Марафетка2. 7-8 К закромам
Шумит вокзал, спешит народ, покрикивают носильщики в фартуках, а то полицейский свисток надрывно затрелится, иль потерявшийся в толпе пассажир заверезжит, раскинув руки.
Суета-а, неразбериха. Палит седое солнце, смеётся жаркое над толпой, слепит публику вокзальную.
Здесь и гуднет паровоз неожиданно, густым паром зеваку окатит. Ухватит тот с испугу вещички свои, что ближе, а других и не разглядеть в пелене парной.
Так, в белом облаке, с переполоху и не поймет куда сунуться!
А как хмара паровозная растворится в вокзальном духе, глядь, а и нет иль узла, ли чемодана.
- К чему ты скрыню сбондил, Каврига? – Петруха зло на человечка своего глянул, - вдруг, в одним вагоне с пострадальцем окажемся? Брось его, недоумок!
И лишь мазурик выматерился зло, да отшвырнул на ходу полупудовый сундучок, засвиристели полицейские, на бегу щеки раздувая. И тут же навалились белые мундиры на парня, так, носом в землю и ткнули. Троица в толпу порознь!
Светило и усмехнуться не успело, заволоклось черным дымом из железной трубы.Великая махина закряхтела, крутанулись колеса, тронулась.
А как у первой станции взвизгнул паровоз дымно, сошлись общники в вагоне с видом незнакомых пассажиров. И тут же, со входа-выхода "архангелы" явились.
Сдал товарищ подельников, раскололся по всем статьям!?
Встретилась четверка урядников у скамьи Петрухиной, пот со лбов, фуражек носовыми платками смахнули, огляделись и в другой вагон двинули.
Да-а, кишит железная дорога людишками лихими. Где, как ни здесь увЕсть чего у суетливого зазевалы или, прижавшись невзначай к толстобрюхому пиджаку в жилетке, не облегчить его пухлые карманы. Дорога длинная к приключениям завсегда сподобная.
А Манька по своим делам. Ну, до чего девка справная!
Не за зря коротала деньки с графом-полковником. Ох, и навыведовала себе на пользу чего и не каждому упомнить. А ведь с тем и план ладный составился, и дело верником.
Мужчина лет сорока, с пышными, чёрными усами, уложенными в стрелы и аккуратной бородкой, глядел на даму карими глазами сквозь круглые очки.
- Вы, Евгений Алексеевич Бабин, – особа ручку в черной перчатке протянула, голову чуть откинула, из-под вуальки глянула.
И заморгал часто усатый, глаза отвел – растерялся ученый муж. Так и стояла девка с протянутой рукой.
- Мария Петровна Марфина, - представилась девица. Элегантно сняла перчатки, присела на стул
Бабин поправлял очки, галстук. На лице заблистали мелкие капли пота, яркий румянец вспыхнул на его щеках. Мужчина вдруг сгорбился, суетливо разминая пальцы рук и, заикаясь, произнёс: «Баб-бин. Евгений А-алексеевич. Доцент кафедры. К вашим услугам».
Беседовала Манька с учёным около часу, и дивился доцент её знанием темы, а то забывался на мгновения, очарованный прекрасным созданием.
- Да, мы сможем выделять до ста граммов морфия в день, - большие глаза из-под стекол моргали часто, - Вы же понимаете, Мария Петровна, лабораторное оборудование не сравнить с промышленным. И, конечно же, сырец, что вы обещаете, необходим нам будет.
Усы доцента подпрыгивали, будто рады были встрече с красавицей.
- Не поверите, я с группой студентов свои деньги вкладываю, - Бабин снял очки и тер их пальцами часто, - нынче проблема эта как никогда животрепещуща. Обещают и финансирование, и новую лабораторию, но, увы, война, - развел он руками, - а препарат-то не менее необходим, чем снаряды и пушки, - и улыбнулся смущенно.
- Верно, верно, дорогой Евгений Алексеевич, проблему эту решать вскорости нужно, никак медлить нельзя. Но, при этом у меня просьба к вам будет, - Манька пальчики ажурными перчатками прикрыла, - никто не должен знать, до полного вашего чистого результата о нашем договоре, - и улыбнулась смущенно, - ко всему, желаю и приятное графу Булатову сделать, да и нравственные принципы не позволяют мне известной быть.
- Не извольте беспокоиться, Мария Петровна, при наличии материала и нынешних завершенных научных изысканиях, наша лаборатория уложится к готовому чистому выходу морфия в полтора, два месяца, - доцент, надел очки и произнес заговорщицки: «А о вас молчать буду.»
К концу недели Манька телеграмму получила в коей и разобрала, что Петруха на место прибыл. Собралась в два дня и отбыла в Приамурское генерал-губернаторство.
Вокзальный дух, он, везде одинаков, но, видать столичный благородней будет.
На деревянном перроне грязь комьями, а где видать и лошадь стояла.
Суеты никакой. Из окна привокзального здания полицейский чин уныло поглядывает. Редкие пассажиры неторопливо к выходу с вещичками следуют. В сторонке желтые китайцы по-своему лопочут.
Петруха Маньку под ручку взял, в пролётку усадил, хлопнул кучера по плечу и двинулась необычная пара по своим делам.
В захолустном городишке, стало быть, и гостиница по ранжиру, но, на удивление чистая. Комната просторная и по цене фору столичной конечно не даст.
У Петрухи глаза зеленью блещут, рад парняга встрече с любимой. И лишь в комнату вошли, обнял он повелительницу свою; губами её, алые ищет, а Манька рыбой холодной.
- Устала я, Петруша. Дай отдохнуть, да поведай о деле нашем, - головенку в сторону, от рук его отстранилась, в кресло плюхнулась, глаза прикрыла.
Эх-х, и каково хлопцу разухабистому, что ждал свою любовь две недели без куражу и изменщины и вот так, будто и не нужен. Как речь вести, когда холодность девки занозой ледяной в сердце вонзилась. Озлился Петька!
- С графьями, значит, дела наши вперемешку с любовью, на простынке белой, с принятием решениев! И чё тама, как у благородных !? Сахарный, штоли!
Кулачище Петькин кувалдно по столу! Хрустнул четырёхногий, еле устоял.
Глазища у мужика навыкате, злой ревностью пышут, губы ниткой белой, нос вострее пера гусиного и бледны чисто выбритые щеки. Замер он на мгновение в умоиступлении и не видеть бы этого, как страшен!
Тут у виска его и щелкнуло…
Ствол револьверный кожу краями режет, упирается в кость, давит!
Глазища Манькины - лица не видно. Зеницы в обрамлении голубом щелями; меняется цвет с лазоревого на красный и вот, чернее ночи.
И вдруг вспыхнули очи факельно! Загудело пламя неистово, с красного в белое обратилось и ожгло жарынью до боли невыносимой!
Вскрикнул Петруха, руками прикрылся…
А как очнулся в сырости телесной, будто с ледника и вышел. Девица в кресле, с закрытыми глазами, бледная. Коснулся он руки любимой, глаза её открылись мгновенно и тут же кошачьи зрачки точками обратились.
- К вечеру будь, - прошептала, иль прошипела Манька.
Петруха-то за эти дни много чего разузнал, от чего теперешнее предприятие Манькино его лишь расстроило.
Прибыл он акурат, когда полиция взялась работных китайцев выдворять поголовно, ссылаясь на Царский Указ о запрещении посевов опийного мака.
Вот так и года не прошло, как разрешил Государь и вдруг, к запрету дело.
Указы до глубинки долго идут - доставляют-то, не спеша.
Изданный в начале июня он вдруг объявился как раз к сбору урожая и как водится у нас всегда, опомнившись, чиновники от Департамента полиции кинулись рьяно исполнять повеление. Прошерстили маковые поля с китайцами: где вытоптали, где пожгли, а вот сколько урожая успелось собраться и невдомек, хотя, кому нужна теперь такая арифметика?
Китайча не первый год в этих краях по маковому делу. Отработан процесс от посева до сбора. А как указ вышел с разрешением на великий маковый пророст, умелые жители Поднебесной вмиг сотворили то, чему обучены заранее были.
И мак у них быстрее взошёл и поспел на удивление, и собрался подчистую.
И кто знает, сколько от первого царского указа урожая Российскому государству досталось бы, а сколь к китайцам, да лихим людишкам ушло.
Манькина идея совсем не нова, до неё чёрный люд здесь промышлял не первый год.
И прошлогодний урожай в закромах тайных прятался и с этого - имелся.
Нащупать у кого «товар» взять, Петрухе не удалось. К китайцам решил было сунуться, но нашлись добрые люди упредив, мол, не лез бы ты паря к триаде. Так и остался посыльный Манькин не солоно хлебавши.
Вечером, Петруха котом на мягких лапах в комнату к Маньке проник, дверь прикрыл тихо. Глянуть в глаза любимой стыдно за конфуз утрешний, да и боязно вновь испытать ярость девки.
Поведал он ей в сумраке вечернем, что узнать успел и чувствует – недовольна Мария Петровна.
- Кто же кроме бандитов китайских за этим делом стоит? – Манька пепел с папиросы стряхнула. Ноготки блеснули в свете народившейся луны.
- Не ведаю кто подлинно, - Петька шепотом. Закашлялся в кулак, - слышал, из купцов Самоделов более всех возмущен потравой мака. Хотя, многие нынче ропчут; не верят генерал-губернатору, навроде не может такого царского указа быть.
- Узнай к полудню, завтра, где Самоделов проживает, наведаюсь к нему, более не к кому. Найми карету повиднее, приукрась как-нибудь, что б отличалась она от тутошних, городских. Сам на облучок сядешь, да оденься поприличнее, как положено кучеру при господине значимом. Торопить дело нужно, чувствую, не успеем в десять дней управиться – без всего и останемся. Теперь же спать.
Петька из комнаты мышью бесшумной юркнул.
К обеду следующего дня Манька вышла из кареты у двухэтажного особняка из красного кирпича, с шатровой крышей. Высокая дубовая дверь распахнулась свободно, прозвенев чуднОй мелодией из шарманки. И тут же, перед девичьем взором юноша предстал. Кивнул головой в рыжих кудрях.
– Как доложит, мадам о вас? – и улыбнулся.
- Мадмуазель, бестолочь, - сквозь зубы процедила посетительница, - так и представь: Мария Петровна Марфина, из Петербурга, по делам здравоохранения.
Удивленный лакей исчез за дверью. Появился через минуту, пригласил девушку в гостиную.
У массивного стола стоял великолепного сложения мужчина, лет сорока с шикарной шевелюрой. Избитое мелкими шрамами лицо оттенялось синевой выбритой щетины, искаженный грубым рубцом подбородок с едва заметной ямкой, являл решительность его хозяина.
Малахитовые глаза за смуглыми веками, подведенные у ресниц природной темной линией, вызывающе смотрели перед собой и будто не замечали вошедшую даму. Тонкий нос с горбинкой под шрамом, сурово возвышался над узкими губами.
- Я слушаю вас, - прозвучал голос хозяина, так, будто за ним должен последовать звук органа.
И оробела Манька. Засуетилась душонка, в ногах дрожь, стучит сердчишко часто. И вроде леденеет заживо, и язык к зубам примерз.
- Мадам, - как из преисподней голос раздался, - мне дорого время, - мужчина размерено постукивал изящными пальцами о столешницу.
Манькина красота не произвела впечатления, хозяин особняка был либо слеп, или же … а и в голову не пришло ничего разумного девке.
- Я представляю интересы доцента Бабина, с его поручением заключить договор на поставку опийного мака для проведения опытов по экстракции морфина, - произнесла Манька, не отрывая взора от глаз визави. И так минуты две объясняла о государственной проблеме, несвоевременно возникшей и требующей кратчайшего разрешения. А тот глядел не мигая и чуяла девка; он либо не слышит, или же не верит ни одному её слову.
- Присаживайтесь, - указал на стул хозяин и развернулся спиной к посетительнице.
- Совершенно не понимаю вашего ко мне явления. Вы верно ошиблись со своим делом. Я не выращиваю и не торгую маком. Но, мне теперь интересно, кто посоветовал вам, ко мне обратиться.
Он вновь развернулся к Маньке. Зеленые, в прищуре глаза хищно глянули и прикрылись красивыми веками. Что более возмутило сознание обворожительницы; неприятие им её чар, или высокомерие, что Маньке претило всегда, иль этот гипнотизирующий взор тигриных глаз, или желание их обладателя унизить и растоптать?
Единым мигом ощутила она силу его естества. Но, здесь и вернулась к девке лихость.
Удивительно, - прошептала гостья.
И, тут же, надменно воскликнула: - вы всех принимаете высокомерно-холодно, с презрительным подозрением!? Ужель провинциальные самодостаточные господа так грубы и не отесаны? Как вы смеете в эдаком тоне вести беседу с дамой, лишь на пятой минуте пригласив её присесть!
Да, вы не стоите моего к вам обращения. И я добьюсь огласки этого случая, поведав обществу о вопиющей невоспитанности, мнящим себя благородным человеком, самодура.
Мне трудно выразить свое негодование и, будь я одного с вами сословия, поверьте, смогла бы ответить еще более мерзким к вам отношением.
Манькины ноздри затрепетали и, теперь, тонкие губы искривились презрительно.
- И какого же вы сословия будете, благородная дама? Графиня, баронесса? – усмехнулся обладатель особняка.
- Вы, подлец, сударь! – прошипела Манька.
Глаза её сузились, вспыхнуло лицо румянцем. Она развернулась гордо, толкнула перед собой дверь и не смогла её отворить.
8. Удача
И обратилась яростью злость Манькина . Нутром ощутила приближение красавца, развернулась внезапно.
Револьвер в её руке глянул дульным зрачком слепо; теперь, не дай Бог чернявому шелохнуться. Лицо его застыло в надменности, глаза утратили блеск и отразили мгновение страха. Капли влаги скользят по смуглым щекам.
А белый Манькин палец крючок спусковой давит.
Дверь отворилась бесшумно, легкий сквозняк прописклявил знакомо: - Ужель ты, Маша?
И видит девка затылком хитрый прищур Карповский, руку, что к её плечу движется. Сильные пальцы Маньки коснулись. У револьвера чуднО барабан откинулся и посыпались лениво желтые патроны на персидский ковер, а с ними и «пушка» в ворс окунулась.
- С-сука! – взвизгнул красавец, - Карп, она меня почитай пристрелила! – острый нос его белее снега, трепещет крыльями, губы дрожат.
- Успокойся, князь, - Карп Маньку в кресло усадил, - Маня в своих не стреляет, - и присел рядом.
- Ты, Лери, пойди, квасу холодного откушай, успокойся. А мы с дочкой побеседуем.
- Не держи зла на князя, - Карп головой кивнул в сторону уходящего кавказца, - голубых кровей он, родовитость на расстоянии чует, от того и не принял тебя с представлением, к тому же контуженный он.
За сына он мне теперь, за Егорушку.
Губы старика дрогнули, скривились секундно, глаза сморгнули влажно.
-Не уберег я Егора-то. С князем они в побег двинули, да вот, Лери, токмо и повезло, - Карп поднялся с кресла, шагнул к окну и так стоял безмолвно спиной к Маньке и одну, и вторую минуту.
Редкая седина в лучах полуденного солнца сияла нимбом над головой медвежатника и казался Маньке Карп вором во святости.
- Значит, по марафетошному делу пошла, Маня, - старик развернулся лицом к гостье, - а не страшно? Дело-то, склизкое.
– Дело верное, Карп Сидорович. Коли нынче привезу мака на опыты профессору, получу с порошка капитал немалый, а с ним и дело поставлю иначе. Никто в России не производил морфий, глядишь, при раскладе таком я, первой и буду. Своё дело открою с учеными людьми. При нынешней разрухе, найдутся среди них желающие жить сытно. Война, чай, не на один год пришла, а при ней за всем порядком в отечестве фараонам не уследить.
«Фею белую» делать стану в местах произрастания мака, а оттуда порошок с гонцами далее. Помог бы ты мне поначалу, Карп, - и глянула синеоко. И столь в девичьим взгляде силы старый узрел, что и мужику не всякому дадено.
-А что, Маня, коли помогу нынче, в дело-то, возьмешь меня?
- Как не взять. Со своими людьми и поднимать такое. Свезло мне нынче, в доле и будем Карп Сидорович, - руку старика в свои бархатные ладони уложила и столь от них старый тепла, да силы свежей почуял - вроде и помолодел. Вот, разливается по жилам мочь младостная, питает сердце, от чего и застучало оно часто, да сладостно. Щеки его взрумянились, блещут очи, так и годы в обратку пошли.
- Маком тебя обеспечу на первое время, - Карп хитро на Маньку глянул, - на неделе товар свой в Питер везу, с ним и отправлю. А при нем, девица, будет к тебе просьба: опий возьмешь на продажу. Сырец нынче в ходу будет. Думаю хорошую цену дадут. А мак, дарю по свойски,- блестят глаза у старого вора, складки на щеках разгладились, - эк, тебя, Маня, вовремя Господь послал.
- Да и с Лери тебе примириться. Человек он хара’ктерный, хоть и груб при происхождении своём, но, думаю, поладишь ты с ним. К тому же, по химическому делу университет одолел, наукой занят был, пока с бомбистами не сошелся. Думаю, в нынешнем деле пригодятся его знания. Человек он чести и коли поладите, верным другом будет, - Карп колокольчиком звякнул, рыжий явился.
– Зови Тишка барина. Скажи разговор у меня к нему.
Лери бесшумно в залу вошел, на Маньку не смотрит. Подбородок вскинул и сверху на Карпа глянул, отвернул голову чуть в сторону. Глаза округлились и острый, с горбинкой нос грузина с эдаким взглядом, Маньке петуха напомнил.
Прыснула девка, да и расхохоталась в голос. Блещут зубы жемчужно, губы алые подрагивают, грудь пышная из откровенного декольте мячиками просится.
Румянцем щеки зашлись и видать не была она краше, чем в веселости нынешней.
Вспыхнули глазища Лери диковато, как и положено кавказцу от вида телесности девичьей, откровенной. Тонкие пальцы его стойко’м, веером застыли вдоль бедер напрягшихся и, казалось, вот-вот взметнёт он их кверху и… «Аба гани гаста гани!..» - зайдется в зажигательном «Рачули».
А чернявый, вдруг на колено припал, да и склонил голову перед Манькой, а та ему ручку белую протягивает. Коснулся Лери нежности девичьей горячими губами, из-под черных бровей смотрит, а взгля-я-яд его-о-о …
Манька другой рукой головы молодца коснулась и обратился тигр котом ласковым.
Вот, где и слов не требуется при чувстве открывшемся.
- Ну и ладо, - Карп довольно улыбается - мир, да лад на пользу нам. С этим и к столу, отметим знакомство и дело начатое. Третьего дня отправишься Лери с Маней в Питер. Береги товар и девицу в дороге. С вами трое людишек моих будут. Они хочь и свои, но догляду требуют, на месте с моим товаром они сами справятся. А вы уж по нашему делу.
В душном вечерУ проводили хозяева Маньку к карете. Петруха зло кнутом щелкнул. Вздрогнули кони, фыркнули недовольно. Скрипит экипаж, играет народившаяся луна желтым светом, подрагивает, двоится в стекле оконном, подмигивает хитрО девке. А та и довольна. Наперед знала – выйдет дело, получится.
В полутемной комнате гостиницы Петруха в дверях топчется, постукивает кнутищем о сапог, нервничает. Манька в кресле, глаза прикрыла.
- После завтра домой едем, Петя. Возьмешь билеты на поезд в вагон, что с товарняком в сцепе. В нем наши люди будут, покажу их перед отъездом. На каждой станции с докладом ко мне и днем и ночью. Дорогая поклажа, Петя, пуще глаза своего стеречь её.
- А ты, значит, с нами в однем вагоне брезгуешь?- Петруха недовольно носом повел, - не ровня мы тебе?
- Дурак! – прошипела Манька, - сторожиться нужно, чай не сено на базар везем. Ты, не дури.Укажу тебе купе и стук, коим оповещать меня будешь. Заходить ни к чему, коли не случится ничего.
- А с кем же ты ехать будешь? С молодым? Иль старого себе возьмешь в провожатые? – и столь в словах Петькиных издевки. И отблеск лунный в глазищах, и злостью с них веет.
- Ты, паря, заткнись. Не по Сеньке шапка-то. Старик – отец Ворона, а молодого объявить тебе?
Тут и открылся рот Петрухин ворот шире. Хлопает ресницами и сло’ва ему не вымолвить. Задышал часто, кнут из руки в руку перекладывает, поперхнулся, закашлялся, рукавом рот прикрыл. Отдышался.
- Ну, так, я пойду, Мария Петровна. Завтра, когда явиться? – глазами в пол, лоб морщинится, истуканом застыл.
Сборы скоры.
В намеченный день Манька налегке с Лери в вагон вошла, Петруха с сотоварищами чемоданы в купе внесли. Тогда и вспомнились ему слова Манькины «Вот, сколь пудов ты зараз снести сможешь, да людишки твои? Так и возьмем столько сухого опия».
- Вона, значит как - опий в чемоданах. При себе держать решила. Ну и то правильно, - а в голове мысли нехорошие роятся, зол Петруха на любовь свою. Вот ведь как; вчера - Маней звалась, а нынче, по отчеству велит величать. Разве любовь это, когда кажен месяц мужики у ней новые. Чернявый, что нынче при ней, в очках темных, с лицом шрамами посеченным, ста’тью с Вороном схож.
Здорово изменился хозяин за прошедшие годы. Так, встретил бы где и не узнал его Петруха. А тот и внимания не обратил на бывшего шныря, слова не вымолвил.
Тронулся состав, свистнул паровоз дымно, закачались вагоны, под стук рельсовых стыков поплыли веси Забайкальские в окне вагонном. Сидит троица молча. Здесь четверть на стол и явилась.
- Выпьем Петруха, за делюгу справную. Дорога длинная, как раз и хватит нам, - Савка бутыль ладонью оглаживает.
- Убери, дурень, нам на кажной станции отмечаться у хозяйки.
- О, как! У хозяйки! – Савка усмехнулся, - я, к ней в работники не нанимался, одно дело делаем, товарищи мы, нет у нас хозяев. Иль ты с любовью своей в услужниках ужо? – и таким глазом на Петруху глянул!
- Ты, помело-то своё держи за зубами, Дохлый. За базар такой кадык вырву!- и ухватил Петруха товарища двумя пальцами за нос, крепко прихватил, со злостью! Нос, да щеки Савкины красным зашлись, из глаз слезы брызнули. Губами-то шевелит, а от боли и слова не вымолвит.
И тут же, ощутил Петруха, как в бок ему остриё больно уперлось. Камиль, финку в мякоть всаживает, раскосыми глазами, не мигая, в Петрухины глядит.
- Охолонись, Петя, на бабу друзей меняешь. Так, из-за ней и нас предашь.
Обещала твоя Маня нам денег на дело, а ведь и не дала ничуть. Иль ты утаил?
Тут Петрухе самому бы на перо и сесть! А ведь верно Татарин предъявил! Не было от Мани денег и как теперь друзьям-товарищам поведать, что и ему ни копейки от неё не досталось? От любви своей свихнулся, о товарищах и не вспомнил.
- Не было денег, - Петька нос Дохлого отпустил, - не верите – режьте меня,- прошипел зло.
- Соскочить с дела Манькиного, - усатый Жердь по стаканам самогон разлил, - а коли пошлешь свою Маньку на… поверим тебе. И долю бы свою с ней взять - так правильно будет.
Приняли товарищи по полстакана «горячего», закусили луковицей.
- Что скажешь, Петя, - Татарин финку спрятал, - думаю, чемодана марафета нам как раз в пору будет. Посидим здесь, до Уралу, а там и «ноги делать». Скажем, в Нижнем и спрыгнем. Там ханку и сбудем. Вагон качнулся, состав замедлил ход, заскрипели тормоза – первая станция…
Петруха к вагону двинул. У замка на двери товарняка, едва заметные два конских волоса, как и при отъезде, ветерком шевелятся.
И тут же в вагон, где Манька с хахлем. Прошел мимо купе, в дверь уговоренным знаком простучал и обратно, к товарищам.
Так, до Уралу спокойно и доехали. Петруха отметил время, в которое Манька с чернявым в ресторацию отправлялись. Теперь, зная наперед, когда купе без присмотру, ждал вечера следующего дня, с желанием тиснуть чемодан с марафетом.
И вот, когда оренбургские степи далече были и красный солнца шар смотрелся сонно в воды Волги, Петруха отмычкой дверь открыл.
Узкоплечий татарин прихватил чемодан и в открытое окно на верёвке товарищу на вагонной крыше его подал, и сам тем же путем, вон, из помещения.
А как состав ход сбавил, рванули Манькины людишки на волжские просторы, не жалея о сотворенном, лишь радуясь удачному исходу.