ххххххх
Последнюю подсадку стволовых клеток закончили уже ближе к полуночи. Вливали медленно, со всей осторожностью, потому что Уилсона снова трясло, и температура поднялась до фебрильной при ледяных руках и ногах. Он не открывал глаз, время от времени принимался тихо стонать от боли и дурноты, но сознания больше не терял, и оксигенация держалась. В палату на веранде несколько раз без особой цели заходил заметно нервничающий Кавардес, он окидывал рассеянным взглядом приборы и выходил, не перемолвившись с Хаусом и словом. Прочесть что-то по его лицу было невозможно, да Хаус и не нуждался в толкованиях Кавардеса — сам всё видел. Сегменты не падали больше, потому что падать было некуда, тромбоциты бродили по кровяному руслу Уилсона, как дервиши в пустыне — одиноко и бессмысленно, эритроциты с трудом справлялись со своей транспортной функцией, а иммуноглобулины, кажется, мигрировали в селезёнку до лучших времён. Зато грибковые споры, похоже, перепутали его с трухлявым пнём, не смотря на лошадиные дозы амфотерицина и дифлюкана. А выслушать лёгкие Хаус попросту боялся. Дышал, держал ритм - уже чудесно.
Перед уходом снова заглянула Оливия, принесла поесть. Он машинально сжевал что-то — даже не понял, что — и снова вернулся на свою табуретку у кровати Уилсона — держать за руку. Казалось, пока он держит его руку в своей, Уилсон стонет не так мучительно и даже иногда на минутку-другую засыпает.
- Я ухожу, - сказал Кавардес, когда вливание, наконец, закончили. - Я всё равно больше пока ничего не могу поделать. Мы можем только ждать, оживёт ли кроветворение. На это нужны часы. Он стабилен, насколько это вообще возможно в его положении. Кислород подаётся, инфузомат исправен и запаролен, назначения будут выполняться дежурной сменой. Подключение к пульту я проверил. Если что, давите кнопку, вам будут помогать, насколько смогут, и вызовут меня. Я смогу быть в больнице уже через пять минут. Будем надеяться, но... я не хочу вас обнадёживать...
- Сам вижу,- буркнул Хаус и снова погладил холодные пальцы Уилсона.
Он боялся нечаянно уснуть и пропустить смерть. Почему-то верилось, что встретив её глаза-в-глаза ещё сможет что-то поделать, как смог прошлой ночью. Поэтому не пошёл на кушетку и даже не пододвинул себе лёгкое полукресло — сидел, сгорбившись, на неудобном стуле, где всё сильнее и сильнее болела нога, и радовался этой боли, потому что помешает уснуть.
-Ты так быстрее меня окочуришься, - осуждающе прошелестел Уилсон, когда он, всё-таки задремав, едва не сковырнулся со стула на пол. - Не ешь, не пьёшь, не спишь... В туалет хоть ходил?
- У меня запор, - огрызнулся Хаус. - И я тебе не доверяю.
- Ты так долго не протянешь...
- Долго и не надо. До утра. К утру уже всё определится.
- Смерть или отсрочка? - сделал попытку улыбнуться Уилсон.
- Все умирают, - отрезал Хаус. - И любая жизнь — отсрочка. Не болтай ты много — у тебя губы трескаются, и ты теряешь последние тромбоциты на их герметизацию.
- У меня все слизистые — сплошная рана, - ещё одна попытка улыбнуться — на этот раз саркастически, но такая же провальная, как и первая. - А ты говоришь: губы. Губы — это ерунда, обычный кандидоз...
- Вот, кстати, да, - Хаус потянулся к тумбочке. - Спасибо что напомнил. Давай-ка обработаем.
Уилсон при виде тампона с антисептиком скривился — каждое прикосновение к коже вызывало у него почти нестерпимую боль, хватающую за сердце и прерывающую дыхание. Он знал, что это всего лишь гипералгезия, одна из возможных прелестей паранеопластического синдрома, но от знания делалось не намного легче. Однако, во-первых, спорить с Хаусом было бесполезно, во-вторых, он и сам понимал, что всю свору оппортунистических инфекций, готовых сейчас разобрать его на клетки и сожрать по частям, только так и можно держать хотя бы на одном уровне — непрерывно глуша антибиотиками и противогрибковыми, обрабатывая антисептиками и эпителизирующими мазями. Поэтому он просто страдальчески закрыл глаза и покорился неизбежному.
Продолжение седьмого внутривквеливания.
Так, видимо, бывает, но Уилсон раньше ничего подобного не чувствовал — когда умирала Эмбер, он реально потерял счёт времени и понятия не имел, сколько в целом длился этот кошмар. Начался он ночью и закончился тоже ночью, но сколько времени прошло между этими ночами - сутки, двое, трое — он и под пытками не сказал бы. А начиналось всё, между прочим, вполне себе банально. Сначала пришло на пейджер сообщение, что в городе автокатастрофа — мусоровоз въехал в пассажирский автобус, и добрая часть пострадавших поступает к ним, и что всех не занятых с экстренными больными просят спуститься в приёмное отделение. Он попытался дозвониться до Эмбер, но та предсказуемо не взяла трубку — внеплановое дежурство или тоже вызвали на ту же катастрофу — и бодрой рысью отправился в приёмное, куда уже поступали пострадавшие.
Прошло не меньше часу — и в приёмном появился Хаус, распространяя запах спиртного, бензина и гари, с окровавленной головой и слегка дезориентированный. Не от пьянки — в этом Уилсон разобрался с первого взгляда. Как-то его беспокойного друга угораздило оказаться в том самом автобусе, хотя некоторое время назад он благополучно и вовремя, закончив работу, покинул больничную стоянку на собственном мотоцикле. О том, что произошло между этими событиями, Хаус или не помнил, или не хотел говорить. Впрочем, учитывая кровоточащую гематому у него на виске, в первое верилось не меньше, чем во второе. Позже Уилсон боролся с совершенно иррациональным убеждением в том, что если бы Хаус не ввалился тогда в приёмное, еле держась на ногах и оставляя на косяках дверей кровавые отпечатки ладоней, всё было бы в порядке, и Эмбер была бы жива и не случилось той омерзительной истории с Хаусом, от которой ни один из них, кажется, позже так и не оправился. Но он ввалился и рухнул обессиленно на стул в приёмнике, и Кэмерон кинулась обрабатывать ему рану, а он, Уилсон, услышав знакомый голос, подошёл и спросил, какого чёрта Хауса угораздило оказаться в автобусе, когда у него есть и машина — правда, старая раздолбайка с ручным приводом, и мотоцикл — маленький яркоокрашенный гроб на колёсах, вызывавший у Уилсона смешанные чувства - и радости за ещё один несомненный признак реабилитации Хауса, и страха, когда этот тип выруливал с больничной парковки и, включиав форсаж, улетал, как шайтан, в грохоте и клубах дыма.
Вот тут-то Хаус и сообщил, что с некоторого момента до некоторого момента ровно ничего не может вспомнить, причём «факел» от него был такой, что Уилсона шатнуло
- Ретроградная амнезия. Приложился там башкой обо что-то.
- Понимаю, - сочувственно кивнул Уилсон.
И тут Хаус поднял голову и, сведя к переносице брови, убеждённо заявил:
- Я что-то видел.
- Что ты видел? - озадачился Уилсон.
- Я не помню. Но это важно, - он помолчал, напрягая память, и от напряжения в голубых его глазах отчётливо отразилась головная боль, но, ничего не добившись от своего травмированного ОЗУ, он покачал этой самой разбитой головой и повторил:
- Не помню. Но кто-то скоро должен умереть. И умрёт, если я не вспомню.
«На тебе», - обречённо подумал Уилсон, тут же с надеждой, чуть не клянча, попытавшись уточнить:
- А тебе это не кажется?
- Нет, - отрезал Хаус и громко зашипел сквозь зубы, потому что Кэмерон хирургической иглой принялась шить ему разошедшиеся края раны под накожным обезболиванием.
- Как я попал в автобус? - спросил у окружающих теперь уже сам Хаус.
- Ты напился допьяна, и бармен того места, где ты нарезался, не позволил тебе управлять мотоциклом, - предположил Уилсон. - Где ты пил?
- Не помню.
- Ты был один?
- Не знаю.
- Где твой телефон?
- Понятия не имею.
- Где твоя трость?
- Отвяжись, а? Там же, где и всё остальное.
- Это как у Кинга «The Dark Half», - вспомнил доктор Чейз, кажется, наслаждавшийся новой загадкой, подкинутой обожаемым — пусть и тайно - босом — пусть и бывшим. - Есть, кстати, способ попытаться достучаться до вашего подсознания. Если хотите я могу попробовать.
То, что Чейз владеет гипнозом, кажется, удивило не только Уилсона, но ещё больше его удивило то, что на гипноз Хаус согласился. Сам бы он, кстати, едва ли пошёл на такое на его месте. Но, видимо, сверлящая мозг загадка не давала этому одержимому покоя, и вместо того, чтобы с лёгким сердцем выжившего пострадавшего отправиться домой отдыхать и подлечиваться, Хаус затребовал истории болезни всех поступивших в «Принстон-Плейнсборо» и описания поступивших в другие лечебные учреждения округа, разгребавшие последствия автокатастрофы, и с головой погрузился в разгадывание головоломки. В прямом смысле слова — сотрясение мозга с гематомой иначе было не назвать.
Гипноз дал немногое: удалось выяснить, что после работы Хаус отправился в бар — почему-то один — и бармен, действительно, забрал у него ключи от мотоцикла, когда увидел, что этому парню не стоит садиться за любой руль, кроме игрушечной приставки, если, конечно, он хочет дожить до следующего восхода солнца. Неожиданной и неприятной новостью для Уилсона было вторжение в подсознание Хауса Эмбер, но понять, какова её роль там он не смог — Чейз готов был проводить сеанс гипноза, но не допрос с пристрастием. Впрочем, это и не имело большого значения. Уилсон постепенно тоже как-то проникся важностью загадки, и в её свете подозрения ревнивого самца отошли на второй план, уступая передний обеспокоенному врачу. Обеспокоенному по двум пунктам: во-первых, возможно, действительно, Хаус в последние мгновения перед аварией заметил что-то такое, что может сыграть ключевую роль в чьей-нибудь судьбе. Слава богу, он был диагностом такого уровня, что вполне мог по капле воды узнать о существовании океана. Во-вторых, сам Хаус. Ключевое воспоминание не находилось, Хаус тыкался впотьмах, насилуя измученную больную голову бесплодными попытками вспомнить, перебирая варианты, осматривая тех, кто поступил в «ПП», и для остроты ощущений стегая повреждённый мозг всеми препаратами нейротропного действия, которые только приходили ему в опять же таки-больную голову. Так что через несколько часов он предсказуемо и надолго потерял сознание и силами послушного Кадди персонала был заключён под домашний арест.
Однако, нужно было совершенно не знать Хауса, чтобы предположить, что он на этом уймётся. И совершенно не знать Кадди, чтобы предполагать, что она хоть сколько-нибудь долго обойдётся без своего диагноста. В общем, как выяснилось, предложенное накануне решение помогло спасти жизнь водителю автобуса, но к ответу на загадку любителя запредельных шарад не приблизило. Так что утром Хаус, слегка посвежевший после нескольких часов сна, но всё ещё с раскроенным черепом и швами на виске, снова появился в «Принстон-Плейнсборо», продолжая свой убийственный марафон. Уилсон, который тоже заходил домой поспать часок и переодеться, Эмбер не застал, но, естественно, решил, что просто их перерывы не совпали. Проверил автоответчик, отправил сообщение, призывая связаться, и вернулся в больницу помогать — травмированных ещё оставалось предостаточно.
Там ему и сообщили, что Хаус поволок весь персонал в специально арендованный автобус ради воспроизведения условий, приближенных к реальности. Самое восхитительное, что персонал во главе с Кадди покорно поплёлся, надев на шеи портреты пассажиров или таблички с их именами и взяв в руки описания с диагнозами, без единого возражения - занимать места. Хаус умел играть военначальника. На него можно было залюбоваться, глядя, как стоя посреди салона он распоряжается, кому куда сесть. Уилсон и залюбовался и, бросив всё, присоединился к труппе, отняв у охранника портрет мистера «Брайна О`Генри, шатена, пятидесяти лет, центральная окружная, перелом правой лодыжки» и, по примеру остальных, повесив его себе на шею.
Игра перестала быть забавной, когда Хаус, чтобы подстегнуть свои подкорковые структуры, от души вмазался физостигмином, лакирнув коктейль из викодина, мезокарба и метилфенидата, смешанный в его кровяном русле за прошлые сутки, в какое-то мгновение неподвижно замер с уплывающим в небытие взглядом, а потом красиво фибрильнул — сначала запрокинувшись назад — и Чейз с Катнером едва успели подхватить его, пока он не грохнулся, приложившись головой обо что-нибудь ещё, и мягко опустить на пол, а потом забившись в короткой судороге и вытянувшись на спине, как полагается всякому порядочному трупу.
Мгновения остановки сердца, которую уже привыкли ради снижения эпатажа называть просто сердечным приступом, дают не слишком много времени на раздумья, и Уилсон, ещё не успев ничего подумать, оказался стоящим на коленях рядом с такой же коленопреклоненной Кадди, трясущимися руками пытающейся расстегнуть Хаусу рубашку.
- Да зачем? - резко одёрнул он её. - Дыши лучше — мешка-то нет, - и нанёс прекардиальный удар в грудину — даже не по-студенчески, а как учили в скаутах, в летнем лагере, куда отец однажды упихал его на пару недель. Конечно, Айза Уилсон был не Джон Хаус, и как только он разыграл «страшный кашель» и «дикую боль в животе», мама и папа живо забрали его домой, но за две недели он всё-таки успел научиться укладывать вещи для похода так, чтобы ничего не попортить и всё легко достать при необходимости, разжигать костёр на ветру — ну, может, не с первой, так хоть с пятой спички и — что он постигал с особенным рвением — оказывать первую помощь в угрожающих жизни состояниях.
С первого удара Хаус «не завёлся», и он повторил, а потом стал наносить короткие резкие толчки в нижнюю часть грудины, проминая, почти ломая рёберный корсет, чтобы создаваемое давление в груди «разбудило» синусовый узел, чтобы эта скотина задышала и открыла глаза, потому что видеть, как восковеет его бледное лицо, а кожа век делается пергаментной, у Уилсона просто никаких сил не было.
- Приходит в себя, - сказала оторвавшись от его губ и переводя дыхание Кадди. И Катнер тут же убрал — вернее, отдёрнул - руку от угла челюсти босса, где только что отслеживал пульс, как будто, очнувшись, Хаус мог запросто его за эту руку тяпнуть.
Впрочем, едва ли Хаус мог сейчас вообще кого-то тяпать — доконать себя, во всяком случае, он постарался со всей ответственностью, и голос, когда он заговорил, шипел и сипел, как старинная фисгармония.
- Эмбер... Она была со мной в автобусе... Это она умирает.
На мгновение Уилсону показалось, что это он, а не Хаус, сейчас фибрильнул, и это его треснули кулаком по грудине,
и это он валяется на полу арендованного автобуса, не вполне осознавая на каком свете находится.
- Неизвестная номер два, - сказал Хаус, и Тринадцатая зачитала с листка приметы девушки, направленной в Центральную Окружную с рваной раной бедра и ушибом поясничной области. Приметы Эмбер. Уилсон, как тёмный бархат, стоял и впитывал сочувственные взгляды, а Хаус всё ещё лежал на полу, не находя в себе сил попытаться встать.
хххххх
- Хаус, ты сейчас реально со стула свалишься... Хаус, если ты боишься, что я контрабандой умру, как только ты отойдёшь, то иди тогда сюда... ляг рядом со мной, здесь полно места... Хоть ноги вытяни. Ну, не смогу я при таком тесном контакте умереть... так, чтобы ты не почувствовал. Ты же... ты же был уже пульсоксиметром для меня... Хаус, ты вообще себе представляешь... что ты для меня?
- Прах тебя побери. Уилсон! Ну, вот чего ты опять плачешь?
- Не знаю, Хаус... Это как-то... само... Хаус...
- Ну, всё-всё, хватит, не трать силы. Ты займись лучше своим кроветворением вплотную.
- Хаус, ты себя мучаешь... Ну, иди, ляг... Пожалуйста! У тебя же нога...
- Я тебе секрет открою: у меня их даже две. Ну, почти две.
- Ты шутишь... можешь шутить...
- Тише, Джимми, тише, перестань... всё хорошо... у нас ещё будет время...
Ночь тянется, как жевательная резинка, изжёванная до полной потери цвета и аромата. Снова принимается несильный дождь, капли шелестят по прозрачному куполу над ними и размазываются, размазывая свет больничных фонарей и то и дело выскакивающей из туч луны. Хаус то задрёмывает, роняя голову, то, щурясь и моргая, поглядывает на монитор. Ещё час отжат у смерти, ещё час, ещё немного...
- Хаус, мне лучше... Хаус, пожалуйста, ляг... Я тебе обещаю...
- Знаю я цену твоим обещаниям...
- Подожди... ты что? Ты... загадал, что ли? Ты — суеверный идиот, такой же суеверный, как все... А говорил...
- Заткнись, Уилсон. Видишь: ты живой пока, показатели держатся, у тебя даже голос окреп.
- Да потому что ты идиот! Ты к утру сам в обморок грохнешься.
- Я? В обморок? Да ты что себе...
- Хаус!
- Не ори, всё в порядке. Я — в порядке. Ты сам как?
- Я — в порядке. А ты - упрямый некошерный осёл!
- Смотри: давление держится, ритм держится. Давай ещё раз кровь посмотрим?
Дождь перестаёт. Светает. Хаус чутко спит, сидя на полу, запрокинув голову на край кровати. Рука Уилсона неподвижна на его плече. Уилсон тоже спит. Монитор попискивает. Над горизонтом показывается красный краешек солнца.