Лик на стене

 
Все имена, личности и события в тексте вымышлены…


Чтобы увидеть что-то, нужно позволить этому быть. Это можно сделать осознанно и неосознанно. Помните, может быть, как какая-нибудь нечистая сила, вроде упырей, стучится к жертве в дверь или окно и просит впустить ее? Это важный момент. Чтобы что-то увидеть, нужно впустить. Образ, идея, даже ощущение.


То, как будет выглядеть нечто, что вы увидите, зависит не только от вас, но и от культуры, в которой вам довелось родиться, расти или в которую вы по каким-то причинам погрузились. Например, христиане в момент благоговения, могут видеть Христа, святых, ангелов. Буддисты – видят Будду, бодхисатв, Тару разных цветов и так далее.


Или, когда приходит страх, вы можете видеть девочку в белом платье и со спутанными волосами, жуткую собаку, а еще – потерянного родственника. Вы просто позволяете этому быть и проявляться, а голова включает это в ваше поле зрения. На секунду, час или навсегда. Могут ли увидеть это другие? Нет, ведь чудес не бывает. Впрочем, если люди живут узкой группой и одной культурой, они могут наблюдать нечто схожее. Ведь у них есть традиция видеть нечто таким или другим. А традиция формируется сотнями и тысячами лет. Или, в ином случае, один человек может подготовить группу, настроенную на него, к видению совершенно определенных вещей.


Из статьи О. Д. Верова в газете «Городской смотрящий».


_________________________


Тогда в кафе мы с Лин взяли по кружке темного пива и устало перебрасывались словами. Я довольно долго прождал ее, больше получаса. Очень перенервничал из-за состояния Миха и всей этой истории… Что я должен помнить? Что он имел в виду тогда, в палате? Волновался я и за Лин, ведь в городе только недавно было крайне неспокойно, все эти поджоги прямо в центре… История с отцом Мокса, опять же…


Она явилась, когда я уже начал дремать за стойкой. Молчаливая, как никогда холодная и отстраненная. Разговор не шел. Мне не удавалось ее развеселить, да и сам я был довольно усталый, пришлось работать почти сутки на складе. Спустя две трети пива и еще минут десять, мне вдруг стало не по себе, чем-то совсем чужим повеяло от Лин. И тут она странно замерла и выпрямилась, посмотрела куда-то пристально и стала монотонно говорить:


«Пустота. Вот ты сейчас сказал это слово, сказал, что кружки почти пустые. Пу-сто-та… А ты понимаешь, что это значит? Вообще кто-нибудь когда-нибудь думал об этом слове, о том, что за ним стоит? Серьезно, ты думал? Пустота. Звону внутри колокола… Конец после конца. То, что не началось. Я чувствую ее. Внутри. И ее все больше. В детстве, когда я была совсем маленькой, что-то беспокоило меня. Знаешь, как бусинка где-то внутри, но это не физическое ощущение, нет. Это беспокойство, прячущееся в тебе. Как колокольчик. Он был маленький, и я была меленькой. Тихий звон. Я не знала, что это, и жила, как все живут, соединяясь с тем, что я есть и что вокруг меня. Потом это отошло на второй план, жизнь стала большой, начала отвлекать меня от маленькой бусинки, стала приучать жить не замечая. Иногда я ощущала, что чего-то внутри меня становится больше. Иногда я плакала и боялась этого. Чего? Почему? Когда-то я думала это возраст. Что такого? Девочки плачут, подростки мучаются болезнью роста и пытаются бодаться с миром, горят сексуальностью и иллюзиями, не могут уснуть в ночи. Но годы шли, и колокольчик не утихал.


Я поняла, что это было, только недавно. Я, наконец, заглянула в себя и поняла, что это за бусинка из детства. Это растущая дыра внутри меня. Как ты там рассказывал? Черная дыра – это взорвавшаяся звезда, которая втягивает сама себя и пространство вокруг? Так вот, я тоже такая звезда, все мы звезды. Пустота, вот что внутри. А пустота – это ничто. Это ничто, которое невозможно вообразить и невозможно заполнить. Обычно мы мыслим пустоту только в рамках пространства. Вот перед тобой пустая кружка. Но настоящая пустота… Там ничего нет и ничто ее не может увидеть. Там нечего видеть, там некому быть. Это не темнота, не свет…. Это, просто несуществование всего-всего… То, чего не случилось и не случится. Что закончится без следа»


Она помолчала несколько минут, взгляд Лин становился всё более затуманенным, отстраненным.


«Ты знаешь, я была там на днях. С Мишей, с Яриком и Моксом. Мы пошли на ту улицу и… И да, мы нашли ее снова. Не знаю, как. Не знаю, почему мы пошли, но то, что рассказывал Миша, это правда. Она говорила со мной, говорила в мыслях. Она всё мне объяснила, всю мою жизнь, все мои страхи. С тех пор внутри меня растет волна, поднимается цунами. Она уже почти захлестнула меня, я меленький островок в ночном океане. Я теперь маленькая бусинка, и Пустота съела меня».


Кружка соскользнула на пол и разбилась. Кружка Лин. Она ее случайно уронила? Я взглянул вниз автоматически. Это длилось одно мгновение, но мне было не так просто оторвать глаза от осколков, от вытоптанного пола нашего старого бара. Я все смотрел вниз и мне казалось, что приземление кружки еще не совсем окончено, что даже разбившись, она продолжает падать и падать, разбиваться в еще более мелкие частицы. Когда я поднял глаза… Я сидел один за барной стойкой. Лив не было здесь. Ее нигде не было.


_________________________


Город Ростов-на-Дону двадцать первого века – это город контрастов во всем, и его архитектура особенно подчеркивает это определение. На одной и той же улице вас слева устрашают покосившиеся домики из дерева или даже самана, домики с деревянными ставнями, закрытыми навсегда, как веки мертвого с монетками сверху. Или, что иногда даже страшнее – жуткие домики, в которых кто-то еще живет. Кто? А на другой стороне улицы, толкая небо, высится новое здание, этажей в десять-пятнадцать, а где и гораздо больше. Высотка, облепленная безвкусной пластиковой облицовкой. В Ростове есть, скажем, бедные районы, запущенные во всем, но даже там можно найти немало дорогих, новых домов. В центре вы встретите много модных магазинов и ресторанов, фитнес-центров и бизнес-центров, шикарно обустроенных, а прямо у их дверей - людей в обносках. И просто немало людей, которые никогда не воспользуются всеми этими шикарными услугами. Я не говорю, что в этом есть нечто ненормальное, это скорее обычная картина города, где есть место всему и всем, где какого-либо равенства нет и не будет никогда. И я не зря рассуждаю о старых домах, ведь именно в переулках таких домов наш Мих, наш друг и самый, наверное, необычный член компании, обнаружил нечто удивительное, пугающее и, забегая вперед, роковое.


Мих всегда тянулся к звездам, где бы их не предчувствовал, а в разные годы жизни их расположение менялось довольно заметно. Он увлекался эзотерикой, марксистской философией, боевыми искусствами, занимался бодибилдингом, какое-то время сидел на не слишком полезных веществах. Проехался, где мог, по миру. Вполне обычный кейс чудного духовного человека, нью-эйджера, протестующего, но Мих никогда не был обычным или банальным, даже если занимался тем же, чем сто человек вокруг него. Он всегда был глубже, был умен и готов к переосмыслению, анализу. Почему же я говорю о нем в прошедшем времени? Он ведь жив. Да?


Я долго не мог понять, каким именно образом Мих получает удовольствие от общения. Он любил рассказывать всякое, любил и слушать, когда собеседники сами имели что-то интересное рассказать. В то же время, это интересное не всегда и далеко не всем казалось таковым. Он мог завести беседу, например, о каком-нибудь незначительном события в нашей жизни и просил высказаться нас, а потом слушал ответы очень внимательно. Только недавно я понял, что он был тем редким любителем формулировать мысли, побуждать других к этому и смотреть, что получается. Ведь размышляем мы не так часто, а с возрастом все меньше. Вокруг бегают люди и общаются друг с другом на автомате, живут во многом автоматически. Это объяснимо – в жизни очень много чего нужно повторять каждый день, из года в год. Не все эти действия приносят удовольствие. Иногда приходится закусить удила и идти в своем направлении. Мало кого, в конце концов, вообще интересует, чего ты там и как думаешь. Друзья желают тебе того, чего желают себе, враги – чего себе не желают. А как рождаются твои мысли, как они движутся и расцветают, зачастую, тебе и самому… тебе и самому не до этого. И вот Мих, хоть нам и было всего по тридцать с лишним и мы еще были как бы молодыми, хотел, чтобы мы хоть иногда размышляли, «оживляли голову», «старикам это полезно».


Еще Мих любил бродить один. Иногда где-то вне Ростова, а иногда по его дебрям. Удивительно, что он ни разу не влипал в истории, зная наш город в его негостеприимных тонах. Мир его как бы не трогал, не угрожал ему. Ходи, смотри, что тут у меня и где. Мих ходил и не вредил ничему, не создавал проблем. Мы, его друзья, в том числе и Лин, были личностями более домашними и приземленными. Духовные люди с возрастом начинали только больше раздражать нас, по мере того как мы теряли иллюзии и вступали во «взрослую жизнь», но Мих, хоть и походил на них, вызывал в нас только любовь и искренний интерес. Иногда он рассказывал о чем-нибудь невероятном, и, если в двадцать пять лет я слушал его и верил каждому слову, то чуть дальше стал относиться к его рассказам как к способу нас развеселить, предоставить нашим усталым от рутины мозгам немного простора. Я помню день, когда Мих и мы – Лин, я (Марк), Ярик и Мокс собрались в нашем старом баре на Суворова и начали болтать о разном. Бар был старый, но он менял свои обличия, названия, своих владельцев за прошедшие годы раз пять. Пол почему-то никто из новых господ так и не перестилал.


– Что, Мих, я слышал ты хочешь снять передачку про наш унылый город? – сказал Ярик. Плотный парень 29 лет, постепенно развивающийся предприниматель, открывший в Ростове уже два фитнес-центра. Никогда не понимал, почему именно фитнес, ведь сам он всегда был далек от спорта. И он никогда внятно не объяснял, как пришел к своему бизнесу. Однако, он был доволен ходом дел и заметно поправлялся с каждым месяцем. С ним мы познакомились в универе и очень сдружились, благодаря взаимной любви к тяжелой музыке. Пытались играть вместе и очень любили вечерком обсуждать с другими музыкантами наше звездное будущее. Сейчас я думаю, что многие группу за тем и собирают, чтобы вместе обсуждать планы, говорить, что «у нас-то уж все серьезно». А потом расходятся по семьям, работам, делать детей, жить реальной жизнью. На Маше он женился в двадцать три и многие наши мечты быстро зашились. Маша, как это бывает в случае жен друзей, не любила нашу компанию – мы норовили пробудить в Ярике вкус к приключениям, даже если это приключение – прийти домой после 00:00, а не до. И тогда приключение получалось само, но другое, с огнедышащей Машей в главной роли.


– Я думал об этом. Хотел про Ростов снять чего-нибудь такое. Про наш старый фонд, про то, как у нас всем пофиг, там, наверху, что с ним будет. Думал, как бы начать это, чего говорить. И пошел, значит, гулять по центру и там, в район Чехова и Станславского, туда к реке. Думал может на Парамоны завернуть. В общем, там есть старые домишки, и срань там полнейшая стоит, но что-то меня потянуло между ними походить. Вы же знаете, меня духи берегут. Или Кришна, я не определился с религиозными взглядами на сегодня… Ладно, сегодня у меня шаманизм, поэтому духи. Ну вот, я хожу там, прикуриваю очередную сигаретку от предыдущей. Прислоняюсь к стенке, а там как бы домишки друг на друга смотрят, крыши свисают, всякие перекладины, ты как в зальчике. Ну и чувствую вдруг, что-то меняется. Объяснить трудно, это когда внезапно клюешь носом в офисе. Образы идут, звуки разные. Было такое, а? Я смотрю на стену здания… А там рисунок. Даже не так… Я бы не назвал это иконой, но что-то в этом рисунке такое было, именно иконическое. Лицо женщины. Ты бы ее Мокс назвал эльфийкой, наверное. Нарисованная синими и голубыми красками, глаза зеленые. Но глаза эти, ребята… Блин, они были живыми. И что-то сказало внутри меня, что нужно валить. Валить, так как я попал не в то место, сел не на тот аэродром. Я потихоньку отвел взгляд от этой стены и в темпе свалил. И по спине, я отвечаю вам, у меня бегал такой холодок, что я аж трясся. Боялся оборачиваться! Никогда ничего подобного не чувствовал…


Мокс – художник во втором поколении, мой друг с детства. Всю жизнь ищет место в этой самой жизни. Пока он не стал сколько-нибудь знаменитым или преуспевающим рисовальщиком. То обломится что-то, то полный голяк и приходится бегать по друзьям, занимать и перезанимать. Когда получается, помогаю ему. Как в случае, наверное, многих художников и вообще творческих людей, предприниматель в нем умер не родившись.


– Мих, гонишь! Я хочу посмотреть, прямо сейчас идем! – Мокс был уже немного веселый и по нему было видно, что веселье с переменным успехом длится не первый вечер.


Лин – единственная девочка в нашей компании. В нашем самом тесном кругу, разумеется. Моя девушка. И она хотела домой, так как была сильно уставшей после совещания своих директоров, которых я от души ненавижу, хоть ни разу не видел. Лин также обрубила Мокса фразой: «Ребят, вам нечего делать сейчас что ли?».


Моксу было нечего делать. Мих тоже был свободной птицей, хотя он явно не ожидал, что кто-то предложит пойти почти к самому Дону, чтобы посмотреть на какой-то там рисунок.


Мих: Ну, Мокс же просто шутит, чего нам туда ходить?


Но Мокса, кажется, понесло, а реакция унылых друзей придала его веселью нужный градус:


Мокс: Ребята, да тут идти минут двадцать до Станиславского! Чего тут сидеть? Давайте, там воздух отличный сейчас, закат будет. М?


Мих: Слушай, Мокс, погулять я не против, но туда я сейчас не хочу. Ты не понял, видимо, о чем я говорил. Какая-то там фигня. Я не от восторга оттуда свалил. У нее глаза были живые! Не хочешь, не верь, но это было самое страшное, что я видел в жизни. А я, на минуточку, мир посмотрел побольше вашего, домоседского.


Я заметил, что Мих ничуть не шутил, он был явно обеспокоен идеей Мокса.


Мокс: Ну, кто-то значит рисует отлично, ест мой хлеб. Я хочу видеть это. И когда, если не сейчас? Мы же не раньше, чем через неделю сможем собраться нормально, и то не факт.


Лин сказала мне усталыми глазами все, что думала, и отлучилась в уборную. Она явно хотела, чтобы я проводил ее домой, как только она вернется.


Я: Я так скажу, мы с Лин идем ее провожать домой, и я потом уже до вас не добегу. Соберетесь туда – напишите потом. А лучше фотку пришлите.


Честно говоря, мне было все равно, что там за стена. Я хотел домой, душ, секс и спать. Но Лин явно не собиралась меня оставлять этой ночью, поэтому, моя программа грустно сокращалась до душ и спать. Еще и до своей квартиры пилить.


Ярик: Слушай, давайте без этих приколов. Мих пусть сам занимается всем, и Мокс пусть с ним сбегает. Давайте посидим просто полчасика вот так и всё.


Сцена с прощанием друзей, вялых рукопожатия как попало, всем бы поцеловать Лин в щёчку. «Пошел ты», «пошел ты сам», «увидимся!», «Лин, бросай этого мудака!»


***


Лето, почти девять вечера и еще не так темно. Ростов гудит, не успокаивается. Вообще, это впервые пришло мне в голову, здесь никогда не бывает тихо. Глупо, да? Это же город. Но иногда мы ведь говорим о тишине. А когда она реально случается? Я хотел поговорить об этом с Лин, но она явно не в том философском настроении и предпочла бы пройтись молча. В городе, я сейчас о центре, может быть тихо, но, чтобы тишина – вряд ли. Даже когда нет явного шума, всегда сохраняется пульсация. Помолчите в ночи, послушайте, что остается за случайными клаксонами машин, за криками припозднившейся тусовки. Тихо? Пусто? Нет, город мотает своей гигантской лопастью круглосуточно. Она состоит из механизмов, рек электричества и нашего копошения в бетонных гнездах. Это и есть город, изгнавший тишину навсегда. Город, заполняющий собой пустынную и молчаливую степь, боящийся хотя бы на секунду остановиться.


И вот, Лин уже тащит ключи из своего маленького дамского рюкзака, устало поглядывает на меня. Решает, оставить меня на ночь или прогнать прочь. «Слушая, я сегодня что-то просто без сил, давай…»


Я: Без проблем, Алин, я пойду к себе.


Лин: Прости, я тебя от ребят оторвала, но одной до дома не хотелось идти.


Я: Все ок, долой объяснения. Я прогуляюсь, подышу воздухом.


Лин: Вызови такси, чего шататься? М?


Расставание. Отработанные пара чмоков в губы, и любовники образуют две отдельные сущности. Одна теперь подносит магнит к замку подъездной двери, а другая прокладывает путь через шумно задремывающий Ростов.


***


Кто бы мог подумать, что Мих через неделю изменится буквально до неузнаваемости. Всю жизнь я знал его позитивным парнем, спокойным, слегка отстраненным от всего. Молодой БГ, где-то так. Но с ним что-то творилось. И причину этого мне предстояло понять или по крайней мере нащупать, сильно позже, когда, было уже в сущности поздно.


_________________________


Мих и Мокс сговорились (после той памятной посиделки) на другой день отправиться посмотреть на лицо женщины в захолустьях. Они шли по улице Станиславского, очень показательной улице для Ростова-на-Дону. Старинные здания, новые здания. Обшарпанные и начищенные. Низенькие и повыше. Никакого однообразия. Местами обстановка рассказывает вам о чем-то еще советском, а местами даже и дореволюционном. Прохожие – самые разные, от модных молодых и опрятных взрослых, до растрепанных мужчин и женщин самого печального вида. Мих и Мокс бродили здесь сколько себя помнят, они оба выросли в центре. Они знали эти улицу, может еще и поэтому Мокс захотел пойти и увидеть что-то новое в таком знакомом. И он, наверное, хотел повспоминать с Мишей разные годы. «А помнишь, как мы», «О, а тут же был магазин раньше» и так далее. Иногда как-то грустно, что мы взрослеем и уже не позволяем себе гулять каждый день, мы не готовы общаться сутками, засыпать и просыпаться с мыслью – что же мы будем вместе делать сегодня, куда отправимся. Еще более грустно, когда твои друзья определяются в жизни, а ты до сих пор болтаешься, и тебе так не хватает их участия и присутствия. Но они уже не выйдут с тобой поиграть, у них другие игры. Так, иногда, на пару бокальчиков.


Вот Мих и Мокс (последний на самом деле Максим), спускаются по Чехова, дорого наклоняется и приглашает их пожаловать к Дону, они видят по обе стороны старенькие домики. И вот, чуть дальше, тот проходик во дворы, которые неуловимым образом сообщаются и образуют микро-лабиринт. Романтики здесь крайне мало, и вы бы вряд ли повели сюда девушку или парня целоваться. Вонь, мусор, разруха. Но два М двигаются, Мих прикидывает, как тогда добрался до дома с искомой стеной. Несколько раз они кружат по проходам, боясь гнева каких-нибудь старых людей, живущих в этих шатких крепостях. Спустя минут двадцать Мокс уже не выдерживает и, видя, что его друг в некотором недоумении, спрашивает, что вообще происходит. Действительно, сообщающиеся дворики только вначале кажутся бесконечной кирпичной кишкой. На самом деле обойти их можно минут за пять, зная повороты. Но Миху нечего сказать… Вроде бы эта стена… Или та? Или эта? Он проводит по растресканной глади рукой и молчит...


Мокс: Прикиньте, этот дурак сказал, что не может найти стену. Я говорю – может стерли просто или замазали? А он говорит, что нет, не может быть. Говорит, что просто не находит той стены. Но вы не видели, там, блин, три сосны и никакого леса. Там невозможно заблудиться или не найти какой-либо из стен. Миша нас разводил просто!


Мокс написал всё это, включая краткий отчет о проделанном пути, в чате. Мих, почти полностью пренебрегая социальными сетями, там не значился. Царская кровь. В чате тема не получила развития, потому что всем было пофиг на эту стену, а я и не сразу вспомнил, о чем была речь.


Внимательность. В мире постоянно что-то происходит, в мире друзей и любимых тоже, но ты не всегда улавливаешь сигнал. А потом выясняется, что близкие сердца уже давно ничем друг на друга не похожи. Я не услышал тебя, ты не услышала меня. А услышать нужно было вот что.


Мы снова собрались следующей пятницей, Мих пришел в барчик последним, мрачным и уставшим. Мы с Яриком стали обсуждать новую модель ноута, поступившего в продажу на днях, интересовались новинками техники, хоть я и не мог себе позволить почти ничего из списка наших интересов. Мокс же начал резко подшучивать над Михом.


Мокс: Как там нарисованные женщины поживают, Мих?


Мих глянул на него подчеркнуто недобро и ответил так:


Макс… Есть для тебя информация… Иди ты в жопу!


Мокс был удивлен, да и все мы, сильно серьезным тоном Миха. Послать друга, разумеется, можно, шутя, но тут настрой был иным.


Мокс: Да что ты напрягся? Я тебя прощаю. Всякое бывает, проехали.


Мих: Слушай, какие проблемы? Я разобрался. Мы с тобой просто… Не так туда пришли.


Мокс: Что? Не так?


Мих: Я туда еще ходил, после.


Тут им пришлось обновить для нас всю информацию, так как мы уже и забыли, о чем речь. Я тогда повторно удивился серьезности Миха и неожиданной дерзости Мокса.


Мих: Ребята, это нечто исключительное и… Я туда ходил еще два раза. Два. Просто, когда мы с Моксом ничего не нашли… Ну, я прифигел. Я уверен, что там никто ничего стирать не мог. Да вы видели, что там вообще? Там на домах грязь с 19го века сохнет… Кто туда пришел лицо рисовать я мог представить, но кто его будет стирать под ноль? Да никому это нахер не нужно. Там люди живут еще и не в таком говне, чтобы за стенами ухаживать. Но когда мы пришли с Моксом, я потом все проматывал в голове, что было тогда. Я умею, помните? Вспоминаешь день с конца в начало. Я увидел что-то, когда проматывал события. Или почувствовал. Как тут скажешь. Лицо там явно было…


Он устало вздохнул, видимо, поймав себя на мысли, что мы его вообще не поняли.


Мокс: Мих, я художник. Я поэт и просто гений, вы меня знаете. Я люблю твои философские выкладки и прочее, люблю твою эзотерику, мать ее. Но тут я что-то не понимаю. Ты сейчас нам новую сказку рассказываешь? Расширяешь наше сознание? Прививка сказкой?


Мих: Мокс, давай я еще поговорю, может тогда вы начнете улавливать. На следующий день я пошел туда один. Было около трех дня. Да, ночью, кстати, мне что-то странное снилось. Я на лестничной клетке стою и думаю, как бы: идти верх или вниз. А рядом дед какой-то и говорит мне: «Только вниз не ходи, малый, только не спускайся вниз». Ну, я тогда начинаю подниматься вверх, но тут же понимаю, что лестница уходит вниз. Я снова на середину и снова вверх, а получается только вниз. И тут я попадаю в темную комнату. И там стоят люди, все спиной ко мне или боком. Лиц не видно. Одеты как-то блекло, все выпачканные. Я подхожу ближе, и они… Разом оборачиваются и начинают на меня таращиться! Довольно молодые все, младше нас оказываются. Буквально глаза у них вылезают на меня. И просыпаюсь с мерзким ощущением. Поднимаюсь на кровати, закуриваю, а тут в ухо голос: «Что же ты вниз-то пошел?». Усраться было бы простительно… Я оглядываюсь по сторонам – в комнате, понятно, никого. И все это у меня почему-то связалось с лицом на стене, я захотел пойти посмотреть.


***


В этот момент мне позвонили, и пришлось нехотя оторваться от рассказа, выйти в уборную. Звонок был от начальника смены. «Марк, вы уже не на работе, верно? Нет, все нормально, просто я хотел уточнить по поводу отгрузки четвертой, которую вы разгружали. Там с накладной явная проблема. Вы могли бы завтра заехать утром на склад и отчитаться?». Я, конечно, мог. Такая фигня бесит. Кто-то напутал что-то, а я тебе виноват и в свой выходной нужно ехать, выяснять, доказывать. Не захотелось сразу возвращаться к друзьям, нужно было чуть остыть. Я открыл кран, плеснул себе воды в лицо. Остыть. Какая же вонючая вода, вода со вкусом хлорки и рыбы. Такая вода течет из всех городских кранов, и некоторые ее даже пьют. Нафиг. Завтра приеду туда и со всеми поругаюсь, а потом… Потом возьму и уволюсь. Стану свободным как Мокс. Когда-то ставил же себе цель стать публицистом. Зажить с Лин под одной крышей. И она тоже хотела. А почему-то мы с ней крутимся в разных колесах, пропускаем всю жизнь, успеваем только оглядываться на то, что осталось позади…


Я вернулся и понял, что основная часть рассказа Миши завершена. Он сидел молча и курил, смотрел в никуда. Ярик собирался, оказывается, идти на футбол. Мокс обсуждал с Лин что-то про сериалы.


_________________________


Мы с Лин лежали в кровати и переводили дух. Давно не было так, давно не было вообще. Страсть и интерес как-то уходят со временем и даже не уходят, а прячутся. Их нужно находить. Раньше они сами нас находили и не отпускали, думать не давали о чем-то еще, только бы найти, где друг другом насладиться. А теперь этих купидонов нужно высматривать, искать в линиях ее кожи, целовать ее дольше и медленнее. Тогда оно возвращается, тогда снова хочешь всем естеством.


Лин: Ты пропустил интересное. Мих сказал, что нашел таки то лицо. Бредовая история, скажи? Но, глядя на него, я так не думала. Забавно, но мне вот, пока ты мылся, попалась статья о всяких образах нерукотворных. Рассказывают о лицах, проявляющихся на стенах или на полу. Люди пугаются, пытаются их стереть. А потом разбивают стену, а за ней скелет чей-нибудь. Жутко. Мне слабо верится, но вдруг Миха наткнулся на что-то такое?


Я: Да загоняет он что-то по совей теме. И что он, рад, что нашел?


Лин: Ты же видел его, заяц. Он не был рад. Я его таким, наверное, никогда не видела. Ему больно или горько от чего-то.


Я: Серьезно? Думаешь это связано? Может он просто приболел.


Лин: Он много странного успел проговорить. Что лицо это что-то делает с его памятью. Это лицо его испугало еще сильнее, так как снова показалось ему живым...


Я: Ясно, потом поговорю с ним. А знаешь, я завтра рано от тебя уйду. Да. Там с накладными какая-то жесть на работе. Знаешь, пошлю их завтра всех на и заживу новой жизнью. Заживем, а?


Лин: На мою зп зажить могут только некоторые мои части тела. Я им по очереди позволяю зажить, а другие на время усыпляю. А на двух детей, как мы, ее точно не хватит никак.


Я: Так я найду что-то другое. Буду писать статьи в журналы или даже в газету устроюсь, коммерческие какие-нибудь тексты. Как Олег Дмитриевич.


Лин: Слушай, у тебя же там все хорошо на складе, платят тебе ровно по числам и парят раз в месяц не больше. Я бы подумала на твоем месте, заяц.


Куда деваются эти романтичные девушки, которым ты пишешь стихи, которые говорят с тобой о самом главном, вечном и прекрасном ночи напролет? Как в них рождаются практичные и приземленные женщины, понимающие устройство мира на самом деле? Шучу, конечно, Лин и к тридцати годам сохранила романтичность, с ней всегда интересно и она уж точно не та женщина, которая ищет в жизни максимальных выгод. Но почему-то со временем мы с ней все чаще стали говорить про работу и все чаще как бы на двоих приходим к мысли, что все идет правильно, а менять что-то, значит подвергать себя неведомому риску. И когда один из нас собирается выпрыгнуть из этой ямки, другой рекомендует ему хорошенько поразмыслить. Начинаешь думать, встаешь рано утром в свой выходной, приезжаешь на склад, разгребаешь всё дерьмо и молча уходишь в летний день, понимая, что в понедельник снова будешь здесь.


_________________________


Помнится, нам было лет по двадцать с чем-то, мы с Михом шатались по вечернему Западному, стараясь не попасть в неприятности. На Западном того времени это было проще, чем где-либо, особенно когда ты почти еще подросток, выглядишь эпатажно и при этом не выглядишь внушительно. Скопления «хулиганов» нашего возраста и постарше то и дело попадались нам на пути, но никаких столкновений пока не наметилось. Мы хотели купить дешевого пива и наконец заземлиться в каком-нибудь унылом дворике. И вот, на жалкие мятые бумажки, сэкономленные нами ранее, покупаем 1.5 литра дряни, к которой я сейчас бы даже не прикоснулся. Садимся неподалеку. Покосившаяся беседка из дерева, через пару лет ее здесь уже не будет. Мих рассказывает мне о Карлосе Кастанеде и его удивительных путешествиях в осознанных снах, я потягиваю сигарету и смотрю куда-то в глубь двора. Из этой расфокусированной пустоты, из не предвещающего ничего вечера выплывает девушка. У нее черные волосы как у Лин, смазливая фигура как у нее. Одета она в черное пальто, глаза густо подведены черным и еще они грустные. Грустные и такие живые. Вот… Эти глаза смотрят на меня. Никогда до тех пор я не ощущал чего-то такого. Как в кино. Не хватает музыки, вентиляторов и ослепительных прожекторов, чтобы все выглядело кинематографично и передавало мои эмоции. Но в жизни этого не нужно, все и так ощущается. Я встал с лавочки и пошел за ней, пихнув в руки Миха наполовину опустевшую полторашку.


Я: Эй. Привет! Меня зовут Марк… А там… А там Мих.


Лин: Привет, Марк.


Глаза. Какие же у нее живые глаза. До сих пор помню тот взгляд в мельчайших деталях. Она запросто примостилась на нашу лавочку, приняла наш флакон отравы и сделала внушающий почтение глоток. Поморщилась. «Ну и дрянь!». И мы вместе рассмеялись.


Мы с Лин не стали в тот же день встречаться, до того момента был еще целый год. Но мы почти сразу стали близки внутренне. Мы стали друзьями, в той грустной беседке, распивая на троих такую дрянь, которая в результате и сближает людей, потому что дело вовсе не во вкусе и вообще не в напитке. Эти дети готовы были вместе сидеть здесь и разделять мир друг с другом. Готовы были расхлебать эту странную юность с ее полной неопределенностью и легкомыслием.

_________________________


Мих написал Лин письмо на мыло:


Говорят, что дети видят духов и вообще много чего видят. А потом взрослые им говорят, что этого нет. И всё, видение выключается. Но можно ли выключить что-то в человеке вообще? Или у нас просто слайды меняются местами? То, чего вроде нет, уходит на задний план, а то, чему можно быть – на первый. Что если так? Об этом же мы говорим, когда говорим про подсознание? Все, что запрещено, то, что отрицается, то, чего не хочешь – кажется, что оно уходит, а оно просто западает за грани и там ходит в темноте. И если человек повзрослее вдруг нырнет в эту зацветшую от времени и несвободы темную воду… Чего он там только не встретит, а? Я нырял в такое много, много раз. Я знаю, на что способно сознание и в то же время я понимаю, что всех его граней никому не открыть. Это больше нас, это загадка загадок. Но я теперь думаю еще, что есть триггеры, которые запускают некоторые процессы внутри. Раньше мы говорили о таком с Моксом, но он не углублялся в тему, потому как он другой. А я вот скажу, что искусство – оно помогает погрузиться во всё. Образы, символы, оно все это смешивает и приводит тебя в определенное состояние. Картины, они как двери. И если у тебя все готово в голове, то ты можешь открыть эту дверь. Пойти куда-то очень далеко. Или выпустить что-то в этот мир. Но вот проблема. Я наткнулся на дверь, которая нарушает поэтичность всех этих построений. Дверь, которая не закрывается и тоннель за ней слишком реален и слишком страшен. Ты не хочешь туда, но выбора нет. Или выбор сделал ты, который живет в подсознании? Я не знаю, кому еще сказать об этом, Алина. Мы с тобой часто говорили о таких вещах. Ты понимаешь, что есть всякое, помимо обычного и обыденного. Ты не лезешь туда, тебе не нужно. Женщины вообще одной ногой все время там, ведьмы же. Это мы, парни, дураки мы, не в теме. Я уже давно не стучал, но вот – мне открыли. Я бродил по тем улицам, почувствовал нечто странное, и оно теперь меня не отпускает. Странное увидело меня и теперь терзает. Я хочу снова отправиться туда, но с человеком, который не даст мне сойти с ума. Мне нужна твоя помощь.


Твой дружище Мих.


_________________________


Я не знал об этом письме. Лин запросто сагитировала нас всех отправиться в это место. Чтобы вместе постараться наступить на этот странный участок мира, который решил съехать с катушек и утащить нашего друга. Она обставила все как глупое приключение, и мы согласились. Мы отправились к тем домишкам, чтобы найти стену с лицом. Мих, кажется, был смущен, но в то же время, ему наверняка было приятно.


Мих: Мы как банда шаманов идем вызволять меня из лап злого духа.


Это было похоже на игру. В наши годы такого мало, почему бы и нет.


Через длинный арочный вход, утопший в земле почти на добрую четверть, мы проникли в затхлый дворик. Дальний его угол резко заворачивал и, пройдя тесный поворот мы попадали в еще один дворик, там стояли еще несколько домов дореволюционного вида. Дальше еще пара, и между ними было уже пошире. Выходило так, что мы блуждали по покосившемуся лабиринту, чей антураж навевал тоску и уныние даже ярким летним днем. Побитые окна, залепленные скотчем, старый матрас, торчащий из одного такого окна. Неясные признаки жизни людей. Встретиться с кем-то из них не хотелось, и при этом казалось, что к нам вот-вот выйдет какой-нибудь абориген и закричит: «Вы что тут делаете, сволочи? Валите отсюда, сейчас вызову милицию!». Действительно, группа из наших здоровых лбов – это самое странное, что можно увидеть здесь. Вполне ухоженные, относительно опрятные и не напоминающие наркоманов. Идеальные претенденты для эпитетов «наркоманы», «сволочи», «ищут закладки».


- Ввот… Мих указал на стену и, я, а также все остальные, увидели блеклое очертание. На стене чуть выше уровня наших глаз было изображено лицо. Скорее женское, чем мужское. Тонкий прямой нос, тонкие же губы. Худое лицо, нарисованное синей поблекшей краской. На этой облетевшей стене, в этом месте оно смотрелось крайне, крайне неуместно, почти как летящий по библиотеке теннисный мячик. С другой стороны, у меня уже был ответ на вопрос, откуда оно здесь. Неизвестный художник пробрался сюда и исполнил свою волю. Только и всего. По всему городу можно увидеть граффити, надписи, даже акварельные рисунки. На зданиях, заборах, в переулках и подъездах. Больше ничего подобного в этом дворе не было, но это никак не противоречило моей мысли.


Мы переглядывались, Лин подошла к стене и провела рукой по рисунку.


Лин: Не похоже, что рисунок такой уж старый...


Ярик: Так, ну что… мы посмотрели, убедились. Вижу лицо бабы. Страшная как моё студенчество. Ну что, пора валить?


Мы старались общаться в пол голоса. На глаза мне попался Мих, и меня его вид озадачил. Он повернулся к нам и хотел что-то сказать. Мы даже как-то замерли. И тут послышался чей-то голос, что произвело сильный эффект. Голос, казалось, шуршал прямо из той самой стены.


«Что вы тут делаете, шпана?» – усталый голос весьма пожилой женщины. Понадобилось секунд десять, чтобы я и все остальные поняли, что звучал он из окна сверху. Оттуда на нас смотрела ветхая старушка. На голове косынка, одета в жилетку синего цвета и рубашку. Вид этой женщины абсолютно гармонировал с общим упадком всего этого пространства.


Ярик: А, мы тут, это, мы заблудились…


Лин: Мы изучаем старинную архитектуру Ростова, извините, что побеспокоили, мы сейчас уйдем.


Лин вежливо улыбнулась. Бабушка взглянула на нее, и, вроде бы, чуть ослабила градус подозрений.


«Вот этот вот уже который раз приходит», – сказала она, указав на Миха.


Мих бессмысленно смотрел на нее и молчал.


Лин: Мы вас не побеспокоим больше, просто мы любознательные, но совсем не опасные поверьте. Уже уходим. А, вот еще… Скажите, а откуда вот этот рисунок, вы не знаете?


Бабушка не стала даже смотреть вниз из окна, чтобы увидеть то, что показывает Лин. «Я не выхожу лет десять. Проваливайте, хватит тут шуметь. И ночью чтобы больше не приходили». Она отошла от окошка и задернула занавеску.


Мы помялись и пошли пробираться на выход. Воздух за пределами этого старинного комплекса был просто чудесен. Мы дышали полной грудью, смешивая чистый кислород с табаком.


Ярик: Ты че, туда и ночью ходишь, Мих? Бабок совсем решил с ума свести?


Мих отмахнулся и не стал отвечать.


Мокс: Реально, ты туда ночью ходил?


Мих: Нет, ночью я там никогда не был и ну его нафиг ночью ходить туда…


Мих ответил с такой уверенность., что не поверить ему было трудно. Ночью туда мог прийти кто угодно еще. Может быть, настоящие наркоманы, бездомные и кто угодно. Но вот вид Миха и, внезапно, Мокса, меня насторожили. Оба казались взвинченными.


Мокс не унимался: Миша, ты дебил. Ты нас реально разводишь, да?


Мих: Мокс, ты о чем? Ты думаешь я это сам нарисовал?


Мокс: В точку, дружище. Или попросил кого, а? И нарисовано, я тебе скажу, неплохо!


Мих: Я ничего не рисовал… Ты вообще видел когда-нибудь, чтобы я что-то рисовал??


Ситуация стремительно накалялась. Оба мгновенно дошли до предела, и мы с Яриком нервно переглядывались. С минуты на минуту придется их разнимать. Мокс всегда был вспыльчив, Миша тоже не стал бы давать себя в обиду.


Мокс все же опередил нас, подскочил к Миху и вмазал ему прямо по носу.


Мокс: Врешь, всё ты врешь!


В его голосе звучала странная обида и что-то еще, я не мог тогда понять, анализировать не было времени.


Я: Что ты делаешь, Мокс? Совсем что ли?


Мокс отмахнулся от нас и пошел в другом направлении. С Михом все было в порядке, просто кровь выступила из левой ноздри. Но эмоционально он был полностью выжат. Мы походили еще минут тридцать по центру и постепенно разбрелись. Лин нужно было к родителям, Ярик отправился домой к жене, а я вызвался пройтись еще с Михом. Почему-то говорили мы, о чем угодно, но только не о случившемся. И только садясь на автобус Мих посмотрел мне в глаза и сказал так:


Мих: Знаешь, думай обо мне что хочешь, Марк, но я так тебе скажу. Я не рисовал это лицо.


Я: Мих, я тебе верю. Проехали, забыли. Мокс бывает идиотом. У него в последнее время жизнь не сахар. Ну и ты про отца его знаешь… Это еще свежая рана. Я вас помирю. Лицо я видел, оно там есть. Впечатление производит. Ты же был с нами и все было нормально.


Мих: Марк, Мокса я не виню, готов хоть завтра с ним в разведку. Но… Но, блин, знаешь от чего у меня до сих пор коленки дрожат, а?


С удивлением я ощутил легкий холодок, пробежавший по моей спине. Мой друг смотрел на меня как-то страшно, сейчас он собирался сказать что-то важное.


Мих: Ты же видел лицо? Скажи, какое оно было?


Я: Ну, лицо синее, напомнило мне что-то буддийское может. Веки прикрытые... Типа она спит или в медитации…


Мих: Марк… Когда я приходил до этого… У нее были открытые глаза.


У него буквально задрожала нижняя челюсть, будто он хотел заплакать. Он забрался в автобус, посмотрел на меня уже из окна, и колеса тяжелого автобуса повезли его прочь.


_________________________


Странно, но никому, кроме Ярика, не пришло в голову сфотографировать лик…


Однажды Ярик, будучи двадцатидвухлетним парнем в клевой косухе, казаках и футболке Slipknot гулял по Ростову нашему на Дону в районе ЦГБ и забрел на стадион Динамо. Историческое место. В 90х и позже здесь торговали пиратскими дисками для компьютера и эзотерической литературой. Здесь собирались пообщаться немного пожилые интеллигенты, чью жизнь надвое разбила перестройка. Или наоборот, скрепила? Пообщаться, прикупить чего-нибудь, чего-нибудь продать.


Поодаль от ярмарки раскинулся стадион, а за ним, отделенное стеной, старое городское кладбище. Ярик пришел на Динамо просто так, ему было нечего делать весь день, подработок не намечалось, пары закончились. Его глаза лениво проскользили по дряхлым обложкам русской классики, по более сочному отделу ящичков с эзотерикой, рука легла на одну книгу, другую, но ничего пролистать почему-то так и не захотелось.


Что-то вдали привлекло его взгляд. На дальнем участке стадионного кольца, поблескивая металлом на солнце, крутились колеса велосипеда. Вела его девушка с длинными голыми ногами, кожа которых также немного отражали солнечные лучи. Девушка заходила на поворот и вскоре Ярик сможет разглядеть ее поближе. Она грациозно крутила педали и было очевидно, что она получает от поездки исключительное удовольствие и совсем не напрягается. Вот она все ближе. На ней короткие шорты, топ, кроссовки и кепка. Ее ноги, руки, живот – все предстает взгляду Ярик. Их глаза встречаются всего на секунду, но в глаза этой девушки стоило посмотреть. Ярик тонет в глубоких темно-зеленых омутах, он теряет ощущение времени, забывает обо всем земном. Он и глаза, и больше ничего. Они затмевают и отрицают собой всё остальное. Кажется, она чуть заметно улыбнулась ему, не замедляя своего полета. Она едет дальше и постепенно удаляется.


Ярик садится под дерево неподалеку и просто любуется наездницей, смотрит, как она проезжает один круг, потом следующий… А потом она исчезает. Куда же она делась? Ярик оглядывает весь стадион. Может быть он задремал на секунду и упустил момент, когда он свернула и укатила прочь в город? Горечь этой утраты терзает Ярик. Он видел взгляд еще много раз во сне, он искал его на стадионе в следующие дни. Но этой девушки больше не видел. Вы задали бы вопрос – что такого было в этом взгляде? Но какой бы молодой человек смог ответить на такой вопрос рационально? В этом взгляде было всё. Он манил, он скрывал все тайны мира, он будил желания, обещал тепло, страсть, страдания, восторги и страх. Этот взгляд можно было населить всеми своими иллюзиями и им же все их истребить.


Ярику захотел как-то увековечить эти глаза, например, татуировкой, но он быстро понял, что вначале нужен набросок, идея. Прогуливаясь по Пушкинской, он увидел такого же молодого человека, как и он, неопрятно одетого, сидящего на газоне и рисующего что-то в тетради. Ярик приблизился и увидел, как из белой страницы проступает образ обнаженной девушки. Нарисованная синей шариковой ручкой, рукой вот этого заморыша, она была… прекрасна. Нет, она не похожа на ту деву на сверкающем велосипеде, но она хороша. Ярик обратился к Моксу с вопросом, может ли тот рисовать лица, глаза… Так они и познакомились.


***


Ярик сидел с Машей в их любимом диване и смотрел на нее. Наши дни. Он смотрел на нее, вглядывался в глаза и понимал, что там нет ничего от того взгляда велосипедистки. В ее фигуре не было ничего похожего. Но вот Маша, рядом с ним, они уже пять лет в браке, его смело можно назвать счастливым. Конечно, Маша, бывает с ним строга, но это только нам, его друзьям, кажется чем-то сложным. Ярик на ее строгость не обращает почти никакого внимания.


В этот вечер он смотрел на нее, все же, другими глазами. Он смотрел и ему чего-то не хватало. Та загадка, тот омут. Те темно-зеленые глаза, которые одним мгновением схватили его за самое естество и унесли за горизонт. Они все еще жили и, более того, помнили его, до сих пор не отпускали. Столько лет прошло, он не вспоминал о них все это время, он вообще забыл ту встречу на Динамо. Но вот они, вот. Он разблокировал мобильник движением пальца, зашел в фотографии. Вот эти глаза. Странный лик взирал на него со стены.


Маша: Ты что-там завис в телефоне?


Она ощущала, что муж где-то далеко.


Маша: Ярослав?


Ярик: Да, а… Все хорошо, Машунь.


Погасил телефон и приобнял Машу. Рука при этом с силой сжимала мобильник.


_________________________


Происхождение человека объясняют антропологи и другие учены. Были маленькие обезьяны, их вынесло судьбой в степи, они научились ходить на задних лапах, потеряли шерсть. Потихоньку, в ходе различных случайностей, мы стали такими, какие мы есть. Этому достаточно подтверждений. И в нашем происхождении нет никакой мистики или загадки. Разумеется, человек и все, что вокруг него находится, не перестает быть таинственным. Мир полон загадок.


Но что если у человека и у многих других созданий есть и еще одна родина? Что если человек родился не только на земле? Что если наша вторая родина – это сон? Мир снов, мир идей и проекций. Что если там мы живем и умираем также, как и здесь, только совершенно по другим законам? И в этом мире есть место абсолютно всему, что мы можем представить. А главное тому, чего мы представить не в силах. И даже тому, чего мы не хотели бы представлять. И этот мир существует для нас по-настоящему только тогда, когда мы в него погружаемся. Мы в его лепестках, пока спим, мы попадаем в него и другими путями, но всё это скорее вынужденное и часто абсолютно не трогает нас.


Он всегда где-то рядом, но от него можно почти отключиться, просто потеряв некоторую чувствительность. Общественная жизнь этому вполне способствует, особенно если потоки жизни тебя удачно захватывают. Они умеют. Когда ты всем нужен и тебе нужно решать сто задач каждый день. Любой возраст предоставляет тебе, на что отвлечься. У тебя нет времени посмотреть в глубь. Отщепенцам же этот мир раскрывается, потому что им больше некуда идти. Именно они всматриваются в эту бездну, они падают в нее и растворяются иногда без остатка. Они могут свидетельствовать, что мир, это не только то, что можно намотать на руку. Наш мир пересекается с сотней других и эта связь глубже, чем можно себе представить. То, что происходит там, происходит и здесь, но только непохожим образом. Это доступно всем, кто готов внимать. Только вот, погружаясь, нужно помнить, откуда ты и куда вернешься, куда нужно вернуться. И совсем редко, говорят, другие миры могут вынырнуть в наш. Вы счастливчик, если в этот момент будете скептиком и человеком без фантазии. Тогда для вас это всплеск останется разе что далеким ощущением чего-то странного… что уже и забылось.


Из записей Миха

 
____________________


Я встречался с одной девчонкой. Познакомились буквально на улице, в нашем районе. Мне кажется, что мы даже маленькими когда-то играли пару раз во дворах. А тут начали видеться, потом за ручку ее взял, потом сосаться стали в темных углах. Ну и потихоньку вышли на тему секса, начали этим заниматься, как можно чаще. В основном у неё дома. А она жила с мамой. Нам было где-то по двадцать два. Она познакомила меня с родительницей довольно быстро, и та просто сказала что-то типа «Привет, рада знакомству». Ну, я приходил, все ок, иногда со мной выходили поздороваться. Мама, судя по всему, была не сильно консервативная и понимала, что у дочери есть потребности. Ждала она от нашей связи чего-то большее? Подруга ничего такого не говорила.

Мы неплохо проводили время в той комнате, а прямо за стеной жила мама. Чаще всего меня это не волновало, только вот мама иногда включала ТВ, и мы тоже его слышали. Создавалось неприятное ощущение, что мы не совсем одни. Ведь раз мы слышим ее телек, значит и она слышит наши вздохи и нечаянные возгласы. При том, что моя партнерша не могла вести себя тихо. Интим портился, как быто мы не вдвоем, а втроем. Двое работают, а одна наблюдает. Сидит за стеной и наблюдает, слушает, возможно даже возбуждается.

Из встречи во встречу я начал чувствовать еще кое-что. Девчонка была какая-то разная. Вела себя по-разному в иные наши встречи. Понятное дело, что девушки, особенно еще молодые, могут себя вести то так, то эдак. Циклы, настроения, эти дни и те дни, ля-ля. Но тут, брат, было что-то другое, вот отвечаю. Это чувствовалось во взгляде, в темпераменте, в том, какой она была в постели. То она открытая, теплая и голодная. То холодная и какая-то отстраненная, пугливая. Во время этого самого дела она смотрела на меня буквально по-разному. Это были разные глаза.


Со временем меня стали посещать странные мысли. А что если они с мамой меняются? Что если я занимаюсь сексом, то с этой девушкой, а то с матерью за стеной? Что если мама иногда одалживает тело дочери, чтобы и самой почувствовать себя молоденькой? Сегодня это подруга, а завтра мама протягивает к ней через стену свои невидимые щупальца, впивается в нее и вплывает в ее тело?


Безумная мысль, но она не покидала меня. Это на уровне инстинкта какого-то. Ну, ты же чувствуешь это даже членом, что что-то не то происходит. И более того, иногда я от нее уходил просто выжатым, а ведь мы не сильно усердствовали.


Однажды я решил, что это последний мой вечер здесь и закончил с этой подругой. Я просто написал ей потом, что между нами всё. Жестоко, да. Но мне никогда и не казалось, что она меня сильно любит или ко мне привязана. Просто мы нормально трахались. Да и эта муть меня достала, но с ней же я не мог такое обсудить, верно? Вот я и отделался просто смской, что у меня уже другая, и я с ней больше не хочу. Она ответила просто «Ок» текстом» и все закончилось.


Странно, но больше я не видел ее, хотя до этого мы часто пересекались на районе, как я и говорил. Спустя месяц-другой, мне стало любопытно, как она и чего, хотя до этого не хотелось даже на страницу к ней заходить. И что я вижу? С аватара ее страницы на меня смотрела мать. У меня в друзьях была не дочь, а ее мама. Имя то же, а фото мамы. Как это вообще, а?


Мих: Ты просто перебрал, Мокс. Фигню несешь.


_________________________

В этот день после обеда на складе было нечего делать. Отгрузки товаров закончились, и сегодня был один из редких случаев, когда можно было уйти пораньше. Я решил пойти в какое-нибудь кафе, взять обед и посидеть с компьютером, написать что-нибудь в блог. Когда-то я писал почти каждый день, много о политике, о том, как всё вокруг разваливается. Потом я вдруг стал понимать, что эта тема просто разъедает меня. Сидишь дома или где-то, строчишь эти слова, злишься. Потом читаешь чью-то статью и злишься еще больше. Почему такая страна, куда смотрит правительство? И тут я начал понимать, что правительство смотрит туда, куда ему нужно. А мы тут сами по себе. Я вдруг понял, что ребята там, наверху, решают совсем иной порядок задач, который не распространяется лично на меня и таких как я. Однако, это не проблема. Просто правительство никогда по сути и не существовало для того, чтобы радовать меня. Оно для того, чтобы регулировать и не давать всему упасть. И всё. Да, в этом есть какая-то несправедливость, но штука в том, что справедливость – вещь эфемерная. Она не для всех и не всегда. С тех пор меня отпустило, и я перестал писать про политику. Я стал писать больше о жизни города, о маленьких событиях, о которых никто так и не узнает. В этом я нашел свою творческую радость. Для меня этого хватало, в этом я был совершенно не похож на Мокса с его грандиозными планами. И мне совсем не больно от того, что всем абсолютно все равно, что я там пишу. Даже Лин и та относилась к моей писанине индифферентно. Я ее понимаю, хоть иногда слегка обидно. А вот Мокса отсутствие популярности очень терзало, и он пытался топить эти чувства в спиртном, маскировал их за пофигизмом и надменностью.


Я познакомился с ним давно, он тогда подрабатывал в полуподпольном салоне тату. Я пришел бить свою вторую татуировку, но еще не знал, что это будет. Мокс, такой же неопрятный как сейчас, но такой же романтичный, с наглым внимательным взглядом, начал расспрашивать меня, чего бы мне хотелось.


Я: Не знаю пока, думаю вот сюда (на руку) набить что-то. Дай я каталог посмотрю


Мокс: Зачем каталог? Вот этот? Да ну, я вижу, что тебе нужно что-то особенное. Может набьем что-нибудь такое?


Он показал альбомный лист. Какой-то египетский бог, я понял это по символу анкха и по общему антуражу.


Я: Круто, но это не то.


Мокс: Это Сет, он бог разрушения, он как Тор, только в Египте. Я же вижу, что ты такие темы уважаешь.


Я: Не, не то…


Он начал рассматривать меня, и его взгляд остановился на моей левой руке, на бицепсе.


Мокс: Это что, укус?


Я: А? Да…


Мокс: Девушка, надеюсь? – спросил он вкрадчиво


Я: Верно говоришь.


Это был укус Лин. Я даже покраснел.


Она меня больно укусила в порыве. Мы с ней боролись, дурачились, и тут она меня взяла и укусили. Это привело к второму сексу в нашей жизни. А первый случился как раз до нашей борьбы, в тот же день.


Мокс: Будь я проклят, братан, если для тебя этот след ничего не значит! Может закрепим? Обыграем, что это дракон или, например, озеро. Или… глаз?


Я подумал, что это ведь отличная идея. Мокс нашел в своем каталоге картинку с глазом, от которого как бы расходилось сияние. Нарисовано было мастерски, что-то было в этом рисунке, что я захотел оставить на себе, прямо на коже. Мы начали работу и закончили буквально часа за три. Шкура болела, но я был очень доволен. Завернули картинку в полиэтилен и решили, что нужно пойти вместе выпить. Пока Мокс бил, успел рассказать, что учится в художественном колледже, что пишет картины, что подрабатывает здесь, а еще в одном магазине с канцелярией. Мы взяли пива и пошли к нему, он снимал маленькую квартирку на Соколова, ближе к Горького. Там я увидел его наброски. Эх, как же тогда от Мокса разило перспективами! Он был абсолютно уверен, что буквально через час станет новым Куинджи. Я смотрел на него, на его работы – да, казалось, что иначе и быть не может. Картины были красивыми и разнообразными. Портреты, пара с обнаженными девушками, много набросков улиц и зданий. Все было красиво, одухотворенно. Для человека моего уровня художественного развития все эти работы были безусловно шикарны. Моксу моя восторженная реакция, конечно, понравилась. Он рассказывал, как уговорил вон ту девушку позировать ему голой и как потом она отдалась ему, увидев себя на холсте. О другой, которая не отдалась и не отдала деньги за работу. Раньше я не общался с людьми такого богемного склада, да и просто вечер был очень хорош. Пили и болтали мы до глубокой ночи, а потом Мокс приютил меня на раскладушке, а сам завалился в старое кресло.


Мы стали дружить. В какой-то момент Мокс познакомился с Яриком, который хотел, чтобы он нарисовал какую-то девушку. Эта тема быстро забылась, а вот общение продолжилось. Я быстро познакомил их с Михом, с Линой.


_________________________


Знаешь, Мокс, не ты один совсем устал. Я, честно тебе сказать, тоже. Когда мы в последний раз, как в юности, смотрели вдаль с радостью? Когда чувствовали, что мир таит для нас, для каждого из нас, что-то особенное? Я помню, как ты бил тату, как работал над своими эскизами. Как размешивал краски для своих картин. И картины были классными, брат. И тату тоже. А главное, как горели твои глаза. Я выбрал другой путь, я уходил в себя, бродил по свету. Каждый день казался мне волшебным. Вот-вот со мной начнут происходить настоящие чудеса, я найду всю правду жизни. Каждая встреча, каждое событие, они имели смысл. Как же много я чувствовал, даже когда отрешался от своих чувств. Вы думаете, что я такой и теперь. Но со временем краски, брат, они блекнут, да? Те самые, яркие масляные краски, которые ты с таким кайфом наносил на холст. Смотришь, а всё это прошлое, даже и вспомнить не можешь, в чем был кайф. Так и я. Что я делал в той же Индии? Я был ищущим? Я медитировал, курил, я забывал себя и вспоминал. Но теперь тот странный парень с чумазыми волосами и магическим блеском в глазах мне чужой. Я больше не знаю, куда мне пойти. И не знаешь ты, да? Время идет, красивые картины никому не нужны. Нет, они готовы на них посмотреть, если бесплатно, и ты сам принесешь. Но чтобы вглядеться в них, чтобы сопереживать. Да где там… И твое творчество дичает, а значит дичаешь и ты. Твои картины не нужны тебе. Нам становится не нужно то, чем мы дышали. И мы упираемся в стену. Время останавливается для нас и в то же время многократно ускоряется вокруг. Время заносит свою косу над нами. Что будем делать?

Мих

_________________________

Мессенджер

Мария

петь, что у тебя за баба в телефоне? в фотках.

Вы

Чего?

Мария

ну что ты не понял? у тебя в фотках на мобиле какая то девушка.

Вы

Что ты роешься у меня в телефон, это мы обсудим потом, не для этого я твой пальчик в нем сохранял… Но никакой девушки у меня в фотках быть не может.

Мария

ярослав я случайно попала в фотки я просто с твоего хотела быстро кошку нашу сфоткать. сфоткала, пролистал, а тут она. Я просто в себе это держала вот уже день, больше не могу. что за баба?

Вы

Да не может быть там бабы, блин, в фотках.

Мария

слушай, ты меня либо дуришь, либо не знаю. это больно.

Вы

Я сейчас гляну, ок…

Мария

какая-то баба на велосипеде. молодая, красивая. когда ты на стадион успеваешь бегать??


***


Ярик не отвечал Маше целый день. Вечером пришел домой угрюмый. Маша, понятное дело, ему и звонила не раз, вся извелась и готовилась к скандалу, расставанию, убийству. В ней все холодело, ей было страшно, она не понимала, что такое происходит.


Ярик сел на диван, посмотрел на свою Марию и сказал:


– Никакой бабы на велосипеде в телефоне нет. И не было. Я никакой бабы не фотографировал.


Он смотрел на Машу пристально, глаза его были уставшими, он и сам выглядел уставшим как после каторги. Но его слова, его вид, Маша поняла, что он не врет.


– Скажи мне, что за шутки, откуда ты взяла вообще бабу?


– Слушай, ну, может это обои новые скачались на телефон, а я на тебя наехала…


– Ну… Но ты эти фотки удалила?


– Нет, конечно, я не удаляла.


– А как выглядела та, на велосипеде?


– Красивая такая, в топе, шортиках. Очень ладная, зеленоглазая.


– Маша, я таких фотографий не делал.


– Ну, может скачались, а потом стерлись. Эти приложения... А что ты такой уставший, что не отвечал весь день? Обиделся на меня?


– Да день ****ский, честно говоря, а тут еще и фото какие-то. Ладно, давай ужинать будем.


Маша пошла в кухню, на душе у нее становилось спокойнее. Она посматривала на мужа из кухни, вначале робко, а потом уже и как раньше. Это ее любимый и лучший друг. Оказывается, никакой проблемы не было, никакой бабы в жизни Ярика, кроме нее самой, не было. Будем жить дальше, даже еще лучше. Нужно будет завтра приготовить что-то вкусное или пойти поесть в хорошее кафе.


Ярослав сидел на диване, снова и снова перелистывал свою галерею фото в телефоне, он открывал папки и… Ему хотел найти фотографии девушки на велосипеде. Их там не могло быть, там не могло быть девушки, которую он видел в молодости. Тогда и телефона-то с камерой у него не было! Но как бы он хотел, чтобы она оказалась здесь, картинкой! Как он тогда, много лет назад, хотел иметь хоть какое-то ее изображение. Сегодня весь день он вместо дел листал фото в телефоне. Идиотское занятие, но казалось, что на сотый раз фотографии из прошлого появятся на экране. Ничего. В сохраненных, в сделанных, в скачанных… Ничего.


_________________________


Лин не было в баре. Говорил ли я с ней только что? Была ли Лин в моей жизни когда-либо? Я смотрел на пустое сидение перед собой. Голова гудела, в ушах стоял неприятный шум. Я медленно встал и пошел к выходу. Мир кружился перед глазами. Стены, пол, стены, потолок, они все норовили поменяться местами. Но я ведь не был пьян, все только что было нормально. И образ Лин… Ее каштановые волосы, ее глаза… Глаза. Какого же они у нее цвета? Она уходила из моей головы. Казалось, что она вылетела у меня прямо из черепа, покружилась по бару и скрылась за его дверью. Я должен был идти за ней, чтобы… Чтобы она продолжала быть со мной. Если сейчас я остановлюсь, присяду, то всё пройдет. Но пройдет и Лин. Я должен был идти, чтобы помнить о ней хоть что-то. Ватные ноги шагали с трудом. «Тебе помочь, брат?» – ко мне подоспел бармен. «Может посидишь?» Я отмахнулся от него, как мог, постарался улыбнуться и поковылял дальше к выходу. Я шел вечность. Поднимался по ступенькам на улицу еще одну вечность. Улитка на склоне. И все это время передо мной была еще одна сложная задача – не забыть Лин. Держать ее образ в памяти, ее голос, нас с ней.


Мы были такими юными. Мы с Михом сидели во дворе и выпивали. Она прошла мимо. Лин. Нет, наши глаза встретились. У не были зеленые… Нет! У нее были не зеленые глаза. Почему же сейчас в памяти она смотрела на меня зелеными? А теперь у нее и вообще не было глаз, я не видел ее лицо. Все стиралось, форматировалось. Образы плыли. Мы с Михом сидели во дворе, сидели, разговаривали. И вот, какие-то тупые хулиганы пришли, начали задирать нас. Драка, я разбиваю кому-то из них нос… Парень зажимает его рукой и пристально впивается в меня зелеными глазами. Да что же это? Нет, все было не так. Там была Лин, я пригласил ее посидеть с нами, так мы познакомились. Невкусное пиво… Запах ее волос, вкусный. Подожди, Лин! Не уходи, дай я догоню тебя.


На улице темнело. Я никогда не чувствовал себя настолько выжатым и уставшим. Нужно было отдохнуть хоть немного. Но я должен был идти в сторону Алины. Не знаю, как меня не остановили полицейские, не раз попадавшиеся мне на пути. Вид и походка у меня были еще те, наверняка. Я шел к ней не меньше часа. Поднялся на крыльцо и набрал ее код. Гудки, гудки… Ничего. У меня не было ключа. Телефон был разряжен. Что я делаю около этой двери? Кто здесь живет? Кто?


_________________________


Мы с Лин гуляли по пляжу, вырвались из города. Все дела остались так далеко, в другой, нецветной и душной жизни. Солнце быстро приближалось к западной части мира, намечался приятнейший вечер.


На тот момент мы были вместе уже два с половиной года, чувства наши, казалось, только укреплялись, а морской воздух, вино и ощущение свободы делали нас снова влюбленными. Но когда Лин смотрела на море, когда ее взгляд улетали за горизонт, мне почему-то делалось не по себе. Она становилась непроницаемой, как будто ее теплая душа, которую я знал и ощущал, зарастала льдом.


Лин: Люблю смотреть на горизонт, когда впереди как бы ничего нет. Пустота… Как будто там дальше ничего нет. А ты когда-нибудь думал о том, что такое пустота?


Я: Ну, это когда вот коробочка, а в ней ничего? В ней пусто.


Лин: Да, но это обыденная пустота. Обыденное понимание. Это не пустота, это скорее отсутствие материи в каких-то рамках пространства. Но рамки – это уже не пустота. А я говорю о настоящей пустоте, безграничной. Пустота, в которой рождается всё. Я давала тебе почитать Дао дэ Цзин.


Я: Я читал. Красиво. Но такая пустота скорее пугает людей, о ней не хочется думать.


Лин: Да, но это только потому, что в этой пустоте они не видят себя. Для многих это похоже на ощущение смерти. А там нет смерти, там ничего нет. Это невозможно представить, но, когда я смотрю вот на такой горизонт, мне кажется, что я вижу ее, чувствую. Как быто мы знакомы. И мне одновременно страшно и как-то интересно. Ты загрустил?


Я: Нет, но в такие моменты, Лин, мне кажется, что ты очень далеко. Нет, все в порядке, будь далеко, когда тебе хочется. Просто это неуютное ощущение. Ты же знаешь, что я далек от метафизики. Но в такие моменты я чувствую, что нахожусь на пороге, того, что трудно объяснить.


Лин: Ты просто не пускаешь такие мысли в голову, и я тебя понимаю. И не нужно им там быть. Это я иногда заморачиваюсь. Но ты не переживай, ты другой.


Этому другому было даже обидно быть другим. Обидно было не доставать до каких-то сокровенных струн Лин, оставаться для каких-то закоулков ее души чужим.


_________________________


Что же было дальше, когда мы снова встретились, после нашего коллективного похода к лику? Я не рассказал Лин о беседе с Михом на остановке, да я и забыл об этом почти сразу, не придал значение. Спустя неделю Мих попал в больницу. Мы узнали об этом случайно, один наш общий приятель написал мне в сети, что поднимал его с тротуара, прямо в центре города и вызывал ему скорую. Скорую! Миху, который никогда толком и гриппом не болел. Его положили в ЦГБ, я уточнил все подробности и отправился туда, как раз был выходным. Мой друг лежал в палате для выздоравливающих, у него был, вроде бы, маленький сердечный приступ. Мих не спал. Слегка улыбнулся мне.


Я: Что случилось, дружище?


Я не знал, что толком и говорить, никогда раньше не приходилось навещать друзей в больнице, они туда не попадали.


Мих: Да вот… Все в порядке, я цел. Говорят, что у меня что-то с сердцем. Делают анализы, снимки. Говорят, что уже давно что-то с ним не так.


Мих выглядел надломлено. Его прежняя аура одухотворенного и неприступного индейца поблекла. Мне казалось, что передо мной был не весь Мих, а какая-то его часть.


Мы посидели какое-то время молча, не зная, как лучше продолжить беседу.


Мих: Как Лин, как все?


А вот и Лин подоспела в палату. Вид у нее был озабоченный и расстроенный, что, конечно, вполне соответствовало ситуации.


Лин: Миша, ну что ты там с собой сделал?


Мих: Ничего я не делал, я просто шел по Московской и вдруг упал. Вернее, поплохело как-то, в глазах начало мельтешить. А потом боль и отключка. Куда-то несли, тащили, что-то спрашивали. А потом я здесь очутился. Не буду вам говорить, что за сны мне теперь снятся. Я пока был в отрубе, чего только не посмотрел.


Я: Ты себя не загоняй. Тебе тут еще день-два лежать. Хочешь, я сейчас смотаюсь домой, накачаю тебе фильмов на ноут и принесу? Недавно с Лин смотрели комедию отличную.


Мих: Давай, правда это же тебе туда-сюда мотаться. Но здесь такая тоска, не откажусь.


Лин: Может тебя еще чего-нибудь нужно?


Мих: Да нет… (его голос прервался так, будто он что-то хотел бы добавить). Нет, ничего. Просто не пропадай, Марк. Не пропадайте, ладно?


Минут двадцать, и мы с Алиной вышли из ЦГБ, нас просили не сильно его доставать.


Лин пошла дальше по делам, а я, как и обещал, примчался домой, включил свой старый ноут, взял флешку и занялся перегоном фильмов и сериалов. По ходу пьесы списался с Яриком, он обещал навестить Миха завтра. Никто из нас не мог поверить, что сердце может сдать, когда тебе чуть за тридцать. Мокса тоже проняло, он собирался сегодня же прийти с визитом.


И вот, мы втроем у Миха в палате. В соседях у него было два мужчины разных лет, но на них не приходилось обращать внимание. Один читал газету, другой дремал. Мокс слегка опередил меня, а когда я подоспел, они уже живо обсуждали что-то, было видно, что конфликт исчерпан. Почему-то нас потянуло на приятные воспоминания. Начались всякие «А помнишь?», «Да ладно, такое было?» и прочее. Болезнь друга растопила все ледяные стены, о которых мы и не подозревали, и теперь мы издали напоминали детей за игрой, со всей их неподдельностью и искренностью.


Когда мы собрались уходить, Мих снова как-то осунулся, он посмотрел на меня, на Мокса и сказал:


Мих: Ребят, я… Я хочу, чтобы вы что-то сделали. Мокс, тебя это выморозит, но я хочу попросить.


У меня создалось впечатление, что Мокс уже понял, какая это будет просьба.


Мих: Сходите, посмотрите на лицо. Я давно его не видел, но… Я хочу, чтобы вы потом пришли и рассказали мне, что там теперь. Мокс, не нагревайся. Я не хочу никому ничего доказывать. Просто сходите, посмотрите, и расскажите мне. Ок?


Отказывать другу в такой ситуации, хоть и в самой странной услуге, было неудобно. Мы согласились. На улице Мокс начал выдувать из себя пар и говорить, что это полная фигня, и он никуда не пойдет.


Мокс: Ты понимаешь, что Мих сходит с ума? Вон, лежит в койке, похож на живого трупа, а сам думает о стене, блин, в каком-то бомжатнике!


Я: И что, предлагаешь ему сказать, что мы просто решили не ходить?


Мокс помолчал. Он отвернулся, прошелся туда-сюда и вдруг просиял.


Мокс: Знаешь, есть у меня отличная идея. Ладно, завтра идем туда. Когда ты можешь?


Я: У нас с Лин были дела вообще, но это же не займет много времени… Давай к двенадцати дня на Социалке и Соколова встретимся?


Мы встретились, начинался жарки день. Мокс принес запачканное краской ведерко.


Мокс: А знаешь, что? Я положу этой фигне конец. Знаешь, как? Видишь? Это краска. Замажем это лицо и сфоткаем для Миха. Закроем эту тему. Я думаю, если вдруг вся его болезнь закручена на этой бабе, так давай ее просто сотрем!


Я: Не знаю, это звучит тупо. Мих просто приболел, но он же, как и ты, романтик. Вас цепляют всякие образы. Лин тоже такая. Я – нет. С другой стороны, раз ты такой, как и он, тогда ты и понимаешь ситуацию лучше. Ладно, давай придем туда и на месте решим.


Идти было всего ничего.


Я: Мокс, а ты правда думаешь, что Мишаня сам нарисовал это на стене? Ты же его в этом обвинял?


Мокс ответил не сразу. Казалось, что в его голове идут сложные процессы.


Мокс: Он или кто-то... Ты знаешь, эзотеристы часто трогаются умом и хотят другим показать, то, что видно только им. Он решил нас помистифицировать, чтобы мы такие прониклись атмосферой. Сейчас мы там все так замажем, что больше никаких рисунков. Надоело.


Мы снова вошли в злополучный двор, попетляли по его закоулкам. Дом и его стена были на месте. Но меня действительно передернуло, когда я встретился вновь со злополучным ликом. Женское лицо, нарисованное темно-синими красками, теперь не спало и не пребывало в медитации. Глаза с радужками размытого темно-зеленого цвета смотрели прямо на меня. Глаза, а особенно зрачки, производили эффект! Впервые что-то нарисованное производило на меня такое объемное впечатление. Но друг не дал мне погрузиться в это как следует.


Мокс: Нарисовано неплохо. Сейчас всё замажем, сфоткаем и ему покажем. И эта смесь, она как мазут. Фиг ты потом что еще по ней нарисуешь. Давай, вот тебе валик, помогай.


Мокс не ждал и секунды. Обмакнул кисть в ведерко черной густой жидкости и шмякнул ей прямо по нарисованному лицу. Провел. Черная полоса пролегла по всей щеке этой странной дамы. Мокс налегал и быстро замазывал поверхность. Я стоял и смотрел на этот процесс, он меня странно завораживал. Мне казалось, что происходит нечто необъяснимое. Происходит что-то другое. Сейчас Мокс замазывает рисунок, чтобы его скрыть, но на самом деле проявляет его... Старинная стена с непонятным рисунком. Старинная стена, которую зачем-то уродует придурок с помощью кисти и черной жижи. Я поднял глаза выше и увидел старуху в окне. Она спокойно наблюдала за всем, что происходило. Я не видел в ее лице раздражения или страха. Она просто смотрела на Мокса, смотрела на меня. Наши глаза встретились. Леди развернулась и отошла от своего окна, не стала ничего говорить. Была ли она там на самом деле? Жил ли кто-то в этой рухляди?


Мокс: Ну что, всё!


У него была отдышка, он вложил в свой вандальский акт всю душу. Теперь на месте лица зияла как бы черная дыра овальной формы. Она напоминала вход в темну пещеру, она была ужасна. Мне подумалось, что рисунок смотрелся здесь гораздо лучше. Мокс просто запачкал стену, которую кто-то другой, какой-то непонятный никем художник, когда-то немножко облагородил. Может быть даже сам Мих. Зачем мы это сделали? Столько неявных мрачных ощущений окружило меня в тот момент. Творилось что-то нехорошее. Я пытался рационализировать свой дискомфорт, но пока получалось слабо. Нужно было уйти отсюда. Уйти и забыть этот двор, эту стену. Забыть эти глаза, погребенные теперь под слоем черного мазута. Мокс выглядел довольным и неимоверно уставшим, хотя на всю процедуру у нас ушло минут десять.


Мы вышли наружу, у Мокса был вид удачливого охотника на нечисть. Он как Ван Хельсинг, поймавший и убивший Дракулу, был доволен всем, что произошло. Меня же терзали ощущения, которые я бы не смог сформулировать. Поговорить о них было не с кем. Мокс бы не понял.

_________________________


Кем была Медуза Горгона? Вернее – чем, что символизировала? Возможно, она символизировала смерть. Люди, встретившись с ней взглядом, превращались в камень, а по сути – умирали. Было бы просто сказать это и больше ничего, но мифические образы, обычно, не так просты. Ведь у этого жуткого существа была предыстория. По версии Овидия, Медуза была прекрасной девой, но превратилась в чудовище, будучи оскверненной Посейдоном. Более того, она была жрицей Афины. И именно Афина наказала ее так. Странно дело, ведь Медуза, вроде бы, стала жертвой насилия. Почему наказали её, а не насильника? Куда там, Афине было мало и того, она вскоре подослала к Медузе убийцу, Персея. Он ухитряется отсечь деве голову, а позже использует ее способность превращать живое в камень в собственных подвигах. Позже голова будет украшать доспехи самой Афины. Известен щит Афины, под название Горгонион. На него богиня военной хитрости натянула кожу Медузы, на нем же можно увидеть и голову чудища.


Интересно, что из обезглавленного тела Горгоны рождаются Пегас, крылатый конь, и герой Хрисаор, сыновья Посейдона. Сыновья насильника.


Итак, Медуза – прекрасная дева, с прекрасными волосами, превратившаяся в чудище со змеями вместо волос. Ее взгляд был так ужасен, что люди каменели, встретившись с ним. Быть может, это образ старости? Красавица, ставшая старухой. Что может быть ужаснее для молодости, чем мысль о ждущей ее дряхлости? Старость – преддверие смерти, поэтому ее смертельный символизм сюда также можно присоединить. Что видели в ее глазах каменеющие люди? Старость? Собственное будущее? Ее взгляд также заставил окаменеть чудище, разорявшее Эфиопию. Могло ли чудище испугаться, увидев другое чудище? Может и так. Возможно, ее взгляд воздействовал на жизнь в целом? Образ змеедевы прожил тысячи лет и даже в средневековой Руси имел хождение. Сегодня, впрочем, невероятная Медуза также популярна в массовой культуре.


Из блога О. Д. Верова.

_________________________


Одно из правил астральных путешественников – когда встретил там кого-то, не нужно смотреть в глаза. Через взгляд тебя можно всего выпить, без остатка. Глаза в астральных путешествиях, чужие глаза – опаснейшая зона, на ней внимание останавливать не нужно.


_________________________


Я: Лин, мы стерли это лицо сто стены. Я тебя заранее не говорил, но мы с Моксом сегодня его взяли и стерли. Вернее – замазали.


Мы сидели с Лин в кафе, на дворе был вечер. Весь этот день мне было не по себе, но наша с Лин суета чуть приглушала беспокойство.


Лин: Зачем??


Она искренне удивилась. У нее было хорошее настроение, Лин была в тонусе и много смеялась.


Лин: Вот вы глупые! А как же Миша? Он, думаешь, будет рад?


Теперь она явно теряла в веселости.


Лин: А вдруг эта картина значит для него больше, чем ты думаешь. А вы взяли и…


Я: Да, я понимаю. Я вот и хотел сказать тебе, поделиться… Мне было очень не по себе, когда Мокс ее замазывал. Это было странное, странное ощущение.


Лин: М?


Я: Не знаю, я почувствовал нечто, о чем когда-то говорил Мих. Ну, знаешь, что мы тут, в нашей жизни делаем что-то, но это является как бы отголоском того, что делается где-то не здесь… Или даже не отголоском, а иным смыслом того, что происходит где-то там.


Лин: Это где? В других мирах?


Я: Да, в других мирах. До сих пор я эти слова Миха всерьез не рассматривал... Ладно, просплюсь, а завтра уже все это уложится в голове. Я, наверное, перенапрягаюсь в последнее время.


Лин: Ты знаешь, вы совершили поэтичный поступок. Даже, в каком-то смысле, ритуал. Вы как бы вынули из этого мира образ, который беспокоил вашего друга. Изгнали его. Хотя, думаю, вы перестарались. Когда начинаешь творить дичь – сам становишься диким. И можно настроиться на непривычную волну.


Я: Ты в это правда веришь?


Лин: И нет, и да. Но тебе в любом случае стоит отдохнуть. Я сделаю тебе дома массаж с одним релаксирующим маслом.


Ее руки умеючи ходили по моей спине и дарили микровзрывы счастья десяткам точек, так желавшим, чтобы на них надавили. Ароматное масло, ароматная свеча, ароматная Лин, этот вечер был как-то незаслуженно мной хорош! Потом мое естество тоже радостно пришло в готовность, и Лин была только за. Мы долго и очень нежно любили друг друга.


Во сне я шел вдоль длинной стены. Стоял ясный летний день. Высокая стена, а что было за ней – я понятия не имел. Стена из больших серых кирпичей, идеально подогнанных друг к другу. Я шел вперед, не отдавая себе отчет, куда и для чего. Стена уходила за горизонт. Впереди была та же картина. Я шел по зеленой траве, а по другую руку было только бескрайнее поле. Время тянулось. В какой-то момент я дотопал до огромной дыры в стене. Внутри нее была кромешная тьма, что было странно, ведь по ту сторону должен был быть такой же ясный день. Дыра явно уходила за стену, но никакого света не было. Я пригляделся еще, и что-то осенило меня. Я протянул руку и, вместо того, чтобы погрузить ее в пещерную темноту, я уперся в камень. Это не была пещера. Это на стене было просто пятно. Где я видел его? Откуда-то издалека, откуда-то из-за стены послышался гул. Моя рука стала проваливаться, теперь это правда был проем, а не просто рисунок. Мне показалось, что из той тьмы что-то двигалось прямо ко мне, приближалось. Что-то смотрело на меня, видело меня, знало. Мир у меня за спиной застыл, каждая травинка на земле встала колом. Я чувствовал это. Мне было страшно. Я проснулся.


_________________________


Я проснулся. Лин лежала рядом и крепко спала. Я сполз с кровати и пошел в кухню. Параллельно взял телефон и стал листать соц. сети. Было непрочитанное сообщение от Мокса. Интересно, но оно было отправлено буквально только что.


Прив. Так, тут такое дело. Ты мог бы ко мне зайти? Ну, например, завтра утром? Уже сегодня, то есть. Мне нужно тебе что-то показать и я, блин, я прошу тебя прийти. При встрече скажешь мне, дебил я или нет, но мне нужно, чтобы ты пришел.


Лин: Что там с Моксом? Ты у него?


Я: Да, все нормально, у него просто, кажется, депрессия. Я тебе позже позвоню.


Открывший мне дверь Мокс был явно чем-то ошарашен. Его взгляд метался, сам парень чуть заметно подрагивал. Краснота лица и ароматное дыхание выдавали его близкое общение с недорогими алкогольными напитками, аля вино-пакет.


Мокс: Спасибо что пришел. Заходи. Да не нужно разуваться. Ладно.


Его квартира была маленькой, ветхой, с одной большой комнатой, служившей ему и спальней, и мастерской, и кухней. В молодые годы это казалось романтичным, теперь же никакую приличную девушку ему, парню хорошо за тридцать, затащить сюда не удастся. Повсюду были раскиданы вещи, а также рамы, холсты, какие-то пакеты, конверты. В глубине комнаты стоял мольберт с картиной, занавешенной какой-то ветошью.


Мокс: Без лишних вступлений, мужик. Показываю, а ты говоришь, что думаешь. Потом подробности.


Я не успел ничего сказать, только кивнул и присел в продавленное кресло. Мокс подошел к мольберту, сделал вдох и сорвал тряпку с полотна… С холста на меня взирали знакомые зеленые глаза. Это был лик той женщины, нарисованный синими красками. У меня не фотографическая память, но мне казалось, что рисунок перенесен с одного места на другое с идеальной точностью. Идеальная копия. Не сразу мне удалось вынуть свой взгляд, буквально забрать его из ее глаз. Я посмотрел на Мокса.


Я: Ты нарисовал ее?


Он кивнул.


Я: Получилось очень похоже, Мокс. Да какой там – такое впечатление, что ты ее содрал с той стены и налепил сюда. Браво. Но я не понимаю… Зачем?


Мокс: Пришел я вчера домой. Поужинал, посмотрел фильмец и потянуло меня изобразить что-нибудь. Давно не было такого прилива сил. Сел, стал подбирать краски, намечать на холсте. В мыслях появился чудной пейзаж. Такой, знаешь, раскидистые поля; не видно, что там за горизонтом. А с другой стороны – стена, тянущаяся тоже от сих и до сих. Не видно, где начинается, где заканчивается. Ну, сюрреализм, с минималом. И тут что-то пошло не так. Как очумелый смешал краски, совсем другие, и давай рисовать. Я до утра ее тут малевал и не замечал времени. Да я тебе так скажу – я был вообще не в себе. Что-то мне все мерещилось, казалось, что не один был в комнате. И перед глазами это лицо! Страшно и в то же время, такого полета творческого я никогда не испытывал. Но главное – я не хотел это рисовать. Проще было бы сказать, мужик, что кто-то моими руками просто это все сделал.


Мокс говорил быстро, со страстью и изумлением. Я слушал и вспоминал свой сон. Стену, поле. Этой ночью я видел то, о чем рассказывал мой друг. Этой ночью он хотел изобразить то, что мне приснилось. Я вспомнил, как что-то собиралось выйти прямо из-за стены. Мой взгляд невольно перенесся на женское лицо и стал тонуть в нем. Я встряхнул головой.


Я: Это все, наверное, следствие нашего вчерашнего приключения. Слишком много эмоций. Особенно для тебя, творческого парня. Психоделия тебя понесла.


Мокс: Да… Наверное…


Его голос похолодел.


Мокс: Ты прав, у меня срыв. Уже год как. Меня все достало, у меня буквально ничего, ничего не получается. Картины мои никому не нужны. Ничего другого я делать не умею. Договориться с какой-нибудь конторкой и рисовать ей всякое маленькое говно я тоже не могу. Я пью много последний год, ты, наверное, заметил. Живу в дыре. Знаешь, есть все поводы чувствовать себя хреново. Но! Но. Вот эта синяя рожа на бумаге, это что-то другое. Понимаешь? Это не моя шутка и я не сумасшедший. Это просто небывальщина. Тебя здесь не было ночью, тут что-то творилось, пограничное! Я не могу сказать, что именно, я как в бреду был. То мерещилось что-то, то слышалось. И вот, стою я у холста, руки все в синей краске. А на листе она. Которую я своими руками и ради друга стер со стены в каком-то захудалом дворе. А теперь нарисовал. Ну что за бред?


Я спустился в магазин, взял пачку молотого кофе и пару шоколадок. Вернулся, зарядил порошок в дряхлую кофеварку Мокса и стал ждать. Мы засели за столиком и стали уже спокойнее говорить о погоде, о женщинах и о бензине. Я переводил тему сколько мог. Мокс немного взбодрился, «просох» и мог говорить спокойно.


Я: Ладно, я не хочу тебе этого говорить и сейчас мне кажется, что я сам в бреду. То есть, я думаю, не твои ли слова породили у меня в голове эту иллюзию. Знаешь, как память задним числом. Такое во сне бывает. Во сне ты вдруг можешь вспомнить что-то, чего и не знал, тебе эти воспоминания тоже подсовывает сон и внушает, что это было с тобой. Вот и сейчас так. Странно, но мне этой самой ночью снилась твоя картина. Твой пейзаж. Бескрайнее поле, а с одной из его сторон бескрайняя стена. Не слишком высокая, но тянущаяся далеко-далеко в обе стороны. И я иду такой, вдоль нее, иду. И натыкаюсь на выемку, в выемке темно. А потом я понимаю, что это не выемка, а просто на стене гигантская клякса. Или…


Что-то пришло мне в голову, но я сразу прогнал эту мысль.


Я: Потом мне снова показалось, что это выемка, даже целая пещера, а оттуда кто-то собирается выйти.

Мокс смотрел на меня вначале в изумлении, потом стал как бы изучать меня.

Мокс: Ты прикалываешься, да?

Я: Нет, Мокс, я говорю правду.

Мокс: Что, решил из себя Мишу построить?

Друг вскочил с дивана и бросил чашку кофе прямо об пол. Она раскололась.

Мокс: Пошел вон, Марк! Пошел прямо, блин, сейчас!

Это даже пугало. Мокс, видимо, был полностью уверен в том, что я, то ли шучу с ним, то ли пытаюсь оказать тонкую психологическую поддержку. Он продолжал яростно смотреть на меня.

Мокс: Пошел вон!

Его голос затихал. Поставив чашку на пол, я встал и вышел прочь.

_________________________


Мой отец художник. Я тоже художник. Дети смотрят на своих родителей и хотят или не хотят идти по их стопам. Отец не добился большого признания, он был… Замечательным художником, тонко чувствующим творцом и главное, очень добрым человеком. Очень тихим, приветливым, готовым отдать другому всё по первой просьбе. Много раз отдавал. Отдавал другим возможности, уступал пьедесталы, помогал младшим встать на ноги, а те его забывали, как только у них что-нибудь начинало спориться. Мать ушла от него, потеряв всё уважение к бедному и мягкотелому мужчине. Мое отношение к нему с годами менялось. Ожидания, презрение, интерес, любовь… Любовь. Когда он творил, это был совсем другой, незнакомый папа. Его добрые глаза становились острыми, взгляд высматривал где-то в дали сознания бегущую дичь. В эти моменты ему не стоило перечить, его не следовало отвлекать. Целый дни он мог проводить в мастерской, ложился спасть поздно ночью и снова безвылазно сидел над картиной с утра. Стоило ему ухватиться за некую идею, и всё, нельзя было его отвлекать. В такие дни на мать полностью ложились дела по дому, моё воспитание, отец не делал ничего. Потом, когда он завершал картину и только немного подправлял детали, он затухал. Как будто бы дух воина и творца покидал его. Он снова становился вялым, добреньким и обессиленным.


Справедливости ради стоит сказать, что многие его картины ему удавалось продать, семья кое-как жила с его творчества. Хотя он редко впускал меня в мастерскую, когда работал, я все же успел очароваться его творческим исступлением. Мне захотелось припадать к тому же огромному источнику, так же гореть идеями. Я подхватил это знамя и с годами все лучше понимал отца, хотя не был во всем на него похож. А теперь, когда он так странно ушел, мне очень не хватает общения с ним. Я так жалею, что общался с ним реже, чем можно было. Ведь я обязан ему главным, он стал мне и духовным отцом, подарил мне способность чувствовать. Показал, как это.

В последние недели он работал над большим триптихом, какие-то новые образы захватили его с головой. Не удавалось толком вытащить его из мастерской хотя бы на кухню, а работы свои он не показывал. Потом он поджег себя к черту… вместе со своей работой. Его отвезли в скорую, откуда он каким-то чудом сбежал на своих двоих. И через пару дней папу нашли прямо на улице. Он был мертв. Лежал посреди города, жутко обгоревший и мертвый. Врачи недоумевали. Спрашивается, как он вообще до туда добрался с такими травмами? Видимо, какие-то идеи придали ему сил. Идеи и убили его. Моего отца, такого доброго и мягкого, что-то свело с ума.

Максим Лиц

_________________________

Я решил сообщить Мише, что лику конец. Хотя, учитывая этот странный сон и картину Мокса… Я даже не знал, с чего начать, что говорить, а о чем стоит помалкивать.

Друг выглядел совсем плохо и постоянно морщил лоб. Казалось, что передо мной его старший брат или даже дядя.

Я: Мих, ты как? Мих?

Друг открыл глаза и долго всматривался в меня.

Мих: А… Марк.

Я: Ты меня пугаешь, брат. Не узнал?

Казалось, что ему приходится прикладывать большие усилия, полностью сосредотачиваться на мне, чтобы воспринимать.

Мих: Что расскажешь, дружище?

Голос мертвеца. Его врач говорил, что у него сердечная недостаточность. Могут быть осложнения. Осложнения были на лицо.


Я: Ну…


Мих: Лик?


Я: Не понял.


Мих: Ты… Всё ты… понял. Лик.


Я: А, ну, у Лин всё нормально, у всех остальных тоже. Беспокоимся за тебя. Вввооот… Лик? Ты имеешь в виду тот рисунок? Да, мы с Моксом ходили посмотреть. Всё на месте.


Мих смотрел на меня почти с болью.


Я: В общем, я не знаю, расстроит тебя это или порадует, но Мокс взял и закрасил… Мы лицо закрасили. Теперь там нет ничего. Можешь расслабиться.


Но Мих не расслаблялся. Он закрыл лицо ладонями.


Мих: Ты не понимаешь, в чем поучаствовал, дружище. Есть одна вещь, о которой… О которой… Не могу. Ты сам узнаешь… Ты разберешься. Ты должен всем сердцем, всеми силами… Помнить. Я был неправ. Я был на грани. Все мы были. Каждый из нас потерял нить. Она только и ждет… Но я не хочу, теперь я не хочу так… Этого. Я держусь из последних сил. Чтобы все мы были… У тебя есть шанс. Возможно ты наша последняя надежда, Оби Ван.


Он с трудом улыбнулся и отключился. Я было начал его расталкивать, а потом кинулся за врачом. Мих впал в кому. Внезапно, необъяснимо. И мир вокруг стал меняться, только я не сразу понял это, а о многом, уверен, я никогда не узнаю.


_________________________


Я должен найти тебя, Лин. Я продолжал тяжело идти дальше, и сам не заметил, как очутился на улочке, ведущей к стене. Сырые побитые дворики, как и прежде, петляли. Совсем недавно мы были здесь с Моксом, но я все никак не мог вырулить к нужному месту. Мокс? Мой друг. Художник… Неудачник? Кто такой Мокс? Голова кружилась сильнее. По всей периферии зрения мерцали зеленые глаза. Я присел на корточки и сжал голову. Помнить. Вот, что делал… Мих. Да, так его зовут. У меня есть друг Мих. Все это время он помнил, как-то держал всё это под контролем, чтобы не пропало. Но что же происходит? Теперь мне казалось, что стены домов образовали лабиринт. Кирпичные бока и задницы стареньких домиков выстроились в коридоры. Мне нужно найти стену. Я должен. Поворот, а за ним снова коридор. Стены без окон и гудящая тишина. Подошвы ботинок хрустели осколками бутылок, пакетами и прочим мусором. Да где же ты. Я найду тебя, я никуда не денусь, я буду бродить здесь столько, сколько потребуется, но ты не спрячешься. Я положу на это жизнь, ясно?


Что-то изменилось. За очередным поворотом в стене, очень похожей на ту самую стену, зияла дыра. Пролом во всю высоту здания. Трудно было понять, как оно не развалилось, прорезанное такой трещиной, через которую можно и на мотоцикле проехать. Окошко, из которого на нас кричала старушка в те давние дни, тоже было уничтожено. Войдя в пролом, я увидел мостик, а за ним… Поле. Пролесок вдали. За мной была стена из того сна, тянущаяся от горизонта до горизонта. Светлело безоблачное небо.


Вы все отправились туда. Смотреть на лицо. Мокс, Ярик, ты, Мих. Вы все пошли туда без меня, потому что… Почему? Почему оно так подействовало на вас, а на меня нет? Но что же сейчас происходит со мной? Значит подействовало и на меня, только с запозданием. Это и есть его действие. Лин говорила о пустоте. Пустота, растущая внутри нас. После тридцати этой пустоты даже слишком много. Она всё чаще давит на нежные стенки жизни и заставляет нас холодеть от страха. Что-то упущено. У каждого из нас. Все мы, соглашаясь идти этими путями, отказывались от чего-то, что наполняло нас. Иные же, следуя своей дорогой, не обретали на ней желаемого. Когда ты юн, ты можешь быть талантливым, ты можешь быть перспективным, можешь подавать надежды. Но когда ты проходишь определенную черту возраста, то понимаешь, что талант нужно было развивать и вкладывать в дело, перспективы нужно было воплощать в жизнь. Только вот таланты лежат на полках, и время теперь коротко. Те же, кто добился чего-то, понимают, что ничего из этого не останется с ними навсегда. Этого мало, этого недостаточно. Пустота найдет путь к сердцу каждого. А потом приходит забвение. Когда ты просто плывешь по течению. Уже не думаешь об этом. Ты полое бревно. Всё кончено.

___________________________


Мих и Мокс встретились, как и договаривались, на Буденновском и Садовой. Шли смотреть синее лицо.


Мокс: На самом деле мне все равно, что там, Мих, просто давно мы с тобой не бродили. Вспомним, что ли, былое.


Мих кивнул.


Мокс: Ты вот говоришь, что всё плохо…


Мих: Так я не говорил.


Мокс: Ты понял, я о твоем письме. Задело. Я сидел нетрезвый, думал о разном, а тут твое письмо. И я, слушай, я буквально рыдал. Понял?


Мих: Понимаю.


Они шли и продолжали перебрасываться репликами. Мокс говорил больше, Мих – меньше. Ростов наблюдал за ними панорамными стеклами новеньких пластиковых коробок и старенькими окнами, ставни которых, словно веки, сонно смежались и снова открывались под назойливым сквозняком. Витрины дорогих кафе, продуктовые лачужки с непобедимыми продавщицами, проходы в дворы-колодцы, похожие на питерские, но не такие грандиозные. Один из таких проходов, с ветхими воротцами, и был нужен друзьям. Мих толкнул дверцу. Та, откашливаясь, отворилась. Дальше им нужно было зайти во двор, а потом следовать его тайными тропами.


Мих стал осматриваться и как будто бы искать то самое место.


Мокс: Ну что?


Мих: Знаешь, Мокс, здесь место не только старое, не еще и странное. Впервые я сюда притопал, ведомый каким-то предчувствием. Я бы даже сказал голосом… Как будто бы голос позвал меня сюда. Я ходил вокруг, прислушивался, искал. Нашел те воротца, понял, что нужно сюда. И дальше брел вот так, брел. А голос внутри меня становился громче.


Моксу стало не по себе. Он и был-то усталый, после бессонной ночи уныния, а тут и друг говорит странным голосом какую-то чушь. Если бы говорящим не был Мих, он бы уже махнул рукой и пошел по своим делам. Или даже побежал бы прочь.


Мих: Вот, на этой стене.


Они подошли к бурой кирпичной стене просевшего домика в три этажа. Рядом со стеной валялись мешки с мусором.


Мокс смотрел на стену какое-то время и молчал.


Мих: Правда ведь место удивительное? Чувствуешь?


Голос друга отдавался у Мокса где-то в черепе, пульсировал в районе лба. Всё начинало кружиться. То ли место, то ли Мих, то ли нужно больше спать и меньше пить.


Мокс: Так, ну… А где рисунок или что там?


Мих: Да, лик женщины. Я опишу ее. Кожа ее синяя, она очень и очень высокая. Лицо ее удлиненное, чем-то может напомнить эти удлиненные сарматские черепа, которые мы с тобой смотрели в музее. Синее лицо, очень тонкое. И глаза.


Мокс увидел глаза. Прямо перед ним зажглись зеленые глаза. Человеческие, но в то же время вовсе не человеческие. Ему захотелось зажмуриться, но глаза юркнули к нему под веки, они смотрели на него в полной тьме.


Мих: Слышишь меня, Мокс? Видишь ее?


Мокс: Мих… Стена. Да на стене же ничего нет! Голая уродливая стена.


Мих: То есть, ты ничего не видишь?


Голос друга стал двоиться. Знакомый мужской голос, а поверх него глухой женский. Женский заполнял всё. Это был голос зеленых глаз. Вот появились и очертания лица. Подобный ужас мог появиться только на холсте какого-нибудь Модильяни. Но у того были картины, а здесь лицо оживало. Черные зрачки сверлили саму суть Мокса, разделяя его рассудок на части.


Мокс: Что же это со мной?


Мих: Мы с тобой в правильном месте. И у нас есть одно дело.


Он открыл один из мусорных мешков подле стены и достал оттуда чемоданчик с красками. Там было несколько готовых оттенков синего цвета, кисти, палитра. Он продолжал доставать художественные принадлежности и посматривал на друга, который кажется, впал в транс.


Мих: Мокс, друг мой. Твори. Вот здесь будет изображен лик…


Краски ложились сами, он лишь намечал, а картина как будто бы рисовала сама себя. Рядом стояли Мих и кто-то еще. Кто-то высокий, холодный. Оборачиваться было страшно. Лицо на стене получалось не особенно впечатляющим, но что-то было в нем, искра настоящего творения. И Мокс знал, что он как-то связан с этим, но он скорее проводник, инструмент. Из глубины помех, которые то и дело мелькали у него перед глазами, вдруг являлось еще одно лицо. Лицо отца. И он смотрел на сына с грустью. Что-то кричал ему. Кажется, размахивал руками. Что-то запрещал. Но то, что стояло за спиной Мокса, не давало отцу проявиться яснее. Оно полностью владело ситуацией. И вот, лик готов. Теперь глаза его смотрели на мир, на Миха и Мокса. И взгляд этот был отвратителен, он переворачивал всё внутри тебя серой стороной. Взгляд Медузы.


Пока Мокс рисовал, Мих вел с ним беседу, но слова расплывались. Только суть ложилась глубоко в сердце. Художнику было непонятно, чего именно хочет добиться его друг. Возможно, Мих и сам не знал, что говорит. Наверное, лик управлял и им. Это правда, место здесь странное. Но, как знал Мокс из жизненного опыта, приключения случаются тогда, когда ты ищешь их. Мчась навстречу поезду, наверняка встретишь его. Значит они мчались. Он мчался. Да… Который год он, возможно, ждал чего-то такого. Он стоял около этой стены… Сколько времени? Кажется, все его рисунки он рисовал вот на такой стене, посреди груд мусора и безлюдья. Все, что он дела, было, ****ь, не лучше того темного пятна в углу, где кто-то отлил может быть месяц тому назад, а может быть и год! Все тщетно. И вот мы здесь. И вот мой новый шедевр, папа. Нахуй никому не нужный. По глазам Мокса покатились горячие слезы ярости и горечи. Отец, где-то в темноте, махал ему руками, показывая, что что-то идет не так. Что-то и было не так. Многое! И какая, собственно, разница, что вообще будет дальше. Посмотрев на свою работу, он почувствовал, как что-то дернулось в нем. Его друзья пронеслись перед взором. В том числе и Мих был там, и он что-то пытался сказать ему. Другой Мих, которого он знал всю жизнь. Не тот, который теперь убеждал его в чем-то страшном. Они не должны увидеть это, не должны. Мы ведь приведем вас сюда… Она заберет всех… Нет! Из последних сил он взял и закрасил страшные зеленые глаза. Толстый мазок, еще один… Теперь казалось, что лик спит. Что-то за его спиной холодно рассмеялось. И повисла темнота.


Они шли куда-то с Михом. Мокс ничего не мог вспомнить. Что было?


Мих: Ты просто перебрал, Мокс. Фигню несешь. Вся эта история с мамой и дочкой в одном лице просто дичь. Но мне понравилось. Надо бы записать!


Глова Мокса гудела. Перебрал? А мы что, пили? Вспомнилась стена. На ней ничего не было. Мы искали, но не нашли тот лик, о котором говорил Мих. Он меня надул… Но почему тогда перед глазами стояло какое-то лицо. Всё было смутно. И на душе было погано. Он смотрел искоса на Миха, что-то ему в нем очень не нравилось. Как будто бы тот сделал ему нечто плохое. Хотелось вмазать ему по лицу. Мих чувствовал, что произошло событие, тут же затерявшееся в закоулках его сознания. На остановке они сухо попрощались и разъехались по домам.

 

____________________________________________

 

Если я хоть на секунду остановлюсь, начну обдумывать происходящее, оглядываться, я потеряю тонкую нить, я потеряю Лин навсегда. Ее добрые усталые глаза, ее вечно прохладные руки с аккуратными ногтями. Иногда люди уходят из нашей жизни, потому что так надо, а иногда, потому что мы просто дали им это сделать, мы отпустили их. И не потому что не было выбора. Не потому что они хотели уйти. Просто холодный ветер, дующий время от времени внутри каждого из нас, выгоняет нас из дома и несет в пустыню. Именно тогда руки любящих должны подхватить нас и вернуть домой.


И я брел, ломая подошвами сухие ветки, вдыхая неестественно влажный воздух. Звуки города полностью исчезли, вокруг было тихо. Никаких птиц, никакого оркестра цикад. За пролеском решетчатый забор. Ворота распахнуты. Пройдя под кованной аркой, я очутился в большом саду. Чуть далее стоял красивый трехэтажный особняк.


В садике ждал накрытый стол. Три стула. Один из них пустовал, а два других занимали Лин и антропоморфное создание, обладательница лика. Очень худая женщина, не менее двух метров ростом. Длинная, одетая в строгое синее платье с цветами. Невообразимо длинное лиц, огромные зеленые глаза. Сам ее неестественный вид ужасал, в лучшем случае ее можно было бы назвать жертвой каких-то детских физиологических болезней. Это не было человеком, но явно старалось на него походить.


Лин сидела с опущенной головой. Нарядная, оцепенелая. Перед ней стояла фарфоровая чашка на блюдце. Зеленые глаза вцепились в меня и буквально притянули к столу. Они же указали мне на стул.


: У нас нежданный гость – голос синей женщины был сухим и жестким.


Лин никак не реагировала. Она была где-то далеко.


Я: Что с Лин?


С трудом мне удалось задать этот вопрос, мой голос дрожал.


: У нее всё в порядке.


К столу шли мои друзья. Ярик и Мокс. Отсутствующий взгляд, неестественно медленные движения. Они просто встали по обе стороны от женщины и замерли. Мой взгляд упал на скатерть, и я увидел, что на ней изображен Мих. Сердце дрогнуло. Он грустно улыбался мне, как бы нарисованный.


Я: Кто Вы?


Она помолчала.


: Я выключенный свет.


Сказав это, она щелкнула длиннющими пальцами, и садик погрузился во тьму. До сих пор небо было предвечерним и довольно светлым, но теперь стало полуночным, иссиня-черным.


Мокс и Ярик одновременно подняли головы вверх и глухо застонали. Видимо, темнота пугала их. Света звезд и огромной луны хватало, чтобы как-то разглядеть всё вокруг. Лин также смотрела в небо пустым взглядом и постанывала. Зеленые глаза лика горели и переливались на манер кошачьих, вселяя в меня животный ужас. Еще щелчок, снова было день.


Я: Не понимаю.


Я чувствовал огромную слабость. Всё вокруг было как во сне. Но это был не сон.


: Пустота, Марк. Я пустота.


Боль в сердце усиливалась. Потоки невыносимого уныния и страха буквально затапливали мое естество.


Я: Как это?


: Разве же они тебе не пыталась сказать?


Я: Лин?


: Лин и остальные. Тебе не нужно узнавать, впрочем. Глядя на меня, ты уже знаешь, что я. А я знаю, что ты.


Я горечь, я уныние, я потраченное время. Я первое столкновение молодой жизни со смертью. Я внезапный конец праздника. Я мысль о том, что праздник не вечен. Я счастье, которое все время где-то в другом месте. Я бесцельность.


Все эти «Я» вихрем метались в моем сознании.


: Я не только это. Для каждого я что-то своё.


Зеленые глаза посмотрели на Лин и тут же вернулись ко мне, заставив снова окаменеть.


: Всё закончится. Не станет тебя, не станет ее. Не станет ничего. Бусина станет вселенной. Вселенная станет ничем.


Ее голос звучал возвышенно и зловеще.


Я: Но почему? Зачем?


: Так всё устроено.


Я: Неправда...


В ее глазах появился саркастический огонек.


: Правда. Нет же, всё именно так и происходит. Всё уходит, ничто не вечно. Всё временно, а время – это ничто. А когда ты его и не замечаешь, тогда вдвойне больно, правда? Вот время есть, а вот его и нет.


Хищная улыбка.


: Ты видишь перед собой непреодолимую силу. Я настигаю всё и всех. И никто не может настигнуть меня. На меня ничто не может влиять. Потому что меня нет и есть только я. Ты лишь... Мгновение.


Мгновение. Память. Мне вдруг вспомнились строки Гете. Остановись, мгновение. Мне вспомнился поцелуй с Лин. Один из первых, не обязательно самый первый. Разве важно было тогда, что случилось или что случится потом? Существовало только это мгновение. Я смотрел в глаза Лин, мы взялись за руки. Пальцы обняли друг дружку, рисунки ладоней встретились и слились в один. Тот удивительный момент. Момент бессмертия. Лишь мгновение.


Я: Мгновение? Хорошо, пожалуй, ты права по поводу меня. И по поводу нас. Но вот о себе ты врешь.


В зеленых безднах возникла вопросительная нотка.


Я: Ты просто пугаешь меня. Да, ты пугаешь меня всю жизнь. Всех нас. Мы, сидя со своим счастьем или без него, смотрим в даль, а там ты. Что дальше, мало кому известно. Стоит только почувствовать жизнь, и тут ты напоминаешь, что она заканчивается. Закончится любовь, отдалится дружба….


: Живые без конца наполняют пустеющий кубок. Некоторые сознательно, некоторые по инерции. Он пустеет, они доливают воду, но он продолжает пустеть. Я брожу где-то неподалеку, но временами я подхожу совсем близко. Одного моего взгляда хватает, чтобы всё обратилось в камень. И одного моего взгляда хватает, чтобы всё начало двигаться, спасаясь бегством, в то же время, мечтая снова встретиться со мной на самом тонком острие их существа. Наша встреча – это обещание. Лин, Мокс, Мих, ты. Вы открыли дверь, постучав в нее. Мих, окончательно разочаровавшийся в своих учениях и исканиях, после того как заглянул ко мне в глаза. Потом он старался всё исправить, но не смог. Мокс пытался стереть мое лицо, это была забавная попытка. Если бы он знал, как сильно он похож на отца и как симметрично они заканчивают свой путь... Ты знал, что у Ярослава так хорошо идут дела и ему так тошно внутри от сытой обыденности? Это тоже моя грань. Подумать только, у него все есть, но он чувствует, что всё где-то растерял. Девочка на велосипеде уезжает всё дальше и дальше от него, увозя его душу. Лин (она снова взглянула на Лин), женщина в огромном мире, не знающая, чего хочет и чувствующая, что времени не хватит практически ни на что. С детства она такая, она встретила меня впервые еще совсем маленькой. Бежать некуда, Марк, бороться со мной тоже не получится.


Я старался думать... Где-то в глубине себя я искал лазейку. Не знаю, откуда во мне взялся это проблеск, но посреди страха, боли и крайнего уныния, я нащупывал что-то живое.


Я: Но я люблю Лин.


: И что же?


Я: И мы… Мы не станем бороться.


: ?


Я: Ты права… Все мы чувствуем бессмысленность временами. И бежим от тебя. Мы бежим от всей этой пустоты. Но мы больше не будем убегать. Я смотрю тебе в глаза. Я вижу тебя и признаю тебя. Если есть ты и я, значит есть я и ты. Есть не только ты, но и я. И сейчас нас двое. Я есть. И я буду. Будешь и ты. Но я отказываюсь исчезать или забывать. Не сейчас.


: Но вы пришли ко мне сами.


Я: Мы просто наткнулись на стену.


: Просто? Совпадений в данном случае быть не может.


Я: Хорошо, пусть это не совпадение. Но выбор есть. Ты отпустишь меня. Ты отпустишь Лин, Мокса, Ярика и Миха. Все мы уйдем отсюда обратно.


: Неужели ты не понимаешь, что я каждый час рядом? Конец будет всегда одним и тем же.


Я: Да, но пока мы еще можем наполнять свои бокалы. Мы еще можем.


: Чего ради?


Я: Потому что мы живы. Мы любим, мы можем. Пусть всё закончится пустотой, но мы к этому еще придем. Пока мы можем глядеть тебе в глаза, ничего не кончено для нас.


: То есть, ты хочешь встать и уйти обратно. Туда, где ты был до сих пор?


Я: Мы все уйдем и все останемся.


Она молча смотрела на меня. В ее глазах, кажется, существовала сотня миров. Ее зеленые радужки были смертельным оружием. Она была умиранием, столкновением пустоты и жизни. Она была ощущением бренности и бессмысленности. Наигравшись со своими жертвами, она бросала их, замученными до смерти.


Теперь мне трудно было определить, когда начался наш диалог за этим столом. Я мог бы поклясться, что я никогда и никуда отсюда не уходил. Как будто бы всё, что было в жизни со мной, становилось часть нашей шахматной партии. Или партии в ГО. Всё, что я делал, она неминуемо старалась окружить и уничтожить. Я показывал ей, что мне удавалось построить на доске, а она лишь подчеркивала, что однажды окружит мои формирования и съест. Эта страшная женщина, это существо было хладнокровным хищником. Но я ощутил необычайное родство с ней. Она смертельная угроза, которая, если смотреть на нее без страха, позволяет оценить все то, чем ты являешься. Она могла сбить тебя, но и ты всегда мог урезонить ее самой своей жизнью, когда жил. Пока хватало сил. И я повторил:


Я: Я уйду, они тоже уйдут.


Боль внутри меня нарастала, уныние, картины неминуемого конца всего, неслись перед глазами. Но посреди этого урагана я нашел убежище. Столкновение жизни с пустотой – обоюдное. Пустота, столкнувшись с жизнью, признает ее. Нужно было только продолжать. И помнить всех нас.


Я: Я уйду, мои друзья тоже. Лин уйдет, ты отпустишь ее.


: Ты же понимаешь, что на самом деле вы никуда не уйдете?


Я: Да, я понимаю.


: Вы просто сделаете еще пару вдохов и шагов, но ты всегда сидел за этим столом и продолжишь сидеть за ним. Понимаешь?


Я: Мы уходим. Немедленно. Лин? Алина?


Лин пару раз тряхнула головой.


Синяя женщина рассмеялась. Подняла голову вверх и картинно рассмеялась. Громок и страшно. Горький разочарованный смех существа, которого снова ничем и никто не удивил.


: Ладно! Ступай. Ступайте. Мне будет, чем заняться. Благодаря вам, мне будет, чем еще заняться. Я отпускаю вас, но ты знаешь, что на самом деле это не так.


Зеленые глаза закрылись. Всё вокруг стало меркнуть. Всё исчезло. Я увидел груды камней. Я летел над грудами камней, а потом над городом, пронизанным кровавыми реками.


***


Что это? Свет грел мою кожу. Я проснулся. Было тесно. В объятьях я держал Лин. Живую осязаемую. Мы свернулись на одноместном диване в ее квартире. Прямо в уличной одежде. Лин спала, сильно зажмурив веки. Я стал целовать ее, гладить по щекам и тихонько звать по имени. Постепенно она стала просыпаться. Она шла издалека. И вот, ее глаза открылись, она посмотрела на меня. Она устало улыбнулась.


Утром мы поехали к Миху, предварительно позвав Мокса и Ярика. Встретившись в палате, мы смотрели друг на друга по-новому. Каждый помнил о лике на стене, но ничего не говорил. Мы были связаны тайной.


Мих через пару дней выписался, получи внушительный список лекарств. Что-то подсказывало, что они ему не понадобятся. Ярик с Машей съездили на море, впервые за долгое время. Она ни в чем не изменилась, он тоже. Позднее Мокс рассказал мне, что после моего визита к нему, когда мы повздорили, он долго сидел около картины и собирался спалить и ее, и всю свою квартиру. Он стал вспоминать, что было тогда, у стены. Ему казалось, что вот так можно всё закончить, уничтожить. Но не стал. Будто бы чья-то знакомая рука рванулась из небытия, и остановила его. А потом другая рука, холодная и жесткая, потащила его к той самой стене. Она тащила всех нас, но мы выбрались…


Мокс вернулся домой и стал работать над новой картиной. Лик был погребен под недурным пейзажем. Большой садик, позади домик, а на траве круглый столки, чашки, чайник, стулья, и никого вокруг. Затем он очень выгодно продал ее на аукционе, работа привлекла внимание десятка коллекционеров. Что-то было в этой картине, что-то такое, в ее глубинах…


Мы с Лин шли по берегу Дона, держались за руки. Ее зеленые глаза сияли спокойной радостью. Мы будем жить. Мы будем жить, пока можем. И так сильно, как только можем. Со всеми разочарованиями и победами, со всем тем, что успели и что не успели. Если где-то рядом бродит синяя женщина со страшными зелеными глазами, готовая в любой момент обратить нас в камень, то где-то есть и другая, хранящая нас, рожающая и уповающая на нас. Мокс будет продолжать рисовать, пусть даже и не станет успешным, а может быть бросит это и займется чем-то другим. Мих обретет новую мудрость, заточенную о самый страшный камень, который только можно себе представить.


Мы с Лин будем жить до последнего, до последнего не отдадимся этому лику. А когда время придет, возможно мы уже не будем с ним врагами. Возможно мы, уже старые, сядем за этот стол как друзья. Синий лик будет улыбаться нам, а мы ему. Мы выпьем по чашке самого черного чая, и его чернота затопит всё, что осталось от нас, гася огоньки, которым суждено погаснуть, и в этом не будет никакой беды. Жить пока есть жизнь, вот наш план. Это и есть что-то, вроде бессмертия, которое недоступно никому.


***


Сегодня я прочел в новостной ленте, что тот самый дом, стены которого носили на себе лик, был снесен. Дома рядом постигла та же участь. Старый аварийный фонд. Как отмечалось, последняя жительница, восьмидесятивосьмилетняя гражданка М. умерла буквально за день до выселения. В тексте приводилась небольшая биографическая справка и черно-белое фото. Оказывается, М. происходила из старого аристократического рода, на фото ее дальние, дореволюционные родственники отдыхали около своего имения, с красивым садом. Пили чай, сидя за знакомым мне столиком. Также я прочел довольно теплую заметку о художнике по фамилии Лиц, ее написал незнакомый мне ростовский блогер. В ней он, сожалея о том, что не знал работ мастера ранее, отмечал различные достоинства его стиля. Также он выражал надежду на то, что сын художника не оставит дело отца и осветит если не мир, то хотя бы наш город новыми шедеврами. Он лишь просил о том, чтобы на картинах изображалось только доброе и светлое, чего так не хватает под час и нашему Ростову, и каждому его жителю. «Согревайте наши сердца, но бережно и нежно», так было написано. Нужно будет обязательно показать эту заметку Моксу.

Конец