Пепел пожираю горстями, из бездны черпаю прах. Верни вкус на язык мой обожженный – устала глотать из собственных раскрытых вен: черная кровь уж больно горька.
Чресла поражены холодом; вдохни пламя в сердце мое – стану пылать костром, источать жар священный. Всегда хотела быть во тьме факелом; в твоих ладонях же ютится огонь?
Песни севера плясали на устах моих – прежде, чем океан исторг пену жемчужную. Отныне же рот зашит плющами-нитями, а мысли-мятежники влекут на запад, где бредут мертвецы. Нема, что покойница, да без монет на веках – доколе мне быть среди них?
Тропа стелется, стелется. Сквозь бледно-сизые долы – моря туманов, зубцы оголодавших скал. Слепые чащи, коварные ледяные пики, сырые гроты. Где можно исчезнуть, схорониться? Залечь в утробе ветвей и камня, позволить матерям горным, борейным, буйным, выносить, простить, переродить.
Некогда – прежде, чем кудрявые стада усеяли небосклон, – чуяла я добычу, что зверь, и потому след был мне ведом. Теперь же учусь дышать: чревом, лоном, пробуждая страсть целительную из забвения.
Застывшая, но не потерянная, не униженная, не отвергнутая.
В моих зрачках змеи вылизывают себе хвосты.
Выбирая жизнь, поворачиваю на юг.