелёного ковра, волнующегося своими короткими ворсинками под натиском набегающих и отливающих волн, и больно резали ноги, если доводилось на них наступать.
В пространстве между плитами со дна поднимались другие водоросли: бурые, жесткие и на вид, и на ощупь. Они росли целыми колониями, и их коричнево-красные тела послушно раскачивались в такт прибою, но по сравнению с весёлой беспечностью их зелёных собратьев выглядели они мрачно и даже угрожающе.
Амомайа стояла на одной из плит и задумчиво глядела в воду на размеренное покачивание бурых водорослей.
- Я их боюсь, - не поворачивая головы, неожиданно сказала она.
Даргатава тихо подошёл к ней. Он был уверен, что она не слышала звуков его шагов, но, тем не менее, не удивился обращённым к нему словам.
- Почему? – спросил он.
Её откровение удивило его. Они уже столько были вместе, а он даже и не подозревал, что она боится каких-то безвредных водорослей.
Она пожала плечами:
- Не знаю… Они такие страшные. У них цвет засохшей крови. Посмотри на них. Они покачиваются так, словно множество их жадных рук ищет свою жертву, хочет схватить и утащить на дно, а там выпить всю кровь и, опутав обескровленное тело сетью своих ветвей, питаться его плотью… А когда идёшь по ним, они так колют ноги, словно кусаются. Словно хотят запутать, сбить с ног, затащить к себе… навсегда…
Даргатава смотрел на водоросли, и с каждым словом Амомайи они уже не казались ему такими безобидными. Он уже видел в каждой бурой веточке щупальце, которое вот-вот развернётся, выстрелит ему по ноге и потащит на дно, где в густоте чёрных стволов таится множество голодных ртов. Эти рты в предвкушении добычи судорожно раскрываются и закрываются, и…
Он тряхнул головой, отгоняя наваждение:
- Откуда это у тебя?
- Не знаю, - тихо повторила она и, опустив голову, посмотрела себе под ноги. – Это словно было со мной… Давно, когда я ещё не была я… И тогда… - Она вдруг осеклась, смутилась и, неожиданно разозлившись, крикнула ему в лицо: - Я не знаю!
Тут же её лицо приняло виноватое выражение и, пока огорошенный такими переменами эмоций Даргатава подыскивал слова для ответа, Амомайа сбросила с себя платье и, разбежавшись по плите, прыгнула в море. Её тело вошло в воду без брызг, стремительно, как нож. Секунд пятнадцать она находилась под водой, а затем, метрах в пяти от того места, где она нырнула, на поверхности показалась голова с мокрыми, от воды ставшими почти чёрными, слипшимися волосами.
- Иди ко мне! – весело крикнула Амомайа.
Даргатава рассмеялся и, не раздеваясь, бросился в воду. Когда он нырнул, его тело с упоением почувствовало живительную прохладу моря, и его слухом полностью завладели звуки воды. Они плотной пеленой обволокли уши, отрезав его от надводного мира, и всеми своими тончайшими струнами стали плавно и неторопливо напевать подводную песнь. Даргатава любил эту песнь. Он называл её Песнь Сна. Вот еле уловимое журчание струй, разбивающихся о его лицо, уносит всю его усталость и суетные мысли, и он ясно слышит успокаивающий шёпот воды: «Расслабься… Доверься…» Вот пузырьки воздуха, вырвавшиеся из его рта, уносят наверх с затяжным всхлипом всю его тревогу. «Прощай… Прощай…» - клокочут они в водяной толще, разбиваясь о поверхность.
Даргатава открыл глаза и увидел под собой песчаное жёлто-коричневое морское дно с редкими буграми чёрных и серых камней. Вода была кристально чистая, и казалось, что можно пересчитать песчинки все до единой. Боковым зрением он заметил на дне справа что-то тёмное, и инстинктивно повернул туда голову. Это были те самые бурые водоросли, которых боялась Амомайа. Они росли небольшими кустиками и в струях подводного течения причудливо извивались своими ветвями, которые в глазах Даргатавы уже потеряли свои угрожающие свойства и даже казались очень милыми. Он улыбнулся, вспомнив опасения Амомайи, и принял в воде вертикальное положение.
Плавно работая руками и ногами, он начал уходить вниз, стараясь коснуться дна. Ему очень хотелось выплыть на поверхность, оттолкнувшись ногами от песка. Но, не смотря на кажущуюся в чистой воде близость дна, до него оказалось довольно далеко. Воздух в лёгких заканчивался, и, почувствовав лёгкий спазм в горле, Даргатава оставил свои намерения, перекувыркнулся назад и начал подниматься наверх, где сквозь слои воды ярко светилось размытое солнечное пятно.
Вынырнув на поверхность, он с шумом вдохнул ртом воздух и открыл глаза. Амомайа оказалась рядом. Она тут же с радостным смехом обдала его кучей брызг, которые залили ему глаза и во время очередного вдоха попали в нос, а затем и в горло, оставив после себя характерный солёный привкус.
- Ах ты, баловница! – отплёвываясь, закричал Даргатава. – Ну подожди, сейчас я тебя догоню!
Амомайа не стала ждать исполнения его угрозы, быстро легла на воду и лёгкой золотистой рыбкой заскользила прочь. Плавала она превосходно. Догнать её было не так-то просто, и Даргатава в азарте с шумом поплыл за ней. Амомайа, всё время держа его на расстоянии, описала в море большую дугу и вернулась к тому месту, откуда они ныряли, но из воды выходить не стала. Схватившись руками за край плиты, она стала дожидаться Даргатаву. Поняв, что игра окончена, Даргатава уже не спеша подплыл к ней.
- Догнал, - шутливо сказал он, дотронувшись указательным пальцем правой руки до её плеча.
- Да, - весело подтвердила Амомайа и вдруг, услышав что-то, посерьёзнела.
Она не могла сказать, что она слышит и слышит ли вообще в том смысле, как это понимают обыкновенные люди. Скорее, это было какое-то неявное, неясное предчувствие. Оно, словно пальцем, как это сделал только что Даргатава, легко дотронулось до неё и тут же, как бы из боязни быть обнаруженным, улетучилось.
- Что-то случилось? – обеспокоился Даргатава, почувствовав в ней перемену.
- Да… - рассеянно ответила Амомайа.
- Что-то серьёзное? – не сдавался Даргатава.
- Я не знаю. Оно только что было и исчезло. - Амомайа ненадолго задумалась: – Но оно ещё вернётся. Обязательно вернётся.
Даргатава вздохнул. Амомайа часто получала откровения, которые не раз помогали их племени либо противостоять врагу, либо улучшить жизненные условия, либо просто спасти какого-нибудь человека от неосторожного шага, при котором он должен был сломать ногу или руку. Иногда эти откровения были яркие и явные, а иногда они приходили нелегко, словно прорываясь сквозь длинную череду тяжёлых препятствий, и их нужно было тщательно расшифровывать, что кроме Амомайи никто сделать не мог. Она всегда делилась ими с Даргатавой. Во-первых, потому, что он был её любимым мужчиной и всегда был готов разделить с ней все тяготы жизни, в том числе и тяготы знания. А во-вторых, потому что он был вождём и защитником всего племени, а чтобы защищать, нужно иметь сведения: от кого или от чего. И Даргатава знал, что она расскажет ему всё, но не раньше, чем сама будет к этому готова, а до тех пор её лучше не беспокоить навязчивыми вопросами. Поэтому он, немного подумав, согласно кивнул головой и взялся обеими руками за плиту, чтобы выбраться из моря.
- Подожди, - остановила его Амомайа. – Здесь столько крупных моллюсков! Давай насобираем на ужин?
Они оба очень любили нежное мясо, скрытое в створках чёрных раковин, поэтому предложение Амомайи было встречено с одобрением. Они стали осторожно отрывать раковины от плиты и складывать на каменную поверхность подальше от воды, чтобы волны не унесли их обратно в море. Когда моллюсков набралось достаточно, Даргатава и Амомайа выбрались из воды и сели на плиту, чтобы немного обсохнуть. Нагая Амомайа была очень красива. Её кожа дышала свежестью, и каждый изгиб тела был совершенен. Даргатава с восхищением разглядывал свою подругу и думал, что, наверное, Великая Богиня Орсилоха так же прекрасна, когда приходит на землю, чтобы благословить свой любимый народ.
Амомайа делала вид, что не замечает взглядов Даргатавы, и с улыбкой, выражающей глубокое удовлетворение, глядела на всё вокруг, исключая только его самого. Да ей и не нужно было смотреть на него для того, чтобы знать, что он рядом, что он чувствует, и о чём думает. Она ощущала его так, как будто была им самим. То же, отчасти, испытывал и он. Радость одного из них, даже без объявления её вслух, была радостью на двоих, и печаль одного, даже самая мимолётная, была их общей печалью, словно это были не два разных человека, а один.
Сейчас по их телам разливалась волна счастья. Даргатава смотрел на Амомайю и удивлялся, как естественно и органично она смотрится на фоне морского пейзажа. А она смотрела на Даргатаву своим внутренним зрением и гордилась им, как своим мужчиной, одновременно пытаясь раствориться в нём, в шелестящем шуме прибоя, в криках чаек, в порывах лёгкого, свежего бриза, в скалах за их спинами…
«Как хорошо», - подумала она. Всё вокруг дышало безмятежностью и покоем. Всё, кроме… Амомайа ясно почувствовала, как что-то, недавно посетившее её, вернулось снова. Скалы… С ними было что-то не так. Она вдруг отчётливо ощутила идущую от них тревожную вибрацию. Это продолжалось несколько секунд, затем прекратилось так же неожиданно, как и началось. Иногда подобным образом её призывала Орсилоха, чтобы через свою жрицу предупредить свой народ о чём-либо серьёзном, а иногда и сами скалы говорили с Амомайей, рассказывая ей свои секреты. Но сейчас скалам явно было не до бесед.
Пытаясь получить хоть какой-то ответ, она уставилась невидящим взглядом в точку на камне, находящуюся на уровне её бедра. Немного посидев в отрешённости и не почувствовав никакого отклика, она повернула голову к Даргатаве и, словно прося о помощи, умоляющим взглядом посмотрела на него. Он молчал, и в глазах его светился немой тревожный вопрос. Так продолжалось некоторое время. Затем Амомайа нарушила их безмолвный диалог, опустив глаза и огорчённо вздохнув.
- Пойдём, - сказала она, поднимаясь с камня.
Даргатава поднялся вслед за ней. Она надела своё платье, сложила в подол наловленных моллюсков и, осторожно ступая, стала пробираться сквозь завал.
Даргатава не спешил её догонять. Здесь, на завальных глыбах, можно было найти других моллюсков – хемлашку(8), живших только на суше. Они обычно прикреплялись к камням, имели закрученную спиралью раковину из светло- и тёмно-коричневых полос и были очень вкусны в запечёном виде, особенно с соком красных кисловатых ягод, в изобилии росших на плато. Даргатава с сухим хрустом отрывал их от каменных поверхностей и складывал в свою набедренную повязку. Хемлашку, в отличие от морских моллюсков, было не так много, поэтому он брал только самых крупных.
Насобирав ровно столько, чтобы только немного полакомиться ими, он направился вслед за Амомайей, которая уже неторопливо поднималась по склону. Он смотрел на её стройные ноги и восхищался тем, как она умудрялась преодолевать практически непроходимые своей крутизной и обилием мелких камней участки, грозящие немедленным оползнем сбросить с себя каждого, кто посягнёт на них. Он подумал в очередной раз о том, что, всё-таки, какая Амомайа необыкновенная женщина, и ещё о том, что, наверное, ей сейчас очень нужно побыть одной, чтобы разобраться в нахлынувших на неё откровениях.
Словно в подтверждение его слов Амомайа вдруг покачнулась, как от неверного шага, и замерла на месте. Она почувствовала идущий от земли толчок, который встряхнул всё её тело. То, что этот толчок предназначался только ей, она поняла по тому, что ни один камень на склоне не шелохнулся. Она переступила с ноги на ногу, из-под её стопы вырвался щебень и с сухим стуком покатился вниз. Прокатился он немного, остановившись между двумя валунами, и когда звук ударов затих, его подхватили скалы. Амомайа задрожала, услышав этот переход, и по её телу прошла холодная волна озарения. Скалы пели. От них шёл громкий непрерывный звук, словно кто-то призывно трубил в большой рог. Сколько это продолжалось – сказать было трудно. Звук нарастал, и Амомайе казалось, что он длится целую вечность. Звук прервался и повторился снова, но уже несколько тише. Сомнения больше не было. Это Орсилоха хотела с ней говорить.
- Ты слышал это? Ты слышал? – взволнованно спросила она подоспевшего к ней Даргатаву.
- Что, Амомайа? – подхватив её волнение, ответил он.
- Скалы… Они пели… Орсилоха трубила в свой золотой рог… Что-то случится, Даргатава. Завтра нужно будет принести Великой Богине жертву.
Она замолчала и, сжав обеими руками подол с моллюсками, продолжила свой путь. Даргатава с интересом посмотрел на скалы. Те были немы, как и тогда, когда они спускались вниз. Но потому Амомайа и являлась жрицей. Она просто обязана была слышать голос Великой Богини.
Даргатава ещё раз прислушался к окружающим звукам, но ничего подозрительного не уловил. Он посмотрел на солнце, начинавшее клониться к закату, на море, оставшееся внизу, и заспешил наверх в поселение.
Место, где они жили, представляло собой крепость, созданную самой природой. Старики говорили, что когда ещё деды их дедов были юны, разрушительные войны заставили их сняться с места и уйти из своих обжитых жилищ. Кочуя по горам, они искали надёжное убежище для себя и своих семей. И Великая Богиня Орсилоха привела их к этому райском уголку, послав знак в виде непрерывно кружащей птицы Бгашхо(9), из-за чего гору, давшую им приют, назвали Бгэ Кушхэ(10), а само поселение – Тамга(11).
Горное плато, изобиловавшее зеленью, где синхи возвели себе жилища из камней, почти со всех четырёх сторон было защищено скалами и от сильных ветров, и от нападения врагов. С восточной стороны вздымалась высокая скальная гряда, представляющая собой непреодолимую преграду. С южной стороны край плато венчала прочная стена из крупных каменных блоков, из щелей в которых можно было наблюдать за крутым склоном и за морем. Оттуда было хорошо видно появление на горизонте чужеземных кораблей, и это позволяло воинам подготовиться к атаке или обороне поселения. Синхи также снабдили южную стену грозным орудием. Они вынесли за неё на широкий скальный постамент огромную каменную глыбу, под который подсунули два камня так, что при соответствующем толчке эта глыба должна была свалиться с обрыва прямо на неприятельские головы.
С западной стороны поселение ограждал скальный хребет, своими поросшими колючим непроходимым кустарником склонами уводящий в глубокое ущелье. А северную сторону венчал высокий завал, созданный самой природой, который синхи укрепили, закрыв камнями даже малейшие просветы в нём. С этой же стороны были сооружены тяжёлые каменные ворота, через которые и можно было попасть в Тамга.
Далее, за этой стеной, начиналась Кушхэльэ Хэрэг(12), изрезанная сеткой больших и малых скальных хребтов, и одной из твоих троп уводящая к Шэйтан Шхэдэхыпэ(13), куда в минуты опасности могло уйти племя, чтобы скрыться и переждать беду.
Шли годы, рождались и умирали соплеменники, и жизнь синхов перестала ограничиваться стенами укреплённого поселения. На склонах и в небольших долинах Кушхэльэ Хэрэг пастухи пасли стада, земледельцы возделывали поля.
Умершие предки продолжали хранить покой живых. И хотя души их улетали к Великой Богине, телам необходимо было иметь дом в мире живых, поэтому на одном из ближайших к укреплению склонов, в тени хвойных деревьев было сооружено кладбище из закрытых сверху каменных гробниц. Кладбище считалось священным местом. Туда можно было приходить лишь в двух случаях: когда кого-нибудь хоронили, либо когда возникала острая необходимость пообщаться с умершим. В случае нарушения этого порядка души предков могли прогневаться на тех, кто без причины нарушает их покой, и жестоко наказать не только возмутителя спокойствия, но и всё племя.
Ни один синх ни на секунду не задумывался о том, чтобы подобно далёким предкам сняться с места и пойти по свету в поисках лучшей жизни. Крепость Тамга была идеальным местом для свободолюбивого таврского народа. И хотя Амомайа была полукровкой, но и у неё никогда не возникало мысли покинуть поселение синхов. И даже когда их воинам приходилось отражать сколотские атаки, она с неприязнью, и даже ненавистью, думала о сколотах, как о захватчиках, разбойниках и убийцах. Её жизнь была здесь, в Тамга. Здесь была её покровительница – Орсилоха, и здесь был её любимый мужчина; и она не могла даже представить себе, что на свете существует другое божество(14) и другой мужчина, которому она может отдать себя.
Поднявшись наверх, Амомайа в обход поселения пошла вдоль скальной гряды. Она отыскала просторный грот, где они с Даргатавой любили иногда проводить время, перед входом высыпала моллюсков на плоский камень, стоящий на двух каменных обломках, забралась в грот и села там, прислонившись спиной к стенке и обхватив руками колени.
Даргатава знал, куда пойдёт Амомайа. После откровений она всегда хотела одиночества, а их укромное местечко было очень удобным как для отдыха, так и для размышлений.
При его появлении Амомайа даже не пошевелилась. Даргатава выложил хемлашку на камень и, не говоря ни слова, занялся приготовлением ужина.
Он собрал сухие ветки для костра и сложил их под камнем с моллюсками. Затем сходил в поселение, принёс глиняный горшок с тлеющими углями, аккуратно подсунул угли под ветки и быстро раздул огонь. Подложив ещё дров, он отошёл к зарослям кустарника, покрытого красными сочными ягодами, нарвал полную пригоршню ягод и, вернувшись, сложил их возле костра на сорванном с дерева широком листе. Дождавшись, когда от жара нагретого камня морские моллюски раскрыли свои раковины, обнажая нежно-розовое мясо, он стал брать ягоды и пальцами раздавливать их над каждой раковиной, поливая мясо ягодным соком. Хемлашку он занялся в последнюю очередь. К тому времени они, выделив порцию пузырящейся жидкости, съёжились в своих круглых раковинах так, что у входа в раковину освободилось место. Даргатава поставил каждую раковину отверстием кверху и над каждой проделал манипуляции с ягодами. Затем, когда все моллюски были готовы, он аккуратно, чтобы не обжечься, снял раковины с камня и, вооружившись двумя сорванными с дерева листами, стал отделять мясо от раковин.
Сначала он разбил камнем раковины хемлашку, очистил мясо от осколков, сложил его на один лист и снова полил ягодным соком. Затем отделил мясо морских моллюсков от раковин и уложил его на другой лист. Полюбовавшись на свою работу, он взял в каждую руку по листу и направился к Амомайе, которая за время его кулинарного священнодействия так и не сдвинулась с места.
Даргатава положил перед ней оба листа и сел рядом на колени. Амомайа еле заметно шевельнулась, как во сне, и подняла глаза. Взгляд у неё был совершенно отсутствующий. Она смотрела сквозь Даргатаву, видя перед собой не его лицо, а находящуюся за ним стену грота. Даргатава погладил её по руке. Через несколько мгновений по её глазам можно было понять, что она возвращается из транса. Вот её взгляд стал более осмысленным, вот он сфокусировался на его лице, и вот, наконец, можно было смело сказать, что она смотрит Даргатаве прямо в глаза.
- Я приготовил нам еду, - негромко произнёс Даргатава.
- Да… - призрачным голосом ответила Амомайа. – Что-то случится. Плохое. Я чувствую холод гробниц… Слышу шёпот теней и вижу, как они зовут нас взмахами своих бесплотных, сотканных из тумана, рук… Три дня ждать нельзя. Мы должны принести жертву Орсилохе завтра. Она хочет говорить с нами.
Даргатава почтительно склонил голову:
- Мы сделаем для этого всё.
-Да… - повторила Амомайа.
Не несколько секунд воцарилось молчание. Затем Амомайа перевела взгляд на листья с едой и окончательно стряхнула с себя остатки транса.
- Давай есть, - предложила она уже обычным голосом и, втянув ноздрями воздух, мечтательно добавила: - Так вкусно пахнет!
Они ели молча, не сводя глаз с закатного солнца. Оно уходило куда-то вниз, в загадочное место, где заключался союз земли и неба. Куда конкретно оно шло – никто не знал, но Амомайе казалось, что оно так же, как и люди, чтобы отдохнуть от дневных забот укладывается спать, зарываясь в пелену облаков, как в мягкое пушистое одеяло из овечьих шкур. И – почему бы нет, ведь умирают же люди во сне, - сон его подобен смерти, погружающей всё в холод и мрак. Но солнце не человек. Его золотую колыбель всю ночь мчат под землёй огнегривые кони, спеша успеть к утру вывезти великое светило в новое начало жизни, чтобы оно снова проделало свой дневной путь.
Солнце садилось быстро, и к концу их ужина над полосой горизонта виднелась лишь небольшая его часть. Даргатава поднялся:
- Я пойду в поселение, распоряжусь, чтобы пастухи к завтрашнему утру пригнали молодую белую козу.
Амомайа улыбнулась и кивнула головой. Когда он отвернулся, улыбку на её лице сменило отчаянье. Не отрывая глаз, она следила за Даргатавой до тех пор, пока тот не скрылся в гуще деревьев, затем тяжело вздохнула и продолжила свои наблюдения за закатом.
Солнце уже давно скрылось в своей колыбели, и огнегривые кони, унося за собой золотой шлейф, направились на другую сторону земли. Небо окончательно затянулось серым пеплом догоревшего костра, а Даргатава всё не возвращался. Амомайа уже обдумала план действий на завтра, мысленно пожелала солнцу доброй ночи, попросила Великую Богиню сохранить солнце для того, чтобы назавтра оно снова смогло обогреть землю, и теперь откровенно скучала в ожидании. И лишь тогда, когда ночь своими тёмными крыльями начала обнимать землю и выпустила на волю из многочисленных пещер и гротов своих детей - летучих мышей, на дорожке со стороны поселения раздался долгожданный хруст камней. Узнав шаги своего мужчины, она улыбнулась в темноте.
Даргатава увидел во мраке еле различимое белеющее пятно силуэта Амомайи и подошёл к гроту.
- Завтра утром жертва будет в крепости, - сказал он.
Ответа не последовало, и лишь интуитивно Даргатава уловил удовлетворение Амомайи от его слов.
- Я говорил с советом, - продолжил он. – Завтра, когда взойдёт солнце, всё племя соберётся для жертвоприношения Великой Богине.
- Хорошо, - прозвучало из грота. – Я хочу спать.
- Пойдём в жилище, или ты хочешь остаться здесь? – спросил Даргатава.
- Здесь, - эхом откликнулся грот. – Я устала.
- Я принесу одеяло, - тихо произнёс Даргатава и ушёл, почти бесшумно ступая по каменистой дорожке.
Когда он пришёл, Амомайа уже спала. Она лежала на боку на мягкой подстилке из сухой травы, поджав колени и скрестив на груди руки. Даргатава прислушался к лёгкому, размеренному дыханию Амомайи, заботливо накрыл её сшитым из козьих шкур одеялом, проверил, чтобы оно надёжно защитило ей спину от прохладной стенки грота, и лёг рядом, обняв её за плечи.
Почувствовав его во сне, Амомайа выпрямила ноги и закинула одну на бедро Даргатавы. Он перевернулся на спину, придвигаясь к ней ближе. Она обняла его и положила свою голову ему на грудь.
Даргатава вдохнул её запах. Она пахла морем, ветром, солнцем и сладкими ягодами. Он умиротворённо погладил её волосы, нежно коснулся их губами и быстро уснул, с наслаждением чувствуя Амомайю в своих объятиях.
Проснулся Даргатава от неуютного чувства пустоты. Он оглянулся вокруг. Так и есть: Амомайа тихо выскользнула из его рук, и остывшее возле него место говорило о том, что она сделала это давно. Рассвет уже посеребрил небосвод и, прогоняя ночные сумерки, оставляющие за собой на траве росяной след, начал прокладывать дорогу новому дню. Даргатава сбросил одеяло и тот час же почувствовал на всём своём теле прикосновения бодрящей утренней свежести. Он невольно поёжился и подумал, что Амомайа, должно быть, уже умылась у родника и теперь удалилась в пещеру на одном из горных склонов для духовной подготовки к священнослужению.
Даргатава прислушался. Везде стояла предрассветная тишина, и её нарушало лишь доносившееся из поселения лёгкое позвякивание бубенчиков на шеях животных. Он встал, свернул одеяло и, сунув его подмышку, направился в поселение. Предстояло важное событие, которое требовало его руководства в подготовке. Отнеся одеяло в хижину, Даргатава сходил к роднику в скале, где совершил ритуальное омовение и попросил Великую Богиню и её помощников-духов о помощи в предстоящих делах.
К тому времени уже совсем рассвело. Из каменных хижин стали доноситься людские голоса, и вернувшийся в поселение Даргатава трижды громко крикнул клич, возвещающий о начале подготовки к церемонии служения Великой Богине. Церемония состояла из двух частей. Первая была общеплеменным обрядом с песнями, танцами, жертвоприношением и ритуальной трапезой из тех частей жертвенного животного, которые не предназначались для Богини. К участию во второй части допускались только посвящённые. Жрецы и их ученики, забрав с собой дары Богине, уходили для богослужения в святилище, где Орсилоха могла поведать откровение.
Заслышав клич Даргатавы, люди начали выходить из хижин, и вскоре подготовка к обряду началась. На поляну посреди поселения вынесли четыре больших барабана из козьих шкур. Их установили по сторонам света на одинаковом расстоянии друг от друга, а в середине врыли в землю два невысоких деревянных столба, к которым крепко привязали белую козу. Солнце уже взошло, и Даргатава, одетый в подобие греческого хитона из кож, скреплённых заклёпками и украшенных бронзовыми бляшками, подал сигнал к началу действия.
Все синхи, присутствовавшие в поселении, собрались на поляне и расположились чуть поодаль от барабанов. Когда барабанщики заняли свои места, Даргатава взмахнул рукой, и барабаны заговорили. Сначала негромко, но довольно отчётливо они проговаривали незатейливый ритм. Затем стали звучать всё громче и громче, и в их музыкальный рисунок начали вплетаться более сложные узоры. Люди, стоящие вокруг них, начали раскачиваться в такт и, подыгрывая барабанам, хлопать в ладоши. От общего круга с разных сторон отделились четыре мужчины, одетые только в набедренные повязки. Притоптывая ногами, они прошли к привязанному к столбам и постоянно блеющему от страха жертвенному животному и закружились вокруг него. Это был ритуальный танец в честь Великой Богини Орсилохи – Матери Всего Сущего.
Барабаны неистовствовали. Мужчины кружились, иногда меняя направление, отбивали босыми ногами сложный узор, раскачивались телами назад и вперёд и, время от времени обращаясь к небу, воздевали к нему руки. Люди в кругу приплясывали на месте, хлопали в ладоши и пели песнь Великой Богине. Танец мужчин всё ускорялся и становился похожим на хаотичную, дикую пляску. Барабаны, казалось, уже не должны были выносить ударов по ним, как вдруг раздавшиеся за пределами поляны низкие, резонирующие звуки, похожие на раскаты грома, заставили их смолкнуть. Мужчины-танцоры упали на колени и, прижав обе руки к груди, склонили головы. Все остальные дружно повернулись в ту сторону, откуда донеслись звуки.
По рядам прошли негромкие возгласы: на краю поляны, в приветственном жесте подняв над собой большой бубен, стояла Амомайа. На ней было просторное длинное одеяние из шкур священных белых быков, скреплённое у горла массивной пряжкой с изображением священной птицы Бгашхо. Голову Амомайи украшала скрывающая пол-лица рогатая маска, сделанная из бычьего черепа, а на воздетых кверху руках тусклым блеском мерцали многочисленные браслеты.
Увидев всеобщее внимание, она ещё раз звучно ударила в бубен и неторопливо пошла к поляне. Люди почтительно склонились и расступились, давая ей проход. Вряд ли из присутствующих кто-то сомневался, что это была сама Великая Богиня Орсилоха, вселившаяся в тело Амомайи.
Амомайа подошла к жертвенной козе, остановилась и ещё раз ударила в бубен. И тот час же, приветствуя её, громко отозвались барабаны. Люди опустились на колени и стали поддерживать барабаны хлопками, а мужчины-танцоры поднялись и на полусогнутых ногах, чтобы не быть выше Богини, закружились вокруг Амомайи, протягивая к ней руки и распевая песнь-просьбу о покровительстве и принятии в дар их жертвы.
Амомайа немного постояла, внимая просьбам, затем положила бубен и колотушку на траву и в окружении мужчин закружилась возле козы. Её верхняя одежда в танце широко распахивалась, и под ней становилась видна белая короткая туника, подпоясанная широким кожаным поясом с орлиноголовой пряжкой. На поясе висели белые, расшитые янтарём и сердоликом ножны, из которых блестела рукоятка короткого ритуального меча-акинака(15). Её босые ноги были украшены кожаными браслетами с нашитыми на них бубенчиками, и те звенели при каждом её шаге.
Двигалась Амомайа неторопливо, с достоинством присущим только Великой Богине. Мелкими шагами она сделала один круг, руками и головой выражая покровительственное одобрение всему народу. Вторым кругом она так же поблагодарила танцоров-мужчин. Склонившись в поклоне, танцоры попятились к барабанам, сели в промежутках между ними и тоже захлопали в ладоши.
Затем Амомайа остановилась и издала короткий гортанный крик. Из толпы людей вышел Даргатава с деревянным подносом, на котором стояла расписанная орнаментом глиняная чаша. Под дружное хлопанье и барабанный бой он направился к Амомайе и по её знаку занял место возле столбов с привязанным животным. Амомайа махнула ему рукой. Он покорно опустился на одно колено и поставил поднос на землю. Затем Амомайа махнула барабанщикам, и те начали убыстрять темп. Раскинув руки и постоянно вращаясь, Амомайа стремительно сделала круг около козы. Затем она рывком выдернула из ножен меч, вонзила его в землю и, с хрустом прорезая дёрн, сделала ещё круг, очертив таким образом священное пространство для жертвоприношения. После этого она выпрямилась и, паря птицей, стала сужать круги. В полушаге от животного она обхватила акинак обеими руками, резко подняла их вверх и замерла.
Барабаны и люди затихли. И тогда безжалостным коршуном Амомайа стремительно обрушилась на козу. Одной рукой она жёстко задрала той голову, а другой с силой полоснула по горлу мечом, и тут же отступила. Животное захрипело и задергалось в конвульсиях, из горла на землю полилась кровь. Даргатава подставил чашу, и когда та наполнилась, вернул на поднос. Кровь хорошо впитывалась землёй – знак того, что жертва приятна Великой Богине, и Амомайа возвестила об этом, подняв вверх правую руку с мечом и раздвинув пальцы. Раздались радостные возгласы, и барабаны забили снова.
Тем временем потерявшее почти всю свою кровь животное подогнуло ноги и безвольно обвисло на удерживающих его ремнях, лишь иногда вяло вздрагивая от предсмертных судорог. Даргатава отвязал тело козы и уложил его на землю. По знаку Амомайи он снял со своего пояса топор и подал ей. Амомайа коротко взмахнула топором, и голова козы с остекленевшими и потускневшими глазами откатилась в сторону. Обезглавленное тело в последний раз напряглось, дернуло всеми четырьмя ногами и вытянулось на зелёной, испачканной кровью траве. Даргатава почтительно поднял голову жертвенного животного и поставил на поднос рядом с чашей, наполненной кровью. После этого Амомайа начертила акинаком короткую полосу на земле, разорвав образованный ею священный круг, и направилась прочь с места жертвоприношения. Даргатава с подносом последовал за ней.
Люди встали и расступились, давая Амомайе и Даргатаве дорогу. Они пританцовывали под барабанный бой и пели Великой Богине хвалебную песню. Как только Амомайа и Даргатава скрылись из виду в деревьях за поляной, к козе подошли двое мужчин и стали её свежевать. Ещё двое начали раскладывать рядом костёр. Племя готовилось к ритуальной трапезе из пищи, освящённой самой Великой Богиней Орсилохой.
Тем временем Амомайа и Даргатава направлялись к святилищу Орсилохи. Путь к нему был нелёгким: нужно было перевалить через скальный хребет и спуститься по склону. Особенно трудна была задача Даргатавы, ведь ему нужно было донести содержимое подноса в целости и сохранности.
Когда они начали спуск, Амомайа сделала Даргатаве знак. Непосвящённым дальше идти запрещалось, поэтому он молча передал ей поднос с жертвоприношением и покорно уселся в ожидании на скальном выступе. Амомайа немного попетляла по склону и вдруг растворилась где-то в боковой скале.
Вскоре после того, как она исчезла из виду, от скалы начал исходить, клубясь, лёгкий туман. Он на глазах становился гуще и плотнее, расползался вверх и по бокам скалы. На Даргатаву повеяло не присущей солнечному дню прохладной влагой, и он заволновался: как там Амомайа и скоро ли она появится вновь?
А Амомайа тем временем не спешила. Через небольшую треугольную дыру она почти ползком спустилась в пещеру и остановилась, чтобы глаза привыкли к полумраку. Проникавший через входное отверстие свет был слабым, но вполне достаточным, чтобы через некоторое время она уже хорошо видела всю обстановку.
Это было древнее святилище, выбранное ещё первыми поселенцами крепости. Состояло оно из двух отделов. Первый - верхний – был пещерой и использовался для богослужений, а второй, представляющий собой узкий, извивающийся лаз, начинался у одной из пещерных стен и вёл куда-то вниз. В этот лаз сбрасывались с алтаря черепа и кости жертвенных животных, когда приходил срок новой жертвы.
В первый раз Амомайа попала туда вместе со старым Сандакшатру, когда тот показывал ей устройство святилища. Там было очень темно. Тусклый свет жирового светильника плохо освещал стены лаза, но Амомайа заметила, что некоторые участки стен покрыты серебристыми каплями, а некоторые - белыми наростами с небольшими острыми шипами.
При помощи кожаных ремней они спускались всё ниже и ниже, пока их путь не преградило большое отверстие, куда, очевидно, и проваливались кости животных. «Там, в самом низу, - сказал Сандакшатру, - находятся подземные пастбища Богини Орсилохи. Человеку пройти туда нельзя, оборачиваются они для него бездонной пропастью. Не пытайся проникнуть и ты, если не хочешь навлечь на себя и наше племя гнев Орсилохи». Из отверстия веяло холодом и доносились еле различимые звуки: то ли стон, то ли стук. Амомайе тогда стало страшно, и она, даже не придерживаясь ремней, устремилась наверх.
Верхняя пещера представляла собой небольшую камеру, сухую и хорошо проветриваемую естественной вентиляцией. Пол её был устлан мягкой высохшей травой и выглядел бы совсем обыденно, если бы не чёрный лаз, окаймлённый жёлтым камнем. С потолка свешивались испещрённые трещинами каменные плиты; своим расположением они образовывали треугольный свод. В пещере было много разноцветного налёта: белого, голубого, зелёного. Этим налётом, местами очень красиво переходящего из одного цвета в другой, были покрыты до середины все стены, кроме алтарной.
Алтарная стена впечатляла своей первозданной формой: на ней был чётко изображён символ Великой Богини - перевёрнутый треугольник. Первые поселенцы, увидев этот природный феномен, благоговейно преклонили колени перед величайшим знамением. Ведь кто же, как не Великая Богиня Орсилоха – Мать Всего Сущего, – являющаяся своему народу в виде лунорогой коровы или быка, мог оставить здесь такой знак?
Эта стена состояла из двух каменных плит, имевших между собой небольшой зазор, постоянно пропускающий поток свежего воздуха. Во внешней плите было большое отверстие в виде треугольника, нижней вершиной указывающего на каменное возвышение жертвенника. А на внутренней стене союз уникального микроклимата и проникающего в пещеру света, раскрасивший налётом стены, чётко обрисовал синей толстой линией контуры треугольника внешней стены - тайного знака посвящённых.
Держа в руках поднос и глядя на знак Богини, Амомайа отчётливо произнесла:
- О, Великая Богиня Орсилоха, Мать Всего Сущего! Дети твои, тавры племени синхов, преклоняются пред тобою. Они счастливы принести жертву, чтобы пополнить многочисленные стада своей Великой Матери. Да не оскудеют богатства твои, да не иссякнет покровительство твоё!
Амомайа в поклоне опустила на пол поднос, взяла голову козы и почтительно поставила её на жертвенник. Внезапно из лаза донеслось угрожающее рычание. Амомайа настороженно посмотрела в сторону чёрной дыры. Рычание не повторялось, и она уже хотела продолжить обряд, но тут пещера два раза содрогнулась. Со свода упал камень, подкатился к ногам Амомайи, несколько раз качнулся и замер. «Орсилоха торопит меня!» - решила Амомайа. Она повернулась к алтарю и горячо воззвала:
- Вещая Богиня – неиссякаемый источник мудрости и знания, недоступного смертным! Ведаешь ты всё в прошлом, настоящем и будущем. Наставляешь рукой материнской детей своих, чтобы шли они тропами верными. Поведай, Великая Мать, слово к народу твоему!
Амомайа поставила на жертвенник чашу с кровью и стала пристально смотреть на неё. Вскоре все остальные очертания расплылись в белом молочном тумане, чаша повисла в воздухе. Кровяная гладь задрожала. Великая Богиня начала говорить…
Много времени прошло или мало – Амомайа не знала. Поблагодарив Великую Богиню от всего племени за полученное откровение, она начала выбираться из пещеры.
Когда Даргатава почувствовал непонятные, идущие из-под земли толчки, то не на шутку встревожился. Но когда увидел, как растаял окутавший скалу туман, понял, что богослужение окончено, с облегчением вздохнул и теперь с нетерпением ждал, когда Амомайа появится. Наконец она показалась, но тут же исчезла в какой-то расщелине, откуда вышла уже без ритуальной одежды. Держа в руках поднос, она неуверенно, слегка пошатываясь, стала подниматься к нему. Даргатава поспешил навстречу.
- С тобой всё в порядке? – обеспокоенно спросил он, забирая у Амомайи поднос.
Она молча кивнула.
- Как прошло служение? Что сказала Великая Богиня? – поинтересовался он.
Амомайа, словно не слыша его вопросов, карабкалась по склону.
Даргатава не стал настаивать, хотя любопытство разбирало его. «Наверное, ей нужно ещё обдумать слова Орсилохи», - подумал он и поспешил вперёд, чтобы помочь Амомайе идти.
Амомайа молчала до самого поселения. Возле родника она встала на колени, умыла лицо и напилась, несколько раз зачерпнув воду в ладони. Затем повернулась к Даргатаве.
- Я устала, - произнесла она жалобным тоном.
Она действительно выглядела очень усталой и даже подавленной.
- Пойдём в наш грот, - с готовностью предложил Даргатава.
Амомайа согласно кивнула.
- Хочешь, я принесу одеяло?
Она замотала головой:
- Нет. Пойдём со мной.
Они дошли до грота, и Амомайа тут же села у стены, обняв руками колени и положив на них подбородок. Даргатава сел рядом и участливо погладил её по плечу.
- Нам всем грозит опасность, Даргатава, - глядя перед собой в одну точку, наконец произнесла она. – С моря к нам идёт смерть.
Даргатава посерьёзнел:
- Пожалуйста, расскажи мне всё, что поведала тебе Великая Богиня.
Амомайа кивнула.
- Завтра… - Она сглотнула слюну и продолжила: – Завтра по морю к нам придёт смерть. Она уже плывёт в деревянных кораблях, украшенных головами вепрей(16). Она хочет расширить свои границы, захватив наше укрепление, а нас обратив в рабов. Я видела бой, Даргатава. Страшный бой. Много крови и горы мёртвых тел… Я видела кладбище, на котором память наших предков была оскорблена жестокостью кровавой человеческой бойни. Там умирали наши люди, Даргатава… - Она подняла на него полные слёз глаза: - Великая Богиня сказала, что нам нужно уходить, любимый. Собираться прямо сейчас и идти к Шэйтан Шхэдэхыпэ. Нам нужно искать новые земли. Только так мы сможем спастись.
Даргатава упрямо наклонил голову.
- Мы – тавры! – неожиданно зарычал он. – Мы – гордый, смелый и независимый народ! Такими были наши отцы и отцы наших отцов, и разве они будут посылать нам с небес благословения, когда мы сбежим как последние трусы из места, дарованного нашим предкам и завещанного нам? Мы примем бой! И мы будем драться, как делали это неоднократно, и ещё раз докажем, на что способны! А если и доведётся кому-либо погибнуть, то лучше умереть героем, чем всю жизнь просуществовать трусом!
Амомайа зло прищурила свои зелёные глаза:
- Героем? О чём говоришь ты, Даргатава?! Погибнет всё наше племя, весь наш народ! Героизм вождя – в мудрости сохранения его народа, а не в обострённом самолюбии обиженного ребёнка!
- Мы – тавры, - жёстко повторил Даргатава. – И ещё ни один тавр не бежал от сражения. И дело здесь не в самолюбии. Это наш Закон: дерись, либо умри! И ты знаешь это, Амомайа. Мы примем бой! - И, немного подумав, добавил: - Мне нужно собрать совет племени. Нужно начинать подготовку к сражению.
Амомайа тихо заплакала. Он притянул её к себе и погладил по волосам.
- Не плачь, - успокаивающим голосом сказал он. – Всё не так плохо. Нам покровительствует Великая Богиня, мы должны победить.
Амомайа покачала головой.
- Силы… не равны… - всхлипнула она.
Даргатава развернул её лицо к себе и вытер текущие по щекам слёзы.
- А… мы? – тихо спросил он. – Что будет с нами?
- Мы все умрём, - сокрушённо повторила Амомайа и отвернулась.
Они немного посидели молча, затем Амомайа твёрдо сказала:
- Возможно, ты прав. Если мы принимаем бой, то нельзя терять ни минуты. Иди, собирай совет.
Даргатава с благодарностью уткнулся лицом в её плечо, затем быстро поднялся.
- И знай, - остановила его она, – я всегда буду рядом с тобой.
Даргатава благодарно кивнул и направился к поселению.
После его ухода Амомайа легла на спину и, вытянувшись во весь рост, устало закрыла глаза. Она чувствовала себя разбитой. Ей нужно было отдохнуть.
После сообщения Даргатавы о близком нападении врага совет принял ряд экстренных мер. Тут же были снаряжены конные гонцы и отправлены за вооружённой помощью к соседствующим сколотам и к таврским племенам арихов и напеев. На территории укрепления объявили чрезвычайное положение, запрещающее покидать границы крепости. По всему периметру крепостных стен выставили усиленные наряды часовых. На пастбища отправили посыльных, которые должны были сообщить пастухам, чтобы те со стадами уходили в горы, а затем, взяв с собой небольшую часть животных (на случай, если крепость перейдёт на осадное положение), вернулись в укрепление. Оживлённо застучали молоты кузнецов, выковывающих наконечники для стрел и копий. Мужчины изготовляли оружие, женщины плели корзины, дети относили их к стенам укрепления и наполняли доверху камнями. Там же, возле стен, сооружались костры, над которыми крепили большие котлы, наполненные водой. Работа находилась всем. Даргатава занял место у наковальни, а отдохнувшая Амомайа присоединилась к женской половине.
И лишь когда закатное солнце коснулось горизонта, племя сошлось за общей трапезой. Основная подготовка была завершена, и после ужина каждый мог заняться своими делами.
Амомайа легонько тронула Даргатаву за локоть. Глаза её таинственно светились.
- Пойдём, - шепнула она. - Я хочу, чтобы мы вместе проводили этот закат.
Они прошли к своему гроту. Амомайа спиной прислонилась к скале рядом с входом. Даргатава последовал за ней и зажмурился от приятных ощущений в теле: камень щедро отдавал впитанное за день тепло. Видимая сверху морская гладь была безмятежной, и такого глубокого и мягкого тёмно-синего цвета, что казалась бархатной. На бархате моря, недалеко от берега расположилась полоска пушистого тумана, похожая на спустившееся с небес облако, пытающееся слиться с морем частыми, взлохмаченными белыми волнами. Заходящее солнце багрово-красным, огромным диском неохотно уходило вниз, грозно пылая из пытающихся его накрыть облаков.
Они молчали, наблюдая за этим законом жизни – вечной смерти и вечного обновления - и смотрели, как в очередной раз умирало солнце для того, чтобы завтра, родившись вновь, нести своё тепло и свет всему живому.
- А ты веришь, что после смерти мы с тобой, подобно солнцу, возродимся опять? – неожиданно спросила Амомайа, не сводя глаз с солнца.
- Ну… - Даргатава замялся. – Если мы будем достойны этого. Ведь Великая Богиня оказывает эту милость только избранным.
Амомайа загадочно улыбнулась.
- Ты знаешь, - продолжила она, - мне часто снится один и тот же сон. Иногда это горы, иногда равнина, но каждый раз всё это покрыто чем-то… чем-то белым. Я назвала это ос(17). Оно блестит на солнце и одновременно очень холодное, холоднее, чем камни в самой глубокой пещере, и сыплется сквозь пальцы, словно песок. Я иду куда-то, и мои ноги, завернутые в тёмные шкуры, оставляют в нём глубокие следы… А наутро я просыпаюсь, и мне кажется, что я уже жила когда-то… давно… И я была, как в этом сне… и был ты… И мы были вместе…
Даргатава удивлённо вскинул брови:
- Ос?.. Какие интересные сны тебе снятся. Даже не знаю, что тебе на это сказать.
Он нежно обнял её за талию и привлёк к себе.
- Я знаю только одно, - голос его стал тихим и мягким. – Если Великая Богиня Орсилоха одарит нас своей милостью, и мы сможем из Страны Ушедших Предков вернуться в этот мир, то я обязательно найду тебя снова для того, чтобы быть вместе с тобой.
- Но я буду выглядеть уже не так, как сейчас, и звать меня будут совсем по-другому… - Амомайа кокетливо отвела глаза в сторону, затем опять посмотрела на Даргатаву: – Как же ты меня узнаешь?
- Так же, как и ты меня, - улыбнулся Даргатава. – Я почувствую тебя чутьём, позволяющим находить только ту, одну единственную, часть себя самого. Чутьём, постоянно толкающим на поиски и не дающим покоя до тех пор, пока поиски не завершатся. Это ведь тоже закон Жизни. Всей жизни на Земле.
Амомайа улыбалась. Даргатава смотрел на неё, и в её зелёных, с маленькими коричневыми крапинками глазах видел не земную женщину. Это были глаза самой Великой Богини – Матери Всего Сущего. В этих глазах он видел весь мир и всем своим естеством жаждал обладать этим миром, но не как жестокий победитель, а как восхищённый почитатель. Не в силах больше выносить этой жажды, он подхватил Амомайю на руки и бережно занёс её в грот…
Когда Амомайа уснула на его груди, уже совсем стемнело. Даргатаве не хотелось её тревожить и тем более уходить от родного, домашнего тепла своей женщины, но долг вождя диктовал другие условия. Осторожно освободившись от её объятий, он тихо выскользнул из грота, но вскоре вернулся и заботливо накрыл Амомайю принесённым одеялом. Амомайа пошевелилась во сне и легко вздохнула, а он, посидев немного рядом с ней, обтёр рукой лицо, затем встал и направился в сторону светившихся в поселении костров.
В эту ночь ему так и не довелось поспать. Сначала на совете ещё раз обсудили общую стратегию и тактику боя и решили, что будут вести нападение или оборону в зависимости от количества сил противника. Затем Даргатава лично обошёл все посты и заменил уставших часовых новыми. Вернулись гонцы от арихов и напеев с вестью, что те готовы поддержать синхов, и уже с рассветом двинутся в путь. А под утро прискакал гонец от сколотов с тревожной новостью о том, что небольшая флотилия эллинов высадилась вчера на пустынный берег одной из ближайших бухт, и что сколоты прибудут к синхам на помощь, но и те в свою очередь должны будут поддержать их в случае нападения врага.
После этого Даргатава ещё раз обошёл все посты и, наконец, устроившись рядом с Амомайей, задремал чутким сном дикого зверя.
- Опять этот проклятый туман, - проворчал человек в одежде греческого воина, прислушиваясь к скрипу палубы под ногами. – Ни зги не видно. Того и гляди, прямо у нас перед носом выскочат эти мрачные и жестокие морские разбойники – тавры, которые дерутся, как отчаянные дьяволы. Эх, и недаром же прозвали это море Понт Аксенос(18)!
- Не ворчи, Хектор, - заметил другой воин, левая щёка которого была обезображена большим багровым шрамом. – Командир Архилаос говорит, что на этот раз наше дело верное. Один из наших передовых отрядов уже обосновался в удобной бухте неподалёку отсюда. Архилаос сказал, что там райский уголок и что дали ему название Ялос(19). Другой отряд закрепился на мысе по другую сторону. Говорят, что где-то там находится главный храм их кровожадной богини Орсилохи, которую они кормят людьми. И с Ялоса и с мыса наши подвижные отряды направляются к Симеосу(20), возле которого в Лименах(21) мы должны будем скоро высадиться. Мы окружим это таврское зверьё со всех сторон и раздавим, как клопов!
Последнюю фразу он выкрикнул так, что изо рта полетела слюна. Лицо его побагровело от ярости, и шрам стал почти чёрным.
- Что касается богов – то наши Боги гораздо сильнее и могущественнее, чем богиня каких-то дикарей. А вот что касается тебя… Ты чего так нервничаешь, Керберос? – обратился к нему Хектор. – Ты же сам говоришь – наше дело верное, так к чему же так волноваться?
- Они мне отплатят за всё, - зловеще прошипел сквозь зубы Керберос и коснулся шрама на своём лице. – Так что туман – это даже хорошо. Если мы не заблудимся в нём, то эти твари не увидят нас раньше времени, и мы застанем их врасплох.
И действительно, греческие корабли были замечены таврским часовыми только тогда, когда вынырнули из пелены тумана уже не так далеко от берега.
- Даргатава, эллинские корабли подходят к нашим землям! – выкрикнул часовой, задыхаясь от быстрого бега. – Их много, столько, сколько пальцев у меня на руках и ещё на одной ноге, а впереди них идёт ещё один большой корабль!
С губ Даргатавы сорвалось короткое ругательство. Он отложил в сторону свой меч, который точил во второй раз, и трижды громко выкрикнул призывный клич. В течение нескольких минут возле него собрался военный совет.
- Пророчество Великой Богини Орсилохи сбылось, эллины идут на нас с моря, - начал он. – Они уже рядом, и их больше, чем ожидалось. Поэтому мы занимаем оборону. Я буду на главной стене, а начальникам остальных оборонных рубежей о происходящих изменениях докладывать мне сразу же, не покидая своих боевых мест и присылая гонцов. Немедленно собрать всё боеспособное население и рассредоточить его с преимуществом у главной стены. Может случиться так, что оборона будет трудной, поэтому старики, больные и маленькие дети пусть уходят из крепости в сторону Шэйтан Шхэдэхыпэ, чтобы укрыться от эллинов и ждать от нас вестей. Вот-вот к нам должно подоспеть подкрепление. Мы должны победить, как это было всегда, ведь мы – тавры, и нам покровительствует сама Великая Богиня Орсилоха!
Среди присутствующих раздались одобрительные возгласы. Даргатава резко вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком и издал боевой клич, который подхватили все. Члены совета разошлись, и по укреплению торопливо засновали люди. Кто-то бежал к стенам и, наблюдая сквозь щели за подходящими греческими кораблями, зажигал костры под котлами, подносил камни и оружие, а кто-то, прихватив необходимые вещи, уходил из крепости к горному перевалу. Даргатава хотел, чтобы Амомайа тоже ушла, но та, задиристо вскинув голову, с вызовом ответила:
- Я сказала тебе, что всегда буду рядом, и я сдержу своё слово. Я буду драться с тобой вместе и, если доведётся, умру с тобой или вместо тебя.
Последние слова возмутили Даргатаву.
- Я не собираюсь умирать, - решительно заявил он. – Я – вождь, и тавры выиграют эту битву. Мы будем жить и вновь встречать закаты и рассветы. И я запрещаю тебе подставлять себя под вражеское оружие, тем более вместо меня! Слышишь?!
- Слышу, - невозмутимо ответила Амомайа и упрямо наклонила голову.
Даргатава хотел сказать ещё что-то, но тут до них донеслись тревожные крики:
- Эллины подошли к берегу!
Даргатава бросился к главной стене. Они уже разместились возле берега – пятнадцать триер(22) и флагманская квадрирема(23) с расшитым золотым флагом, из которых, блестя сквозь красные короткие хламиды кирасами(24) и бронзовыми шлемами, высаживался многочисленный греческий десант. Высадившиеся воины, пройдя через каменный завал, выстраивались в отряды по сорок человек и, угрожающе сверкая стальными мечами и копьями, ждали дальнейших распоряжений. С квадриремы были спущены катапульта(25) и эутютона(26), четыре человека взяли их за ремни, чтобы тащить наверх. Перед отрядами стояли командиры с высокими султанами из конского волоса на шлемах и очевидно, отдавали последние приказания, потому что вскоре воины, издав громкий, воинственный крик, подняли вверх копья, застучали мечами по щитам и двинулись с места. Это было началом штурма. По два отряда ушли вправо и влево, чтобы подняться по бокам укрепления, а основная часть начала подъём по крутому склону.
Даргатава наблюдал за тем, как греки поднимаются, и лишь когда они, прячась за камнями и деревьями, подошли на довольно близкое расстояние, он подал сигнал к началу обороны. И тот час же на греческих воинов обрушился шквал из стрел, копий, камней и крутого кипятка. Передние ряды эллинов пали, но на смену им пришли следующие, которых постигла та же участь. Прибежавшие гонцы с восточной и западной стен доложили, что обстановка там такая же, как и у главной стены.
Вдруг греческие воины прекратили атаку. Они сидели, укрываясь за растительностью и камнями и, казалось, чего-то выжидали. Это явно был какой-то коварный план. Даргатава занервничал. Беспокойство так же вызывало и отсутствие подкрепления, которому уже давно нужно было прибыть. Он увидел на склоне мелькнувшую в зелени кустов красную хламиду и тут же бросил туда копьё. Из кустов раздался крик и греческий воин, насквозь пронзённый копьём, упал на камни. Амомайа тронула его за руку:
- Смотри, Даргатава, часовые кого-то ведут.
По дорожке шли двое часовых и вели под руки окровавленного мужчину.
- Это напей, - сказал один из часовых, когда они подошли близко. – Он хочет говорить с басилевсом.
Даргатава подошёл к мужчине и сделал часовым знак отойти.
Напей был слаб. Он с трудом стоял на ногах и постоянно облизывал языком сухие губы, но держался с достоинством, чем сразу вызвал симпатию Даргатавы.
- Кто ты? – спросил Даргатава. – Зачем ты хотел видеть меня?
- Я – Хшатрита из племени напеев, - с усилием заговорил мужчина. – Мы и арихи шли к тебе на помощь, Даргатава. Но не успели мы пройти и половину пути, как на нас напали эллины. Их было намного больше, чем нас, и мы были разбиты. Уцелеть было сложно, потому что эллины добивали раненых мечами, но мне повезло. Меня приняли за мёртвого. Слышал я, Даргатава, что разбит и отряд сколотов, направлявшийся к тебе, и что с моря идёт ещё много-много эллинов с жаждой захватить наши земли...
Напей замолчал, чтобы перевести дыхание.
- Мои люди… - озадаченно произнёс Даргатава. – Женщины, старики, дети… Они пошли к перевалу, чтобы переждать беду. Ты ничего не знаешь о них, Хшатрита?
Напей медленно опустил голову, тяжело сглотнул слюну и, облизав губы, вновь поднял глаза:
- Я видел их, Даргатава. Вернее, то, что от них осталось. Когда эллины ушли, приняв меня за мёртвого, я решил добраться до тебя, чтобы предупредить. Я шёл, скрываясь под сенью деревьев и скал… Они не ушли далеко. Там… Там, на старом кладбище, их встретили эллины, и таврская кровь обагрила могилы предков. Твои люди дрались мужественно, но эллины были сильнее. Они осквернили священное место, оставив груды мёртвых тел на каменных гробницах предков. Я не думаю, что кто-то выжил, и…
Тело Хшатриты вдруг сотряслось от долгого приступа рвущего кашля. Когда кашель прекратился, он выплюнул большой сгусток крови, набрал в лёгкие воздух и продолжил:
- Тебе неоткуда больше ждать помощи, Даргатава. Дерись. И отомсти им за нас…
Хшатрита не успел закончить. Ноги его подкосились, и он начал падать. Даргатава распорядился, чтобы напея отнесли к роднику и отмыли от крови, а затем позвали Амомайю, чтобы та осмотрела его раны.
Когда часовые с Хшатритой скрылись из виду, Даргатава разъяренно сверкнул глазами, сжал зубы и кулаки.
- Мы отомстим им за наш народ и за поруганные могилы предков, - отчётливо проговорил он. – И навсегда отобьём у них охоту даже к мысли о том, чтобы подойти к нашим берегам!
Его лицо загорелось яростной жаждой мести.
- Эй! – крикнул он застывшим у стены людям. – Вы всё слышали. Неужели мы отдадим наши земли? Неужели позволим безнаказанно убивать наш народ и осквернять светлую память наших предков?
- Нет! – дружно грянуло от стены.
Рука Даргатавы со сжатым кулаком взлетела вверх.
- Смерть захватчикам!
- Смерть! Смерть! Смерть! – раздалось в ответ, и в направлении эллинов, засевших на склоне, опять полетел поток стрел и камней.
Некоторые греческие воины упали, сражённые этой короткой атакой из осаждённой крепости, но остальные даже не двинулись с места.
Тогда четверо храбрецов из таврских воинов, взяв с собой два длинных деревянных кола, выскользнули из укрепления в щель в стене и окружили огромный камень, под который были всунуты каменные подпорки. По знаку одного воина они просунули колы под камень и налегли на них, пытаясь поднять вверх, как рычаги, но многотонная глыба не поддалась. Тогда они, раскачиваясь, налегли ещё и ещё, и только с третьего раза страшный монолит покачнулся. Оторвавшись от опоры, он слетел со своего постамента, раздробил катапульту и грузно покатился вниз по склону, сметая на своём пути растительность, круша камни и перемалывая в кровавое месиво оказавшихся на его пути людей.
Даргатава обходил рубежи, разнося печальную весть и подбадривая тавров словами о мести. У него созрел новый план, который должен был перевести их с осадного положения в атакующее. Эллины были у всех трёх рубежей, и лишь один – северный – оставался свободным. Даргатава отбирал крепких воинов для того, чтобы выйти из ворот в северной части крепости, напасть на остатки эллинских отрядов с востока и запада и затем, объединив свои силы на южном склоне у главной стены, дать бой остальным войскам неприятеля. План был очень смелым и был бы очень удачен, если бы не одно обстоятельство: где-то поблизости, со слов Хшатриты, находились греческие подвижные отряды, и Даргатаву смущало то, что они до сих пор не объявились.
Но ждать было нечего и нужно было рискнуть. Когда отряд был набран, Даргатава подошёл к Амомайе.
- Что ты задумал? – встревоженно спросила она.
Даргатава объяснил ей свой замысел.
- Нужно оставаться в укреплении, - запротестовала Амомайа. – Это может оказаться ловушкой. Я видела, как люди умирали возле открытых ворот. Туда нельзя идти, Даргатава.
Даргатава обнял её и прижал к себе:
- Всё не так страшно, любимая. Мы тоже умеем драться. И мы не можем всё время сидеть в укреплении и ждать своей участи. Нам нужно изменить тактику и самим устанавливать правила боя. Увидишь, твой Даргатава опять будет победителем. И ты снова по праву будешь гордиться мной.
Амомайа отстранилась и посмотрела на него. Вопреки ожиданиям Даргатавы она не улыбалась, а наоборот, была серьёзна, и в глазах её светилась тревога.
- Я пойду с тобой! – горячо заявила она.
Даргатава взял её за плечи:
- Нет, любимая. Ты останешься здесь. Я не прощу себе, если там с тобой что-нибудь случится.
- Хорошо, - согласилась Амомайа. – Я буду оберегать тебя со стен крепости.
Даргатава снова обнял её и постоял несколько мгновений, с наслаждением вдыхая родной запах. Затем он отстранился и посмотрел Амомайе в глаза так, словно хотел запомнить их навсегда.
- Пора, - коротко сказал он. – Ворота уже открыли. Меня ждут.
Амомайа кивнула, поправила свой пояс с мечом, надела колчан со стрелами и, взяв в руки лук, устремилась за ним. Она забралась на завал северной стены и стала наблюдать, как воины во главе с Даргатавой выходят из открытых каменных ворот. Она посмотрела вокруг на поросшие растительностью валуны, из которых состоял пологий подъём Кушхэльэ Хэрэг, и насторожилась: среди зелени замелькал неприсущий этому времени года красный цвет.
- Берегись, Даргатава! – крикнула она сверху. – Сюда идут эллины! Возвращайтесь назад!
Эллины налетели неожиданно и стремительно, как ураган. Заросшие лесом горы позволили им незаметно подойти к укреплению почти вплотную и затаиться. Они ждали, что тавры предпримут этот манёвр, и теперь их многочисленные отряды быстро бежали, чтобы разбить своей превосходящей силой весь цвет таврской армии, войти через открытые ворота и захватить крепость.
- Закрыть ворота! – закричал Даргатава.
Но было уже поздно. Неповоротливые каменные ворота еле двигались, а эллины уже настигли таврский отряд, и воинам Даргатавы пришлось, сражаясь, отступать.
Это была неравная схватка. Словно сухую траву, эллины стальными мечами перерубали бронзовые мечи и деревянные копья тавров. Не в пользу таврских воинов были и их одежды из кожи, в то время как эллинские тела защищали железные доспехи и шлемы. На эллинов сыпались стрелы, камни, копья, лился кипяток, но казалось, ничто не может их остановить; и вот, устлав вход в крепость окровавленными телами лучших таврских воинов, они вошли в укрепление. Оборона была прорвана. И тут же эллины, затаившиеся с оставшихся трёх сторон, перешли в наступление.
Битва набирала силу. Не глядя на то, что эллины по численности и вооружению превосходили тавров, приходилось им несладко: синхи, не смотря на свои раны и потери, дрались с таким отчаянием, что ряды эллинов быстро редели. Травы в укреплении уже не было видно, она была полностью закрыта многочисленными трупами. Кровь была повсюду, даже на скалах и в воздухе витал её сладковатый запах. Но тавры не сдавались. То тут, то там, в самой гуще сражения, они видели своего покрытого ранами вождя, который бесстрашно опускал меч на головы врагов, и надежда вновь воспламеняла их сердца. И повсюду рядом с Даргатавой мелькал силуэт его хрупкой спутницы, орудовавшей своим коротким мечом ничуть не хуже его.
Эллины наступали, оттесняя тавров к югу, и кровавая жатва продолжалась до тех пор, пока синхи не оказались вплотную прижатыми к стене. Здесь битва замерла.
Даргатава посмотрел вокруг и увидел, что из всего племени в живых остались только он и Амомайа. Эллины, прикрывшись щитами, выстраивались перед ними в длинную шеренгу. Это был конец. Даргатава подумал о том, что они ещё смогут уйти в горы, но Амомайа вдруг вихрем налетела на него и с силой оттолкнула. Тут же послышалось басовитое жужжание и последовавший за этим булькающий хрип – пущенная эутютоной большая стрела насквозь пробила горло Амомайи. Та, схватившись за древко, упала к ногам Даргатавы.
Даргатава подхватил Амомайю на руки и, заглянув в её широко раскрытые от боли глаза, закричал страшным, звериным криком. Плохо понимая, что делает, он усадил её у стены, отобрал меч, сломал древко и вытащил стрелу из шеи. Из открывшегося сквозного отверстия спереди и сзади обильно потекла кровь, и через короткое время она залила всю грудь и спину Амомайи и стала сочиться на камни.
Эллины не двигаясь наблюдали за происходящим. Перед ними был вождь и великий воин, доказавший в бою своё мужество. Они знали, что он обречён, и поэтому своим бездействием предлагали ему самому выбрать дальнейшую судьбу: сдаться или принять смерть из их рук.
Неожиданно Даргатава схватил тело Амомайи и начал стремительно карабкаться вверх по каменной стене. Такого никто не ожидал. Шеренга эллинов пришла в волнение, но командир предупредительным жестом остановил воинов: укрепление было окружено, и вряд ли Даргатава мог уйти, да ещё и с умирающей Амомайей на руках.
Даргатава забрался на самый верх, уложил Амомайю на камни и сел рядом с ней. Она была ещё жива и пыталась дышать судорожными, короткими всхлипами. Он посмотрел на море, ещё недавно бывшее таким ласковым, на горы, взрастившие их, и погладил Амомайю по руке. Из глаз его потекли слёзы.
- Прости меня, любимая, - прошептал он. – Прости за то, что не послушал тебя. Прости за то, что не смог уберечь. Прости…
Амомайа попыталась приподняться, словно желая что-то сказать, но вдруг её тело бессильно опустилось на камни. С последним хрипом голова её повернулась в сторону Даргатавы, и в уже не видящих глазах отразилась пустота. Даргатава, еле сдерживая рыдания, закрыл Амомайе веки и посмотрел в небо:
- О, Великая Богиня Орсилоха, Мать Всего Сущего! Как жестоко наказан я тобою за самонадеянность! Я больше не вождь: у меня нет племени, я не смог сохранить свой народ. Я больше не мужчина: со мной рядом нет моей женщины, я и её не смог защитить. Я сейчас даже не человек: у меня внутри пусто, как на выжженной знойным солнцем земле… Кто я теперь, Великая Мать?.. Я зверь, раненный зверь, которого хитрые и умные охотники загнали в ловушку. И я всё ещё жив… Как жить мне теперь, Орсилоха, с тяжким грузом этой пустоты?..
И вдруг перед ним возникло лицо Амомайи, освещённое закатным солнцем. «А ты веришь, что после смерти мы с тобой, подобно солнцу, возродимся опять? – спрашивала она. – И буду я, и будешь ты. И мы снова будем вместе. Ты веришь, Даргатава?»
- Верю, Амомайа! – воскликнул он. – Я верю тебе!
Он взял в свои руки ладонь Амомайи, нежно погладил её, поднёс к губам и бережно положил ей на грудь. Потом не спеша встал и с достоинством подошёл к краю каменной стены. Внизу стояли ощетинившиеся копьями эллины. Они молча наблюдали за ним. Даргатава ещё раз взглянул вверх.
- О, Орсилоха, даруй мне славную смерть! – закричал он, подняв руки к небу, и рухнул прямо на копья.
Два копья вонзились в него и прошли насквозь. Поражённые таким поступком эллины опустили его на камни и сгрудились вокруг. Керберос поднял меч, чтобы прикончить бившегося в предсмертной агонии Даргатаву, но тут ему на плечо легла рука Архилаоса.
- Я не знал, что ты трус, - презрительно сказал Архилаос. – Уйди прочь!
Воины молча вытеснили Кербероса, сурово сомкнув перед ним свои ряды.
Наконец Даргатава затих. И вдруг от скал пошёл низкий, раскатистый звук. Эллины подняли головы и увидели, как из самой высокой скалы исходит густой чёрный туман. Он распространялся с такой быстротой, что скоро всё погрузилось в темноту, а над скалой сформировались плотные, чёрные тучи. Из одной тучи сверкнула яркая молния. Она ударила в скалу, которая тут же раскололась надвое, и все увидели, как из этой трещины выходит белое облако, стремительно принимающее очертания огромной рогатой женщины в длинных одеждах.
Эллинские воины в священном ужасе попадали на колени:
- Орсилоха, Орсилоха! Смилуйся, Орсилоха! Защити нас, о великий Зевс, владыка Богов и людей!
Но рогатая женщина была неумолима. Она развела в стороны руки, и из её ладоней полетели огненные стрелы. Она направила их вверх, в небо над морем. Небосвод, словно прочерченный огненным лезвием, раскололся надвое, и раздался такой страшный удар грома, что у воинов заложило уши. Гром, ворча, уходил в ту сторону, откуда с моря пришли эллины, а Орсилоха направила свои стрелы на корабли, стоящие вдоль берега, и те, подобно факелам, вспыхнули один за другим. Когда с кораблями было покончено, огонь обрушился на оставшихся в живых эллинов, поражая их наповал и не давая никакого шанса на спасение…
Когда всё было закончено, богиня с горечью посмотрела на бывший некогда райским для избранного ею народа уголок и скрылась в скале. Скала с грохотом сошлась за ней и приняла свой прежний вид, а вслед за этим рассеялись и чёрные тучи.
Вокруг стояла мёртвая тишина, и казалось, что всё живое и неживое застыло в ужасе от случившегося. И только в море, ставшим угольно-чёрным, покачивались на волнах обгорелые обломки пошедших ко дну кораблей.
1. Басилевс – вождь таврского племени.
2. Синхи - одно из таврских племён.
3. Тавры - этнос, населявший Таврический (Крымский) полуостров с ок.Х в. до н.э. по II в. н.э.
4. Орсилоха – богиня, которой поклонялись тавры.
5. Сколоты – самоназвание скифов.
6. «Когда луна на небе достигла пика своего могущества» - т.е. полнолуние.
7. Тавры хоронили своих покойников в ящиках, которые служили семейными усыпальницами. Они были сложены из поставленных на землю 4-х больших каменных плит и накрыты сверху пятой каменной плитой.
8. По одной из версий тавры говорили на одном из языков абхазско-адыгской группы. Здесь и далее по тексту используется транскрипция слов современного адыгейского языка.
Хемлашку (ХьамлашкIу) – улитка.
9. Бгашко (Бгъэшхъо) - сокол.
10. Бгэ Кушхэ (Бгъэ къушъхьэ) – соколиная гора.
11. Тамга (Тамыгъэ) – знак.
12. Кушхэльэ Хэрэг (Къушъхьэлъэ хэгъэгу) – горная страна.
13. Шэйтан Шхэдэхыпэ (Шэйтан шъхьэдэхыпIэ) - чертов перевал.
14. Божеством скифов являлся бог Солнца – Папай.
15. Акинак - бронзовый меч, длина которого варьировалась в пределах 40-60 см.
16. Головами вепрей украшали носы своих кораблей эллины.
17. Ос (Осы) - снег.
18. Понт Аксенос - Море Негостеприимное (совр.Чёрное море).
19. Ялос - греч. «берег», современный г.Ялта.
20. Симеос - греч. «знак», современный пос.Симеиз.
21. Лимены - греч. «голубой залив», современный пос.Голубой Залив.
22. Триера - боевой корабль, использовавшийся в Древней Греции, представлявший собой гребное судно с тремя рядами вёсел, расположенных один над другим в шахматном порядке.
23. Квадрирема - боевой корабль с четырьмя рядами вёсел.
24. Кирасы - металлические доспехи, защищающие грудь и спину.
25. Катапульта - деревянная машина для метания крупных камней и металлических снарядов.
26. Эутютона - метательная машина (баллиста) для стрел с железными наконечниками или зажигательной смесью из серы, битума и смолы.