В пятом классе папа меня определил в кружок народных инструментов. Почему в него? Потому что им руководил его добрый друг Фёдор Иванович о котором говорили, что он из любого медведя может сделать виртуоза-балалаечника. Я как нельзя более подходила на роль этого самого медведя, по причине полного отсутствия слуха.
Вряд ли папа лелеял надежду, что меня увлекут лавры медведя и наконец-то я займусь чем-нибудь полезным. Причина была банальна. Мама лежала в больнице, потом предстоял санаторий, а папа допоздна работал. Ввиду моей репутации "законченной хулиганки и невообразимой оторвы" он решил меня на время отдать в "хорошие руки".
После школы, кое-как сделав домашнее задание, я плелась на этот самый кружок, где в нужный момент уныло перебирала струны из двух-трёх аккордов и думала о том, как извернуться и сбежать на Гусинцы, чтобы поиграть с мальчишками в вышибалу или ножички.
Когда время занятий заканчивалось и все с шумом и смехом разбегались по домам, мне было предписано оставаться с Федором Ивановичем, чтобы дожидаться папу. Уже после работы он заезжал за мной, радуясь, что была под присмотром и ничего "не отмочила".
Я там иногда просто слонялась из угла в угол, домогая Федора Ивановича своими "высокоумными" речами, а чаще он усаживал меня в дальнем углу класса, пока занимался со следующими страдальцами от музыки.
Однажды у него по расписанию были занятия по классу баяна и, естественно, мне пришлось тащиться на них, потому что Фёдор Иванович запуганный самыми невероятными слухами об моих "способностях", боялся оставить меня без присмотра даже на минуту.
Чтобы я не мешала, он усадил меня за стеллажами, забитыми кипами нот и учебниками по сольфеджио и, вручив цветные карандаши, всё своё внимание перенёс на мальчиков, постепенно заполнивших класс.
- Сегодня мы поучимся играть в ансамбле, - торжественно объявил он. - Надеюсь, каждый из вас уже разучил свою партию.
Они стали рассаживаться, с шумом двигая стулья и пюпитры по паркету, а я заскучала.
С ненавистью посмотрела на карандаши.
- Одно и тоже каждый раз. Можно подумать я какая-то малолетка, чтобы коротать время за рисованием.
От досады скрутила из листа трубочку и приставила к глазу. Было похоже на подзорную трубу и я представила себя разбойницей, оглядывающей морские дали в поиске законной добычи.
В поле зрения попалось смазливое личико Виталика Касьянова, сына нашей завучки, и я сморщилась. Мы дружили с его младшим братом Вовкой, а он всячески лез в нашу дружбу. Только мы собирались с Вовкой обнести соседскую клумбу с роскошными флоксами, как он тут, как тут. А в руках ромашки, или ещё какая-то растительность, бурно произраставшая за пределами городских цветников. Все эти веники торжественно вручались мне.
И был он таким красивым, примерным и воспитанным, что у меня просто челюсти сводило от зависти и скуки. Да ещё и мама!
- Ах, какой мальчик! Вот бы тебе такой достался(?).
Это о чём она? Я решительно не понимала. А вот то, что он нас с Вовкой достал по полной - это да.
Я скрутила лист потуже, пожевала кусочек бумаги, оторванный от другого листа, забила в трубочку и, прицелившись, изо всей силы дунула в это импровизированное орудие.
Туго скрученный комочек бумаги со свистом пролетел через класс и попал прямо в глаз Вите Садовскому.
Удар, видимо, был не слабый, потому что он уронил баян и, закрыв глаз ладонями, заорал, как умалишённый:
- Глаз! глаз!
Все загалдели и, обрадовавшись, что можно не заниматься, сгрудились вокруг него, а Фёдор Иванович прямиком направился ко мне за стеллажи. У него было такое выражение лица, что я вынуждена была сразу отпереться.
- Это не я!
Он надвигался, просто давил своей массой, поэтому я дрогнула и уточнила:
- Я не хотела... в Витю...
Когда он зачем-то высоко занес руку, пришлось признаться:
- Выстрел был предназначен совершенно для другого...
Видимо до него дошло, потому что он поднятой рукой пригладил остатки волос на своей лысине и рысцой вернулся обратно. Растолкал мальчишек, отодрал Витины руки и, осмотрев глаз, посуровел.
- Иди-ка сюда, снайперша задрипанная.
Было неприятно, что он, по маминой характеристике, весьма интеллигентный человек, прибегает к таким эпитетам, но чувствуя некоторую справедливость его негодования, понуро вышла из-за стеллажа.
Так как почти у всех присутствующих были ко мне свои претензии и счёты, то ожидать снисхождения не приходилось. Поэтому во избежание всеобщего конфликта притворилась, что не в курсе:
- А что случилось?
- Ты ещё и спрашиваешь!? - возмутился Фёдор Иванович и голосом удава Каа из известного мультика, велел: - Подойди поближе.
Заворожённая его свистящим шёпотом, успела только сделать пару шагов, как вмешался Виталик:
- Фёдор Иванович, не ругайте Лизу. Она не причём. Это я!
Фёдор Иванович выпучил глаза и досадливо крякнул.
Меня взяла злость. И что он везде суётся! Я была просто уверена, что Виталик абсолютно не способен был скрутить, вернее сжевать, бумажку так, чтобы из неё получилась толковая пуля, а уж выдуть и подавно. Своим дурацким заступничеством он отрезал всякие пути к разнообразным сценариям и трактовкам происходящего события, которые проносились в моей голове с бешеной скоростью. Поэтому пришлось храбро подойти к Вите и заглянуть в глаз. Белок сильно покраснел, по щеке стекала слеза, но глаз, пока что, был на месте.
- Ничего, - бодро произнесла я и, с бабушкиными интонациями, пообещала, - до свадьбы заживёт.
Немного подумав, погладила его по голове, как маленького. Он досадливо стряхнул мою ладонь и сказал:
- Ну ты, зараза, дождёшься.
Тембр его голоса проник прямо в моё сердце и оно затрепетало, как заячий хвостик, или как то так, что дыхание просто перехватило.
Я немного перепугалась, потому что вспомнила бабушкино предсказание, что меня настигнет кара небесная за все прегрешения и подумала, что это она самая... Уже...
Но здесь время занятий закончилось и все, в том числе и Витя, на прощание показавший мне "фак", исчезли за дверью, оставив меня наедине с раздражённым Фёдором Ивановичем.
Я приняла самую покаянную позу, из имеющегося арсенала, и решила молчать, ЧТО БЫ он ни говорил. Но здесь, на моё счастье, в класс заглянул папа и Фёдор Иванович повёл его в коридор, где что-то долго рассказывал, разводя руками и качая головой.
Я решила добавить экспрессии, и стала вспоминать самые драматические моменты своей жизни, чтобы к их возвращению выдавить хоть одну слезинку, но ничего не получалось. Они уже приоткрыли дверь в класс, когда в памяти неожиданно всплыло ощущение Витиных волос в ладонях, и слёзы просто брызнули из глаз.
- Лиза, что с тобой!? - испугался папа.
- Я её даже не успел наказать, - оправдывался Фёдор Иванович.
Рыдания рвались из моей груди, клокотали в горле и кривили рот, который был не в силах сдержать поток бессмысленных всхлипов.
- Милая, ну не плачь, - уговаривал папа. - Испугалась? Не бойся. Хочешь, мы завтра пойдём к Витиным родителям и всё им объясним? Прощения попросим...
Я заревела ещё громче, потому что нуждалась в словах, которые бы мне могли ВСЁ объяснить и утешить, но папа произносил совершенно не те слова и неожиданно пришло понимание, что он не такой уж и умный, как это представлялось раньше. И совсем не такой сильный...
Всю дорогу домой я молчала, как партизан, и папа так расстроился, что, разогревая ужин, сжег вчерашние котлеты с макаронами. Он полотенцем разогнал дым и пожарил яичницу от которой меня уже тошнило. Но сегодня я не стала кочевряжиться, а повозила вилкой эту бесформенную слизь и молча ушла в свою комнату.
Закуталась в плед с головой и погрузилась в воспоминания о Витиных завитках. В носу опять защипало, под веками сделалось горячо и по щекам потекли солёные слёзы. Стало так тревожно, что сердце опять затрепетало и что-то заныло под ложечкой.
Со мной происходило что-то странное, чему не было НИКАКОГО объяснения. Ведь то что я стрельнула и попала в Витин глаз не тянуло даже на мало-мальское серьёзное прегрешение. В табеле о "фокусах" значились более весомые проступки, но к их наличию я относилась с поразительным легкомыслием.
Папа, по маминым словам, был "совершеннейшей тряпкой", когда дело касалось моего наказания. Я не испытывала никакого пиетета перед "громами и молниями" и притворялась совершенно удручённой только, чтобы не огорчать своей "твердолобостью" и не портить ему настроения.
И самое странное из всего, что сегодня произошло, заключалось в том, что я плакала на самом деле, а не "понарошку", чтобы изобразить раскаяние и не потерять папину любовь и обожание...
Скрипнула дверь и папа потянул за краешек пледа. Положил ладонь мне на лоб.
- Ну что с тобой сегодня? Просто не узнаю... Ты не заболела случайно?
Впервые в жизни мне были неприятны и его приход и его расспросы. Он мешал мне наслаждаться болью и слезами. Рванула плед из его рук и уткнулась в угол кровати, всем видом демонстрируя отчуждённость.
Он неловко потоптался и легонько погладил моё плечо:
- Хорошо, поспи немного. Зря я нагрузил тебя этими дополнительными занятиями, вот ты и устала. Просто нервный срыв. Всё утрясётся...
Потом тихонько притворил дверь, а я опять принялась плакать, хотя теперь было понятно, что повода нет абсолютно. Подумаешь, нервный срыв! Не ноги же, в конце-концов, переломала...
Рыдания так истощили меня, что незаметно провалилась в небытие, где пригрезилась удивительная картина -
Витя протягивает руки, чтобы взять мой портфель а я, как последняя дура, вместо того, чтобы треснуть его хорошенько этим самым портфелем, как овца, отдаю просимое, испытывая при этом постыдную радость.
Проснулась, словно от толчка. Сердце стучало как бешеное, на лбу выступила испарина и я подумала, что нервный срыв не такая уж безобидная штука.
За стеной слышались голоса. Разговаривали папа с Аглаей.
Тётушка Аглая была хирургом и моя душа заледенела от нехороших предчувствий.
- Наверное, мои дела плохи, раз папа сорвал Аглаю посреди ночи...
Я на цыпочках подкралась к двери и прислушалась.
- Глаша, - говорил папа, - я совершенно сбит с толку. Ну, подумаешь, стрельнула. Ты же её знаешь. Она ещё и не такое может отмочить.
- Всё образуется, - утешала его Аглая. - У неё с психикой всё в порядке. Не волнуйся ты так. Сейчас выспится и no problems.
- Легко сказать. Она же ПЛАЧЕТ! Это не просто так. Наверное, у неё что-то болит.
- Конечно, - захохотала толстокожая Аглая. - Ужас, ужас! Ведь ей пуля прямо в сердце попала!
- Нет, ты не поняла. Это же ОНА в мальчишку стрельнула.
- А пуля - дура - рикошетом...
Я поняла, что Аглая меня резать не будет, потому что бумажная пулька осталась валяться где-то в классе и, опять забралась в постель. Потом накрылась пледом с головой и стала мечтать, чтобы Витя в самом деле решил носить мой портфель. Если это случится, то, в знак благодарности, я смогу опять прикоснуться к его волосам ладошкой...