Зига, мальчик, не плачь!
«ЗИГА, МАЛЬЧИК, НЕ ПЛАЧЬ!»
100 лет со дня рождения Сигурда Оттовича Шмидта (1922-2013)
«Я человек 19-го века и в ваш 20-й век попал совершенно случайно, по ошибке судьбы, позабывшей убрать меня вовремя».
В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ
В этом году мы отмечаем 100-летие со дня рождения уникального во всех отношениях человека и учёного, историка-педагога, археографа, историографа и краеведа, автора фундаментального исследования «Становление русского самодержавия» Сигурда Оттовича Шмидта (1922-2013).
Он родился в страстную субботу под звон колоколов, в конце Красной Смуты 1917-1922 годов и в разгар НЭПа, когда в Москве открылись рестораны-столовые Моссельпрома, а в деревнях Поволжья ещё продолжалась борьба с голодом и людоедством. Он родился в Москве 15 апреля 1922 года, в семье известного учёного Отто Юльевича Шмидта (1891-1956) и литературоведа Маргариты Эммануиловны Голосовкер (1889-1955), впоследствии заведующей сектором художественной иллюстрации Института мировой литературы АН СССР.
Его первой кормилицей стала деревенская коза (потому что у мамы не было молока), а первым учителем по жизни стала няня Тата, деревенская девушка, украинская полька, по сути, его вторая мама, которая прожила рядом с ним все свои 90 лет. Это она передала «советскому барчуку» Сигурду своё долголетие и жизненную энергетику, обеспечила ему здоровый быт, долгую, размеренную, благополучную жизнь на одном и том же неизменном месте. Он пережил всех своих современников, знаменитых, известных и умышленно забытых, он пережил всех своих ровесников и даже многих своих учеников.
Сигурду Шмидту везло на воспитателей-наставников, на научных руководителей, учителей нравственности, на философов и мыслителей.
Считается, что влиянием матери и её брата, философа Якова Голосовкера (1890-1967), у Сигурда Оттовича ещё с юности сложился интерес к гуманитарной сфере, русской культуре и истории. Однако, это не совсем так. В становлении будущего историка-источниковеда принимали участие и другие люди. После возвращения студента-историка Сигурда из эвакуации в Москву, его научным руководителем на историческом факультете МГУ стал один из крупнейших русских историков-славистов, источниковед, исследователь «Русской правды», издатель русских летописей, академик Михаил Николаевич Тихомиров (1893-1965).
Огромный вклад в мировоззрение молодого начинающего учёного Сигурда Шмидта внесла Фаина Абрамовна Коган-Бернштейн, в девичестве — Аронгауз (1899-1976), историк-медиевист и переводчик со старофранцузского, вдова эсера Матвея Львовича Когана-Бернштейна — русского революционера, политического деятеля и доктора философии, расстрелянного красными в 1918 году, жена историка-философа Павла Юшкевича (1873-1945).
Это она перевела на русский актуальные и поныне книги Э. Ла Боэси «Рассуждение о добровольном рабстве» (М.1952) и Ф.Бэкона «Новая Атлантида» (М.1954).
Именно по подсказке Фаины Коган-Бернштейн и академика, историка-слависта Михаила Тихомирова Сигурд Шмидт выбрал для себя историю русского абсолютизма, эпоху Ивана Грозного.
Оба учёных исходили из реалий своего сурового времени. Эпоха политических романтиков и мечтателей прошла, наступила эра диктаторов и прагматиков вождей. При Сталине многое в судьбе профессионального историка зависело от выбора темы и умения её трактовать в угоду своего времени и любого правящего политического режима.
Как оказалось позже, это было мудрое решение, как со стороны наставников, так и со стороны самого ученика. Самодержавие в лице Ивана Грозного — единственная из всех имеющихся форм общественного устройства, при котором только и возможно единение народа и консолидация людей в законопослушное, управляемое общество. Без царя-самодержца немыслима Россия, как без великого вождя и генерального секретаря немыслим СССР.
В конце 30-х годов, перед войной, в СССР сталинский режим окончательно окреп, и началось построение советской сверхдержавы и подготовка ко второй мировой войне. Тема неограниченного единовластия и опричины времён Ливонской войны в эпоху сталинских репрессий получила новое идеологическое звучание. Она возрождала убитые совсем недавно Лениным великодержавный русский шовинизм, национальную гордость великороссов и природный русский альтруизм.
Концепция Сигурда Шмидта по тем временам была предусмотрительно гибкой и универсальной, и порой она выглядела смело: утверждая, что Иван IV стал первым русским абсолютным монархом, молодой историк провозглашал, что личность иногда может быть сильнее безличных исторических сил, всемогущество которых провозглашал тогда марксизм-ленинизм. Это с одной стороны. Культурный герой бросает вызов всему миру, мнёт его как глину и побеждает. А с другой, — весь мир оказывает культурному герою сопротивление. И тогда личность, бросившая вызов всему миру в борьбе за мировое господство, терпит поражение, не столько от внешних сил, сколько внутренних врагов, двурушников, ренегатов и предателей. Здесь без всенародной поддержки и силовых структур вождю и самодержцу никак не обойтись! Здесь без всенародной поддержки и силовых структур вождю и самодержцу никак не обойтись! Самодержавие в лице Ивана Грозного — единственная из всех имеющихся форм общественного устройства, при котором только и возможно единение народа и консолидация людей в законопослушное, управляемое общество. Без царя-самодержца немыслима Россия, как без великого вождя и генерального секретаря немыслим СССР.
В СССР научные исследования русского средневековья (эпохи Ивана Грозного) всегда являлись и являются сегодня весьма специфической областью русской исторической науки, выходящей за рамки чисто кабинетной академичности. Они изначально носят идеологический, гражданский, имперский пафос — феномен Ивана Грозного в советском и постсоветском обществе всегда осмысливается «правоверными» историками-государственниками через феномен Сталина. В этом случае «жизнь без царя» в голове так же немыслима и невозможна для всех великороссов, как и жизнь без «великого вождя в голове» для всего советского народа.
Именно Фаина Коган-Бернштейн, подруга второй жены Отто Шмидта Маргариты Голосовкер стала на всю жизнь путеводительницей и наставницей её сына Сигурда. Именно она стала живым свидетелем начала жизненного пути подростка и юноши Сигурда:
«Не буду скрывать, Зига всегда был и навсегда останется для меня милым, умным, добрым мальчиком. Да! Он для меня — всегда мальчик, в любом возрасте и в любом звании!
А время тогда для всех советских людей было очень тяжёлым, голодным и суровым, шла жестокая борьба между гражданами за место под советским солнцем. После коллективизации случился страшный голод 1932-33 годов, доводивший сельчан до людоедства. В это страшное время Зиге было десять лет! На первом месте у людей стояли жилплощадь и продуктовый паёк, на втором — всё остальное. Кто-то завидовал, почётным политкаторжанам и героям гражданской войны, бывшему командиру продотряда Науму Беспощадному и куску конины, а кто-то — Лиле Брик и её французскому легковому автомобилю «Рено». Я сама тогда мечтала о «Рено», но сейчас я хочу иметь «Бьюик»…
У мальчика Зиги среди сверстников было много завистников и недоброжелателей. Я как могла, оберегала Зигу от соблазнов жизни, от влияния дурных людей, от чужой лютой зависти и классовой ненависти. И особенно я ограждала мальчика от московских хищниц, разных Эллочек Людоедок. Когда Зига стал юношей-красавцем и завидным женихом, от них, наглых, бесстыдных и смазливых, отбою не было!
Скажу честно, Зига как жених тогда ни в чём не уступал Василию Сталину, а по своему интеллектуальному и морально-нравственному, этическому уровню многократно превосходил его. У сына Отто Шмидта была безупречная репутация, а у сына Иосифа Сталина — дурная слава. Выйти замуж за Сигурда мечтала каждая девушка, а вот за Василия — боялись многие.
Нельзя сказать, что жизнь Зиги была беззаботной и безмятежной, лишена глубоких потрясений и переживаний. В его жизни случалось всякое, о чем не всегда следует даже вспоминать. Ведь память порой причиняет нам невыносимую боль и страдание!
Для Сигурда, по-моему, такой болью стало лето 1941 года, начало войны с Германским Рейхом, оно оказалось самым главным и глубоким потрясением в его жизни. Хорошо помню, в каком ужасном состоянии Зига вернулся домой после рытья противотанковых рвов и траншей! Помню, как он, молча, не раздеваясь, прошёл в свою комнату и закрылся в ней на ключ. А вскоре я услышала его приглушённые рыдания.
Зига никого, кроме меня, не хотел видеть и только мне он на вторые сутки открыл дверь! И только мне одной он поведал о причине своего глубокого отчаяния. Именно там, у Волокаламского шоссе, Зига и узнал от солдат всю правду о ходе войны, что Москва будет скоро сдана немцам до Нового года, а в следущем 1942 году вермахт перейдёт Волгу и достигнет Южного Урала.
Отчаяние Зиги было велико. Я боялась, что он впадёт в глубокую депрессию и сойдёт с ума. Стараясь хоть как-то успокоить плачущего мальчика, я сказала, что вполне разделяю антисоветские речи несчастных наших красноармейцев. Они правы. Им лгали. Их обманули, как и обманули весь народ! Наша армия оказалась не готова к оборонительной войне. А сотни тысяч наших красноармейцев попали в окружение, оказались в положении, окружённых германцами в Тевтобургском лесу, двух римских легионов Квинтилия Вара.
Однако, этот исторический пример не успокоил Зигу, чтобы вывести его из стресса нужны были более веские и убедительные доводы. Те самые, при помощи которых с нами говорит История и наша услужливая Память.
И тогда я вспомнила Отечественную войну 1812 года. Эту одну из главных вех русской истории. Вспомнила кровопролитную Бородинскую битву под Москвой! И сожжение Москвы вместе с оставленными в ней раненными русскими воинами! И эти письма Наполеона Александру I Павловичу о заключении мира на взаимовыгодных началах…
Вспомнилось мне и дерзкое нападение казачьих команд Платова и солдат Милорадовича под Красным на обоз наполеоновского маршала Даву, где в одной из подвод было обнаружено множество географических карт Евразии от Южного Урала до Индийского океана! Карты колониальной Индии!
И до меня дошло. Тогда меня вдруг осенило! Закон повторных случаев! Эврика! И тогда я твердым голосом произнесла: «Зига, мальчик, не плачь! Победа будет за нами! Поверь мне! Победит здравый рассудок.
Зига, верь мне, всё будет так, как было в 1812 году! Победит героизм русского солдата! Тогда русские войска вошли в Париж, а в наше время советские войска войдут поверженный Берлин!
Зига, знай, Наполеон не хотел завоевывать нашу холодную и снежную, бедную тогда Россию — в его планах было повторить поход Александра Македонского. Он хотел пройти через Россию в Индию, победив по пути русского царя-отцеубийцу. Наполеон хотел после взятия Москвы подписать с русским императором договор о мире и сотрудничестве, чтобы тем самым присоединить русскую армию к своей интернациональной армии в походе на Индию. Повторить то, что не получилось у него с императором Павлом I двенадцать лет назад. Да! Это факт, и, увы, с ним ничего не поделаешь. В истории бывало всякое, нелепое и немыслимое вопреки нашей исторической традиции! И к великому огорчению всех наших военных историков-патриотов.
Зига, знай — великий мизантроп Гитлер бредит славой Наполеона и идеей мирового господства точно так же, как когда-то грезил Наполеон Индией и славой Цезаря и Александра Македонского. Вот увидишь, — его безумный поход в Индию не состоится! Даже если вермахт дойдёт до Южного Урала и Казахстана!
Зига, мальчик, знай и помни: тот, кто намеревается покорить весь мир, свою жизнь всегда кончает плохо. Зига, мальчик, не плачь! Вот увидишь, всё будет хорошо! Гитлеру не жить долго на этом свете. История имеет обыкновение возвращаться в иных масках и в иных одеждах и жестоко мстить за столь бесцеремонное обращение с ней, как с дешёвой шлюхой!
Гитлер сам отравится или повесится, или его отравят и/или повесят его преступные подельники. Так сказала я тогда! Sic! Так в первый раз в жизни я стала арбатской сивиллой-прорицательницей, я до сих пор удивляюсь этому. Но главное не в этом. Главное, что после моего жаркого, спонтанного пророчества Зига сразу успокоился, пришёл в себя, стал трезво оценивать окружавшую его реальность. Вот так! Вот как было! Правда историческая и бытийная не только больно ранит, она ещё и лечит. Об этом никогда не стоит забывать как историку, так и политику.
Мы с Зигой до сих пор 9 Мая отмечаем с особой нежностью, вспоминаем тот вечер октября 1941 года, вечер утешений и предсказаний, наших надежд и упований….»
Со дня этих по-матерински теплых воспоминаний замечательной учёной дамы и человечной женщины прошло более полвека, но, слава Богу, память хранит почти всё во всех деталях, нюансах и мелочах.
Уже нет давно в живых участников тех событий, и с каждым годом становится трудней уточнить роль каждого из них в культурной и общественной жизни общества, о позитивном и/или негативном влиянии друг на друга.
Вполне возможно, что Фаина Абрамовна несколько преувеличивала свою роль в становлении Сигурда Шмидта как социально зрелого мужчины, как гражданина и учёного. Пожилые люди иногда страдают этим. Но не в такой запредельной степени самохвальства, характерной для нашей нынешней московской «золотой молодёжи». При этом, надо признать, что институт наставничества и пайдейи в СССР был стократ мощнее и развитей, чем в сегодняшней безыдейной, монетарной РФ.
Вне всякого сомнения, что именно Фаина Абрамовна в строгом соответствии с грубой реальностью планируемой большевиками истории страны, контурно обозначила будущее Сигурда Оттовича как гражданина и как учёного. Фаина Абрамовна, как миедевист и опытный профессор истории научила начинающего историка узнавать великие маяки (парадоксы, вариации и метаморфозы) на исторической ленте Мёбиуса, постигать тонкие и запутанные нити всеобщей истории. Горячая сторонница учения великого геохимика и биогеохимика Владимира Вернадского (1863-1945) о ноосфере, Фаина Абрамовна связывала многие великие деструктивные события в мировой истории (восстания, войны и революции) с солнечной активностью, влиянием солнечных вспышек на массовое сознание людей.
Ход и азимут некоторых судьбоносных и трагических событий, по её мнению, зависел не только от культурно-образовательного и духовно-нравственного состояния общества, но и от психофизического здоровья лидеров нации и правителей страны. От психического здоровья авторитарных правителей, их ума, интеллекта и глупости, зависят судьбы стран и народов, дальнейшее развитие науки и культуры, и соответственно, уровень политической культуры и культуры исторической памяти.
Давно известно, что наш опыт — источник нашей мудрости, а источник нашего опыта — наша глупость. Notre sagesse vient de notre experience, et notre experience parvient de notre folie…
А посему не без влияния этой замечательной наставницы у Сигурда Оттовича с юности проявилось настороженное и опасливое отношение к тоталитарной власти вообще и правящему коммунистическому режиму в частности.
Не будем забывать, что на глазах этого молодого историка-москвича шла полным ходом генеральная реконструкция Москвы, как будущей столицы победившего мирового пролетариата. На его глазах, на месте взорванного храма Христа Спасителя, воздвигалась коммунистическая Вавилонская башня — Дворец Советов, шло строительство метро, сносились исторические здания, памятники и храмы.
За долгий век Сигурду пришлось быть очевидцем войны советской власти со своим народом, борьбой с исторической народной Памятью, с осквернением храмов и могил, сносом памятников и целых кладбищ. Вместе с этим наносился непоправимый ущерб историко-биографическим (генеологическим) исследованиям, знаковые имена эпохи навсегда исчезали из живой истории страны. Для того, чтобы сохранить память о своих предках, об их славных деяниях и свершениях, Сигурдом Оттовичем была введена ещё одна вспомогательная историческая дисциплина — НЕКРОПОЛИСТИКА, главным предметом которой стали кладбища, секретные захоронения и братские могилы войны и ГУЛАГА, их описание, изучение и сохранение.
Историк-источниковед Сигурд Оттович Шмидт, явился для нас, детей Войны и Беды, последним из могикан русской исторической науки, носителем и пропагандистом «живой истории», отчизнолюбия и краеведения-краелюбия.
Надо признать, что специалистом в области истории русского Абсолютизма и государственности он был непревзойдённым. Своими историческими лекциями он оживлял и одухотворял отечественную историю, русскую культуру.
Когда Сигурд Оттович живо рассказывал о личной жизни Ивана Грозного, о его физических и душевных недомоганиях (о сифилисе костного мозга и мании преследования), об Избранной раде, о государственных преобразованиях и укреплении личной власти, то слушателям жалко было всех. Было (почти до слёз) жалко, как самого несчастного царя-тирана, так и его приближённых — Алексея Адашева, Ивана Висковатого, Андрея Курбского, попа Сильвестра и митрополита Макария. Жалко было всех, но жальчее всех было самого себя.
Его лекторский язык был артистичен, изыскан и изящен, доверителен и человечен. От своего дяди по материнской линии, репрессированного философа Якова Голосовкера (1890-1967), он приобрёл дар интуиции и воображения (имагинации).
Сигурд Оттович располагал к себе слушателей, заставлял их воспринимать далёкую историческую эпоху как цепь бесконечных и удивительных метаморфоз мифологического бытия перетекающих в реальное существование.
Лекции Сигурда Оттовича не тему русского Абсолютизма были страстны и зажигательны. В его лекциях (рассказах-былях) о быте и нравах людей эпохи Ивана Грозного всегда присутствовала драматургия и имагинативная идея в её абсолютном смысле. Лекторскому искусству Сигурда Шмидта продолжает (увы, не совсем удачно) подражать сегодня известный драматург, писатель, сценарист и телеведущий Эдвард Радзинский, который в 1959 году закончил Историко-архивный институт и, несомненно, как фанатично любящий историю студент, не пропускал ни одной лекции тогда ещё молодого, но уже знаменитого профессора.
Уже тогда, начиная с 1949 года, молодой профессор Сигурд Шмидт настолько увлекательно освещал историю древней и средневековой Руси, что на его тематические лекции-рассказы в МГИАИ сбегались даже студенты исторического факультета МГУ и устраивали ему овации.
Как лектор и рассказчик профессор Сигурд Оттович Шмидт совсем немного уступал в 70-е годы, пожалуй, только одному мастеру устного рассказа — Ираклию Андроникову. У этих двух замечательных лекторов-рассказчиков среди пропагандистов знаний и науки было много подражателей, но никто из них мог постичь секреты ораторского мастерства Андроникова и Шмидта, увы, этот феномен так и остался тайной. Видно для того, чтобы быть превосходным лектором и увлекательным рассказчиком, надо превыше всего любить свой предмет и безмерно любить своих слушателей-учеников и поклонников. Такая любовь должна быть обязательно взаимной, и такая взаимная Любовь была!
Всю жизнь, больше 90 лет, Сигурд Оттович прожил на одном месте — в Москве в доме № 12 по Кривоарбатскому переулку и всегда гордился этим. Арбат для него всегда был житейским «градом крепким», а Печатный двор, что на Никольской улице, во дворе Историко-архивного института, — источниковедческой лабораторией и кафедрой прикладных исторических дисциплин.
Только один раз Сигурд Шмидт выезжал надолго из Москвы, и то не по своей воле, а по решению высокого начальства — в эвакуацию в Ташкент, где с ноября 1941 по июль 1943 года был студентом историко-филологического факультета Среднеазиатского университета вместе с другим, не менее талантливым молодым историком Александром Зиминым (1920-1980).
Сигурд Оттович всю свою профессиональную жизнь, больше 60 лет, посвятил Московскому историко-архивному институту (ныне — РГГУ) и гордился этим до конца жизни больше, чем всеми своими высокими наградами, научными степенями, должностями и званием академика Российской академии образования. Именно его основной исторический труд «Становление российского самодержавия» (М.1973) сделал ему имя.
Уже в конце 60-х он стал звездой советской исторической науки, был признан выдающимся учёным, лучшим преподавателем Москвы, выдающимся пропагандистом живой отечественной истории и и главой возрождённого в конце века краеведения.
Именно археограф Сигурд Шмидт и его коллега, археограф и исследователь русского средневековья, профессор Александр Зимин навсегда и остались гордостью российской исторической науки, вечной славой Историко-архивного института. Оба были яркими личностями, обладали огромным творческим потенциалом, широчайшим кругозором.
Сигурд Шмидт был и остался всенародным академиком-краеведом, Зимин был и остался учёным-источниковедом и лингвистом с мировым именем. Шмидт был на страже исторического Источника, Зимин — на страже исторической Истины. Шмидт был скорее холодным аналитиком русского абсолютизма и феномена Ивана Грозного, а Зимин, обладая редкой научной интуицией, подходил к проблеме абсолютизма и авторитаризма творчески с позиций метафизики и психоистории.
Он, как и Шмидт, выступал против апологетики политического курса Ивана Грозного и против того, чтобы представлять этот курс следствием исключительно маниакального психоза царя. Однако, в последние годы Зимин пришёл к выводу, что централизация Русского государства носила противоречивый характер и привела русский народ к полной утрате свободы, к добровольно-принудительному рабству.
Шмидт был по характеру сангвиник, а Зимин обладал ярко выраженным холерическим характером, он «горел» жаждой научного творчества, и был бойцом в битвах за Истину. Он не боялся пойти против общепринятого мнения и ложного постулата, он был ярым противников исторической лжи и лжи истории. Он первым усомнился в подлинности «Слова о Полку Игореве» и назвал его гениальной литературной мистификацией, написанной в 70-е годы XVIII века российским духовным писателем архимандритом Иоилем (Иваном Быковским) и является выдающейся имитацией памятника древнерусской литературы.
Ушли в Вечность и превратились в прах многие герои «горячих», локальных, мировых и «холодных» пси-войн, затихли диспуты и споры о том, какой народ древней, культурнее и лучше. Смерть охладила их идейный пыл и жар, и оставила каждого при своём мнении в прошлом, в пережитом ими XX веке. Они ушли, но им на смену пришли новые герои и те же самые трагически неразрешимые проблемы, а с ними возникли с новой силой, более циничной, бесчеловечной и сатанинской, споры о национальном приоритете и мировом господстве. Вспоминая их, мы поневоле перелистываем живые страницы своего прошлого, делаем свою экспертизу их вольных и невольных заблуждений, ложных идей, их противоречивых версий и объяснений многим «общепринятым» событиям и явлениям.
Вспоминая одно яркое имя, мы поневоле вспоминаем десятки и других не менее ярких имён. Отмечая в этом году 100-летие ученого археографа Сигурда Шмидта, мы отмечаем заодно и 100-летие логика, социолога и философа Александра Зиновьева, а с ними поневоле вспоминаем и другого выдающегося археографа Александра Зимина. Вспоминая пламенного борца за историческую истину археографа-лингвиста Зимина, мы вспоминаем и его непримиримых критиков-академиков Дмитрия Лихачёва и Бориса Рыбакова, а заодно и замечательного медиевиста Фаину Абрамовну Коган-Бернштейн и других их славных современников.
Всякий раз, как только речь заходит о личности Сигурда Шмидта, об этом удивительном советском учёном-долгожителе и мудром человеке, пережившем всех советских вождей и саму советскую, тоталитарную державу, нам сквозь туманы и грохот барабанов прошлого, доносится бодрый голос его наставницы, утешительницы и ангела хранителя — Фаины Абрамовны Коган-Бернштейн: «Зига, мальчик, не плачь! Мы победим! Победа будет за нами!».
В деле пропаганды исторических знаний и просветительства Сигурд Оттович оказался таким же выдающимся учёным-историком и блестящим лектором, как был и Василий Осипович Ключевский, собиравший в МГУ большие аудитории мыслящей молодёжи.
Сигурд Шмидт родился в незаурядной семье, он прожил долгую жизни, и никогда не знал, что такое нищета, бездомность и голод. Казалось, что вся его благополучная и вполне обеспеченная жизнь была специально окуплена страданиями и лишениями тысяч русских и советских интеллигентов. До своих учеников он доносил дыхание другого столетия, совсем другой академической жизни — более размеренной и более основательной и мудрой.
Сигурд Оттович, как Ключевский и Тихомиров, как его коллеги по Историко-архивному институту - преподаватели Ерошкин, Зак, Зимин, Коган-Бернштейн, относился к другому времени и, увы, к былой культуре, верными хранителями которой они оставались до конца во все периоды советской империи.
Они были и остались для потомков людьми иного антропологического вида, представителями другой эпохи. Иными были отношения между студентами и преподавателями. Тогда преподаватели были уважаемыми людьми, обладали высоким общественным статусом, какими-то финансовыми возможностями, позволяющими им быть благотворителями и опекунами. Они сохраняли традиции старой университетской дореволюционной школы. Тогда голодному и безденежному студенту можно было до стипендии не только несколько раз плотно пообедать («попить чайку») у Сигурда Оттовича, или у Александра Александровича Зимина, но и недели две пожить у добрейшей Фаины Абрамовны на Арбате.
Они были и остаются настоящими честными историками, целью которых было — не просто показать, как одно событие рождает другое, а объяснить исторический процесс как бесконечный кровавый труд человеческой души, войну совести с глупостью, косностью и невежеством, насилием, ложью и обманом в пользу мудрости и здравого рассудка.
Ведь наше прошлое — кладовая не только нашего горького коллективного опыта, но и нашей общей глупости. Давно известно, что наш опыт — источник нашей мудрости, а источник нашего опыта — наша глупость. Об этом пять веков назад сказал в своей «Похвале глупости» Эразм Роттердамский, Дезидерий (1469-1536), однако никто из людей до сих пор никаких выводов для себя так и не сделал.
15.04.2020