Ненавижу ноябрь. Мелкая колючая крупка, мёрзлые комья земли, темно и ночью и днём..
Только один ноябрь другим у меня случился. Не то, чтобы светлее было, а только сын у меня родился. Сыночек.
Любил я его? Не помню уже. Помню, ворох цветных тряпочек в руки мне сунули, а что там внутри – и не разглядеть сразу. Домой приехали – орал всё время, может, больной какой?
А потом как-то всё завертелось быстро. С работы меня турнули, другой никак не находилось. С женой поругиваться стали. Она ночью сына качает, а днём то спать прикладывается, то сына кормит, на меня внимания почти не обращала.
Мамаша моя подсуетилась и забрала меня. И только запись в моём паспорте осталась, сын, мол, у тебя – Иван Максимович Потапов.
Я долго отходил. Сына не видел. С женой нет-нет, встречался: суды какие-то, алименты, претензии. А я уж и забывать о них стал, только иногда к пацанятам в метро приглядывался: сначала к годовалым, потом – десятилеткам, потом на юношей лет шестнадцати..
Думал: «Мой такой же, бегает где-то…»
Почему не искал? Говорю же: работы нет, мамаша не разрешает…
И вот однажды – помню прекрасно, как это было – позвонили в дверь. А меж тем – суббота: пиво, рыбка. Так вот, звонок. Открываю. Парень высокий, худощавый. И говорит баском:
– Здравствуй, папа.
Громко так, то ли с издёвкой, то ли ещё что.
Я опешил, пиво чуть не выронил:
– Ошиблись, молодой человек.
– Да нет, – говорит, – не ошибся. Потапов Иван Максимович – знакомое имя?
Обомлел я. Ноги ватные, но за рукав тащу его в квартиру.
– Сынок!
А он то ли идёт, то ли не идёт. Собранный весь, сосредоточенный. А ну, думаю, засветит сейчас меж глаз папашке-то за всё хорошее.
За рукав тащу, обнять хочу, а боязно. Ну, в коридоре потолкались, вошли. Я стол маленько расчистил, как бы его глазами на свою квартиру глянул. Прямо сказать, неважнецкая квартира. Как мамаша моя померла, убираюсь редко, готовлю кое-как. И бутылок – полкухни. А куда их девать? Не сдавать же, а выбросить – руки не доходят. Не, я не пью, вы не подумайте, так, в субботу под рыбку, ну, или там – в праздник какой.
Поговорили мы с ним. От пива начисто отказался, на рыбку с какой-то даже брезгливостью глянул.
– Зла, говорит, не держу, вырос без вашей помощи. За маму обидно – тяжело ей пришлось. Но семья наша дружная – все помогали.
И слово «наша» особо так голосом выделил, мол, не про вас это, дядя. Повернулся и вон пошёл.
– Сынок, погоди, сынок! Дай хоть подарю тебе что, на память.
Кинулся я в комнату, разворошил тряпки, что в шкафу навалены. На дне, в коробке мамаша игрушки мои хранила, дневники школьные, другую белиберду. А как померла, я выбросить хотел, но не успел как-то. Растеребил коробку-то, грузовик, помню, у меня был большой красный, с синим кузовом. Достал я его, пыль смахнул.
– Вот, возьми, сынок, на память. И прости меня.
– Бог простит, – ответствовал.
И ушёл. А грузовик оставил.