Кучики

                Рассказ

            Поздняя осень.  Последние деньки ноября.  Ночью выпал первый снег и принакрыл освежающей белизной спящий город.  Но к утру автомобили растащили колёсами всю эту безгрешную чистоту на улицах, превратив её в грязное дорожное месиво.  К обеду ветер с севера разорвал тяжёлые тучи в клочья, и выглянуло солнце.  Одевшись по теплее, я сразу же вышел на улицу поприветствовать явившееся миру безрадостное светило.  Прогулялся от дома до трамвайной остановки, вдыхая прохладную сырость родного Урала, и присел в одиночестве там на лавочку под прозрачным козырьком слегка передохнуть, а мимо меня по улице как неугомонные механические муравьи сновали разные автомашины, а я сидел и молча наблюдал за этим броуновским движением городского транспорта и думал о том, как скоротечна жизнь на нашей планете.
            
            Кажется, что ещё совсем недавно, я выпускник педагогического института пришёл в школу и приступил к работе преподавателем истории в старших классах, но сегодня уже безработный пенсионер сижу и прохлаждаюсь на малолюдной улице, бесцельно коротая в философских раздумьях время.  Сквозь неспешный ворох своих рассуждений я вдруг ясно ощутил, что кто-то пристально рассматривает меня, как бы оценивая, кто я такой и что же я тут на этой остановке делаю: просто сижу или дожидаюсь трамвая.  Я повернул голову и увидел, как ко мне приближается скульптурного вида троица: невысокого роста аккуратно одетая, миловидная женщина, явно бабушка, держа за руки по обе стороны от себя двух и очень похожих между собой детей, своих внуков: девочку лет шести и мальчика годика на два с копейками младше своей сестрёнки.
            
            Девчушка – этакая вытянувшаяся для своего возраста егоза в тёплом комбинезоне с двумя жидкими, торчащими спереди из-под капюшона светлыми косичками всё норовила высвободиться из бабулиной руки, не скрывая своего любопытства, смело вглядывалась в меня, в незнакомого дядю, скорее деда, шла на шаг впереди, тем самым как бы и тянула за собой неторопливо идущую их провожатую.  Мальчишка же наоборот в такой же, как и у его сестры одёжке, откинувшись слегка назад, с недовольным видом едва шевелил своими ногами, как бы вися у бабушки на руке, и тормозил их общее продвижение вперёд.  Но вот ведь какая штука – любящий то своих внучков терпеливый радетель равновесия, как центр и опора всей человеческой горизонтальной конструкции, раскинув принудительно руки, с большим трудом удерживала этот пеший разновозрастной родственный прицеп, который неумолимо приближался к месту моего одиночного отдыха.
            
            Метра за два от меня девочка вырвалась из руки своей бабушки, подбежала ко мне и с подскоком, упав, примостилась рядом со мной на свою девичью пятую точку.
            
            - Бабушка, – радостно заявила громко она, – я заняла тебе место!
            
            - Интересно, – улыбнулся я, – разве здесь кроме меня и вас с бабушкой ещё кто-то есть из желающих сесть на эту холодную лавочку, – заглянул я ласково девчушке в глаза, кивком головы поприветствовав ту, для которой было столь необычно занято место.
            
            - Не обращайте на неё внимания, – присела рядышком с внучкой и посадила к себе на колени внучка заботливая нянька, – она у нас всегда такая – попрыгунья-стрекоза!
            
            - Как тебя зовут, отважное чадо? – проявил я старческое любопытство.
            
            - Меня не зовут, – стрельнула глазками маленькая женщинка, – я сама прихожу, – расплылась она в широкой, доверительной улыбке.
            
            - Ты откуда взяла эту взрослую фразу, деточка, до которой ещё пока не доросла, – опешил несколько я, высоко вскинув брови.
            
            - Не знаю, – пожала она плечами, – по телевизору услыхала, – призналось мне это шустрое создание, – и мне это очень почему-то пондравилось, – развела она, извиняясь за свой словесный выпад, ручонками. 
            
            - Я же вам говорила, – неловко улыбнулась её родная душа, – это же не девочка, а ртуть ходячая!  Стоит только глаз отвернуть – целый день искать придётся, – и погладила она свою внучку непоседу по её спине в комбинезоне, как бы давая понять мне, что она и такую её обожает всей своей любящей душою.
            
            - Это бабуля меня так зовёт, – откликнулась радостно на ласку ребятишечка, – а вот мамка моя, когда сердится на меня, иногда называет меня Лизка драные коленки.
            
            - Зато папа балует тебя, называя своей принцессой, – укорила разговорчивую свою стрекозу мамина, похоже, мама.
            
            - А как вас зовут? – повернуло ко мне своё детское личико шустрое создание.
            
            Я назвался, добавив ещё слово дед, и моя соседка по скамейке посмотрела мне, как-то грустно и пристально в глаза, прижалась своей головкой в комбинезоне с капюшоном к рукаву моей зимней одёжки и, тяжко вздохнув, будто старая бабка, тихо сказала, что у них с братом дедушки нет, а одна только эта бабушка, которая вместе с ними живёт.
            
            - Лиза, – поспешил я снять возникшее было напряжение, – ты сказала сейчас, что мама твоя иногда, на тебя серчая, называет тебя свою дочку драными коленками, ты что ж и в самом деле часто рвёшь свои колготки, – посмотрел я на неё, – так часто падаешь, что коленки у тебя постоянно голые?
            
            - Не-ет, – ответила честно та, махнув ручонкой, – я с Гошкой много таскаюсь!
            
            - С каким ещё Гошкой? – сотворил я мину удивления на своём лице, – с котом?
            
            - Нет!  С ним, – указала она на младшего брата сидящего у бабушки на коленях.
            
            - И зачем ты с ним это делаешь, – задался я вопросом, – он сам прекрасно ходит, видел я, и на своих ногах, – продолжил я разговор, ожидая дальнейших признаний.
            
            - Он не ходит, а прячется постоянно, – надула губки лихой правдолюб.
            
            - Как так прячется, – мягко усомнился я.
            
            - Как только мама позовёт нас кушать, он тут же бежит к бабушке в спальню и там залезает у неё под кровать, – стрельнула глазками на младшего брата сестрёнка.
            
            - А зачем он это делает? – искренне пожалел я маленькую няньку.
            
            - Не любит наш Гоша есть, – призналась их нянька, – страсть как на любит…
            
            - Ага!  Не любит, – соскочила с места несогласная Елизавета, – конфеты у него не отберёшь!  Ни одной не допросишься – все сам стрескает и не поделится даже.  И хорошо, что мама для меня, хоть немного, но откладывает, а то бы мне воще ничего совсем от него не доставалось бы, – доложила мне, жалуясь, деточка, - жадина – говядина!
            
            - И ты тоже любишь сладкое, – посадил я возмущённое дитя обратно на место.
            
            - Я и суп, и кашу люблю, – не скрыла своих пристрастий мамкина помощница, – а вот Гошка только колбасу и конфеты с булкой понужает!
            
            - Ну вот, – прервав беседу, опустила внучка на земь заботливая клуша и охранник детской безопасности, – наконец то, и наш подходит трамвай.  Пошли на посадку, дети!
            
            Но девочка не поспешила за бабушкой вслед, спрыгнув со скамейки, не протянула ей свою руку, а будто стесняясь, сделала шаг мне навстречу и прошептала признательно, глядя в мои глаза.
            
            - А вы совсем и не страшный дедушка.  И я вас нисколечко не боюсь…
            
            - А зачем меня бояться, – мягко, как только мог, ответил я ей.
            
            - Мой папа говорит, что с незнакомыми людьми мне лучше не разговаривать!
            
            - Но мы же с тобой познакомились, – погладил я небояку по головке в капюшоне.
            
            - Познакомились, – обнажила она свои ровные, мелкие зубки, назвав она меня уже по имени и отчеству.  И поспешила ухватится за протянутую бабушкой руку. 
            
            Покинув остановку, мои новые знакомые поднялись по ступеням в салон трамвая и все трое, помахав мне оттуда руками, тронулись в путь.  Я же ещё какое-то время посидел в углу опустевшей остановки, вороша в памяти недавнюю встречу, встал и, не спеша, как заезженный конь отправился к себе домой в благоустроенную квартиру, восстанавливая в возбуждённом мозгу события давным-давно минувших лет.  Не дойдя до своего подъезда с десяток шагов, я вдруг остановился и прислонился плечом к фонарному столбу, ощутив в груди лёгкое недомогание.

            
            Жили мы тогда с моей мамой и бабушкой на первом этаже в одном из двухэтажных на два подъезда щитовых, насыпных, с печным отоплением бараков, наскоро построенном жилье-времянке в трёхкомнатной угловой квартире вместе с нашей соседкой – одинокой в результате войны женщиной, которая была ровесницей нашей бабушки.  И в нашей семье кроме меня других представителей мужского пола не было.  Мой дедушка, как и многие в ту войну солдаты не вернулся домой, пропав без вести.  И где он находится его последний приют, мы даже не представляли.  Бабуля ещё продолжала работать, преподавая в школе у нас русский язык и литературу, а Вера Петровна полгода всего как вышла на заслуженный отдых.  Мы трое занимали две смежные фасадные комнаты, а она отдельную боковушку с видом из окна на дровяные сараи и общественный туалет.  Сам то рабочий посёлок наш в небольшом, провинциальном, патриархальном уральском городке появился во время той, Великой Отечественной войны созданный специально для переселенцев, которые сюда к нам из западного региона страны прибыли, эвакуированные вместе с заводом оборонного значения.  Но жили в этом посёлке не только заводские мастера-спецы переселенцы, но и жители из всех близлежащих деревень, став рабочей силой на этом передислоцированном на Урал заводе.
            
            Как мы там оказались, я точно не знаю, да это и не главное, потому что меня тогда ещё не было и в помине, но зато я прекрасно помню своё одинокое детство, когда я кроме суббот и воскресений, был предоставлен, практически, сам себе, так как мама и бабушка всю неделю были заняты на работе.  Одна трудились на новом, воздвигнутом в ту лихую годину начала войны на голом месте, отлаженном со временем заводском производстве, а бабушка, как и раньше продолжала учительствовать в школе.  Обитали мы тогда, ютясь в тесноте да не в обиде, как не раз говорила мама моей мамы, полностью и во всём доверяя друг другу.  Мы даже внутренние двери в наши комнатёнки никогда не запирали на ключ, проживая сообща, как единая семья, пока не были расселены по новым, благоустроенным пятиэтажным домам, только входная, утеплённая ватной обивкой запиралась на замок, да и то, когда в квартире уже никого не оставалось.  Но, выйдя на пенсию, Вера Петровна всё так же продолжала по утрам вместе с мамой и бабушкой куда-то уходить, включая даже и выходные, и возвращалась гораздо позднее их, уже ближе к полуночи.
            
            Сама же наша соседка была довольно миловидной, среднего роста, светловолосой с короткой стрижкой советской гражданкой из рабочего сословия, у которой под широко её расставленными глазками маленькой пипкой выпирал кукольный носик.  От возраста, как думал я, обострившиеся скулы сразу же переходили от подбородка в горловую часть шеи, а ниже затылка из-под волос виднелся жилистый и натруженный голый загривок.  Этот то едва заметный штрих в её неброской внешности и скрадывал немного её былую женскую в девичестве привлекательность.  Вся, как и шея, скрученная в упругую пружину её худая фигурка на коротких ногах и тяжёлые в узлах на пальцах словно кирзовые голенища сапог жёсткие ладони рук, выдавали в ней простую и безропотную в жизни, но несломленную в невзгодах работящую натуру.  По характеру была тётя Вера тихая, незаметная, но упёртая и ко мне всегда мягкая и добрая!  При встрече она всегда мне говорила, улыбаясь.
            
            - Здравствуй, Лерик!
            
            И я каждый раз ей, хмурясь, отвечал.
            
            - Доброе утро, тётя Вера!  Но я не Лерик, а Валерий!
            
            На что она мне всегда дружелюбно возражала.
            
            - До Валерия то вам, мой друг, ещё далековато, а вот до Лерика вам в самый раз!  И не спеши взрослеть, любезный мальчик!  Ещё успеешь хлебнуть горького до слёз!
            
            Я всегда обидчиво воспринимал эту её непонятную для меня мрачноватую фразу о горе и слёзах, и однажды у бабушки поинтересовался недвусмысленно.
            
            - Бабуль!  А куда каждый день уходит наша тётя Вера?  Она же на пенсию вышла?
            
            Та, помолчав немного, тяжело вздохнула в ответ.
            
            - Ты же знаешь, Валера, у неё дочка имеется!
            
            - Знаю, – кивнул я своей бестолковкой.
            
            - А у дочки, в свою очередь, двое деток растут.  Ты знаешь об этом?
            
            - Откуда, – выдавил я из себя небольшое сомнение. 
            
            - Вот Верочка и ходит к дочери домой каждый день там со своими внучатками, как бабушка понянчиться и помочь ей по хозяйству в доме управиться!
            
            - А она сама не справляется што ли, – не зная сути, заподозрил я дочь её в лености и безразличии к детям
            
            - Видимо, нет, – перекрестила грудь моя дорогая и милая сердцу добрая душа.
            
            - Тогда привела бы детишек сюда тётя Вера к нам…
            
            Но моё праздное разглагольствование, не дав договорить до конца, было прервано строгим возгласом со стороны моей мамы.
            
            - Зачем?
            
            - Как зачем, – удивился искренне я, – мы бы познакомились с ними, и я бы с ними с удовольствием подружился бы, – подумал я, предположив, как было бы здорово иметь тут рядом тех, с кем бы можно было пообщаться, скрадывая надоевшее одиночество.
            
            - С кем, с ними? – последовал тут же конкретный вопрос.
            
            - С детьми, конечно, – осёкся я.
            
            - Зачем? – опять прозвучал всё тот же вопрос.
            
            - Нууу… – промямлил я, – я не знаю…
            
            - Вот раз не знаешь, то и не неси, сынок, чепуху, – снизила мама тон, – маленькие они ещё для тебя, чтобы ты с ними мог подружиться.  Понял?
            
            - Угу, – кивнул я согласительно озадаченной репой.
            
            Я тогда ещё, просто, не знал, что дочка у тёти Веры была уже с год как безнадежно больна и что жить ей оставалось совсем немного.  Зато я очень хорошо запомнил тот день, когда в нашей барачной коммуналке как раз накануне Нового года появилась эта парочка, будто двое из ларца, замечательных маленьких, как живые матрёшки, закутанных в шали поверх их скудной одежонки неуклюжих человечков: мальчишка и девочка.  В отличие от меня мои мама и бабушка знали заранее о их появлении, поэтому и ждали, добросовестно подготовившись к встрече с ними, жарко натопив печку на кухне.  И вот ближе к вечеру в воскресный день обитая тряпками для утепления входная дверь в нашу щитовую берлогу тихонько отворилась и, переступив порог, появились в тесном коридорчике тётя Вера и её двое осиротевших внучат.  Держась за руки, эти две молчаливые детские фигурки застыли у ног своей опекунши с двумя большими узлами в руках и с онемевшим взглядом взирали на нас, на их встречавших незнакомых людей.
            
            - Вот мы и добрались, наконец то, до места! – бодрым голосом сообщила нам наша соседка, – принимайте новых жильцов!
            
            - Здравствуйте, дети! – ласково, как могла, сказала моя бабушка, улыбаясь.
            
            Но в ответ настороженные братишка с сестрёнкой, не разнимая рук, одномоментно подняли свои шарообразные головы, глядя вверх на незнакомую бабушку, выжидательно и осторожно, не понимая, как им нужно здесь себя вести.  И вот тут Вера Петровна молча опустила свою ношу на пол, освободив свои руки, и начала неторопливо развязывать шаль на мальчонке, тем самым давая деткам понять, что здесь никого им не стоит бояться.  Так же молча, не проронив ни слова, она сняла шаль и с девчонки, аккуратно сложила стопкой эти оба связанные из шерсти платка, положила их на один из своих баулов и развернула в анфас личиками к нам своих осиротевших малюток.  Перед нами предстали две с широко раскрытыми на мир глазёнками розовощёкие мордашки с плотно сжатыми посиневшими от холода губками.  Неизвестность немного пугала детей, но не настолько, чтобы вызвать у них панический страх, тем более, что угрозы от неизвестных им двух тётенек и мальчика не исходила, и они успокоились, расцепив свои ручонки.          
            
            Девочка – явно старшенькая лет не больше шести была одета в серо-зелёного цвета на рыбьем меху демисезонное пальтецо, из которого она изрядно уже подвыросла, а на её голове сидела весьма поношенная меховая шапка с длинными ушами.  Из-под пальтишка будто насмешка выглядывала узкая полоска короткого и непонятного цвета застиранного платьишка, из-под которого выпирали тёплые, на резинках внизу у тощих колен, напрочь застиранные штанишки-трусики.  Ниже от самых колен на ней были обуты новые как бы на вырост явно великоватые валенки катанки.  И на сладкое: из-под коротеньких рукавов некогда нарядного девичьего пальтеца, наползая на озябшие кисти рук виднелась пёстрой расцветки трикотажная кофточка, а ниже у этой раздавшейся от одёжек матрёшки висели, болтаясь на тесёмочной страховке, толстые, домашней вязки шерстяные варежёчки.
            
            Мальчик же наоборот был одет в большеватый с видом на будущее новый с тощим меховым воротничком утеплённый на вате драповый коверкот с завёрнутыми подкладкой наверх рукавами.  Как и у его сестры, на мальчишеской головёнке копной восседала новая шапка ушанка с бантиком под подбородком, а из-под длинноватой верхней его скорлупки   свисали до щиколоток на выпуск, обжав резинками внизу подшитые валеночки, из тёмной плотной ткани штаны шаровары.  И во всём этом своём причудливо-неказистом наряде он напомнил мне этот неожиданно возникший Филипок один забавный, как будто оживший персонаж из сказов Бажова.  Только там вместо мальца была девочка, а его бабушка Вера никак не походила, конечно, на хмурого дедушку Коко-Ваню.  И у него, как и у сестрёнки свисли почти до пола на верёвочке вязаные варежёнки, которые он снял, войдя в дом, тем самым оголив детские ручонки, которые говорили, что перед нами стоит вполне живой и настоящий прелестный мальчоночка.         
            
            - Это кто же к нам сюда пришёл? – изобразила моя бабушка чрезмерно радостную мину на своём благообразном лице, когда на пороге дома возникла парочка укутанных от мороза малолетних кокона.
            
            - Это мы-ы, – скромно произнесло наполовину раздетое чудо, отпустив руку своего младшенького братишки.
            
            - Кто это мы, – погладила обоих деток по шапкам на их головах ласковая тётенька.
            
            - Я! – откликнулась на ласку девчушка.
            
            - А у этого «Я» имя то своё хоть имеется, – прозвучал добросердечный вопрос.
            
            - Маша, – негромко прошелестело, в ответ.
            
            - А рядом с тобой, Маша, кто стоит? – начала исподволь педагогиня со стажем.               
            
            - Ванечка! – посмотрело в глаза ей открыто осмелевшее чадо.
            
            - А кто он такой этот Ванечка? – взяла ответчицу за руку чужая бабуля.
            
            - Братик мой, – всё так же внятно, но осторожно отозвалось опять девичьим эхо.
            
            - А сколько же тебе годиков, Машенька? – мягко, как только могла продолжила всё так же выспрашивать эта на вид добрая тётя.               
            
            - Пять с поовиной, – смиренно ответила та.
            
            - А Ванечке сколько, – последовал тут же последний вопрос.
            
            Мальчишка сразу же, как только вошёл в нашу жарко натопленную коммуналку, не размышляя, стянул с рук варежёнки и принялся расширять шалевую амбразуру возле глаз.  Когда он услышал от нашей бабушки вопрос насчёт себя, не растерялся и храбро, вытянув ручонку вперёд, показал, неловко разлепив свои замёрзшие немножко пальчики.
            
            - Три, – согрев девичью ручку взяла в свои ладони мальчишечью растопыренную пятерню незнакомая, но совсем нестрашная тётечка.
            
            - Ияа, – кивнул бесстрашно карапуз.
            
            - Ну вот мы с вами, деточки мои дорогие, и познакомились, – поднялась с корточек во весь свой невысокий рост добросердечная душа, подув на детскую ладошку. – меня вы можете называть бабой Катей, а эту тётю, – указала она на свою дочь, мою маму, – зовите просто тётя Лена.  А с этим мальчиком вы познакомитесь потом, когда уже окончательно разденетесь, – погладила она меня по наголо остриженной голове.  Договорились? – тихо подвела итог предварительному знакомству старый педагог. – а сейчас уже ваша бабушка проведёт вас в свою комнату, убрав принесённые ваши вещи, приведёт вас там с мороза в надлежащий вид, и мы будем с вами все вместе пить у нас дома с чай с печеньем, сладким вареньем и с тёплыми творожными шанежками.  Любите пить чай, дети? – улыбнулась во всю ширь своего рта с едва заметными морщинками возле глаз миловидного лица тёплая и мягкая, как те же предлагаемый ею сдобные булочки, гостеприимная баба Катя.
            
            Оба ребетёнка согласно кивнули своими головками, давая понять, что чай для них, как и для многих других людей, такое же приятное удовольствие, и замёрзший было дуэт ходко отправился разболакаться в комнату своей берегини.  И как только они скрылись за их комнатной дверью, я подошёл к маме и спросил, что это и есть внуки нашей соседки, и, получив краткий, но весьма исчерпывающий ответ, я тихо обронил, жалея этих сироток.
            
            - И что теперь с ними будет, мама?
            
            - А что с ними может быть, – не поняла она моего вопроса.
            
            - Теперь Маша и Ваня будут жить вместе с нами? – уточнил я с лёгким намёком на дружбу с ними.
            
            - Не с нами, а со своей родной бабушкой, но будут, правильно ты заметил, нашими соседями, – посмотрела мне прямо в глаза любящая меня родительница, – поэтому ты и не вздумай даже ненароком их случайно обидеть.  Сам знаешь – накажу!
            
            - Так, Валерик, – появилась в комнате старшая в нашей семье, – доставай-ка ты из буфета к чаю печенье, конфеты, варенье, ставь на стол чашки с блюдцами, а ты, Леночка, помоги мне там на кухне управиться, – повязала она поверх платья на талии свой редко к неординарному случаю одеваемый ею нарядный передник и отправилась снова туда, где готовилось обещанное ею угощение – сдобные шанежки.
            
            - Чего ты там, мама, ещё придумала, – пошла за ней следом мамка моя.
            
            - Поможешь мне шанежки сверху маслицем сдобрить!
            
            - Это можно, – согласилось с неё её взрослое дитятко.
            
            - Покормим бедных ребятишек, вдруг они дома там ничего ещё с утра так и не ели, – сокрушилась бабуля с болью в сердце.
            
            - Да что ты, мама, – развела руками её единственная дочь, – время к ужину!  Разве Вера Петровна может позволить себе такое?
            
            - А кто его знает, – упёрлась кормилица, – пока собрались, пока то да сё – вот тебе и время пролетело, а у отца в доме, может, и шаром покати.  Уехал ведь он, – призналась мать своему взрослому чаду!
            
            - Как уехал…  Куда? – последовало искреннее недоумение.
            
            - Вчера, – печально покачала головой жалостливая душа, – и не известно куда…
            
            - Зачем?
            
            - То ли деньжат заработать, то ли новую жену себе и детям мачеху подыскать – не знаю точно, закинул он в свой рыбацкий рюкзак рубаху с перемывахой, да и айда в путь-дорогу куда-то подальше отсюда!
            
            - Бросил детей и... – повис в воздухе незавершённый вопрос.
            
            - И такие в жизни бывают случаи. – не осуждая, призналась православная душа.
            
            - А где его то родители, отец с матушкой, по отцу такие же родные дед бабка? – не успокаивалась, переходя на шёпот мама.
            
            А я стоял и слушал, ничего не понимая, этот взрослый диалог и мне сильно-сильно захотелось одеться и побежать вслед за отцом этих деток и уговорить его вернуться назад, но он уже уехал и неизвестно куда, и в каком направлении.
            
            - Видишь ли, дочь, – начала бабуля издалека, – зять у Веры не из русских, – видела я его один раз.  Приезжал он к Вере сюда как раз накануне предстоящей свадьбы.  Ростом высокий, чёрноволосый будто цыган, но видный из себя молодой человек, то ли осетин, то ли уж молдаванин, но из южных краёв.  Как он сюда на Урал к нам попал, я не знаю, да и Вера сама об этом мало что ведает, да только сошлись они с Верочкиной дочкой, и начали они дом себе строить.  Он сирота из детдомовских как оказалось мог рассчитывать только на себя да на помощь молодой жены в этой не самой простой затее – дом поставить.  Но в запрудном районе они таки завершили своё строительство, когда у них уже и Ванечка наш родился, а через год после этого и занемогла нежданно, негаданно её материнская Верина радость.  Надорвалась, похоже, бедная девонька на этой семейной стройке, покинув дом и осиротивших детей.  Правда, заверил он Верочку, овдовевший зятёк её то ли осетин, то ли уж молдаванин, вздохнув, продолжила разговор родная моя рассказчица, что обязательно он возвернётся домой и детишек своих заберёт к себе, а пока, на время своего отсутствия, он попросил её присмотреть за детьми, сказав ей, что они ей тоже нечужими являются.  И Вера, разумеется, согласилась, приютить у себя своих осиротевших внучков, посвятив им остаток своей жизни.  Её и уговаривать не пришлось, так как это ей и самой в радость, да в удовольствие дочкиных деток, родные кровинушки неприкаянные, уберегая, блюсти.
            
            - Так и осталась бы она жить у зятя в доме с детьми, – не поняла логику поступка соседки моя мама, – а за комнатой её мы с тобой бы, мама, присмотрели!
            
            - Не может она там оставаться, – ухнуло глухим филином ей в ответ.
            
            - Почему? – аукнулось настойчивое эхо.
            
            - Да потому что всё там в этом доме напоминает ей, матери о дочери, которая не по воле свой раньше времени покинула этот мир, наличием вещей, предметов мебели и даже самой гнетущей атмосферой преждевременной смерти в нём.  Неужто не понятно, Лена?
            
            - Понятно, мама, – согласилась с доводом такая же мать.
            
            - Вот и привезла Вера детей к себе, чтобы и им здесь ничего не напоминало бы о их рано ушедшей матери, чтобы не рвал им детские сердечки оставшийся в доме безмолвный призрак их любимой мамочки.  Не отдавать же их в детдом?   

            
            Таким образом и вошли в мою и нашу семейную жизнь эти двое забавных детишек.  Когда они, всё так же держась за руки, появились оба, сняв с себя свои тяжёлые коконы, в лёгкой одежде и без головных уборов мы с мамой и бабушкой, просто-напросто, онемели.  Машутка оказалась худенькой для своего возраста рослой девочкой с ангельским личиком и с крупными вокруг него из кольца в кольцо свитыми будто чужими как у куклы густыми волосами, и с огромными как лунный лик стального цвета распахнутыми настежь глазами, чем и покорила нас враз и навсегда.  Одета она была в короткое лёгкое платьишко, поверх которого как на вешалке висела с чужого плеча непонятного цвета трикотажная кофтёнка, а из-под платья до самых колен как на показ, обняв ножонки, выпирали её тёплые трусики штанишки с резинками внизу.  На ногах у неё были обуты детские ботиночки на шнурках, из которых торчали ровные да тощенькие ходульки в чулочках, но этот скромный, если не сказать, слишком уж простенький наряд не мешал девочке оставаться чрезвычайно милой и обаятельной лапочкой. 
            
            Ванюшка – розовощёкий, упитанный и крепкий в кости мальчонка оказался этакий шустрый и отважный плюшевый медвежонок в тёплой и мягкой, заправленной в короткие штаны распашонке, поверх которой была одета полосатая из ворсистой фланели матроска. Как и его сестрёнка из-под коротких с двумя проймами штанцов на коротких и косолапых будто медвежьих лапках его детских ножонках матерчатыми складками морщинились не по росту великоватые то ли чулки, то ли сестрины колготки.  Зато сразу бросались в глаза на его фланелевой матроске без пелеринки по всей длине белого цвета с синими якорями на них большие и выпуклые как шарики пуговицы.  Наголо остриженный и темноволосый карапуз с тёплыми голубыми глазёнками стоял обескураженным сусликом в поношенных, но к носке пока ещё пригодных со стоптанными пяточками потёртых сандаликах, но сама пяточка у которых была уже кем-то в окурат по подошве срезана, чтобы ставшая ему уже малой лёгкая обувочка не жала бы ребёнку пальчики пухленьких ножек. 
            
            - Небогато, судя по одёжке детей, жила семья в последнее время, – сделал для себя я неутешительный вывод, – надо будет им что-то из своих давно ненужных мне игрушек подарить, – поймал я себя на мысли, – и в первую очередь Ванятке все мои старые, но ещё в полном порядке немногие машинки, – меня Валерка зовут, – подошёл я к нашим милым
гостям знакомится!
            
            - Ваерка! – громко произнесла моё имя моя новая знакомая, улыбаясь.
            
            - Не Ваерка, – поправил я аккуратно её, – а Валерка, сделав упор на букву «Л».
            
            - Вае-ерка! – сердито повторила за мной девчонка, давая мне оболтусу понять, что она, просто, не выговаривает эту самую пропущенную буковку.
            
            - Ну-с, дорогие мои, давайте рассаживаться по местам и приступим к совместному нашему чаепитию, – бодрым голоском вмешалась в наш диалог моя мама, когда бабушка внесла в комнату закипевший чайник.
            
            Все гости и хозяева приступили тут же рассаживаться каждый по своим местам.  Я всегда сидел с левой стороны круглого стола, где выполнял свои домашние задания, чтоб свет от окна не загораживать себе своим телом.  Там и пристроил я свои чресала, а справа от меня мама, пододвинув стул поближе к столу, хотела, подняв мальчишку, помочь ему занять за столом своё место перед предстоящей трапезой, но мальчуган отверг её помощь, решительно заявив ей.
            
            - Я с-сям!
            
            И мне вдруг показалось, что мальчишка то немножко заикается и поэтому он мало старается говорить, потому что этот явно приобретённый им дефект речи сильно мешает ему в общении с людьми, особенно со взрослыми.
            
            - Ну сям, так сям, – улыбнулась поощрительно мамка, понятливая тётенька.
            
            И парнишка живёхонько вскарабкался на высокий стул и встал рядом с накрытым столом, возвысившись сказочным щелкунчиком над всем тем, что было там понаставлено.
            
            - Ванечка, – наклонилась к нему пожилая хозяйка стола, – давай ка я тебе, милый, дам мягкую подушечку, и ты сядешь на неё, чтобы тебе было удобно кушать, сидя!
            
            - Н-не т-тату! – ответил он ей.
            
            Бабушка, не поняв его ответ, повернула голову к его опекунше, желая разъяснений.
            
            - Не хочет он, – пояснила та.
            
            - Хозяин – барин! – погладила она строптивого нетатушку по остриженной наголо его бархатной с двумя вихрами макушке.
            
            Следующим был номер с посадкой за стол, молча стоявшей рядом Маняши.  Когда её братишка занял, наконец, своё место, она сама подставила свой стул поближе к круглой столешнице, втиснулась между ними и, как старая бабка, огладив подол своего платьишка от спины до колен, привстала на цыпочки и села на жёсткое сидение стула.  Потом с такой старческой педантичностью, видимо, подражая бабушке, усаживаясь поудобнее, поёрзала девичей попкой и аккуратно разгладила на голенях верхнюю часть своего наряда.  И лишь после этого подняла голову и положила руки на край стола, убрав локотки, как её, похоже, учили дома родители.
            
            - Маша, – улыбаясь, обратилась мама к девочке, – ты ходишь в садик?
            
            - Нет, – прозвучал тихо быстрый и краткий ответ.
            
            - Ну и хорошо, что дома находишься, – удовлетворилась ответом тётя Лена.
            
            - А сейчас будут и шанежки, – чтобы перевести разговоры в другое русло, громко оповестила гостей бабуля и скрылась на кухне.
            
            - Мама, – шепнул я на ушко своей молча сидевшей родительнице, – они, что же и в садик даже вообще не ходили?
            
            - Кто они, – так же шёпотом ответила мне мамуля.
            
            - Маша с Ваней!
            
            - Судя по ответу, что нет, – изобразила улыбку одними губами ответчица.
            
            - Бедные дети, – скривился я как проколотая резиновая игрушка.
            
            - Ты можешь, сын, не задавать мне глупых вопросов, – припечатало рот мой будто печатью материнское недовольство.
            
            Пауза.  Только слышно, что за окнами погуливает зябкий ветер.
            
            - А вот и наши горячие шанежки! – внесла на блюде своё сытое рукоделие щедрая стряпуха-бабушка и водрузила приятно пахнущее угощение по середине стола.   
            
            Ели Машутка и Ванятка, не спеша, очень аккуратно, стараясь не сорить крошками, будто маленькие старички, подкладывая ладошку к подбородку.  Смотреть на это без слёз было невозможно и бабушка моя, не выдержав, вышла на кухню, словно забыла там чего-то очень важное для неё и невероятно нужное.
            
            - Ешьте, дети!  Ешьте, – приободрила моя мама Ваню с Машей, когда те оба разом обернулись вслед доброй кормилице, отреагировав на её уход, – бабушка сейчас вернётся!      
            
            Наевшись, косолапый колобок, сытый и довольный наклонив голову, с улыбкой на розовощёкой мордашке сказал.
            
            - Иссь! – и быстро спустился со стула на пол.
            
            - Што он сказал? – не поняв его, спросила мама у тёти Веры.
            
            - Он сказал вам спасибо, – ответила та.
            
            - Буду знать теперь, – констатировала мягко хозяйка стола, – что не тату – это я не хочу, а ись – это вам наше спасибо!
            
            Вслед за этим отёрла ротик и наевшаяся Маша.  Встала из-за стола и тихо сказала.
            
            - Очень вкусно, тётя Йена!  Спасибо, – и взяла стоящего рядом брата за руку.
            
            - Это не мне надо сказать спасибо, а бабе Кате, – мягко сказала мама, – и начала со стола убирать.
            
            - Спаси Христос за всё вас, дорогая Леночка, – перекрестила лоб благодарная душа нашей соседки с искренним уважением к своей многолетней квартирной подруге.
            
            - Тёть Вер, – тихо отозвалась неторопливая уборщица со стола, – шанежки забери с собой.  Их всего-то две осталось.  И перед сном то, глядишь, дети и перекусят немного.  А на сытый желудок, как известно, и спится лучше, и сны добрее!
            
            Ничего не сказав, Вера Петровна сложила на ладонь к себе одну шаньгу на другую и так же молча, взяв внучку за руку, гуськом повела свой сытый выводок в личную келью.  Спустя несколько минут, после того, как мама убралась в комнате, ко мне на диван молча подсела успокоившаяся наша кормилица.
            
            - Слава Богу, – обняла она меня за плечи, – объединение народов произошло, и нам с удовлетворением можно сказать, что произошло успешно.  И ты, Валерочка, не вздумай этих деток обижать.  Они уже и так обижены!
            
            - Я не маленький, бабуль, – скромно ответил я, – я всё понимаю…
            
            - Что ты можешь понимать, сударь мой, – ещё плотнее прижала меня к себе милая моя и любимейшая подружка детства.
            
            - Всё! – поцеловал я родную щёку.
            
            - Я верю тебе, – встала с дивана уставшая слегка моя чуткая наставница.
            
            На следующий день после нашего вечернего знакомства с осиротевшими детками и со всеобщим с ними чаепитием мама с бабушкой рано утром ушли на работу, а я остался в большой комнате дома один досыпать на диване, так как учился во вторую смену.  Дверь ко мне в комнату была прикрыта, чтобы не помешали мне наши маленькие соседи хотя бы ещё немного спокойно досмотреть свои сны.  И я дрых на диване, где всегда ночевал, как сурок, не ощущая времени, но сквозь сон я вдруг слышу, как наша дверь, слегка скрипнув, отворилась, и на меня напахнуло из коридора свежей прохладой.
            
            - Значит, за ночь на кухне печь остыла, и в коридоре стало гораздо прохладнее, чем у нас в моей комнате, – лёжа на боку лицом к спинке дивана, сделал я вывод и приоткрыл один свой глаз, немного прищурясь. 
            
            В проёме приоткрытой двери я узрел интереснейшую картинку.  На туманном фоне рассветющего дня, как в картинной рамке полуоткрытой полоски дверного проёма, стояли молча, держась за руки, две детские фигурки.  Одна из них была в каком-то застиранном и в таком же коротком, как вчера, но в другом ситцевом платьишке, из-под которого видны были, укрыв тощие девичьи лытки в заштопанных чулках, почти до самых колен грязного цвета с резинками внизу штанишки.  Поверх простенькой детской её одежонки висела всё та же пёстрая великоватая по размеру кофтёнка, а на ногах были обуты, видимо, отцом и с любовью из войлока пошитые домашние тапочки похожие на лапоточки.  Но это не самое главное было в открывшемся мне портрете.  Кольцеобразные прядки густых и белокурых волосишек светилась ангельским нимбом над её непорочным иконным ликом.
            
            - Ваерка! – позвала меня, ожив, не земная красота.
            
            Но я не откликнулся на этот призыв, а наоборот прикрыл глаз и стал выжидать, что же будет дальше.  Не получив от меня какой-либо вразумительной реакции, девчушка моё имя повторила снова, опустив букву «Л».  Тогда я повернулся с боку на спину, разомкнул веки и вяло с неудовольствием буркнул спросоня.
            
            - Ну!
            
            - Ваерка, – живо отреагировала светящаяся фигурка, – а можно мы к тебе с Ваней в гости придём?
            
            - Вы уже пришли, – скорчил я нарочито недовольно-кислую физиономию.
            
            - Нет, – ответила мне Маша, – мы ещё не пришьи!
            
            - А что вы сделали? – полуприсел я на своём дерматиновом лежаке.
            
            - Мы токо у двери стоим и ждём твоего разрешения, – услышал я покорный вздох.
            
            - Подумать только, какие вежливые дети живут тут у нас, – воздал я руки к небу.
            
            - Ваерка, – обиделась гостья, – если ты не хочешь, чтобы мы к тебе пришьи, то мы с Ваней уйдём и уже никогда потом к тебе не придём, – развернулась, чтобы уйти гордая парочка вежливых ребятишек.
            
            - Ладно уж!  Заходите, гости дорогие, – зевнул я нарочито.
            
            И в тот же миг, широко улыбаясь, ко мне развалившемуся на диване, оставив брата, подбежала Машутка, подпрыгнула слегка и уселась рядом со мной на мою постель.  Как и вчера разгладила на ногах верхнюю часть своего домашнего гардероба и спросила, глядя в глаза, не мигая, мне.
            
            - Ты почему, Ваерка, в шкоу не пошёу?  Ты штои не учишься?
            
            - Нет, учусь, – оскалился я, не привыкнув ещё к милому говору шустрой малявки.
            
            - Тогда почему ты дома спишь? – последовал скорый от неё вопрос.
            
            - Потому что я учусь во вторую смену, – ответил добросовестно я.
            
            Моя собеседница напрягла свой спрятанный под волосами лобик и, помолчав, тихо спросила, округлив глаза.
            
            - И што ты будешь деать сечас?
            
            - Вначале встану, умоюсь и буду завтракать, – начал я издалека.
            
            - А потом? – воззрилась на меня соседская белокурая Мальвина.
            
            - Позавтракав, я буду выполнять домашнее задание, – откинул я своё одеяло, давая понять девчушке, что я собираюсь встать.
            
            - А потом? – снова заговорило испорченное радио.
            
            - А потом суп с котом! – спустил я ноги с дивана на пол, пытаясь встать.
            
            - Пойдём, Ваня, – освободила моё ложе строгая птаха, – не интересно тут! 
            
            Всё это время, стоявший рядом безучастный мальчонка, молча внимал всему тому, что происходило здесь в чужой комнате на его глазах, ровным счётом ничего не понимая, но, когда сестрёнка захотела взять его за руку, чтобы уйти, он свою ручонку неожиданно спрятал себе за спину.
            
            - Однако… – подумал я и решил его тут же немного порадовать.  Мигом вскочил со своей лежанки, натянул на свои длинные ходули домашние на резинке старые шаровары и в одной майке нырнул за спинку дивана, достал оттуда сохранившийся из детских времён свой старый железный автосамосвал, на котором я сам ещё в детстве возил в песочнице из угла в угол её содержимое, – пойдём ка, Ванечка, со мной, – взял я уже с дальним для себя прицелом мальчонку за руку. – сейчас мы с тобой загрузим у нас в чулане этот грузовичок твой и… – не успел я завершить свою мысль.
            
            В этот самый момент в коридоре квартиры появилась одетая в телогрейку с ведром в руках его бабушка Вера Петровна, и мой будущий водитель самосвала тут же выдернул свою руку из моей ладони и опрометью кинулся наперерез своей няньке.
            
            - Ббабба! – в его глазах уже стояли слёзы.
            
            - Ванюшка, я щас приду, – остановилась женщина, – я только водички из колонки в ведро наберу и принесу её попить к нам на кухню, а ты посмотри, пока я хожу у Валерика в их окно.  Хорошо? 
            
            И малец счастливый от такого предложения молча кивнул, не вытирая слёз кинулся к нашему столу, схватил стул, волоком дотащил его, демонстрируя силу, до окошка и там поставив его спинкой к стеклу, вскарабкался на него и стал глядеть через не до конца ещё промёрзшее стекло на улицу.  А тётя Вера в это время, покинув нашу барачную обитель, с пустым ведром появилась из подъезда на улице.  Колонка водного снабжения находилась как раз напротив нашего окна.  Я, напугавшись, что возбуждённый малец может упасть со стула по собственной неосторожности, быстро подошёл к нему и встал рядом с ним сбоку, дабы не позволить ему свалиться.  Следом за мной к окну подошла и Машенька, положила свои ручки на холодный узкий подоконник, так как была уже выше его на голову, подула жарко на стекло, расцарапала ледяной узор на нём и тоже стала глазеть на улицу, но слёз у неё как у брата я не заметил, зато увидел напряжённое ожидание.
            
            Несколько минут спустя, отворив входную дверь, в дом вошла с полным ведром и с улыбкой на лице та, которую с жутким нетерпением ожидали мои малолетние гости.  Ещё не успела она войти в коридор, как зарёванный Ванятка ужом соскользнул со стула на пол и быстро вернул взятое им на прежнее место и, не дожидаясь своей сестрёнки, сей пострел пулей бросился встречать свою любимую бабусю.  Вцепился мёртвой хваткой за длинный подол её, встретив, и потопал привязанным кутёнком молча следом за ней на кухню.  Там всегда у них на табуретке рядом с кухонным столом стояло эмалевое накрытое крышкой с водой ведро для питья и приготовления пищи.  А вот Машенька на кухню вслед не пошла, только развернулась к окну спиной и наблюдала за действием брата, будто бы знала, что с ним происходит в такие минуты.  Ничего не понимая, я почему-то инстинктивно нырнул за спинку нашего с круглыми валиками спального монстра и вытащил оттуда своего давно заброшенного, старого, но ещё в полном порядке плюшевого медвежонка и тут же молча протянул его стоящей у окна девочке.         
            
            - Это мне, – неуверенно произнесла она, принимая подарок.
            
            - Тебе, Машенька!  Тебе, – погладил я её по кудрявой головке. 
            
            - Ваерка, – благодарно откликнулся ребёнок, – ты не думай, что мы… – и замолкла вдруг на полуслове эта шустрая непоседа.
            
            - Что я, Машенька, не должен думать, – озадачился услышанным я.
            
            - Ничего, – резко замкнулась в себе, спохватившись, малая деточка.
            
            - Ну ничего, так ничего… – согласился доверчиво я.
            
            С той поры, заметил я, молчаливый Ванятка ни на шаг не отходил от своей бабули.  Будто привязанный к её подолу он везде добавкой следовал за ней, цепко не выпуская его из рук, и мне показалось, что он очень боится свою бабушку потерять.  И этот страх в его глазах сквозь слёзы увидел я, но в чём причина этого страха, я в силу возраста и ума так и не понял на первых парах.               

            
            Учился я тогда, как я уже было мною сказано ранее, во вторую смену и поэтому не спешил рано утром, проснувшись, покидать нагретую постель, зная, что за ночь в комнате становится прохладно.  Но вставать то лежебоке надобно, вот я и соскочил в одних трусах и майке, принёс из чулана запасённые с вечера из сарая дрова, растопил камин, который и отапливал обе наши смежные комнаты, и поставил на его плиту чайник.  Потом я убрал за собою постель и употребил с пользой для ума и тела всё, что мне ещё с вечера заготовила бабушка.  Затем освободил я после своей недолгой трапезы обеденный стол и приступил к выполнению домашнего задания.  Не успел я решить ещё все примеры по математике, как ко мне за стол пристроилась, огладив сзади и спереди подол своего короткого платьица по манерам юная старушенция и, подперев щёчки свои худенькими ручками, говорит.
            
            - Ваерка!
            
            - Чево тебе, Машенька? – откликнулся я, не отрывая взгляда от своей тетрадки.
            
            - А можно я тоже буду с тобой чё-нибудь писать, – услышал я.
            
            - И чево ты будешь писать, – не поверил я своим ушам.
            
            - Букивки, – призналась мне смелая ребятишка.
            
            С бумагой тогда не только в доме, но и в стране было туго, и я задумался, что бы я мог предложить на сей счёт своей ученице, и вспомнил о своём рисовальном альбоме, где я цветными карандашами изобразил танки, пушки и самолёты, воображая войну, как и все послевоенные мальчишки вплоть до середины шестидесятых годов.  Нашёл свои каракули на полке с учебниками, положил, открыв их перед Машей на стол, рассыпал из коробки по столешнице с нетерпением все свои с цветным и с простым грифелем длинные и короткие шестигранники и сказал.
            
            - Возьми любой из них и чирикай!
            
            - А где мне чирикать? – показала мне гостья, что все страницы в моём альбоме уже давным-давно заняты моим же бездарным рукотврчеством.
            
            - Да где место найдёшь, – ответил я, не заморачиваясь, – там и пиши, – но не мешай мне, – со значением предупредил я рядом сидящую писаку, – а мне уроки делать надо.  Ты поняла?
            
            - Поняла, – углубилась в страницы альбома послушная школьница.
            
            Долго корпела она над столом упорная стрекоза.  Когда я закончил упражнение по русскому языку, она мне радостно и говорит.
            
            - Ваерка!
            
            - Чево опять тебе, Машенька, – закрыл я свою тетрадь.
            
            - Я написаа!  Вот, – пододвинула она ко мне мой старый из детства в почеркушках испоганенную сшитую стопку серой бумаги!
            
            - Ну… – заглянул я туда, – чего ты там написала, – начал я рассматривать детские, разные по размеру и в разных местах сотворённые иероглифы.
            
            - Прекрасно! – бодро закрыл я тощий пакет помятых страниц.
            
            - Ваерка, я стараась, – пристально посмотрело на меня трудолюбивое чадо.
            
            - Я вижу, Машенька, – поощрительно улыбнулся я, – поэтому то с завтрашнего дня мы и будем с тобой, Машуня, заниматься!
            
            - Чем заниматься, – недоверчиво уставилась на меня игривая козочка.
            
            - Учёбой, – встал я со своего места и достал с настенной полки, где находились все мои тетрадки, учебники и книжки для внеклассного чтения, незамызганную ещё до конца в твёрдой обложке забытую азбуку для первого класса под названием «Букварь» и всунул её в руки будущей ученице, – вот так!
            
            - Ваерка, – радостно воскликнула счастливая душа, – я завтра к тебе утром приду! – вприпрыжку покинуло комнату белоголовое чудо, крича не ходу, – бабушка!  Мне Ваерка книжку даув, и я буду с ним завтра заниматься!
            
            Но на другое утро, едва проснувшись, увидел я на пороге комнаты маму с каким-то незнакомым дяденькой.  Мамка держала в руках пушистую ёлку ростом с себя, а мужчина – деревянный крест-подставку для неё, да ещё и ящик с разным инструментом.
            
            - Куда поставим, Витальевна? – обратился он к маме.
            
            - Надо отодвинуть от окна комод и рядом с ним у окна обустроим нашу красавицу, – глядя на меня, ответила ему хозяйка дома.
            
            - Приступим, – вошёл в комнату пожилой незнакомец.
            
            - Валера, – обратилась мама ко мне, – помоги нам с Павлом Михеичем наш комод отодвинуть поближе к двери!
            
            Втроём мы успешно осилили передислокацию нашей тяжёлой комнатной мебели, и названный мамой дядя Михеич приступил к установке мёрзлого деревца.  И в этот момент с опозданием, но появилась неразлучная парочка, глядя на происходящее с изумлением и непониманием, но с долей осторожности.
            
            - Тётя Йена, – громко обрадовалась встрече Маша, – это кто? – указала она своим пальчиком в сторону немолодого работника.
            
            - Это Павел Михеевич, наш дед Мороз, – обняла детей моя добрая маменька.
            
            - Тоже мне дед Мороз, – усмехнулся добродушный дядька.
            
            - Он поможет нам установить нам нашу ёлочку, а мы все вместе вечером будем её с вами, деточки, наряжать!
            
            - И мы тоже? – блеснули глазки у храброй малявки.
            
            - И вы и ваша бабушка, конечно же!
            
            - Ваерка, – строго сообщила мне важная блоха, – мы к тебе сегодня с Ванечкой не придём, – мы потом вечером с ним составим всем вам компанию!
            
            - Однако, шустрый у вас, я поглажу, имеется в доме компаньон, – усмехнулся себе в усы ещё раз мамин товарищ по работе.
            - А то как же, – в тон ему прозвучало в ответ, – знай наших!  А пока, сынок, – тихо обратилась ко мне родительница, когда елка было прочно установлена в нужном месте, ты печку в доме пока не топи, пусть будет пока, как есть, прохладно!
            
            - Почему, – не понял я странную просьбу.
            
            - Пусть наша ёлка отойдёт от мороза и расправит ветки свои, чтобы иголки раньше времени не начали осыпаться. А уроки ты сделаешь за кухонным столом, заодно немного и печурку там протопишь.  К ужину мы с бабушкой обогреем и наши палаты от слова, как ты понимаешь, ночлежные полати!
            
            - Я понял, мама! – воспринял я родительскую шутку. 
            
            - Пошли, Михеич, – получив от меня вразумительный ответ помахала мне, уходя, рукой родная чадолюбивая забота.
            
            - До свидания! – помахал я в ответ, провожая её и нашего гостя.
          
            Ёлку то мы, конечно, вечером нарядили, а вот сам Новый год встречать пришлось в разобранном состоянии.  Перед тем, как мне подошла пора уже собираться в школу, а в те времена трудящийся люд у нас в стране в последний день уходящего года ещё работал, но неполную смену, а до двух часов дня.  В этот день как раз ко мне и подошла наша соседка Вера Петровна и говорит очень тихо, чтобы дети не слышали нас, заговорчески.
            
            - Валерик, помоги мне немного!
            
            - Чё случилось то, тётя Вера? – отвечаю я ей, не поняв ничего.
            
            - Мне надо быстро сбегать в магазин купить там детишкам продуктов покушать и к вечеру на общий стол к празднику что-нибудь сообразить!
            
            - Так бегите, – поддержал я женщину, – а я присмотрю за Ваней и Машей, – только вы уж, пожалуйста, там недолго, а то ведь…
            
            - Ты не понял меня, Валерик, – отмахнулась тётка Вера, – дело не в том, чтоб скоро или не очень, – не восприняла она мою грешную простоту, – а в том, чтобы Ваня за время моего отсутствия, несильно расстроился.  Понимаешь?
            
            - Понимаю, – ещё больше растерялся я. 
            
            - Впечатлительный он у нас мальчишка, – улыбнулась она извиняючись, – боюсь я, как бы чего не вышло…   
            
            - Я постараюсь его отвлечь, – заверил я обеспокоенную бабушку.
            
            - Ничего ты, Валерочка, не понял, – замолчала моя заговорщица, потом подошла к двери, плотно её прикрыла, усадила меня рядом с собой на диван и рассказала мне всё то, о чём я не в силах здесь умолчать. 
            
            В день похорон её дочери перед тем как выносить её тело, отец взял и поставил на табуретки возле гроба своих детей, чтобы и они с матерью тоже простились, посмотрели в остатний раз на неё, и сам встал рядом с ними, чтоб на карточку заснять этот прощальный скорбный акт.  Тут кто-то из присутствующих женщин и сунул детишкам в руки каждому по карамельке, как бы отвлекая их от мрачной картины, чтобы не заплакали.  А Ванятка с Машей молча стоят у гроба матери и ничего не могут понять, почему это их мамка лежит тут и не встаёт.  Вот он и наклонился сыночек к мамочке своей и положил свою конфетку радом с её головой.  Выпрямился потом во весь свой неказистый росточек, да и сказал.
            
            - Мама, я не тату кафетку!  Это тебе!
            
            Следом за братом свою конфету положила в гроб и Маша, ничего не сказав, а лишь подняла свои ручонки вверх, попросясь к отцу на руки.  Он подхватил её и унёс в спальню одевать, а тёще пришлось уже внука забрать.  С того момента он и замолчал, перестав как раньше весело лепетать, радуясь своему неумелому общению с миром взрослых людей.  А ведь был такой неугомонный – не хуже Маши балагур и шлёндра.  Только тогда, когда он у нас в доме появился, увидев там незнакомых ему людей, в частности, и мою мамку, он и произнёс неожиданно своё первое слово, видимо, восприняв мою маму, как тётю, которая чрезвычайно походила на его любимую мамочку, как показалось ему, согревшись слегка в гостях душой и неокрепшим сердечком, но по-прежнему боялся оставаться дома один без его любимой бабушки.  Её отсутствие он воспринимал как безграничную трагедию.  Вот и решила Вера Петровна провести замысловатую операцию по его душевному успокоению, чтобы не разорвать мальчишечке обеспокоенное раненое сердце.
            
            В общем план у тёти Веры был такой: в первый раз в домашней одежде она выйдет во двор, в сарай за дровами и быстро вернётся домой с охапкой поленьев в руках.  Ваня не успеет даже и почувствовать её недолгое отсутствие.  А если же что-то и возникнет вдруг, то наличие дров его успокоят.  Потом она переоденется и перельёт остатки воды в ведре в наш бачок, и выйдет с пустым ведром за водой на колонку.  Но Ванечка и в этот раз будет стоять у окна и смотреть на улицу, где его бабуля будет набирать из колонки воду.  И этот повторный ход не должен у внука, как полагала она, вызвать чрезмерных переживаний.  А следом за этим тётя Вера должна была с ним переговорить, успокоить его и договориться о своём походе уже в магазин, пообещав ему побыстрее вернуться обратно. 
            
            Чтобы как-то умаслить чересчур уж недоверчивого в чувствах мальчонку, я заранее поставил его стул к мёрзлому окну и сказал ему, что он может прямо сейчас встать на него и проводить взглядом свою бабулечку до самого поворота за дом, который стоял напротив нашего дома, чей угол был как раз прямо против нашего окна.  И, отпустив у тётки Веры в сомнении её подол, молча сжавшийся в комок ребятишечка долгим взглядом, будто бы он с бабусей прощался навсегда, посмотрел на неё, и она, наклонившись к нему, расцеловала его в обе щёчки и быстро, как смогла покинула квартиру.   И на первых парах всё пошло с точностью, как и было задумано, но я в этом сильно-сильно ошибался.    
            
            Эта благостная тишь и немота была лишь временным и совсем недолгим периодом умиротворённого ожидания.  Стоя на стуле у заиндевевшего окна, куда сразу же к брату и сестра его Машуня присоединилась, а Ванюшка, ухватившись за спинку стула ручонками, молчал, как всегда и проливал свои непрекращающиеся слёзы.  Но на все мои неуклюжие попытки его как-то отвлечь от этого пристального напряжения в затянувшемся ожидании, так как его любимая баба Вера уже довольно сильно запаздывала со своим возвращением из магазина, ребёнок даже не думал обращать на меня своё внимание.  И тут я неожиданно заметил, как он вдруг, не выпуская из рук одеревеневшими ручками спинку стула, как-то весь вытянулся в струнку, побледнел с лица, застыв хрупкой сосулькой, и по его крепким, косолапым ножкам потекли две тонкие горячие струйки, а на вогнутом сиденье венского стула быстро стала образовываться приличная лужица.
            
            - Ванечка, что с тобой? – начал я гладить его по головке.
            
            - Ваерка! – повернулась его сестрёнка ко мне лицом, – не надо трогать Ваню!
            
            - Почему? – несколько опешил я.
            
            - Он маму ждёт! – тихо обронила раньше времени повзрослевшая девочка.
            
            - Какую маму? – шарахнуло меня по голове это признание присмиревшей малявки.
            
            - Которая на небе, – с теплотой в голосе сообщила мне Ванечкина сестричка. 
            
            - Ты ничего не путаешь, Машенька, – растерянно брякнул я.
            
            - Я не путаю, – отвернулась от меня к окну кудрявая голова, – я знаю!
            
            - Хорошо! – как-то сразу на слово поверил я рассудительному чаду.
            
            - Ваня! – закричала радостно Машутка, – вон наша бабушка идёт!
            
            - Ну вот, – повеселел и я, увидев бегущую с двумя авоськами в руках спешащую к своим любимым чадам их обожаемую няньку, которую они с таким нетерпением оба, сто у окна, ожидали, – бабуля ваша и вернулась – никуда не делась.
            
            - Вот я и дома! – ворвалась буквально в квартиру, запыхавшаяся соседка, – небось, заждались здесь меня, мои сердешные, – опустила она свои с покупками поклажи на пол в коридоре и спешно подошла к застывшему Ванятке, который почему-то не слез со стула и не побежал её, как всегда, встречать у двери, – что с тобой, маленький мой, Ванечка, что? – начала она тормошить внучонка, – ты, что мне не рад?  Это же я, твоя бабушка, Ваня!
            
            Но в ответ полное безмолвие.
            
            - Ванюша?! – но ответа не происходило, – почему же ты молчишь, родной ты мой? – прижала она к себе детское одеревеневшее тельце, и на её лице возникла жуткая печать обезумевшего страха.      
            
            И в этот самый момент ручонки убитого горем мальчишки обхватили колечком на сжатие родную шею, развернувшись лицом к лицу, и я услышал на выдох жуткий всхлип, как последний выдох перед смертью.
            
            - Ббабба, – и заплаканный ожидалец безвольно повис, не разжимая кольца, на шее у женщины мёрзлым полешком-сосулькой. 
            
            Валерик! – пронзил мне уши утробно-панический взрыв испуганного человека, – беги в детский садик, вызывай неотложку!
            
            - Зачем? – не понял я, – ведь ничего же страшного не случилось, тёть Вер…
            
            - Случилось, Валера!  Случилось, – подхватила она со стула мокренькую мумию и быстро понесла его к себе в комнату, – Машунька, занеси сетки с продуктами домой, – по ходу приказала внучке испуганная бабуля.
            
            - Я за неё занесу, – кинулся я помочь.
            
            - Валера, печка на кухне топится? – притормозила меня Вера Петровна.
            
            - Ещё как! – похвалился я своей расторопностью.
            
            - Вот и возьми у меня на кухне в столе большую кастрюлю, налей в неё воды и тут же её поставь на плиту согреться и подкинь в печку жару, а сетки то и Маша донесёт, они у меня не такие уж и тяжёлые!
            
            - Хорошо! – поспешил я на кухню, выполнить поручение.
            
            - И беги, сынок, беги, вызывай неотложку.  Ради Христа прошу тебя!
            
            И я побежал, на ходу обуваясь и одеваясь.  Сам детский сад находился, куда ещё и меня водили, в таком же, как и наш дом насыпном на два подъезда двухэтажном бараке в соседнем дворе.  На втором этаже там располагались две детсадовские группы и актовый зал для проведения всяких праздничных утренников, а не первом этаже были кухня и две ясельные группы.  Ворвавшись расхристанном обормотом в предобеденный час на первый этаж детского учреждения, я резво кинулся на кухню.
            
            - Ты как тут оказался? – преградила мне путь крепкая, дородного телосложения и в белом колпаке властная особа с волосатой губой под остроконечным носом.
            
            - Тётенька, – взмолился я, – мне очень-очень нужно позвонить!
            
            - Куда это тебе так нужно позвонить? – последовал жёсткий вопрос.
            
            - Вызвать неотложку, – как на духу выпалил я.
            
            - Кому? – не сдвинулась с места живая стена.
            
            - Мальчику, нашему соседу!
            
            - А что с ним? – нахмурилась упитанная тётка.
            
            И я как мог вкратце выложил всё, что знал и увидел собственными глазами.
            
            - Разувайся! – последовал строгий приказ.
            
            - Где? – не понял я, – прямо здесь?
            
            - Конечно, здесь, – последовало подтверждение, – и живо шагай за мной!
            
            - Куда? – скинул я с ног свои валенки.
            
            - Ко мне в кабинет, будешь звонить, вызывать свою неотложку!
            
            - Не мою, а городскую, – тронулся следом я за директрисой, сообразив, кто предо мной находится.
            
            - Естественно, что городскую, – улыбнулась дружелюбно хозяйка кабинета.
            
            Вернувшись назад, я заглянул в комнату к соседям и сообщил во всём винившей за собственную расторопность саму себя удручённой няньке-опекунше, что скорая с врачами к нам уже вышла и скоро сюда прибудет.  После чего я разделся, разулся и зашёл к нам на кухню, но кастрюли с водой там на плите не обнаружил и живо вернулся к себе в комнату.  И там я так же увидел полнейший порядок.
            
            - Тётя Вера! – заглянул я снова к соседке, – а кто в нашей комнате прибирался?
            
            - Известно кто, – не оборачиваясь ко мне, ответила хозяйка тесного угла, – у меня в доме только одна помощница. 
            
            В это время у подъезда, притормозив, остановилась какая-то машина и, пару минут спустя, в нашу дверь громко постучали.
            
            - Войдите! – отозвался охотно я, – у нас не заперто!   
            И на пороге квартиры появилась небольшого росточка, худенькая будто ученица да в добавок ещё и с портфелем в руке, в длинной заячье шубке и в меховом берете на голове с виду вполне симпатичная моложавая женщина.  А следом за ней вошла другая, довольно крупная, как солдат-гренадёр, без головного убора на крупной голове с шапкой густющих искусственных кудряшек упитанная особа, у которой сверху белого халата была надета на вате короткая кацавейка, и она несла большую жестяную и круглую на защёлке кастрюлю с ручкой.  Замыкали прибывшую группу медиков двое мужчин-санитаров с носилками.
            
            - Ну-с, – увидев меня, мягко поинтересовалась гостья в шубке, – что у вас тут, мой друг, происходит?
            
            - Не у меня, – пропустил я её вперёд.
            
            - А у кого? – подняла она свои тонкие карандашом подведённые брови.
            
            - У соседей, – указал я на дверь в комнату с заболевшим, – у мальчика Вани!
            
            В этот момент дверь в угловую комнату распахнулась и в её проёме возникла сама её хозяйка с перекошенным от страха серым лицом.
            
            - Доктор! – воздала она руки к ней, – помогите, пожалуста!
            
            - Прежде всего вы успокойтесь, мамаша, – обняла та её за вздрагивающие от плача натруженные плечи.
            
            - Не мать я, а бабушка, – уронила голову на плечо врачихи пожилая страдалица.
            
            - А мать то где? – продолжала оглаживать плачущую бабушку мелкая врачиха.
            
            - Умерла недавно, – отёрла слёзы измученная горем плачущая душа.
            
            - Ну пойдёмте, пойдёмте, посмотрим, чего там у вас такое страшное приключилось, – повела докторша ополоумевшую клушку к её обездвижено лежащему на кровати внуку.
            
            Вслед за ними протиснулся в тесную коморку соседки и я, а санитары и медсестра, как охрана, остались стоять в опустевшем коридоре.
            
            - Где у вас тут можно раздеться? – усадила измочаленную несчастьем бабу на стул, как и полагается культурным людям, худенькая тётенька, врач по вызову.
            - Давайте мне ваше шубу, – подсуетился я, – я её там, в коридоре у нас повешу.  У нас всегда все при выходе раздеваются: и живущие, и приходящие…
            
            - Да уж будте любезны, молодой человек, – сняв, подала мне свою тёплую одёжку в руки уверенная в себе Дюймовочка, – и пригласите сюда, раздев, и мою коллегу!
            
            - Хорошо, – поспешил я выполнить вежливую просьбу. 
            
            Стоило мне только выйти в коридор, как следом за мной сразу же закрылась дверь в комнату с занедужившим мальчишкой.  Что там происходило после того, как туда вошла мадам с железной посудиной, мне неизвестно, но минут через двадцать я вдруг услышал из-за закрытой двери в приказном порядке истошный на два голоса женский вопль.
            
            - Встань немедленно, мерзкий обманщик! – и тишина.
            
            Ещё минут пять-семь томительного ожидания и в коридоре появились с уставшим видом сама врач с медсестрой и следом за ними Вера Петровна с Машей за ручку.
            
            - Ну как там Ванечка, – преградил я путь уходящим крикунам.
            
            - Всё будет, я надеюсь, у вас хорошо, – ласково глянула на меня владелица заячьей шубы, – теперь я буду к вам сюда приходить каждый день, и вы уж, дорогой мой друг, так и быть, соизвольте в дальнейшем встречать здесь меня, – похлопала она по-дружески меня по плечу, – а то, кто ж за мной здесь у вас ещё поухаживает…
            
            - Конечно, – мотнул я согласительно головой, поощрённый женским вниманием, – я вас встречу обязательно!
            
            И бригада скорой помощи всем составом молча покинула нашу коммуналку.  Мне с их уходом ничего другого не оставалось, как собраться и, не поев, поспешить на занятия в школу, так как в комнате тёти Веры, куда она с Машей вернулась, всё будто бы вымерло после этого посещения медперсонала.  А вечером, когда я после четырёх уроков вернулся домой, мама, похвалила негромко меня.
            
            - Молодец, сынок!  Ты всё правильно сделал, – отправила она меня мыть руки.
            
            - Да я ничего такого не сделал, – удивился я родительской похвале, – я, просто, до детского садика добежал и позвонил там по телефону, рассказав, что у нас как-то странно заболел маленький мальчик и на вопрос, как он заболел, я ответил, что будто бы окаменел, ожидая свою бабушку из магазина!
            
            - И это есть самое правильное, что ты сказал по телефону об окаменевшем ребёнке, – с грустью в лице обронила мамка и сообщила мне, что Новый год сегодня мы все вместе встречать не будем.
            
            - Я готов, – ткнулся я маме головой в её плечо.
            
            - Но ужин тебя дожидается, – похлопала она меня по спине.
            
            - А с Ванечкой что? – откликнулся я на материнскую ласку. 
            
            - Ванечке докторша сумела помочь!
            
            - А что с ним такое случилось? – не удержался я от вопроса.
            
            - У него произошёл мощный повторный психический срыв, и в связи с этим возник панический страх, который и вогнал его в жуткий ступор.  Это шок!  Он и сковал у Вани в результате все его мышцы тела, – доложила мне участливо сердобольная душа.
            
            - Кто сковал? – услышал я незнакомое слово.
            
            - Не кто, а что, – улыбнулась сдержанно мама.
            
            - Что, – поправился я.
            
            - Шок – это что-то вроде мышечной судороги, – пояснила мне уже бабушка.
            
            - А когда же в первый раз была у мальчишки его эта самая вроде судороги, – смело задался я не детским вопросом.
            
            - Со слов тёти Веры на кладбище во время похорон, – продолжила бабуля.
            
            - Как это, – не мог я взять себе в толк странное заявление.
            
            - Когда гроб с телом дочки стали уже опускать в могилу, Ванюшка, сидя у Верочки на руках, вдруг обхватил её, отвернувшись от могилы, сильно-сильно за шею ручонками и молча заплакал, обмочившись на морозе.  И Верочка вынуждена была отойти от могилы в автобус, чтобы зарёванного внука не на улице обиходить.  Отёрла его там сухим остатком от обмоченных штанов, завернула в предложенную шофёром его ремонтную фуфайку, да и усадила на тёплый ещё кожух двигателя в этом автобусе!  Так она и не бросила бедная в могилку прощальную свою горсточку землицы к праху усопшей, тем самым подводя итог её земного бытия, зато, взяв лопату, помогла закапывать.  А мальчишка с той поры то стал молчуном с подозрением на заикание, – тяжело вздохнула, осенив себя крестом школьная учительница, православной Веры.
            
            - Но, Слава Богу!  С помощью врача и укола, кажется, этот жуткий недуг у ребёнка был преодолён, и наш сиротка успокоился сейчас и спит, – подвела итог моя мамочка.
            
            - А Машенька где? – начал я, сев за стол, уплетать подостывший ужин.
            
            - А Машутка вместе с братиком сейчас спит в обнимку, а Верочка их сон охраняет, – встала из-за стола старшая в семье кормилица, – вот и мы тихонько посидим под Новый год поздним вечером в тесном семейном кругу, выпьем сладенькой шипучки с лимонадом и откушаем, не торопясь, с пылу, с жару горячих пельмешков, да и завалимся сытыми, как и полагается под одеялко сопеть да похрапывать!  А Новый год…  Так он и без нас в свои то права, не спросясь нас заступит.  Чай то пить будешь, школьник? – завершила мрачную
свою предновогоднюю тему родная моя бабушка Екатерина.
 
            
            Все новогодние каникулы я проводил с утра до вечера в играх на улице, не смотря на мороз, забывая порой пообедать, и детей не видел совсем, даже тогда, когда забегал на минутку, соорудить нехитрый бутерброд – горбушку, политую постным маслом, посыпав его круто солью.  Но от мамы с бабушкой я знал, что Ванятка идёт на поправку, а врачиху встречает сама тётя Вера.  Машунька так же буквально не отходит от своего братишки, во всём стараясь помогать и ухаживать за ним своей бабушке.  К концу каникул, в самый их последний день я, накатавшись до отвала с городской катушки, которую поставили власти в центре города, и, навалявшись в снегу до опупения от излишних стараний, изрядно-таки вспотев, уселся задом прямо в сугроб, да и хапнул пару пригоршней, обжигающего глотку мёрзлого серебра, утолив во рту возникшую жажду, и к вечеру у меня уже заложило горло и поднялась достаточно высокая температура. 
            
            - Анги-ина! – осмотрев меня, констатировала вслух родная Екатерина Ивановна.
            
            - Откуда взялась эта зараза, – строго посмотрела на меня моя мама.
            
            И я рассказал, что когда я весь мокрый и вспотевший возвращался из центра города с горки домой, то съел по пути немного снега!
            
            - Дать бы тебе ремня, сынок, да стыдно уже драть то бестолкового дылду!
            
            - Ну что поделаешь, – попыталась остудить дочь бабуля, – не ругать же его!
            
            - А что с ним делать?
            
            - Лечить!
            
            - Молодец, – только и могла сказать моя маманя, предполагая, что ей придётся ещё и брать отгулы по уходу за мной, теряя в заработке, – молодец!
            
            - Вскипяти-ка, дочка, нам молочка, – будем выправлять положение!
            
            И вот с торжественным видом будто праздничный торт внесла бабуля в комнату на подносе полный стакан молочного снадобья.
            
            - Я не буду, баба, это пить, – замахал я перд собственным носом руками.
            
            - Почему, – остановилась та напротив меня.
            
            - Это противно, – скорчил я страшную мину.
            
            - Сам ты противный, – улыбнулась домашняя знахарка, – горячее молочко, – мягко начала мой врачеватель, – согреет у тебя воспалённые гланды, а сода смягчит сей напиток, а сливочное масло смажет горло, чтобы было тебе легче глотать!
            
            - А мёд зачем? – взбрыкнул я.
            
            - Представь себе, – продолжила тихо лекцию учительница, – солнце, согревая нашу Землю, дарит растениям свой свет, а те его свет перерабатывают в нектар, чтоб, благодаря пчёлам, уже продолжить своё развитее – растительную жизнь в итоге.  Пчёлки же, нектар собирая, опыляют растения и несут нектар к себе в улей, превращая его в корм для детвы, продолжая род свой, и для себя на зимнее время, а сладость мёда – пища для ума.  Так что пей давай, противно, – утешила меня добрая сказочница, копи ума, а мёд, чтобы ты знал – это преобразованное пчёлами солнце.  Значит, мёд – жизнь и здоровье!
            
            - Откуда ты бабуль, всё это знаешь? – усомнился я в её правоте, захворавший неуч.
            
            - Это мне ещё мой дед рассказывал, когда я, как и ты в детстве наглоталась снега, – призналась мне мамкина постаревшая мамуля. 
            
            Напоив меня горячи молоком со сливочным маслом, с содой и мёдом вперемежку, добавив ещё, запив, и таблетку аспирина для верности, меня закутали во всё, что можно, и уложили ночевать в постель.  Три дня и три ночи провалялся я после этого простуженный кокон, почти без сознания.  И маме всё же пришлось брать отгулы, чтоб не оставлять меня дома одного без присмотра.  Но к концу третьего дня я пришёл в себя и сразу же попросил что-нибудь поесть.  Меня накормили наваристым бульоном, дав обглодать ещё и куриную ножку, и заставили проглотить какой-то горький порошок, проглотив который, я запил его водой и с удовольствием вскоре снова уснул.  Утром на другой день у меня уже не было и в помине никакой температуры, но и глотать ещё мне было немножко больно.  Увидев во мне оздоровительное преображение, с чувством выполненного долга мама сообщила мне, что ей пора на работу, а, если я захочу всё же что-нибудь съесть, то всё найду на столе, но надо будет это разогреть и вскипятить, разумеется, чайник.
            
            - Ты у меня уже большой парень, – оделась она, – разберёшься, – и покинула дом.
            
            Весь день я провалялся на своём диване за чтением романа Жюль Верна «Двадцать тысяч лье под водой» и на следующий день собирался после завтрака заняться тем же, но рано утром, едва открыл я глаза, как входная дверь в наши комнаты тихо отворилась, и на пороге в дверном проёме нарисовалась одиноко стоящая фигура Машеньки.  В руках она держала, прижимая к своей груди, подаренного мною плюшевого мишку, и пристально на меня смотрела, как бы оценивая моё идущее на поправку пошатнувшееся здоровье.
            
            - Ваерка, можно к тебе зайти, – неуверенно спросила кудрявая фигурка.
            
            - Можно, милая, – приподнялся я над подушкой, – заходи.  Давно я тебя не видел. С прошлого года, можно сказать!
            
            Вбежав в комнату, гостья подпрыгнула слегка возле дивана и плюхнулась попой ко мне на постель.  Огладила по-стариковски в разные стороны обеими руками сверху подол своего короткого платьишка, отложив в сторону плюшевый мой подарок, и спросила, взяв его после проделанной процедуры как малое дитя к себе на руки обратно.
            
            - Ваерка, ты уже не боеешь?
            
            - Ещё немного болею, – грустно признался я.
            
            - И в шкоу не пойдёшь? – сверкнула глазками усевшаяся стрекоза.
            
            - Не пойду, – успокоил я шуструю гостью.
            
            Тогда она, наклонившись ко мне, зашептала заговорчески, постоянно оглядываясь на дверь, видимо, побаивалась за свою наивную болтливость.
            
            - У нашего Ванечки, знаешь, что случилось?
            
            - Не-ет… – качнул я отрицательно головой.
            
            - Тётя врач сказаа, что у него повторился какой-то писический… – и замолчала, с трудом пытаясь вспомнить незнакомое словечко, – не знаю я, – махнула она безнадежно ручонкой, – гвавное, што кто-то оченнно нехороший…
            
            - Надеюсь, – улыбнулся я, – что писический, не зная кто, произошёл у Ванечки не от слова описался?
            
            - Не-а! – мотнуло головой игриво говорливое чадо, – баба сказаа, вспомнива я, што это какой-то сок!
            
            - Может быть, шок? – обронил я ненавязчиво подсказку.
            
            - Точно, точно Ваерка! – радостно воскликнула смолкнувшая было заговорщица.
            
            - Ну случился у Вани шок, – начал я издалека, – а чё потом то у вас уже было?
            
            - Ой, Ваерка, – вздохнула тяжко юная страдалица, – вначае одна тётька стаа Ваню ощупывать и ворочать его, как бревно, а он ежит и ни на ково не смотрит.  Потом эта тётя как закричит вместе с другой на него, что даже нам с бабушкой ставо страшно.  А Ваняку, когда тётьки то на него закричаи, вдруг как начао всего трясти, – зажала себе ладошкой с опаской ротик милая кудряшка.
            
            - А почему, Маша, ты Ванечку Ванякой называешь? – решил я немножко снизить в комнате возникшее напряжение.
            
            - Потому что фунякает часто! – повеселела ребятишка.
            
            - Ну затрясло вашего фуняку, а дальше то что? – повернул я девчонку к прерванной ею теме.
            
            И она опасливо мне и говорит.
            
            - Тогда он громко как закричит: «Мама!» – и перестал трястись. 
            
            Бабушка уже хотеа на тётенек заругаться, но маенькая тётенька ей сказаа, што вот и отпустиа она его…
            
            - Кто она то? – ничего не понял я из этой девичьей болтовни.
            
            - Не знаю, – пожало плечиками само откровение, – теперь ваш майчик пойдёт уже на поправку, сказаа бабушке другая, большая тётя и воткнува ему, – указала пальчиком на собственную попу его сестричка, – вот такой укоу, – растопырила пальчонки откровенная моя говорушка.
            
            - А потом? – не удержался я.
            
            - Ваня закрыу газа и уснув!
            
            - И всё? – не поверил я.
            
            - Всё, – развела руками кудрявая макушка, – потом эти тётеньки перед тем, как им уйти, немного поговории с бабушкой о чём то, потом забраи свои вещи и ушьи.  Токо ты, Ваерка, бабе ничего не рассказывай.
            
            - Какой бабе? – прикинулся я дурачком
            
            - Нашей, – прозвучало в ответ.
            
            - Это почему ещё? – стал гнуть я свою линию придурковатого олуха.
            
            - Потому что баба мне наказаа никому и ничего не рассказывать!
            
            - Не бойся, – утешил я бесхитростную баловницу, – я тебя, Маня, бабе не выдам!
            
            - Я не Маня, а Маша, – надула губки бантиком обиженно Мальвина и, соскользнув соплёй с дивана, направилась к себе, – пойду я Ванечку проведаю, – обернулась у порога и погрозила мне пальчиком, – но я к тебе ещё приду, Ваерка, – и скрылась в коридоре. 
            
            - Буду ждать тебя Машенька! – помахал я ей вслед.
            
            После этого разговора с ней я к концу недели окончательно поправился и в субботу после обеда, выполнив все домашние задания, которые приносили мне мои друзья, ребята с нашего двора одноклассники, стал собираться на занятия в школу.  За время своей хвори я заметил, что после каждого посещения врача лицо и взгляд у тёти Веры становились всё светлее и радостнее.  Значится, сообразил я, что мальчишка идёт на поправку.  И вот, в эту самую упомянутую мною субботу, в коридоре нашей коммуналки нарисовалась вдруг вся наша «Пресвятая Троица» во главе с Верой Петровной.  До этого я уже заметил, что, когда тётя Вера покидала ненадолго квартиру, Ванечка уже не бегал, не провожал и не встречал свою ненаглядную бабулю, дожидаясь её в коридоре, зато более благосклонно обратил он своё внимание на мой подаренный ему самосвал. 
            
            - Валерик, – сказала мне счастливая соседка, перекрыв собой дверной проём, – мы с Ванечкой и Машенькой сейчас соберёмся и пойдём все вместе в наш магазин, а ты нас не жди!  Будешь уходить в школу, запри входную дверь на ключ и ступай себе.
            
            - Запри! – улыбнулся, глядя на бабушку, её оправившейся от недуга внучок.
            
            - Ванечка, милый ты мой, – обалдел я от этой новости, подбежал к комоду, достал там из своей коробочки школьную кокарду от старой фуражки и протянул её мальчишке, лежащую на раскрытой своей пятерне.
            
            - Ись! – принял он мой подарок, зажав этот отличительный знак в своей ладошке.
            
            - Меня зовут Валерка – погладил я мальчонку по голове, напоминая ему своё имя.
            - Ека! – ощерился ещё шире повеселевший пострел, прижавшись щекой к руке, что держала его за другую ручку.
            
            - Тёть Вера! – воскликнул я, – вы видели?  Видели?! – посмотрел я пристально ей в глаза, – Ваня назвал меня Екой.  Значит, он помнит меня?
            
            - Видела!  Видела, – отреагировала спокойно его опекунша, – так вот, не забудь на замок запереть, уходя в школу дверь, Ека, – развернулась утя с утятами в сторону личной избушки на курьих ножках, – пошли одеваться, дети мои!
            
            - Бабушка, – притормозила ход их шустрая малявка.
            
            - Чего тебе, Машенька, – остановилась, сделав шаг, их нянька.
            
            - А ты дашь мне наши кучики подержать, – подняла на неё свой взгляд Ванечкина сестричка.
            
            - А зачем они тебе? – не поняла внучку бабуля.
            - Я их не потеряю, – заверила ребятишка родную заботу, – честное сово!
            
            - Так и я их не потеряю, – попыталась успокоить девичий порыв её же заступница.
            
            - Пожауйста, бабуся, – взмолилось чадо!
            
            - Хорошо, – согласилась та, – уведя свой выводок к себе в закуток.
            
            - Во-от! – похвасталась мне весёлая стрекоза, указав пальчиком на шнурок у неё на шее, на котором под завязанной шалью поверх пальтишки висели два ключа: один был от их угловой хибары, а второй уже от нашей входной двери.
            
            - Не потеряешь? – как бы напутствовал я этот семейный поход в магазин.
            
            - Не-а! – Последовал бодрый и уверенный ответ.   
            
            С той поры много времени утекло!  Я и сам уже первый год, как вышел на пенсию. Но спустя много лет, я теперь понимаю, что у мальчишки тогда произошёл вегетативный криз, который иногда сопровождается расстройством соматического порядка, в результате чего немеют, одеревенев, мышечные ткани.  Это как раз был тот самый случай.  И та врач- педиатр, прибывшая к нам по вызову, оказалась не только хорошим доктором, но и весьма неплохим гипнотизёром.  Она сумела освободить его детскую память на подсознательном уровне возникший страх от трагической утраты его рано ушедшей матери.  Эти события и застопорили в его голове естественное восприятие окружающей жизни, сфокусировав все его последующие впечатления в замкнутом круге страха, переключив это жуткое чувство на боязнь потерять ещё и его любимую бабушку!
            
            А сама бабушка с той поры, одев потеплее осиротевших чад своих, стала вместе, не разлучая их, ходить на прогулку и в магазин.  И, вроде бы, жизнь начала в новом году как бы налаживаться.  Ванятка с Машей стали чаще заглядывать к нам и утром, и вечером.  И в обжитой коммуналке воцарились тепло и радость.  Но врач-педиатр, приметив, что Вера Петровна с двумя детьми живёт более, чем скромно, долго мучилась из наилучших, как ей казалось, побуждений, жалея деток, докладывать в нужные инстанции о их судьбе, или же повременить, жалея саму их опекуншу.  Но гражданский долг детского врача, видно, взял над ней верх, и она написала-таки, куда следует, своё заявление.  В мае, когда уже и снега сошли и солнце вызрело оживляющим теплом для воспрявшей от зимней спячки природы, к нам, в нашу барачную берлогу рано утром раздался довольно агрессивный стук.
            
            - Кто там? – откликнулся я полусонный.
            
            - Здесь проживает… – осведомились из-за двери непрошенные гости, полностью по анкетным данным назвав мне, как и положено, фамилию, имя и отчество нашей соседки.
            
            - Здесь, – отворил я входную дверь, и передо мной возникли три разновозрастные с чопорным видом женщины, в сопровождении участкового милиционера, – проходите, – с удивлением уступил я дорогу пришедшим и показал на дверь в отдельную комнату.
            
            - А здесь кто живёт? – осведомилась одна из этих непрошенных гостей, ни к кому не обращаясь, но имея в виду наши смежные комнаты.
            
            - Здесь мы живём, – ответил ей я.
            
            - Кто это мы? – вперила в меня свой взгляд, видимо старшая в этой комиссии.
            
            Но ей ответил участковый, и дамочка сладко расплылась, как бы извиняясь, за своё бестактное поведение.
            
            - А вы кто ей будете, – вступила в разговор другая тётка.
            
            - А я внук той, которую назвал вам товарищ милиционер!
            
            Заслышав разговоры, в коридор вышла и хозяйка искомого адреса.  Милиционер со всем уважением к ней сказал, что это и есть та самая, кого разыскивают эти важные особы из городской комиссии.  Ничего не говоря, напыщенные представители местной власти от осознания собственной значимости всей ордой, включая и участкового осмотрели чулан и кухню предварительно, а затем двинулись в комнату к пенсионерке с детьми.  Поглазели и там с немым высокомерием, развернувшись, ушли, не проронив ни слова.
            
            - Пришла беда – открывай ворота! – тихо обронила помрачневшая тётка Вера.
            
            Моя бабушка как педагог и завуч школы попыталась своей подруге Верочке как-то помочь в этой неприятной ситуации, насколько хватало ей сил и её авторитета, но всё уже было решено.  И в начале июня всё те же, исключая лишь бывшую старшую в комиссии, к нам во двор прикатили на служебной легковушке, вошли без стука в квартиру, предъявив документы на отправку детей в детский дом, и тут же предложили их пожилой опекунше по-быстрому собрать внуков в дорогу, дескать, время не ждёт.  Даже участковый неловко с извиняющимся тоном выдавил из себя, что это деется в её же собственных, бабушкиных интересах.
            
            - Ты пойми, Петровна, – опустил он свой взгляд, – так уж наша городская местная власть за тебя решила, – показал он ей ещё раз это варварское постановление, – и ты хошь, не хошь, а должна подчиниться!
            
            - Я понимаю, – соглашаясь с ним, ухнула обезумевшая душа, – да только сердце то у меня с тобой в одну дуду дуть не хочет, – горько призналась ему женщина, – ведь это же детки моей почившей дочери – плоть от плоти мои кровинушки!  Так как же мне их взять и отнять у себя в одночасье, оторвать по чьей-то прихоти или указу?  Какой такой, скажи ты мне, и чей приказ душу мою разорванную в клочья сможет успокоить?  Ответь ты мне, Макарыч, – повис в воздухе занесённым для удара топором смертельный вопрос.
            
            - У вас есть и остаётся ваше право навещать ваших внуков в детдоме, – с укоризной вмешалась одна из приехавших дамочек, – вы можете приезжать к ним в любое и удобное для вас время и там с ними встречаться.  Никто вам этого запретить не может, тем более, и ездить то вам далеко не придётся!
            
            - Собирайтесь деточки, – взяла на себя инициативу уже и вторая особа, – мы с вами сейчас поедем на машинке кататься.  Хотите на легковом автомобиле прокатиться?
            
            Две головёнки в одном порыве кивнули, согласительно и поглядели на бабушку.
            
            - И вещи собирать, – упавшим голосом обронила та.
            
            - Нет!  Вещи собирать не надо, – прозвучало в ответ, – но одеть детей необходимо!
            
            - И во что мне их одевать, – напряглась осмелевшая клуша.
            
            - Что имеете, в то и одевайте, – пожалели бедолагу бабы при власти, – а там, куда с вашими детками мы поедем, их оденут и обуют, и как следует накормят, не беспокойтесь!
            
            Сгорбившись, боевитая бабка Вера сразу же превратилась в жалкую старушенцию, у которой отобрали сразу всё – сам смысл её дальнейшей жизни.
            
            - Вот и всё, деточки мои, – пустила она слезу, снарядив в дорогу свою печальную у порога радость, – прощайте!
            
            - Ну что ж ты раньше времени то себя хоронишь, Петровна, – попытался утешить её жалостливый наш участковый.
            
            - Бабушка, – подала свой голосок, всё понявшая, Машутка!
            
            - Чево тебе милая? – опустилась перед ней на колени плачущая старушка.
            
            - Дай мне твои кучики, – обняла родную шею егоза.
            
            - Зачем они тебе, Машенька? – отёрла слёзы мужественная натура.
            
            - Когда мы покатаемся и потом приедем с Ваней к нам снова домой, – как-то вдруг не по-взрослому ответила ей родимая ребятишечка, – а тебя дома не окажется, ты уйдёшь без нас в гамазин, тогда мы с Ваней двери откроем и будем дома тебя дожидаться, чтобы ты нас не потеряа.  Я, баба, кучики не потеряю.  Никогда-никогда их не потеряю, честное, пречестное свово!
            
            - Я верю тебе, ласточка ты моя, – поднялась с колен тётка Вера, – ты подожди меня тут, Машуня.  Я скоро, – обратилась она к комиссии, – подождите ещё несколько минуток.  Я только принесу внучке эти ключи.  А ты их, Машенька, береги.  Договорились?
            
            - Договориись, – ответило ей премудрое чадо.
            
            Вернувшись в комнату, отчаявшаяся головушка сняла с гвоздя у порога дубликат с колечком своих ключей и продела в колечко длинный конец шнурка, завязав узелок, то ли на память, то ли как заклинание – оберег и вернулась обратно, с дрожью в руках подошла к внучке и надела на шею ей эту связку из двух ключей, тихо наказав.
            
            - Сохрани их, маленькая.  Не потеряй, очень тебя прошу!
            
            - Я бошая уже, – поцеловала родное лицо понятливая стрекоза, – пошли, Ванечка, кататься на машинке, – вполне серьёзно и по-взрослому взяла за руку младшего брата его старшая сестра.
            
            - Баба! – кинулся к нянюшке своей мальчишка.
            
            - Да заберёте же вы их, наконец! – разозлилась на комиссию ставшая бывшей уже опекунша, едва не теряя сознание.
            
            И детей, взяв за руки, оторвали от заплакавшей бабушки мальчишку и вывели как непослушных козлят на поводу на улицу.  Усадили там замолчавшую парочку на заднее в казённом автомобиле сиденье и увезли с глаз долой подальше от родного порога.
          
            Под осень наш двухэтажный барк снесли, расселив нас, его обитателей по разным с благоустроенными квартирами новым домам.  Но от бабушки я знал, что где-то через год после того, как детей отвезли в детдом, отец их вернулся домой с новой женой и забрал их оттуда к себе.  И про бывшую тёщу он не забыл, не стал разлучать её с внуками.  А новой своей жене и новой матери своих детей сказал, что бабушка им родная по крови и лишать их радости общения с ней он не будет.
            
            
            - Вот тебе и кучики, – отдохнув, тронулся я в путь по ближе к дому к горячим щам.
            
            На улице уже начало понемногу темнеть, и в городе тут же зажглись фонари.  Тихо и, не спеша, вышагивая по дороге к дому, я вдруг поймал себя на мысли, что не помешало бы каждому человеку с раннего детства научиться сохранять в себе эти самые вот кучики доверия и обязательности, благодаря которым и возникает, наверное, возможность у него открыть ту самую, единственную ему нужную дверь в своё светлое будущее и при этом не потерять ещё доступ к двери и в собственное, какое бы ни было прошлое. 
            
            - Ведь жизнь – это всего лишь комплекс доступных возможностей, – остановился я у входа в подъезд, – и очень важно при выборе личностных намерений, как мне кажется, за всё и всегда нести личную ответственность, оставаясь человеком, – потянул я за ручку на себя закрытую дверь в подъезд, – храни их, Господь! – оглянулся я вдруг назад, – эти милые и незабываемые мною уже давно ставшие взрослыми, но по-прежнему родные, да и любезные моему сердцу детские души и образы из моего далёкого советского отрочества!
            
            - Кучики, кучики, кучики! – прочирикали жалостливо надо мной, как бы прощаясь с уходящим днём, в ожидании приближающейся ночи пернатая городская живность. 
            
            - Кучики, кучики, – попрощался с ними и я, – поймав вдруг себя на том, что кучики то – это тот самый необходимый каждому ребёнку стержень, который и помогает вырасти ему в человека, а не в безжалостного зверя какого-нибудь!   
            
            - Кучики, – будто бы солнышко озарило мне душу теплом и светом своим, и сердце ожило, застучав ритмично, погнало по жилам животворящую кровь пенсионера.  Я легко и уверенно задышал, и смело нажал на кнопку звонка у своей двери, сообщив жене, что я, нагулялся и вернулся в родные пенаты, под их крыло.