Мои женщины. Март 1964. Детский санаторий в Чекалине.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация: Фото из детского альбома автора. 23 марта 1964 года. Город Чекалин (Лихвин). Чекалинский детский санаторий в доме лихвинского купца Миленушкина (1916 года постройки). В светлом пиджаке в «героической» позе с выставленной вперёд ногой и во «взрослой» кепке – это я, автор. Обнимают меня и теснятся рядом - мои друзья, наша «команда». Среди девочек – моя старшая двоюродная сестра, Вера. Фотографирует мой старший брат Юра.
И всё-таки я заболел… С начала марта 1964 года по ночам «трещали» морозы минус 14-16°С, а 5-9 марта 1964 года даже днём было холодно, минус 13,3-19,4°С. Только днём, когда выглядывало солнце, температура воздуха «поднималась» до минус 5-6°С. То же самое было и после мартовских праздников, но с 9-го по 12-е марта шёл слабый снег и весна начала бороться с зимой. С 15 марта 1964 ода в полдень температура воздуха поднималась до минус 1°С и даже до 0,2-0,5°С «тепла». Вот эта самая обманчивая предвесенняя погода и повлияла на наше здоровье. В городе Суворове все болели гриппом и всеми простудными заболеваниями, в том числе и наша семья.
Я где-то на сквозняке в школе «подхватил ветрянку» и принёс её домой. В уголке губ у меня вскочили пузырьки, которые вскоре превратились в коросту. Мне трудно и больно было открывать рот. Мой старший брат Юра переболел «ветрянкой» легко, потому что жевал гвоздику и прижигал свои пузырьки папиным жгучим «тройным» одеколоном. Мама и папа этому «поветрию» не поддались, потому что у них был «железный фронтовой иммунитет», а мы с Юрой были «хиляки»…
Так шутливо говорил наш папа, гордясь тем, что во время войны и зимних кавалерийских рейдов по тылам фашистов они спали вповалку на голой земле в обнимку со своими лохматыми монгольскими лошадками, которые были привычны к морозам и холодам в монгольских ветреных степях. Папа говорил, что у них даже шинели примерзали к мёрзлой земле, но, удивительно, никто из бойцов его эскадрона не болел, а следовал его примеру и спал между лошадьми. Кстати, лошади понимали людей и послушно ложились вместе с бойцами тесной стаей…
Наша мама была привычна и устойчива к разным инфекциям, потому что работала в инфекционном отделении Суворовской районной больницы №1. Она умела как-то избегать заражений инфекциями, знала, что нужно делать для профилактики инфекционных заболеваний и тщательно следила за нашим иммунитетом. Для этого она изобретала новые цветочные чаи и настои. Она поила нас крепким и горячим чаем с малиновым, вишнёвым, абрикосовым и другими видами варенья, джемами, повидлами и даже вишнёвой настойкой собственного изготовления.
Домашняя настойка по папиному рецепту получалась спиртовой, крепкой. Мамина настойка был слегка сладкой, иногда терпкой, но всегда удивительно вкусной и приятной. Наш папа всякий раз «сдавался» маме «на милость победителя» в соревновании их домашних настоек и с удовольствием пил по маленькой «лекарственной» рюмочке мамин «нектар». Нас с Юрой тоже поили «лекарственными» дозами маминой вишнёвой настойки, но мы уже хотели большего, особенно, Юра…
Мы, мужчины семьи Суворовых, не могли противостоять простудным болезням, как наша мама, потому что мы часто бегали, играли, были на улице. Папа ходил в магазины и на вторую работу. Юра бегал с друзьями по городу в поисках приключений. Я изредка вместе с ребятами выбегал на переменах на школьный двор, на спортплощадку, а дома выходил на улицу погулять. Тем более в школе всё время кто-то чем-то болел простудным: ангиной, ОРЗ, гриппом, ветрянкой…
Благодаря маминым заботливым усилиям мы как-то справлялись с болячками и простудами, но вот мой хронический тонзиллит коварно подстерегал меня и всё время грозил любую лёгкую простуду превратить в жёсткую ангину. Тогда у меня резко заболевало горло, увеличивались миндалины, повышалась температура. Я начинал «болеть всерьёз». Я настолько привык к моим «ангинам», что для меня температура тела 37-38 градусов была «рабочей» температурой и я при ней читал, рисовал, смотрел журналы, телевизор, учил уроки, играл в настольные игры. Правда, я всё это делал «героически», с трудом преодолевая боль и недомогание.
Вот почему мои родители настоятельно отправляли меня в детский санаторий в маленьком городе Чекалине, который когда-то, до революции, назывался «Лихвин». В очередной раз на всё время весенних каникул (21 марта — 29 марта) меня опять мама отвезла на автобусе в город Чекалин. Я снова попал: в ту же большую «мальчиковую» палату с высоченными потолками и дверями; в ту же столовую с огромной круглой кадкой и «фикусным деревом», в которую мы тайком выливали из своих ложек горький глюконат кальция; в тот же двор санатория с сараем-конюшней и печально вздыхающей пахучей лошадью и на ту же игровую площадку с большими качелями и широкой песочницей. Эти санаторные палаты, эта детсадовская столовая и этот куцый двор были мне уже тесными…
Я не знаю, как это получилось, но в этот раз пребывание в этом детском санатории в Чекалине было для меня уже обычным, привычным, пережитым и пройденным в моей жизни этапом, поэтому я чувствовал себя не новичком, а «старожилом», бывалым, опытным. Вероятно, это чувствовали и остальные дети – обитатели санатория, потому что с самого начала я для них стал вроде как «авторитетом».
Я не плакал, как некоторые девчонки и мальчишки, прощаясь со своими родителями. Я не робел и не пугался новых порядков и главврача (не молодая и красивая «Глюка», а другая пожилая женщина-врач). Я непугливо озирался по сторонам, осваиваясь в коридорах, столовой и спальнях детского санатория, располагавшегося внутри большого двухэтажного древнего здания какого-то в прошлом богатого купца старинного города Лихвин. Я не галдел вместе со всеми в столовой и в коридорах, как стая галок или ворон. Я больше молчал и действовал. Уверенно занял привычную мою постель около старинной кафельной печи в мальчишеской спальне и своё место в столовой у кадки с огромным разросшимся фикусом, куда мы и выливали украдкой горькое лекарство – глюконат кальция.
Только одна женщина из санитарок в столовой узнала меня, по-доброму улыбнулась мне и заговорщицки добавила мне ещё одну половинку котлетки в тарелку с картофельным пюре. Я с достоинством и вежливо поблагодарил её, внезапно вспомнив её имя и отчество, отчего эта добрая женщина буквально «расцвела» в улыбке. На всё время моего пребывания в санатории я имел от неё дополнительную ложку каши, омлета, жареной картошечки или картофельного пюре, полный до краёв стакан компота, дополнительный огурчик в салате и т.д. Ребята и девчонки за «моим» столом это заметили, и я делился с ними «добавкой» по-братски, заботливо спрашивая их и отщипывая им от своей порции «по кусочку».
Моё «старшинство» в столовой, в спальне и в санатории получилось как-то само собой, случайно, независимо от меня. Я ничего не делал для того, чтобы стать вдруг «главным» в палате, в столовой, в спальне. Просто я уже всё тут знал, видел, испытал и попробовал, поэтому особо не волновался, не переживал, был спокойным, выдержанным, терпеливым, а самое главное, не громогласным. Я давно заметил, ещё в школе и в классе, если кто-то громогласно хвалится, выпячивается, «выпендривается», то он, как правило, либо слабак, либо трус, либо наглый хам.
Быстро, практически мгновенно, в первый же день я обзавёлся вокруг себя друзьями и товарищами. Они возникли и образовались случайно. Когда я сел на «своё» привычное место за столом в столовой, ко мне подсадили красивую девочку и двух робких неловких мальчишек: один был маленького роста и по всему видать деревенский, а другой – длинный, выше меня, но жутко худой, просто тонкая прозрачная кожа и тонкие длинные кости.
Девочка-соседка по столику готова была в любую секунду горько заплакать и выглядела обречённой и брошенной. Маленький пацан всё время испуганно и робко озирался по сторонам и сидел, нахохлившись как воробей. Длинный и болезненно худой мальчик, наоборот, вёл себя вызывающе независимо, слишком самоуверенно и всё хватал на столе своими длинными и тонкими, как лапы у паука, пальцами.
Сам не знаю, зачем и почему, но я положил свою ладонь на ладошку девочки и ласково успокоительно похлопал её. Потом отобрал ложки и вилки у длинного и худого парня, молча разложил их попарно каждому из нас возле тарелок. Деревенскому пареньку, который сидел напротив меня, я показал, как надо кушать первое (гороховый суп), поднося ложку ко рту, неся её над кусочком хлеба, чтобы не капать на белую скатерть. Когда нам налили в ложки знаменитый горький глюконат кальция, я показал моим соседям, как надо мгновенно выплеснуть эту микстуру в кадку с фикусом, а потом «корчить рожу», как будто мне горько.
Всё это я делал молча, уверенно, спокойно, без задержки и ребята за столом, а потом и другие ребята и девчонки, приняли, как должное. Они активно расспрашивали меня о предыдущем пребывании в санатории, о порядках в этом учреждении, советовались, просили показать и рассказать, а позже, освоившись, начали «борьбу» со мной за лидерство и «авторитет». Я не возражал и не стремился «отвоевать», защитить или усилить свой авторитет. Мне это было ни к чему, потому что я знал, что через неделю-две всё это закончится. Мы разъедемся по домам, вернёмся в свои города и деревни, расстанемся, чтобы не увидеться потом никогда…
После обеда в первый день пребывания в детском санатории нас повели на экскурсию по городу Чекалину. День понедельника 23 марта 1964 года был ясный, «полувесенний», без осадков, но температура воздуха днём была минус 0.2°С. Солнце светило уже по-весеннему, «припекаючи», а на лужах всё ещё хрустел тонкий ажурный ледок.
Вся наша компания «санаторцев» высыпала, как горох из туеска, на задний двор детского санатория. Мы построилась в неровную колонну «по двое» и вышли через старые обветшавшие ворота-арку на улицу древнего города, который до 1944 года именовался «Лихвин» («вин лихой» - он лихой). Я уже знал историю города и пионера, партизана и героя Саши Чекалина, в честь которого переименовали город, но с интересом хотел ещё раз всё услышать и увидеть, потому что за прошедшее время у меня изменился интерес. Я теперь всё хотел знать больше, глубже, обширнее.
Красивая девочка, соседка по столу в столовой санатория, оказалась робкой, тихой и глупенькой: её пугало повышенное внимание и забота, которую оказывал ей наш высоченный и худой, как щепка, сосед по столику. Она опять готова была зарыдать, и я тихонько подтолкнул её к «глав-врачихе», которая вела нашу экскурсию. Пожилая женщина-врач опрометчиво по-матерински взяла девочку за руку и та теперь прочно «приклеилась» к ней «на всю оставшуюся жизнь» в санатории. Я, тесно окружённый моими соседями по столику в столовой и другими примкнувшими к нам ребятами, пошёл вместе со всеми по улицам города, добавляя изредка свои мнения и впечатления к рассказу экскурсовода – учителя местной школы.
Учитель, невзрачный мужчина 40-45 лет, рассказывал интересно, увлечённо, иногда забывая, что говорить надо громко, чтобы все дети в нашей большой группе-колонне слышали и слушали, что он говорит. Я с самого начала нашей экскурсии заинтересовался тем, что говорил и о чём рассказывал нам этот человек, поэтому молча постарался перебраться из центра колонны ребят поближе к её началу, к этому учителю. За мной последовали мои новые друзья и такие же любознательные ребята и девчонки. Вскоре мы уже соревновались друг с другом за право быть вблизи нашего «Историка» (так мы его сразу же назвали).
«Историк» сначала говорил и рассказывал путано, непонятно, «книжно», научно. Он «сыпал» годами и датами, называл имена исторических личностей, цитировал летописи и книги учёных, но это всё скользило мимо нас, как наши ботинки на тонком весеннем льду лужиц. Мы шли и просто гуляли по старинному городу, который почти не изменился с тех древних годов, о которых рассказывал нам «Историк».
«Историк» сказал, что впервые их город упоминается в летописях с 1565 года, но нам это ничего не говорило. Тогда он предложил нам мысленно посчитать, сколько с того года прошло лет и мы, после нескольких минут всеобщего молчания, начали наперебой кричать, что с того времени прошло уже 399 лет. Эта цифра, особенно эти «99» лет, произвела на нас ошеломляющее впечатление…
- 399 лет назад! – кричал мне в ухо «Дистрофик» (так мы прозвали моего худого, как щепка, друга по застолью в столовой санатория).
– Подумать только! Тут 99 лет – это уже цифра большая, а 300 – ещё больше!
- Да, - вторил ему наш второй товарищ по застолью, которому всё никак не удавалось присвоить какой-нибудь прозвище, потому что он был очень тихий, скромный и незаметный. – Триста это много.
- А город-то, Лихвин был! – орал на всю улицу «Дистрофик». – Лихой город! Надо же! Наверно, тут жили отчаянные люди, рубаки, драчуны, силачи! А?!
- Да! – с восторгом убеждённо отвечали мы нашему другу-дистрофику. – Так просто город лихим не назовут.
- Выходит, - орал он в ответ, - мы лихие!? Если живём в Лихвине.
- Да! – хором ревели мы, пугая наших девчонок и редких прохожих. – Мы лихие!
Нашим восторгам не было предела и «Историк» поспешил новыми рассказами погасить наш неуёмный лихой восторг и возбуждение, загнав их в глубокий и внимательный интерес к его историям.
Оказалось, что город Чекалин расположен в западной части Тульской области, на живописном берегу реки Ока, в 101 км от Тулы, в 59 км от Калуги и всего лишь в 18 км от нашего города Суворова. Чекалин имеет границу с Тульской областью по реке Ока. Ока имеет один-единственный мост на железобетонных сваях и весной он заливается водой почти полностью. Старый деревянный мост разрушился ледоходом и от него остались замшелые брёвна-топляки, в которых играется много всякой мелкой рыбы.
Течение Оки относительно сильное и в воде много водоворотов, стремнин, всплесков от хвостов крупной рыбы, которая охотится на всяких мошек. Смотреть с моста на течение реки очень интересно, особенно на игру рыбок и плавные, гибкие, балетные движения тины и водорослей на брёвнах-топляках. Весной, когда мост заливается полностью, людей возят с берега на берег в кузове огромного военного бронетранспортёра, который летом и зимой стоит на чекалинском берегу.
- Город Чекалин, - говорил нам «Историк», - по-настоящему древний город и во много сохранился с дореволюционных времён.
- Посмотрите на его улицы, расположение домов, на дом вашего детского санатория. Всё это давние постройки и у каждого дома есть своя история. Например, вы заметили какого года постройки дом вашего санатория? Нет? А вы присмотритесь…
Мы в это время дружным пионерским отрядом по двое шли по улицам Чекалина по направлению к месту захоронения юного партизана Саши Чекалина и только сейчас с удивлением и недоумением озирались по сторонам. Странно, но раньше мы совсем не обращали внимания на старые дома и сейчас как бы открывали их заново.
- Вот это старинный купеческий дом, - говорил нам «Историк» и показывал на старый дом с кирпичным первым этажом и вторым – деревянным. – А вот это старые торговые ряды, по-нашему – магазины. А вон там – мануфактура, или по-нашему - мелкое предприятие.
- Обратите внимание, - говорил «Историк». – Улицы такой ширины, чтобы могли разъехаться две телеги или широкие сани, а вот машины проезжают с трудом.
- В центре Чекалина-Лихвина на небольшой площади только один рынок и то здесь только один прилавок. Это потому, что на городском рынке продавалась продукция с огородов и садов самих горожан или крестьян из пригорода и окрестных деревень, а за промышленными товарами лихвинцы ездили в районные или уездные города и в губернские столицы – в Калугу, в Тулу или в саму Москву. Вот когда возникла прибаутка: «В Калугу как в столицу, а в столицу как в заграницу».
Нам эта прибаутка понравилась, и мы некоторое время со смехом её повторяли, незаметно заучивая её наизусть. И вообще, нам всё нравилось в этот солнечный день, и мы бодро шли вместе с нашим «Историком» открывать неведомые дали во времени и пространстве…
- Сейчас в Чекалине работают свой молокозавод, леспромхоз и промкомбинат, который производит детское и постельное бельё. Рядом знаменитый, ещё царский, курорт-санаторий минеральной воды «Краинка», ликёроводочный завод «Лужковский» и Черепетская ГРЭС, которая работает на местных бурых углях. Ну, вы об этом лучше меня знаете, - сказал лукаво «Историк» и мы все радостно загалдели, подтверждая, что нам это хорошо известно и знакомо.
- А вот о том, что раньше, где мы с вами сейчас идём, плескалось море-океан и весь город, вся округа была дном этого моря-океана, - сказал «Историк». – Об этом свидетельствуют морские ракушечные отложения в известняках по берегам наших рек. Тут у нас даже есть выходящие на поверхность доледниковые отложения, которым более 10 000 лет.
- В 6-7 веках новой эры на территории Лихвина и Лихвинского района проходили кровавые битвы между славянами и татаро-монгольскими племенами, и мы с вами скоро увидим останки, следы и артефакты этих битв.
Мы немедленно «воспряли» духом и заторопились так, что «Историк» был вынужден нас осадить как санаторскую лошадь-мерина.
- А что такое артефакты? – спросили мы у «Историка».
- Артефакты, - сказал он, - это произведения рук доисторического человека, или вообще, произведения творческого человеческого труда. Только не простые, а редкие, выдающиеся, значимые, чем-то особенные.
- Например, вы знаете, почему речку Черепётку так назвали?
- Нет…
- Потому что на берегах реки люди находили множество человеческих черепов и осколков черепов, то есть черепков, поэтому речку так и назвали – Черепётка…
- А посёлок Черепеть?
- Тоже…
Не знаю как другие ребята, а я так прямо и «загорелся» жгучим желанием поскорее увидеть эти самые черепа и черепки, артефакты древнего времени…
- Тут много всяких мест, в которых есть древние артефакты, - сказал наш «Историк». – Например, недалеко от нас есть древнее поселение раннего Бронзового века, в котором древние люди жили до четвертого или даже шестого века нашей эры. Называлось это поселение Дуна, а потом на его месте возникло поселение Девягорск.
- Может быть, - тут же заорали весело ребята, - это поселение называлось Дуня?! А потом – Дева-горск?!
- Может быть, может быть, - тоже весело откликнулся «Историк». – Хорошо было бы узнать поточнее…
- Когда-то наш городок имел имя Лисин, а потом татаро-монголы, которые напали на Лисин и получили здесь на крутых берегах Оки отчаянное и отважное сопротивление горожан, дали ему прозвание «лихвин», то есть вин (он) лихой, удалой. Это название города закрепилось не только в народной памяти и речи, но и в официальных летописях.
- В Лихвине в шестнадцатом веке некоторое время бывал-ночевал русский царь Иван Грозный. В то время он проезжал и проверял как устроены оборонительные укрепления Засечной Черты московского княжества.
- Два года служил осадным головой или воеводой в Лихвине Фёдор Степанович Стрешнев, родной дядя русской царицы Евдокии Лукьяновны (второй жены царя Михаила Фёдоровича). В 1615-1617 годах литовский полководец Лисовский пошёл походом на Лихвин, а Стрешнев, как пишут в летописях: «с малыми людьми изшед из града, бияшеся с Лисовским и не припусти его ко граду». Потом в 1619 году Стрешнев воеводствовал в Калуге.
- Наш город, - сказал «Историк», - всегда был маленький. Даже 65 лет назад он занимал площадь всего в одну квадратную версту. Тогда, в конце 19 века, в Лихвине было всего 266 домов, из них 21 дом из камня (кирпича), но в городе было 25 торговых лавок (магазинов), 7 трактиров, 4 завода, один из них винокуренный, и оптовый винный склад. На рыночной площади и в лавках торговали всем, что нужно было горожанам и жителям окрестных деревень для жизни, жизнедеятельности и сельского хозяйства, потому что в основном все занимались либо землепашеством, либо огородничеством, либо садоводством, и только немногие работали на заводах или батрачили на богатых.
- В 1944 году, - торжественно сказал «Историк», - наш Лихвин был переименован в Чекалин в честь казнённого здесь 6 ноября 1941 16-летнего партизана, Героя Советского Союза Александра Чекалина, уроженца соседнего села Песковатское. Вот то самое дерево, на котором был казнён юный герой-партизан, вон там его могила и памятник. Туда мы с вами сейчас и пройдём…
Я уже неоднократно вместе с мамой, братом и старшей двоюродной сестрой был на месте гибели и захоронения Александра Чекалина, поэтому воспринимал всё вокруг несколько иначе, чем остальные ребята и девчонки. В этот раз я более пристально рассмотрел дерево и боковую толстую ветвь, которая ровно в сторону отходила от основного ствола дерева, и на которой в ноябре 1941 года был повешен фашистами Саша Чекалин.
- Саша Чекалин был простужен, пришёл из партизанского отряда в родительский дом в Песковатское. Об этом узнал один из жителей деревни, испугался, что из-за партизана немцы могут расстрелять всех и донёс на него. По его доносу немецкие солдаты окружили дом, схватили Сашу и доставили в Лихвин. Там шестнадцатилетнего Сашу пытали, били и истязали при допросах, но выдержал все нечеловеческие пытки. Немцы ничего не сумели узнать от Саши о партизанах и отряде. 6 ноября 1941 года немцы согнали сюда на площадь жителей города. Сашу казнили через повешенье. На шее у Саши висела табличка с надписью «Конец одного партизана».
«Историк» глухо рассказывал, а мы все молча, затаив дыхание, слушали, смотрели на дерево, на ту самую боковую ветку, на памятник-стелу Саше Чекалину и нам хотелось поскорее уйти от этого места. Толпясь и пихаясь, мы подошли по очереди к могиле Саши Чекалина, неловко поклонились этой могиле и поспешили обратно на площадь, в город, на улицы, на волю. Я с досадой смотрел на испуганные лица ребят и девчонок и думал: «Какие же они ещё маленькие! Совсем ещё дети!», хотя мне самому тоже хотелось быть подальше от этих жутких мест…
«Историк» ещё много чего рассказывал о Лихвине; о знаменитых людях, которые бывали в нём; о летописных сведениях; о курганах, раскопках; о Лихвинской крепости, которая не сохранилась; о Соборной Горе; о Лихвинской оборонительной засеке; о пригородных уездах; об обороне города от нашествий врагов Московского княжества и русского царства; о знаменитых стрельцах и пушкарях и о гербе Лихвина, утверждённом в 1777 году.
- На червлёном поле, знаменующем кровопролитие, - говорил нараспев «Историк», - на его гербе, изображён стоящий горностаевый лев с златым языком и когтями, обращенными направо; в правой лапе он держит замахнутый златой меч, а в левой серебряный щит с чёрным крестом, показывающий благородство и храбрость тогдашних его жителей, и что защищая себя им несчастье было» Так было написано в книге «Калужская старина» т. 1 кн. 3 Калуга 1901 год стр.27.
- В 1779 году был составлен генеральный план застройки Лихвина, а в 1782 году калужский купец Иван Борисов, бывший подрядчиком на строительстве присутственных мест, доложил Казённой палате об окончании двух каменных корпусов. Купец Пронин получил разрешение на строительство церкви. В результате большого строительства население города удвоилось. В 1780 году в Лихвине уже было 287 деревянных домов, в которых проживали 1011 человек, а в 1811 году уже было около 300 домов (10 каменных) и 2022 жителя. В 1858 году в Лихвине было 327 домов (16 каменных) и 3050 жителей.
- Лихвин всегда был скорее торговым городом, нежели промышленным. Лихвинские купцы скупали у местных крестьян лён, пеньку, коноплю, кожи, щепные изделия, деготь и возили на баржах по Оке товары даже в Нижний Новгород на ярмарку.
Все даты и почти все сведения, которые выдавал нам наш «путеводитель по Лихвину» (так мы его потом прозвали в дополнение к прозвищу «Историк»), мы почти не запоминали. Мы просто шли по улицам города, озирались по сторонам, слушали, смотрели и наслаждались прогулкой под лучами апрельского жгучего солнышка и в очень прохладной весенней атмосфере.
- В период 1840-1846 годов, продолжал читать свою лекцию «Историк», - в Лихвине было 28 улиц и переулков, одна площадь, мост, кладбище, три каменные церкви: Соборная, Введенская и Спасская и одна деревянная церковь на кладбище. В городе был каменный дом для присутственных мест, соляные магазины, 25 лавок, 3 трактира, 3 винных погреба, 1 фабрика, 3 питейных дома, городская больница, которая содержалась за счет обывателей и тюрьма.
- В городе были заводики: один салотопленый купца III гильдии И. Соколова, на котором работало всего два человека. Один завод пивоваренный - работало пять человек. Два кирпичных завода, один винокуренный завод. Ещё были салотопленый и кожевеный заводы купчихи Аносовой. Купец Деленин имел мёдо- и пивоваренный завод. Бала даже верёвочная фабрика Мелёнушкина. А также был городской кирпичный завод и Лихвинская образцовая школа.
- В Лихвине в 1869 году было два училища, - не унимался «Историк». – Уездное училище, в котором работало семь преподавателей и было 32 ученика (только одни мальчики) и Приходское – два преподавателя и 42 школьника-мальчика. Только в конце 19 века в Лихвине была открыта школа для девочек – Образцовое двухклассное женское училище. При Приходском училище в 1892 году была учреждена библиотека для внеклассного чтения, в которой было до 800 экземпляров книг.
- А почему для девочек не было школы? – спросила «Историка» одна из девчонок.
- А потому что девчонкам учиться было некогда! – тут же откликнулся кто-то из ребят. – Они домашними делами занимались!
- Верно! – вдруг поддержал бойкого мальчишку «Историк». – В те времена считалось, что девочкам учение не нужно. Достаточно было домашнего воспитания. Умела говорить? И хватит с неё. Главное, чтобы девочка умела работать по домашнему хозяйству, в огороде, ходить за скотиной и маленьким дитём, а грамоте и письму – так считалось в русских крестьянских семьях – учить её не надо, а то начнёт задумываться, спрашивать, интересоваться, а ей работать надо, матери, старшим и младшим помогать.
- Главное умение, которое требовалось в 18-19 веках от девочек, - сказал печально «Историк», - это умение вести домашнее хозяйство, дом, кормить и ублажать мужа, холить и воспитывать детей, блюсти домашний порядок, свою и мужнину честь. Тогда это было главное…
- А потом? – спросили почти хором все девочки нашей группы.
- А потом случилась революция и началась поголовная борьба с неграмотностью, и женщина стала вровень с мужчиной – человеком и гражданином великой Советской страны, в которой мы с вами живём, - твёрдо и торопливо сказал «Историк» и увлёк нас к обрывистому берегу реки Ока.
Высокий берег реки был покрыт изрезанным дождевыми потоками травянистым дёрном, а крутизна берега была землистая, сложенная из многих слоёв разной глины, песка, камней и ещё чего-то, что осыпалось под нашими башмаками и грозило нам съехать на «пятой точке» на пологий береговой пляж.
- Вот на этих крутых склонах берега Оки, - сказал нам «Историк», - я нашёл вот эти старинные артефакты…
«Историк» раскрыл ладонь, и мы увидели какие-то странные ржавые заострённые трубочки, плоские треугольники, остроконечники, похожие на старинные кованые гвозди.
- Это наконечники стрел, - сказал «Историк». – Вот эти монгольские, а эти – татарские, а вот эти – боевые русские.
- А вот это, - «Историк» показал нам какую-то чудную плоскую штуковину, - русский нательный кованый крестик. Его носили наши православные русские войны, жители города Лихвин, защищавшие его от нашествия татаро-монголов.
- Кто носил этот крестик, - сказал «Историк», - того защищала от ран и смерти Богородица, мама Иисуса Христа.
- А как он сюда попал? – спросил я «Историка». – Потерялся?
- Нет, – коротко ответил «Историк». – Вероятнее всего носитель этого крестика погиб на этом крутом берегу. Люди тогда свято верили в Бога и Богородицу, но мы-то с вами знаем, что бога нет и что нам надо верить в себя, в свои силы, в товарищей. Как говорится: «На Бога надейся, а сам не плошай!». Верно?
- Верно! Точно! – загалдели все наши ребята.
- Ну, что? Поищем артефакты? – спросил-скомандовал нам «Историк». – Если что увидите под ногами – зовите меня сразу. Я подойду.
Все ребята и девчонки, спотыкаясь и падая на осыпающихся склонах высокого берега реки Ока, разбрелись по сторонам и начали внимательно рассматривать камешки, веточки, сухую листву деревьев и мусор, копаться в нём, искать виденные только что наконечники древних стрел. Кто-то из ребят вскрикивал и наш «Историк» тут же бегом бежал на зов, но ничего путного никто не находил
Я и мои друзья не стали копаться в крутом склоне берега, а поднялись выше, к самому верху на самую крутизну, и я краем подошвы ботинка начал упираться в землю, обрушивая её вниз. В какой-то миг я увидел, как из чёрного, рыхлого, похожего на слой от пожарища слоя земли что-то вывалилось и сползло по склону вниз. Одновременно из этого чёрного слоя выпало ещё несколько каких-то стерженьков, облепленных глиной, и мои друзья начали кричать, что это наконечники стрел.
Тут же прибежал «Историк», достал из кармана большой складной нож и начал под восторженные крики ребят ковырять этот чёрный слой земли, из которой один за другим показались обрывки каких-то кольчатых сетей, бляшки, пластинки, наконечники стрел, кованые детали с закруглениями на конце. Восторгу не было предела, когда из этого чёрного слоя земли кто-то из ребят вытащил залепленную грязью лошадиную подкову с остатками кривых гвоздей в подкове.
Девчонкам «Историк» показал и дал подержать какое-то металлическое кольцо, к которому было что-то привешено в виде то ли пёрышка, то ли веера, то ли колокольчиков – я не разобрал. Меня больше всего беспокоило то, что выпало в первый раз, когда я ботинком обрушил слой чёрной земли. Это что-то покатилось-поехало вниз по склону берега, и я очень захотел это найти.
Пока ребята и девочки с не на шутку «раздухарившемся» Историком ковырялись в чёрном слое земли на краю обрыва, я медленно, тщательно смотря себе под ноги, скользя и почти падая, спустился чуть ниже того места, где они копались. Увы, ничего интересного, кроме комьев чёрной земли и каких-то трухлявых щепок, я ничего не видел. Только почти в самом низу склона я увидел ком чёрной земли, который имел странную крестообразную форму.
Чтобы не пачкать руки я подобрал на берегу сухую ветку и ткнул ею в этот чёрный ком. Земельный ком распался и я отчётливо увидел нечто похожее на крест, только он был большой. Я опять ткнул палкой, потом ещё и ещё раз и вдруг отчётливо увидел, что это не крест, а рукоятка то ли сабли, то ли меча.
Клинка не было, был только рваный огрызок ржавого и трухлявого железа, но кованая плоская рукоятка с двумя кривыми гвоздями и торчащими в стороны «усиками» сохранилась, потому что была относительно толстой. Я взял эту рукоятку в руки, ещё чуть-чуть почистил её концом ветки-палки и пошёл наверх, к ребятам и к «Историку».
- Где ты это нашёл! – чуть ли не криком вскричал «Историк». – Где! Покажи немедленно!
Ребята и девчонки уже были «влюблены» в «Историка», поэтому смотрели на меня сердито и укоризненно. Я показал место, где нашёл эту рукоятку и все усердно обследовали всё вокруг, но никто ничего не нашёл. «Историк» был в отчаянии. Все найденные до этого куски и кусочки чего-то исторического поблекли перед моей находкой. «Историк» расстроился, а ребята меня уже начали просто осуждать…
Интерес к поискам артефактов улетучился. Стало холодно, мокро и зябко. Всем захотелось домой, в санаторий, потому что время уже было к обеду, а нам надо было ещё подниматься вверх по склону берега реки Ока и идти несколько километров по улицам города.
Когда мы, скользя и помогая друг другу, поднимались наверх, я шёл один и мне никто не помогал. Вот тут-то я и вспомнил, что та рукоятка выпала из-под моего башмака на самом верху, из слоя чёрной земли под верхней корой травянистого дёрна. Я догнал «Историка» и показал ему то место, откуда выпала рукоятка. Он немедленно ринулся туда и вскоре с торжеством и ликованием вытащил из земли грязный узкий и кривой кусок плоского железа. Он был весь в зазубринах, в земляной ржавчине, но «Историк» вопил как «оглашенный».
- Вот это находка так находка! – восклицал с волнением «Историк». – Вот что мне недоставало! Спасибо тебе, мальчик!
Руки «Историка» были запачканы чёрной землёй и глиной, поэтому он протянул мне для рукопожатия свой локоть и я с чувством его пожал. Вместе мы с ним взобрались на плоский верх берега реки и быстро пошли в город. Следом за нами, как за вожаками, тоже почти бегом суетливо следовали наши ребята и девчонки. Я теперь снова был «героем дня» и по праву шёл рядом с «Историком».
Историк что-то мне говорил и объяснял, показывая бережно носимый клинок (так он называл эту ржавую кривую железяку), но я запомнил только то, что это был один из первых клинков сабли, найденный на месте сражения лихвинцев с врагами. «Историк» всё сокрушался, что «было мало времени», что «надо вернуться сюда ещё и ещё раз», что «здесь что-то стояло, сгорело, и под сгоревшем остались останки воинов», что «это крайне важно» и т.д. и т.п. Он всё говорил и говорил, а у меня «сосало под ложечкой», очень хотелось кушать, и было уже совсем мокро и холодно в ботинках…
Мы шумной радостной гурьбой подходили к зданию нашего детского санатория. Только тут я вдруг увидел, что оно красивое, значительное, большое, отличающееся от остальных низеньких и простых зданий. С уличной стороны фасад здания был поделён парадной входной дверью и большим продолговатым окном на втором этаже на две неравные части: слева одно большое широкое окно на первом этаже, а напротив справа – три окна: два больших и узкое посередине. На втором этаже слева два узких окна, а справа такие же окна, как на первом этаже.
Парадные двери, выходящие на улицу, были тяжёлые, с тремя окошками над дверью. Эти двери были всегда закрыты и мы заходили внутрь здания через ворота во двор, а затем по крыльцу и двери так называемого «чёрного хода». Над полукруглым сводом узкого большого окна на втором этаже (над парадной дверью) я увидел полустёртые цифры – 1916 (вероятно год постройки этого здания). Я немедленно «прикинул в уме» и вдруг осознал, что этому зданию нашего детского санатория 48 лет.
Фасад здания по краям и над окнами был украшен рельефными фигурами прямоугольников и имитации ребристых колонн. Увидев мой интерес к зданию, «Историк» сообщил, что это здание лихвинского купца Миленушкина, но большего он сообщить не успел. Нас встретила сердитая главврачиха и немедленно погнала нас в гардероб переобуваться и раздеваться, в умывальник – умываться, в спальню – переодеваться и в столовую – питаться. Что мы и сделали, веселясь и торопясь как никогда до этого…
Путешествие по древнему городу Лихвину-Чекалину и раскопки на обрыве берега реки Ока так нас возбудили, что весь обед прошёл под дружный стук ложек и неумолкаемый общий говор. Мы делились впечатлениями и они были восторженные и радостные. Все вспоминали давние времена, купцов, помещиков, царей, богатырей и когда очередь дошла до киселя, я вдруг вспомнил одну фразу, которой в школе, в классе, мы всегда подчёркивали нашу воспитанность, образованность и «высокопородность». Сам того не зная и не понимая почему, я, «отворотясь» от густого противного киселя, вдруг во всеуслышание за нашим столиком выпалил:
- А не испить ли нам кофею, граф?
- Отнюдь! – тут же откликнулся и подыграл мне мой товарищ за столом, который, видимо, тоже знал эту игру-поговорку. – Только не кофею, граф…
- А что же, граф?
- Сладкого горячего чаю! – выпалил мой товарищ и отодвинул от себя стакан с застывшим студнеобразным киселём.
- Я вам сейчас дам кофе с чаем! – сердито сказала тётя, убирающая со столов посуду. – Ишь, «графья» выискались! Скажите ещё, что вы купцы лихвинские!
С этого момента нас, троих ребят и одну тихую девочку, сидящих за одним столом рядом с большой деревянной кадкой с огромным ветвистым фикусом, начали называть «купцы лихвинские» или «графья», а девочку «графиня». Нам это очень понравилось и мы ещё сильнее сдружились под конец первого сезона нашего пребывания в древнем детском санатории, бывшем доме лихвинского купца Милёнушкина, который в городе, пожалуй, был на уровне какого-нибудь графа.
Особенно прозвище «Граф» прилипло ко мне, потому что у меня была подходящая фамилия имя и отчество и потому, что я нашёл на берегу Оки татарскую древнюю саблю. Все остальные мои друзья назывались «графьями» и на все лады нас спрашивали: «А не испить ли вам киселю, графья купеческие?». Мы весело «огрызались» и с увлечением играли друг с другом и со всеми «в графьёв», демонстрируя приёмы графского или купеческого воспитания и культуры. Даже девчонки и наша «застольная» подружка-тихоня тоже вдруг начала манерчничать и один из моих друзей даже начал подвигать ей стул, когда она садилась за стол, а та жеманно ему говорила: «Мерси, граф»…
И всё же мне было грустно, одиноко и скучно… Я играл, гулял, бегал со всеми, шутил, смеялся, рассказывал и слушал рассказы других, но мне было как-то не по себе. Я долго думал об этом, недоумевал и только в самом конце двухнедельного пребывания в детском санатории понял, что все мои друзья, товарищи и пациенты этого детского санатория были детьми. Я почему-то ощущал себя взрослее их, хотя многих из них были моими одногодками.
Теперь я по иному видел объёмы комнат нашего здания детского санатория, ступени мраморной лестницы на второй этаж, паркет полов, изразцы высоких печей, форму и тяжесть дверей в коридор и дверей на балконы, форму окон и их размеры, вид нашей столовой и одновременно класса для занятий, вид нашего внутреннего двора, сарая-конюшни, ворот на улицу, внутри дворовой игровой площадки и многое другое.
Теперь я совсем иначе видел город Чекалин и воспринимал его не просто как некий зрительный и звуковой фон, а как живое существо, населённое живыми существами – людьми, собаками, петухами, курами, кровами, барашками и козами. Я вдруг увидел жизнь, в том числе и нашу, детскую, как бы со стороны, как бы сейчас, но одновременно в прошлом и в будущем. Теперь я задумался - глубоко и надолго…