Я когда-то жил в этом городе и взглядом с улыбкой провожал автобус, едущий на Счастливую улицу. Так и было написано на табличке с маршрутом: «Счастливая улица». Много раз хотел приехать на нее, да все дела. Потом развалилась страна, десятилетия разрухи, войн и эпидемий. Надо же, прошло полвека. Я вернулся в город на несколько дней, но музеи и театры закрыли из-за пандемии. К тому же ударил мороз, гулять по центру стало неприятно и неудобно. Тротуары не убирали, над головами угрожающе висели «сосули», как их здесь называют.
Я валялся на диване и слушал новости о том, что все плохо. Неисполненные мечты и давние желания всплывали в голове. К ним сразу добавлялось слово «никогда». Никогда не получу большой гонорар. Никогда не куплю на него новенький Москвич-412 ижевской сборки с круглыми фарами. Никогда не повесят на доме мемориальную доску с моей фамилией… И неожиданно вспомнил об улице с чудесным названием и подумал, что если не съезжу на нее сейчас, то не попаду туда никогда.
Я заторопился, сбежал по черной лестнице старого питерского дома. Обогнул сосули и спустился в метро.
Почему я не отправился на нее сорок лет назад? Занят был. Что-то затевал, чему-то учился. Что в итоге? Знаю азбуку Морзе, могу запустить метеозонд и принять сигналы с него, могу ходить строевым шагом. Могу организовать похороны. Не меняя прочувствованного выражения лица, написать поздравление или некролог. Могу испортить любое блюдо при готовке. При ремонте квартиры сделать все криво, косо и страшно.
Забыл, еще могу сочинить стихи. Однажды, когда я дежурил в газете, пришел мрачный метранпаж и сказал:
– У нас хвост.
«Хвост» в виде нескольких строчек стихотворения безобразно «свисал» с газетной полосы. Компьютеров не было, газету печатали металлическими буковками.
Начальству звонить не хотелось. Надо было выкинуть стих и поставить подходящую по размеру заметку. Искать замену лень, и стих я переписал, отрезал «хвост», и он, как ящерица, успокоился на газетной полосе.
Газета вышла. Через два дня в редакцию прибежал поэт.
– Кто?! – орал он в коридоре. – Где он?! Что за хамство?! Отказываюсь от авторства!
Добрые люди в редакции не стали говорить, что я в командировке, заботливо подвели его к кабинету и замерли за дверью в ожидании.
Поэт больше походил на культуриста.
– Ты?! – зловеще спросил он и потянулся ко мне руками.
Бежать некуда. В предвкушении боя коллеги шваброй подперли дверь.
В моей жизни случались опасные ситуации. В такие минуты словно кто-то другой говорил неожиданные нужные слова.
Я поднял голову от бумаг, внимательно и недовольно посмотрел на него.
– Вы хотите и дальше печататься в газете? – сурово спросил я – молодой и наглый.
Поэт замер. Руки, которыми он тянулся ко мне, бессильно опустились.
– У меня был выбор. Убрать стих из номера или спасти хоть часть. Видимо, я ошибся.
Поэт молчал. Над ним надругались изощренным образом. И ничего не сделаешь. Будет скандалить – отлучат от редакции. Где тогда публиковать вирши?
– Сегодня гонорарный день. Касса до трех. Деньги получать будете?
– Буду, – пробурчал поэт и толкнул дверь так, что сломалась подпиравшая ее швабра.
Я не раскаивался. Не о любви же стих. Про боевую учебу. Часовому охота спать, но он бдит, принял пост у героя войны и передаст его и винтовку с зарубками на прикладе молодому бойцу.
Про молодого я и отрезал, зарифмовав сменюсь – отосплюсь.
Явно стало лучше.
Поэт ушел. В дальнейшем, в коридорах редакции, здоровался первым. Тогда он казался забавным, теперь мне поэта жалко и стыдно за свой поступок. Я не поступил бы так со стихом именитого поэта или будь он другом главного редактора. Его изредка печатали в многотиражках заводов и институтов. Стихи он вырезал и переплетал в книжечки.
Где теперь эти газеты?! А поэт? Где книжечки на пожелтевшей бумаге, прошитые суровыми нитками? Все сгинуло.
Метеозонды улетели, в новом веке азбуку Морзе отменили за ненадобностью, и, вообще, все освоенное угасло, к шестидесяти годам трансформировалось в единственное: я могу несколько часов, не двигаясь, лежать на диване. И ни о чем не думать.
В полупустом метро немногие пассажиры уткнулись в смартфоны. Парень с тупым лицом жадно ел пирожок. Некрасивая девушка беззвучно рыдала, прижавшись лбом к надписи: «Не прислоняться» на двери. Тревожно, когда девушки плачут с утра. Её жалко, я подумал, что лучше бы она поскорее озлобилась, иначе плакать ей придется часто. Вдруг и они едут на Счастливую улицу? Съезжаются туда несчастные люди со всего города. Что я буду делать среди толпы неудачников? Убеждать себя, что я не один из них? Парень с девушкой вышли на Балтийском вокзале, и я успокоился.
Вышли и другие пассажиры. К нужной станции я приехал в пустом вагоне и долго искал нигде не подписанный седьмой выход. Бродил словно Гарри Поттер на лондонском вокзале. Поднявшись на бульвар Новаторов, заторопился и едва не проскочил нужный поворот.
Счастливая улица оказалась застроенной желтыми панельными домами. Время, когда они были новыми и красивыми, прошло. Краски поблекли. Обычная улица на окраине Петербурга с деревьями выше домов.
На стенах нет мемориальных досок. Знаменитости предпочитали Литейный проспект или Невский. Став знаменитостями, романтиками быть перестали. Счастливая улица – зачем? У нас и так все хорошо…
Приехав накануне в Петербург на Московский вокзал, я перешел Лиговский проспект и за аркой старого дома увидел мемориальную доску.
С доски смотрело знакомое лицо. Надпись о том, что в этом доме работал писатель, поэт, драматург и сценарист Игорь Адамацкий. Чуть ниже в стороне стоял бюст Пушкина, на которого Адамацкий посматривал сверху.
С Адамацким я проработал несколько лет в этом самом доме. Он был шеф-редактором издательства. Командовал всем генеральный директор Женя Кузьминский. На мне висела, говоря современным языком, логистика.
Адамацкий был известным диссидентом. За антисоветские заслуги ему выделили офис, который и занимало издательство.
С утра до вечера я носился между типографиями, складами, базами, магазинами. Адамацкий неторопливо беседовал с авторами и друзьями по борьбе с режимом. Первым снимал телефонную трубку и, если звонил автор, говорил ему устало и ласково о том, что времена тяжелые, и если мы кого и печатаем, то только за деньги. Если по телефону что-то требовали или угрожали, передавал трубку Кузьминскому или мне.
Издательство жило в предбанкротном состоянии. Это нормально. Оно работает и сегодня, уже более тридцати лет.
Историческим событием стал отъезд генерального директора на десять дней в Сочи. Надо же и ему раз в несколько лет отдохнуть.
В первый день без генерального в офис я пришел в девять с хвостиком. Шеф-редактор сидел за столом начальника и демонстративно посмотрел на часы.
– Пора навести порядок, – сурово произнес он и сделал паузу. Наверно так его допрашивали в КГБ в годы диссидентства. – Что у нас сегодня по плану?
Надо же, оказывается у нас есть какой-то план.
– Перевезти бумагу со склада в типографию и доставить книги в магазины.
Адамацкий все записал в большую тетрадь.
– Держи меня в курсе. Вечером подведем итоги.
Ах ты ж деловая колбаса! Со склада я позвонил новому боссу.
– Шеф! – фамильярно начал я. – Беда! У бумаги битые втулки.
Он не понял, пришлось растолковать, что в огромных ролях бумаги сплющились деревянные втулки посередине, и роль не встанет в станок для размотки.
– Не забирать! – последовала четкая команда.
– У нас сроки по тиражу! Не отпечатаем заказ – попадем на штраф. Принимайте решение!
Я помучил его минут пятнадцать, потом предложил заплатить рабочим в типографии, чтобы они выбили втулки, вставили лом и размотали бумагу. Шеф с облегчением согласился.
Звонком из типографии я известил его, что бумага при нарезке «морщит», и надо решить, оставить ее вылеживаться или отправить в макулатуру.
На третий раз рассказал о браке в отпечатанной книге, предложив выбрать с кем поссориться: с типографией или с клиентом.
Командовать Адамацкий хотел, принимать решения – нет. Уже к обеду он сломался и кричал в трубку:
– Я ничего не решаю, не звони больше, я только редактор!
Слово «шеф» в начале куда-то исчезло. Дальше мы работали мирно.
Именно тогда я понял, что никогда не буду заниматься бизнесом.
За дни без босса все рухнуло. Не прошла платежка в банке, и типография прекратила печатать заказ. Я «снимал кассу» в ларьках и отвозил в типографию наличку. Ненадолго запускались печатные машины, выдавали соответствующее количество тиража и снова останавливались.
Машины работали не на электричестве, а на деньгах.
В отпечатанной книге перепутали страницы, и заказчик отказался ее оплачивать. Исчез переводчик, подрядившийся перевести текст рекламного буклета. Выставка открывалась, а буклетов для иностранцев не было. В довершение украли коробку с бракованной продукцией, дожидавшейся возврата поставщику.
Десять дней спустя загорелый и посвежевший генеральный директор вернулся к руинам.
Адамацкий улыбался, как большой ребенок. Я со скорбью вываливал накопившиеся проблемы.
Женя Кузьминский вздохнул, поразмышлял минут двадцать, раскрыл ежедневник и снял трубку телефона.
Полдня он, не опуская трубку, делал мелкие неуловимые движения. Что-то обещал, рассказывал анекдоты. «Протолкнул» платежку в банке. Выбил дополнительный аванс с заказчика, договорился об отсрочке с типографией.
Отлежалась и перестала морщить бумага. Переводчик вышел из запоя, был за наш счет закодирован и готов переводить. Заказчик под бракованную книжку получил скидку на следующие заказы, став постоянным клиентом.
Спустя два дня все, как и раньше, крутилось-вертелось, приносило прибыль.
Адамацкий шефствовал и дальше, съездил в Англию к осевшему в ней сыну, вернулся. Писал книгу за книгой, издавая их «по месту работы».
Когда-то он страдал от того, что его не печатали в СССР. Не без помощи друзей-диссидентов советскую власть уничтожили. Все написанное опубликовали. Одна беда – это не продавалось. Совсем. Чужие критики книг не замечали. Критики-приятели, вздыхая, называли его прозу изощренной.
Нераспроданные книги пачками лежали в офисе.
Теперь он вспоминал СССР с теплотой.
– Издали бы её лет десять назад, – гладил Адамацкий пахнущую типографской краской книгу, – кооперативную квартиру можно было бы купить…
«Счастливая улица» – табличка сменяла табличку, некоторые из них проржавели.
Интересно, я, получив большой гонорар, купил бы квартиру на Счастливой улице? Вопрос чисто теоретический. С гонорарами никогда не везло. Сначала писал, потом узнавал, сколько заплатят. Несколько раз мне горячо пожимали руку, трясли ее и взглядом говорили что-то вроде: «я верил, что такие люди есть!»
Помнится, накатал небольшую повесть. О подвигах одного героического полковника. Он рассказывал, я записывал на диктофон, распечатывал. Месяц приводил в литературный вид. Повесть вышла за его подписью.
Сидевший со мной в одном кабинете пожилой сотрудник журнала поинтересовался: договорился ли я с полковником насчет гонорара?
Когда я сказал, что нет, пояснил:
– Есть нормальные люди, а есть жлобы. Нормальный накроет поляну и отдаст тебе гонорар, жлоб – отдаст половину гонорара и стол не накроет. О чем он поёт, кроме собственного героизма?
– О партийной принципиальности в решении важных вопросов.
– Значит еще на партвзносы удержит из твоей половины.
Повесть вышла в журнале. Полковник заказал экземпляры для друзей. Прибыл в редакцию, оставил на моем столе пухлый портфель и направился в кассу.
Пожилой сотрудник не пошел обедать. Когда он смотрел на портфель, в его животе урчало.
А я размышлял. Хватит ли гонорара на тот самый москвич с круглыми фарами? Половины гонорара – не хватит. Всего – может хватить. Тогда как раз в страну хлынули иномарки, и подержанные москвичи резко подешевели.
Из кассы вернулся довольный полковник. Карман его кителя оттопыривался. Полковник расстегнул портфель, достал и поставил на мой стол бутылку водки. И сразу ушел.
– Так нам поляну еще никто не накрывал! – вздохнул пожилой сотрудник.
Кондитерская фабрика, женская консультация, Магнит/Пятерочка, аптека, ремонт колес. Улица оказалась короткой. В конце деревянная церковь, за ней железная дорога. Та самая остановка, на которую прибывают автобусы, едущие на «Счастливую улицу».
Отсюда можно отправиться 142 автобусом на улицу Доблести, 73 на площадь Стачек и по печальному 195 маршруту на Южное кладбище.
Подъезжали автобусы, редкие пассажиры исчезали за дверями подъездов.
Заполняя бесчисленные анкеты, предъявляя паспорт, на удивленный вопрос: «Вы живете на Счастливой улице?», они вздыхают и говорят: «а что толку?» И подписывают заявление на отсрочку выплаты по кредиту, материальную помощь или исковое в суд.
На что я рассчитывал? Что здесь будет цирк-шапито? Бесплатные карусели? Дегустационный зал ликеро-водочного завода? Общежитие швейного ПТУ с веселыми девчонками? Зачем я помнил о ней с прошлого века? Зря я сюда приехал, достаточно знать, что она где-то есть.
Обратный путь по нечетной стороне вел мимо таких же усталых домов.
Решетка на окне второго этажа. Кто живет за ним? Сумасшедший под строгим надзором? Девушка-птица? Или жильцы опасаются нападения великанов?
Догнивал во дворе ржавый москвич, может тот, который я не купил четверть века назад. Единственный ларек уцелел с времен, когда ими был заставлен весь город.
Вот и закончилась Счастливая улица. Короткая, как жизнь.
В конце ее играл на баяне мужик в валенках. Лицо, едва видимое за поднятым до глаз шарфом, покраснело от мороза.
Я заглянул в стоящую перед ним сумку. Среди мелочи зеленела трешка советских времен.
– Счастливая! – прохрипел баянист, – приносит удачу!
– Сколько лет здесь сидишь?
Он пожал плечами, заиграл про то, что кто-то с горочки спустился, потом про оркестр в городском саду и дальше героическое, про несдающийся гордый Варяг.
Моя монета глухо звякнула, покатилась и улеглась на дне.
Почему меня не отдали в музыкальную школу? Зачем я полвека метался и искал лучшей доли? Лучше бы сидел и играл на баяне редким прохожим на Счастливой улице.
Андрей Макаров
***
Новая книга Андрея Макарова «Дома и люди на Счастливой улице» вышла в Санкт-Петербурге.
592 страницы вместили сто рассказов разных лет. Рассказы получившие литературные премии, звучавшие на радио, публиковавшиеся в литературных журналах и газетах, собраны под одной обложкой. Рассказы о нашей жизни, о девяностых годах и днях сегодняшних.
Покупайте и читайте. Обещаю, что скучно не будет.
Для тех, кому это важно – книга с картинками! Рисунками известного художника Евгения Осипова.
Книгу продает «Издательство ДЕАН», город Санкт-Петербург.
Отпускная цена издательства 440 рублей за книгу в мягком переплете, 660 рублей – в жестком переплете.
Жители Петербурга могут купить ее напрямую в издательстве, москвичи у представителя издательства в столице. Можно заказать доставку почтой или транспортной компанией.
В магазины она пока не поступала (в них цена будет существенно выше).