3. Всё очень серьёзно
Поздно вечером совершенно неожиданно сама пришла Людмила. Она зашла в кабинет, села, достала сигарету, закурила.
-Здороваться надо, когда заходишь, - хмуро сказал отец.
- Прощаться надо, когда уходишь, - тем же тоном возразила дочь.
-Что ты злишься? - спросил Петр Николаевич уже мягко, и, как-то растерянно.
- Я не злюсь, - не приняла этих мягких ноток Людмила, - я просто не хочу с тобой разговаривать. Я просто тебя не-на-ви-жу. Ты что не понял еще? И Марину твою ненавижу. И деньги твои.
- Ты пойми, Марина здесь не причем. Я ее люблю и, наверное, женюсь на ней, если она согласится. Но она не любовница. Она мой советник по экономике и человек, которому я доверяю, как себе. И это пока все. Не слушай сплетен. Я же не от тебя и не от твоей мамы ушел.
-Ты - предатель. Ты убил мою маму. А она так тебя любила. Она столько сделала для тебя.
- И я любил ее. И мне нелегко было перенести ее смерть. Но она сильно болела и была обречена.
- Это ты ее убил! Если бы ты нас не бросил, она бы не умерла...
- Она была обречена. И это было ее желание завершить жизнь в хосписе. Тебя же не было рядом с нами в те страшные месяцы. Поверь, это не упрек, но ты просто не знаешь всего.
- Ты тоже не знаешь всего, - холодно бросила Людмила, загасила сигарету в массивной пепельнице, поднялась с кресла и пошла.
- Знаю, доча. Ты заказала киллера и послезавтра он меня убьет. А потом убьет Марину. Спасибо, доча. Может быть это единственный выход. Может быть тебе от этого станет легче.
Пока он все это говорил Людмила, замерев, стояла в двух шагах от стола. Она сгорбилась, закрыла лицо руками и словно ждала удара. Но все было тихо, только стучали старинные часы на втором этаже.
Она повернулась к отцу. В ее глазах были слезы, и было еще в них столько недетского и неженского, а вселенского горя, что Петр Николаевич вскочил с кресла, бросился к ней, обнял, прижал к себе. А она обмякла на его плече, слезы полились рекой из ее глаз: “Папка, прости. Что я наделала. Прости меня... “, - бормотала она.
-Ничего, доча, все нормально, все будет замечательно.
-Как же нормально, если уже ничего нельзя исправить и тебя убьют, - всхлипывала Людмила, - и твою Марину убьют, я не могу уже отменить заказ.
- Сядь, доча. Давай поговорим. Петр Николаевич достал из бара бутылку коньяка, налил две маленькие рюмочки, поставил тарелочку с засахаренными дольками лимона, закурил и только потом сказал:
- Разобраться с киллером - это моя проблема, лучше скажи, почему ты все-таки пришла.
Людмила чуть помолчала, словно раздумывая сказать - не сказать, затем решилась:
- Знаешь, ты бы никогда меня сам не нашел. И вот лежу я утром на диване у одной моей знакомой и точно знаю, что уже проснулась, но вроде бы еще и сплю. Вдруг заходит в комнату человек, садится рядом со мной и говорит: “Убьют отца, как жить-то будешь? Это такой тяжкий грех, что долго ты с ним не проходишь”.
Я ему отвечаю: “Он сам виноват”. А человек посмотрел на меня так печально-печально и говорит: “Ты не злая, а глупая, не понимаешь, что творишь. Пойди к отцу, поговори с ним, прежде чем судить”. Вроде бы набор банальностей сказал, а во мне все перевернулось...
- А как он выглядел, этот человек? - взволнованно спросил Петр Николаевич.
- Да это же сон был, - удивилась такой реакции Людмила. Рядом сидела с журналом моя знакомая, и она ничего не видела, ничего не слышала. Я ей еще пересказала этот сон, а она мне посоветовала в церковь сходить.
- И все-таки, я тебя прошу, скажи, как он выглядел, - настаивал отец.
- Ну, такой высокий... - добросовестно стала вспоминать Людмила, - ...Не очень молодой, но и не старый... Глаза у него очень красивые... Умные такие и добрые... Бородка... И все. Она посмотрела на отца. Тот сидел, прикрыв рукой глаза, и будто окаменел.
- Что с тобой папка! - испугалась дочь.
- Ничего, все нормально. - Отец встал, подошел к окну, долго смотрел на пустынную улицу. - Люда, все очень серьезно. Сейчас тебя отвезут в одно место. Только нечего не спрашивай. Надо переждать. Я потом все тебе объясню. Ты мне веришь?
- Верю! - твердо и громко, словно давая клятву, ответила Людмила.