Презумпция незнакомства
Деньги созданы для того, чтобы на них нельзя было купить счастье…
«Надпись на воде» 1991
1
Уже была немолодая осень…, а третья неделя ноября. Медленно…, из-за каких-то дальних горизонтов надвигалось зимнее трехмесячное белокровие. Немецкие одинаковые дома, покрытые красивыми крышами для снежно-дождевой защиты, выглядели серо и бледно на сумрачном вечернем фоне военного городка. Где-то раздавался крик отрывистых команд, хохот, хлопанье дверей, шарканье сапог и карканье вездесущих ворон. В широком окне ближайшего дома горел свет и оттуда слышалась обнадеживающая песня талантливого Юрия Антонова о том, что мечта все-таки сбывается. Надёга… Возле каждого подъезда на стене висела табличка с красной звездой, надписью ДОС (дом офицерского состава) и порядковым номером. Ухоженные не поломанные лавочки, крашенные мелом бордюры, бросающаяся в глаза чистота…, уже пустые вскопанные клумбы, стволы голых деревьев, полное отсутствие осенней листвы и снующие туда-сюда солдаты, всё это тихо восторгало человека в черном пальто с черным кожаным портфелем, приехавшем сюда издалека с особой, только ему известной целью.
Человек поправил перчатку на руке и предположил, что за углом ДОСа номер 5 уже притаился холодный ветер. В тот же момент, внезапно…, невидимый порыв выскочил на плац, закружил пылевой вихрь, дотронулся до шинелей стоящих там солдат и умчался куда-то в сторону немецкой горы, где еще виднелись белесые кубики дзотов последней войны с давней железобетонной аллергией на смерть. Внезапно в городок вошел густой звук какого-то колокольного эха. Это был тот самый вечерний Бухенвальдский набат, похожий на одеяло памяти. Человек в черном пальто быстро дернул левую руку, отодвинул край лайковой перчатки и взглянул на часы. Это была его давняя и очень полезная привычка постоянно наблюдать за течением временных соответствий или несоответствий, но об этом я расскажу позже.
- Ну надо же, все точно…, ровно 18.00! – прошептал он сам себе, в очередной раз восхитившись красивым циферблатом.
Этот звук, ежедневно прилетающий с горы Бухен, прокатывался по всем танковым частям, залетал в открытые форточки большого армейского госпиталя с многочисленными одинокими медсестрами, просачивался сквозь голые ветви тополей и быстро улетал в долинную чашу, в старый немецкий город Веймар, город Гёте и Шиллера. Этот звук дальнего набата, как напоминание о работе адских печей, кому-то был приятен, а кому-то обязательно нет. К голосу исторического колокола, расположенного наверху горы уже давно привыкли, и немцы и все советские, кто нес службу в ГДР. Память жила…, и этим набатом напоминала о себе несколько раз в день, удивляя всех ново прибывших из Союза.
Человек в черном пальто внимательно посмотрел на табличку ДОС-3. Это был очередной одинаковый дом служебного транзита советских офицеров различных подразделений 56-го танкового полка ГСВГ. На дереве возле подъезда тихо сидела толстая ворона. Она не шевелилась и была похожа на чугунную статую какой-то черной птицы, ожидающей свежую покраску в другие цвета.
- Привет, тихому наблюдателю! – громко произнес человек в черном пальто в сторону вороны. - Пришло время импровизации…, мой летающий мудрый друг…!
Глубоко вдохнув холодный немецкий воздух, он направился ко второму подъезду с вежливой надеждой в сердце…, с надеждой на частичный успех. Незнакомец прекрасно понимал, что полного успеха быть не может и быть не должно в связи с железной логикой раскатов будущего. Жизнь военного городка заиграла лунными бесцветными красками, геометрически рисуя правильные тени домов и голых деревьев. Переступив порог второго подъезда и войдя в полумрак, человек с черным портфелем понимал, что его высокооплачиваемая работа уже началась и судьба начинает рисовать различные варианты вопросов, на которые необходимо импровизировать и быстро искать ответы.
Он помнил, что там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть…, а там, где ты ничего не хочешь, там тихо притаился именно твой шанс…, потому что судьба – это постоянные математические намеки на все твои шевеления в жизненной западне… Поэтому, общаясь с различными людьми, он всегда хотел и шел только импровизированным путем быстро приспосабливаясь к чужим мозгам и добывая необходимую информацию. Он знал аксиому: чужие мозги всегда любят, когда к ним быстро приспосабливаются… Его рассуждения, заставляющие глушить рутину и глубоко размышлять…, не раз спасали ему жизнь, приводили к большим деньгам и постепенно создали ему репутацию редкого делового специалиста, умеющего добывать данные из глубин несуществующих архивов, распутывая изуродованные узлы человеческих отношений прошлого, настоящего и даже будущего. Звали его – Многолетов Георг Максимович.
Широкий коридор олицетворял собой привычную систему всех коридорных хаосов: он освещался тремя уцелевшими лампочками из десяти на высоком потолке, а также светом с улицы от столбового фонаря. Справа на стене висела аккуратная табличка:
«Ответственный по ДОС-3 – старший прапорщик Нечитайло С. Г.».
На этаже было ровно двенадцать квартир, две душевые, раздельный туалет и большая общая кухня. Многолетов вспомнил информацию из документа, что во всех этих одинаковых домах в 1940 году были расквартированы офицеры одного из танковых полков дивизии «Мертвая Голова». В коридоре в нос Многолетова сразу вошел изуродованный запах гречневой каши, жареной рыбы, йода, хлорки, сырости и еще чего-то едва уловимого, и неприятного. Сделав несколько шагов вперед, он услышал знаменитый запах очень качественной армейской тушенки из банок, смазанных солидолом для вечного хранения. В коридоре не было ни одного вазона с растениями и самого главного – запаха любви, заботы и уюта. Пол был покрыт старой рифлёной плиткой, похожей на миниатюрную стиральную доску для гномов. От этой плитки на полу везде виднелись черные черточки от сапог, которые неплохо маскировали бегущую вдоль плинтуса стайку прусаковских тараканов. Где-то в конце коридора у большого окна послышался писк маленького котенка… На фигурно облупленных стенах висели три велосипеда «Орленок», пять старых корыт и два сильно изношенных самоката. У каждой двери стоял ободранный веник, крашеный фанерный ящик с обязательным железно-амбарным замком с нагромождением каких-то кастрюль, этажерок, светильников и даже поломанных бронзовых подсвечников. В такой обстановке можно было смело предположить, что где-то притаилось множество пауков долгоножек, обитающих в сырости сквозняков и тайных звуках тугой паутины. Многолетов всегда читал любые подъезды, коридоры и квартиры по анатомии родовых корней их обитателей. Он читал их так, как не предполагал ни один человек встречающийся на его жизненном пути…
Неожиданно в конце коридора раздался громкий телефонный звонок. Из туалета быстро выскочил какой-то человек в свитере, серых носках, черных тапочках и в спортивках на подтяжках. Он схватил трубку и громко произнес:
- ДОС номер 3, прапорщик Мухо…, на связи!
Свою фамилию он произнес с ударением на букву «о», что прозвучало необычно, комично и к насекомым мухам не имело никакого отношения.
- Так точно…, я сменился…, так точно, вас понял…, так точно…, так точно…, конец связи! – еще раз выкрикнул Мухо.
Аккуратно положив трубку на аппарат, он произнес одно слово от души, но в укороченном и всем понятном варианте:
- Бля…!
Не обращая никакого внимания на мужчину в черном пальто, громко шаркая тапочками и на ходу застегивая ширинку, прапорщик подбежал к двери номер 8 и постучал в неё кулаком. Оттуда раздался властный громогласный вопрос – «Чё надо…?»
- Товарищ капитан…, звонил дежурный по полку, сказал, что вы его меняете и заступаете на сутки в связи с…
- Мухо…, иди на х…й, дежурному передай, чтобы тоже шел на х…й, у меня гнойный перитонит- аппендицит, я жду врачей и носилки, меня нужно срочно в госпиталь на операцию! Какое, к херам собачим дежурство, когда я стою на пороге личной смерти…?
Тирада человека за дверью закончилась громким чоканьем нескольких граненых стаканов и громким мужским смехом, где прослушивался и смех женский…, на целых две персоны. Мухо внимательно посмотрел на оборванный на двери дерматин и снова произнес:
- Бля…!
Затем он принял какое-то решение, сделал шаг назад, с досадой на лице жирно плюнул под капитанскую дверь и быстро исчез в душевой, где через восемь секунд послышался характерный звук потока воды в тазик.
Справа Многолетов услышал скрип и обернулся. На двух стареньких трехколесных велосипедах к нему подъехали двое детей: мальчик и девочка лет пяти. Они прекратили крутить педали и смотрели на него печальными взрослыми глазами. Девочка одной рукой прижимала к груди маленького котенка. Их души были крылаты и Многолетов заметил это сразу, потому что был человековедом и специалистом по детскому взгляду… и не только детскому. Наступила полная коридорная тишина. На правой щеке девочки он заметил прилипшую вермишульку, протянул руку…, снял и бросил в сторону. В голове у Георга зазвучала мелодия песни о счастливом детстве, затем задорный пионерский марш…, барабанная дробь, подъем знамени, большие костры, пионерские галстуки, голос радио «Артека» и… Все это прозвучало и быстро кануло, не доиграв до конца.
- Здравствуйте, дети!
- Здрасьте…! – сказали они одновременно.
- Я принес вам только одну конфету…
Детские лица внимательно сосредоточились на получении новой информации.
- Девочки всегда слабее мальчиков, а мальчики выносливей и сильней девочек…, поэтому я отдам эту конфету девочке…, - произнес Многолетов.
Дети молчали. Выражение их лиц не поменялось. Радости на лице девочки не было… Это было главным результатом мудрого показателя, что ребенок рассуждал о факте будущего вручения конфеты и внезапно свалившемся счастье. Быстро открыв портфель, Многолетов достал большую конфету «Гулливер» (все советские помнят эту лучшую в мире конфету) и протянул её девочке. Она взяла конфету, громко сказала – «Спасибо» и, развернув фантик, сломала её пополам.
А теперь главное о глубине теста для любых детей:
… у каждой сломанной пополам конфеты одна половина всегда больше другой, очень редко конфета ломается на две абсолютно ровные доли. В руках у детей всегда конфеты ломаются с гениальным замыслом Бога, только никто об этом не знал, не знает и не хочет знать…, потому что всем некогда жить и познавать окружающие нюансы…! В данном случае конфета сломалась 70% на 30%. Наступал момент НЕ истины, как штамповано и предсказуемо говорят миллионы, а момент абсолютной нормы…, потому что своими многочисленными трюками Многолетов всегда умел отделять паутину от солнечных лучей и радугу от цветных чернил. Девочка быстро отдала большую часть конфеты мальчику и улыбнулась незнакомцу. Мальчик пошел дальше, он сломал пополам свои 70% и половину отдал девочке…
- Вы брат и сестра?
- Да! – ответил мальчик с гордостью.
- Да! – ответила девочка с гордостью.
- Ну, тогда я за вас спокоен ближайшие девян90сто лет!
Многолетов улыбнулся и про себя отметил, что ещё рождается абсолютная норма из человеческого генного материала. Эти дети имели путеводную звезду с верхним управлением светового потока. Они были нормой, для которой великий дух любви намного дороже, чем все выгоды этого низменного изуродованного мира. Многолетов быстро прочитал часть детского абсолюта. Он достал из портфеля четыре конфеты «Гулливер» и отдал девочке. В глазах девочки, будущей женщины, загорелся волшебный сигнал - «Сокровище». Она сразу же отдала две конфеты брату и громко сказала –«Спасибо, дядя!». Абсолют подтвердился…
Это были дети - будущие взрослые садовники, а не само провозглашенные самоубийцы от метущийся хандры пропойно-прокуренных наркоманских душ… Два скрипучих трехколесных велосипеда с детьми и котенком медленно исчезли в конце коридора. Лишь только Многолетов распознал в этом скрипе музыкальную гармонию больших испытаний. Больше этот случайный контакт со светлыми детьми Многолетова не интересовал…, потому что он всегда отдавал предпочтение детям с темными душами. Во время таких встреч он всегда задерживался и любил по-особенному пообщаться с теми, кто был у таких детей внутри в тонкой туманной пленке, похожей на узорчатый целлофан с пупырышками дьявольской ветрянки…
Неожиданно из третьей двери вышел веселый мужчина в галифе, теплых вязаных носках и тапочках. В его руках была небольшая кастрюлька. Он шел навеселе и дымил папиросой, покачиваясь под какую-то неказистую мелодию. Он шел, громко шаркая по кафельному полу и думая о своем…, никому неведанном, потаянном.
- Вася, недолго…, - прозвучал женский властный голос из двери комнаты откуда эта мелодия и выливалась в коридор.
- Ага…, ща…!
Мужчина по имени Вася был похож на ночного сторожа кукольного театра. Его шатало…, он был пьян от водки, не очень изнурительной работы, хорошей зарплаты в немецких марках и от коридорного сквозняка… Это был настоящий заботливый семьянин и иногда водочный «керосинщик». Недолго шаркая по длинному коридору, Вася громко рыгнул от сытости недавно проглоченных котлет или пельменей…, и по воздуху мгновенно пронеслось причудливое эхо…, а затем он скрылся в районе всеобщей кухни, где гремела посуда, кто-то шинкарил капусту с морковкой и раздавался заигрывающий, женский, бытовой смех. Коридор снова стал похож на сырую горную пещеру, загромождённую всяким хламом. Многолетов сузил глаза и уверенно направился к душевой, где всё так же громко лилась вода в тазик. По мере приближения его нос уловил устойчивый запах «кирш-вассер» (самогон нем.)
Прапорщик Мухо сидел на корточках, мычал себе под нос что-то приятное из репертуара талантливого Антонова и с усердием и любовью стирал тоненькие разноцветные женские трусики, два лифчика и три небольших полотенца. Рядышком лежала мыльница с мылом желтым и коричневым. Заметив в проходе человека в черном пальто с портфелем, Мухо замер…, как будто увидел живого Адольфа Гитлера.
- Э-э-э-э-э-э…, - начал тормозить прапорщик, медленно подыскивая нужную фразу для первого контакта.
- Добрый вечер, товарищ Мухо! Я нашел вас благодаря старшему прапорщику Нечитайло, который любезно согласился мне помочь и указал ваш дом и номер вашей квартиры… В свою очередь к старшему прапорщику Нечитайло, который ответственный за этот дом, меня направил начальник особого отдела полка майор Кузнецов.
-Э-э-э-э-э…, - продолжал тормозить Мухо.
Упоминание о начальнике особого отдела полка майоре Кузнецове, которого Многолетов никогда не видел в своей жизни, возымело быструю положительную реакцию. Прапорщик быстро закончил все манипуляции с женским лифчиком, поднялся на ноги, вытер правую ладонь о спортивные брюки и протянул её Многолетову. Мужские ладони с обеих сторон встретились в крепком пожатии. Ладонь прапорщика была крепкая, слегка мокрая, холодная и совсем неприятная.
- Разрешите представиться – полковник Шаповалов Владимир Максимович, особый отдел штаба ГСВГ из Вюнсдорфа.
Мухо широко раскрыл глаза, быстро выпрямил позвоночник и прижал руку с мокрым лифчиком ближе к бедру. Он быстро недоумевал…
- О…! – успел тихо вымолвить прапорщик.
Это было его искреннее откровение неожиданности, непонимания и внезапной сюрпризности происходящего.
- Сразу же хочу вас уведомить, товарищ прапорщик, что наша встреча неофициальная, а частная, в связи с делом особой государственной важности. Поэтому вас никто никуда на допросы не вызывал и не вызовет…, как это заведено в нашем ведомстве. Держите язык за зубами, как ответственный военнослужащий с мозгами и полным пониманием последствий. Работаем тихо… Вам все понятно, Мухо?
- Так точно, товарищ полковник…, я разумею, чем смогу, так сказать, тем и помогу…, - наконец-то прорвало смущенного Мухо, который стал теряться в догадках, совершенно не понимая, что всё-таки происходит…
- Немедленно уделите мне полчаса вашего времени для уточнения кое-каких данных… Можем ли мы где-то присесть подальше от чужих глаз и ушей…, товарищ прапорщик?
- Так точно…, прошу до меня в квартирку…, чаю, кофе…, есть печенье, могу борщом угостить, вчерашним…, сам готовил…, с чесноком…, хлеб есть, черный, белого не едим… - быстро затараторил Мухо суетливо разглядывая незнакомца, направляясь в комнату и озираясь на черную фигуру Многолетова, идущую позади.
На дерматиновой двери была табличка – «пр-щик Мухо Н. И». Дверь была смазана, поэтому отворилась тихо без скрипа. В единственной большой комнате был идеальный порядок и пахло приторными женскими духами и сигаретами. Возле широкого окна стоял стол, накрытый красивой цветочной скатертью. Широкая кровать с четырьмя подушками была идеально накрыта модным в ГДР леопардовым покрывалом. На кровати у изголовья лежала красивая пластмассовая сигаретная пачка сигарет «Dorel» и пепельница с пятью окурками с помадой на фильтрах. На стене над этой кроватью висело двенадцать фотографий одной и той же красивой женщины в вычурных томных позах с обязательно распущенными волосами и наглым взглядом. Не женщина, а морская Наяда в геометрических пропорциях света перед вдумчиво-придирчивым фотографом. Она широко улыбалась, показывая идеальные зубы и демонстрируя красивые губы. В глаза бросались длинные, красиво очерченные пальцы…, как на картинах Ван Дейка, нежный подбородок, максимально вычурно показанные изгибы бедра и спины, густая копна распущенных волос, спадающая на тугую грудь, длинные ноги в световых бликах чулок…, обязательные каблуки, похожие на винтовочные штыки…, арлекиновые помады, тени, полутени, ресницы и все остальное…, что прилагается при таких демонстративных показах себя и личного умопомпрочительного восхищения собой. Красота – это сочетание, в которое трудно что-то добавить, а здесь было добавлено слишком много. Был карусельный перебор себя для чужих глаз. Всем своим видом эта «модель» любила притягивать чужие восхищенные взгляды – чем питалась, как «вам – пир». На всех фотографиях просматривалась только одна, тщательно нескрываемая подробность…
Глаза у этой незнакомой женщины были демонические, плохо замаскированные, жесткие, неискренние, с «камуфляжным» прищуром и тайным умыслом, с корыстью, глубокой насмешкой и обманом. Эти приторно-масляные глаза были тем самым кусочком сыра в чугунной мужеловке с ракетной пружиной и острыми отравленными гвоздями. Сыр этот был по цене дорогой…, с плесенью и ядохимикатами. Глаза эти были заражены желанием завышенных ожиданий и в них чётко читался ген измены и вечного предательства на основе выгоды. На всех фото у нее был открыт рот, как будто ей было тяжело дышать забитым носом из-за аденоидов, и она дышала ртом.
«… какая плотоядная баба с облизанными губами, мимозоподобная…, как говорят японцы –«мятый шелк», настоящая аспириновая закусочная сучина…, в результате своих эмоциональных похождений и первобытных желаний сгорит в огне собственного нарисованного величия… Везде одно и то же…, один и тот же путь к трагедии на эмоциональном уровне… Много нарисованной красоты, отсутствие самоанализа и тормозов…, и катастрофа неизбежна… Такая не будет держаться вечером за руки и смотреть как растут грядочные помидоры! Это войд…» - подумал Многолетов и бросил мимо пролетающий взгляд на подоконник.
Там лежала основательно помятая книга – «Сто окурков без пепла» с широко распространенной «женской ересью» о всепоглощающей, испепеляющей, случайной любви, как гравитации…, с безумными результатами закономерного расставания и обязательным психическим пост синдромным расстройством.
На цветной обложке была яркая фотография молодой девушки, подлинной повитрули…, в обязательной томной позе и с глупым губастым лицом, как будто ей осточертело всё на свете …, море, Солнце, мужчины, цветы, алкоголь, сигареты и даже родная мать. Над этой девушкой была расположена Луна с очертаниями на 12-й или 13 -й или 14 -й лунный день, а внизу, у ног, лежала бутылка шампанского без пробки с непонятной надписью на этикетке.
- Это моя жена, Иричка…, - с гордостью произнес прапорщик Мухо при этом имея восторженный взгляд выносливого оленя. Вторую букву «И» вместо «О», он произнес с ударением восхищения.
Его душа была сильно намагничена в сторону этой женщины. Он испытывал глубокую интенсивность непривычных чувств и ощущал проекции романтических мечтаний. Прапорщик был порабощен и поглощен всепрощением его женскому идолу. Все это Многолетов прочел в его глазах. Мухо заметил, как Многолетов внимательно рассматривает фотографии на стене. Трансформированное имя –«Иричка» он произнес с особым акцентом раболепия и почитания, что не прошло мимо внимания гостя.
- Николай Иванович, а вы на дежурство заступаете сегодня…?
- Нет, слава Богу, мне завтра на дежурство! – ответил Мухо выбросив в ведро пустую пачку немецких сигарет «Club».
Многолетов стал читать мусорное ведро. Его давно никто не выносил, и оно было переполнено пустыми пачками сигарет, окурками и пустыми консервными банками. Прапорщик был не заядлый курильщик, а курильщик чемпион и целенаправленный заядлый самоубийца.
- А хотите коньяку для полноты нашего взаимопонимания и теплоты беседы…? – неожиданно спросил Многолетов и приятно улыбнулся.
- Э-э-э-э…, я завсегда…, но извиняюсь, товарищ полковник…, так…, это самое…, у меня коньяку же нету, есть полбутылки самогона и две бутылки пива…
Многолетов открыл портфель, достал красивую толстую флягу с надписью на боку и поставил на цветочную скатерть. В глазах прапорщика засветилась предпраздничная заря и в очередной раз возродилась вера в человечество и удачу. Фляга была похожа на старую вазу без цветов, но с цветочным запахом.
- Я мигом…! - весело произнес прапорщик.
Мухо задорно метнулся к шкафу у двери и вскоре на столе появились две простецкие рюмки, одна открытая банка Рижских шпрот, сахарница, блюдце с нарезанным лимоном, полбаночки немецкого меда с чайной ложечкой, толсто нарезанный булочный хлеб, разрезанное на четыре части яблоко и начатая пачка бисквитного печенья.
- Извините, товарищ полковник, что э-э-э-э-э…, не по ранжиру как-то…
- Да вы не волнуйтесь, Николай Иванович. Не усложняйте мировосприятие в его истинной простоте…, все замечательно, душевно и по-домашнему… Располагает к приятной беседе. Такой натюрморт за тридцать секунд не смог бы организовать даже Гер Снайдерс. Вы же знакомы с творчеством великого…?
- Я…, э-э-э-э-э…, так это…
- Ну, неважно. Давно я так не сиживал…, всё, знаете ли, заводная наша работа, съедает время и силы и даже разнообразные возможности поглощает в небытие…
- Да, я понимаю, товарищ полковник, вы человек занятой, не то, что мы простые армейские кладовщики.
- О…, не скажите…, кладовщик в армии - это, скажу я вам, преинтереснейшая должность. Небось каждую неделю что-то воруете на складах, а? Сливаете немцам бензин, продаете списанные палатки, брезент, обмундирование, канистры, тушенку, галеты-конфеты, пакеты-сигареты, тефтели -котлеты, печенье и сгущенное молоко ящиками налево, то…, сё…, не так ли…, а?
Мухо затих и даже замер… В его глазах появился черный занавес незнакомой пьесы, и реальная угроза сесть в тюрьму.
- Да вы не тушуйтесь, Николай Иванович, это же понятно на бытовом уровне для всех верхних должностных лиц. Это от внутреннего осознания дефицита… Я понимаю. Любой в этой жизни получив такую возможность, сделает всё, чтобы эту возможность использовать в своих личных целях. Вот вы и воруете, не так ли?
Мухо сник и сидел молча, не шевелясь.
- Это теневая, очень живучая логика, имеющая глубокие социальные и генетические корни. От неё никуда не деться. Воровство - это одна из фундаментальных черт человека разумного, потому что только разумный умеет воровать по-умному, чтобы и себе и людям… Основной вопрос – сколько можно и сколько нужно украсть? По-крупному в свою пользу воруют только весьма ограниченные люди с нищим сознанием своего убогого существования, не имеющие никакого понятия о истинных ценностях и наслаждениях личной жизни. Каждый вор сам себе устраивает внутренний монтаж своего личного детектива, потому у таких людей жизнь постоянно беспокойная, несчастливая и даже весьма короткая на свободе. Когда человек знает меру своему личному воровству и за эту меру никогда не переходит – это уже не вор, это умный и уважаемый аналитик своей спокойно-шоколадной и сытой жизни.
Вот например - когда на складе находиться в лежачем положении три тысячи ящиков мыла, то один ящик туда…, или ящик сюда, значения уже не имеет… А вот когда налево уходят сразу сто ящиков, включается никем невидимый механизм антиравновесия и тогда жди обязательную беду. Она постучится в окно, в дверь или в чугунную голову…, уж поверьте, обязательно постучится… И все это от того, что сама система дает вам лазейку делать «шахер-махер». Так было тысячи лет назад, так продолжается сейчас и так будет и дальше.
- Э-э-э-э-э… Вы правы, это самое…, как вы правы. Сыромятная это правда нашей жизни…, - высказался прапорщик и снова затих, нервно и быстро прикурив сигарету.
- Не сыромятная, а сермяжная, что не одно и то же. Но то, что я сказал - это всего лишь громкие слова без доказательной базы. А может вы никогда ничего и не крали, даже один коробок спичек, даже пачку сахара -рафинада, даже пачку соли или сигарет… Может вы уникальный счастливейший человек с хорошим сном и чистой совестью. Кто же знает правду? Только Всевышний, наша военная прокуратура и особый отдел группы войск…!
- Нд-а-а-а-а-а-а! – произнес Мухо и вяло улыбнулся с хорошо читаемым испугом в глазах.
Многолетов взял толстенькую флягу, громким щелчком открыл серебряную крышку с необычной защелкой и разлил по рюмкам что-то ароматное. На теле фляги на немецком языке была старая гравировка «Erwin Rommel 1942». Прапорщик Мухо на это внимания не обратил, а если бы и заметил или даже прочитал, то ничего бы не понял. Образование не то. Он поднес рюмку к носу и внимательно понюхал.
- Ну, за знакомство! – произнес Многолетов и незаметно взглянул на часы.
- Ага! – сказал прапорщик и быстро махнул в себя содержимое.
После выпитого в глазах Мухо нарисовался большой вопрос с зачатками непонятно-восторженного удовольствия и пятнадцатипроцентного уже осуществленного счастья.
- Это что такое было… ё-моё? Бляяяяя… Это не коньяк? Крепкий какой… Это что-то ого-го…, едрена мать…! Я такой красоты сроду не пивал… Сука…, какой взлет!
- Вы правы, уважаемый Николай Иванович! Это непростое «ого-го»…, это элитное наслаждение с особого генеральского склада, где ничего украсть или слить невозможно. Крепость здесь завышена, оттого и вкус совершенно другой, чем обычно. Ну…, предлагаю ответить на мои вопросы, а потом еще по одной, договорились?
- Так точно, я готов…! – сказал Мухо и от искреннего удовольствия облизал губы, бросив алчный взгляд на симпатичную флягу с серебряной крышкой и гравировкой мощного танка с какой-то непонятной надписью.
Многолетов быстро открыл портфель, достал оттуда синюю папку с двумя грязными несвежими поворозочками, завязанными на аккуратный бантик и скрепленными сургучной печатью с гербом. Мухо бросил взгляд на папку и его брови слегка поднялись выше и позвоночник принял правильную геометрию. На папке был номер 40012, множество круглых и продолговатых печатей с жирными буквами «совершенно секретно», через всю папку сверху вниз проходила красная полоса, множество надписей каллиграфическим почерком свидетельствовали о том, что дело это не первый день в работе на самом серьезном уровне.
Сказать по правде, Многолетов всегда тщательно готовился к разговору с незнакомыми людьми и обязательно учитывал их профессию, поэтому для данной встречи подробно украсил заглавную страницу несуществующего дела разными внушительными элементами. Каллиграфически печатный маскарад сработал на все сто процентов. Мухо смотрел на папку с глубочайшим уважением и рисовал в своем воображении всевозможные виды подвалов Кремля, картины государственной важности, глубокой ответственности и страшной секретности.
- Николай Иванович, речь пойдет о Торлинговой Екатерине Борисовне…
- О Катьке? О, Господи…, а я-то думал, что-то серьезное случилося…
- Вы знаете её лично? – спросил Многолетов и внимательно посмотрел прапорщику в глаза.
- Так точно! Они же с Семеном покойным жили здеся…, рядом в соседней комнате.
- Расскажите…
- Что?
- Все, что знаете о ней, её семье и что произошло?
- А что рассказывать? По большому счету несчастная она баба. Как её муж и мой товарищ Семен умер от сердечного приступа…
- Как мужа фамилия была?
- Капитан Семен Павловский…, а ейная фамилия была Торлингова, то бишь фамилию она носила свою, а не Семена… Это точно. Этот вопрос я у него выяснял еще три года назад, когда они в Германию приехали из Калининграда служить по назначению…, значит. Умер он неожиданно…, никто же не ожидал, что он умрет на дежурстве. Вот так вот взял ни с того ни с сего и умер, едрена мать! Катька осталася с двумя детьми. У разбитого, так сказать, корыта. Плакала горько о потере мужа, но водку не пила, то сё…, собралась быстро, проездные документы в штабе ей нарисовали за неделю…, собрала, что могла… Я помогал, мы всем домом ей помогали, контейнер на родину сварганили, денег собрали, на дорожку, то сё…
- Конкретный адрес её Родины знаете?
- Я имел ввиду СССР, как нашу всеобщую Родину, а куда она уехала, то ли в Омск, то ли в Томск, не помню… В штабе все знают. Помню, что мать у нее там живет…, значится она к матери подалась.
- Я вас понял.
- Ну, одним словом, посидели на дорожку…, проводили. Начальник штаба майор Терещенко лично её на вокзал отвез и в поезд с детями посадил…, до Розенталя, значит, до нашего аэродрома. Одним словом, судьба у неё такая и ни хрена тут не попишешь…, пиши не пиши, сломаешь все карандаши… Жаль бабу, конечно. Очень она умная была, не такая как все остальные. По-немецки шпрэхала, ну как немчура в городе. А по-английски чесала, как мы с вами по-русски. Работала она, значит, преподавателем немецкого и английского, здесь в нашей школе для детей офицеров. Сказать нечего, все были довольны… ё – моё…!
- А где же она научилась так по-немецки и по-английски разговаривать?
- Так образование у нее университет и еще что-то еще… Образованная она была, и какая-то не от мира сего…
- А поточнее, что вы имели в виду, когда сказали «не от мира сего»?
- Утонченная она была, что ли? Манеры у нее какие-то ненашенские были, говорила умно, любого могла за пояс заткнуть, книг у них было много на полках. Одевалась не как все… Красиво, не богато, но очень красиво. Когда по полку шла, все бабы оглядывались. Вроде бы ничего особенного и не надела, а вот одежда на ней сидела, как это сказать…, как на модельной модели… Статура у неё была, так сказать…, едрена мать…, стать красивая, молодецкая, женская... Вот наши немецкие шубы понадевают на себя, мешки мешками, коровы на кладбище…, а Катька – нет. В приталенном пальто выйдет…, любо дорого глянуть…, красивая была баба, добавить нечего. Все неженатики на нее облизывались, только это заздря… Она была особой породы, не трясогузка, не вертихвостка.
Прапорщик виновато посмотрел на фотографии на стене, хмыкнул носом и добавил:
- Почти, как моя Иричка…!
- А вы откуда знаете, что она замечательно знает английский и немецкий?
- Так она же быстро говорила на английском и на немецком…
– Я вот по-китайски тоже быстро говорю…, но китайцы меня почему-то не понимают! – улыбнулся Многолетов.
- А я вот вам скажу…, как немцы на «дружбу» позовут каких-то полковых комсомольцев или коммунистов, значит…, так Катерина туда и едет с офицерским составом. Переводчиком была везде, все ГСВГ объездила от Заальфельда до Висмара…, от Коттбуса до Шлефейна. Женская красота плюс немецкий язык – вот все двери и открыты. Сам майор Кузнецов к ней подкатывал на борзом рыжем коне…, знаю это точно, потому что все разрешения на поездки в другие города и общения с немчурой проходят инструктаж только через особый отдел. А он у нас мужик матерый и вдовый, огненно-рыжий, весь в канапушках как в красной икре, некрасивый, носатый, кривоногий…, наглый, но, сука, с большим гонором и медлительностью. Это потому, что «особый отдел», едрена мать…, а был бы он какой-то там связист- бульдозерист или авторота, то его давно бы уже послали подальше с его вопросами заковыками и наглой рожей. Извините, конечно…, но, тока, я это…, вам правду сказал.
- Ничего, ничего…, продолжайте. А она что? – быстро перехватил Многолетов.
- Она ничего… Как работала, так и продолжала работать. Чтоб где-то кто-то её на стороне засек или видел, так этого никогда не было. Ложь это все. Сеньку она любила, от него двоих детей родила, ему верна была. Не секрет, что к ней и командир полка подкатывал - майор Шморгунов. Она баба положительная, красивая до ужаса, привлекательская…, но только с грустинкой и загадкой. Про неё даже сплетни по городку никогда не ходили, потому как баба она правильная, разумная и шашни- машни ей заводить не к чему. Не того она женского полета птица, чтобы себя разменивать на всяких рыжих уродов при власти или трижды женатых командиров. Образованных сразу видно. У неё и поступки и жизнь были продуманные и чистые. Как говорила моя бабушка, преподаватель русской литературы в Казанском Университете- «… такая женщина -это тебе не троллейбус, это товар штучный, единичный, ювелирный…» Так что, если кто про неё…, это самое…, в ваш головной штаб…, так сказать, какая-то тайная сволочь…, что-то дурное там написала, какую-то кляузу или сучий донос? Вы-то, товарищ полковник, не верьте…, все это от черноты души. Все это вранье залетное… бесповоротное! Жена Семена была хорошая, умная женщина и я её страшно уважаю…, вот!
- Рискну предположить, что пора нам повторить дегустацию этого напитка.
- Это я завсегда в удовольствие…
Многолетов снова открыл серебряную крышечку и налил в рюмки. Мухо улыбнулся и заблестел на внутреннем уровне. Быстро махнув в себя изысканный коньяк, он продолжил:
- Две её дочки всегда были чистюли. Книги читали постоянно. Этого самого, как его, худого бородатого мужика в очках… Я сам видел.
- Чехова!
- Так точно…, Чехова! Она с ними по вечерам занималась, уму разуму учила. От того на ее девчонок любо дорого было смотреть. Она с ними в строгости, потому всегда у них порядок в комнате, взаимопомощь, лад да любовь. Сказать по правде, таких семей у нас и нету. Пьянки, споры, скандалы, недопонимания, ругань, то сё…, печки-лавочки, понимаете нашу жизнь перекатную, как говорится – «… жила была топор-пила!». Я привык уже… У нас детей с Иричкой нет, потому живу я тихо…, э-э-э-э-э… мы тихо живем… - это самое…
На последней фразе прапорщик глубоко вздохнул с заметной грустью и посмотрел на флягу. Многолетов налил ещё.
- Божественный какой-то ваш напиток…, душу греет, сука чистотелая, как будто Господь сам босиком прошелся по моей жизни и следы оставил на пепелище..., так сказать.
- Мухо, а фотография Екатерины Борисовны у вас есть? – неожиданно спросил Многолетов, игнорируя восторженную характеристику коньяка.
- А как же…, конечно, есть. Мы ж Новый Год встречали вместе, целых два раза. Сейчас найду…, момент, товарищ полковник.
Через минуту Многолетов держал в руках восемь черно-белых фотографий из них он выбрал сначала три, а затем только одну самую четкую. Мухо встал возле правого плеча, чтобы комментировать сюжеты фотографий, но Многолетову это было не нужно. Он налил в рюмки коньяку и Мухо быстро занял своё место за столом.
- Ну, как говорит наш Нечитайло - «за любовь между танкистами и радистками - радистки пусть рожают новых танкистов и радистов!»
Каламбур Многолетову не понравился, и он пропустил его мимо ушей. Прапорщик выпил и закурил, бросая неловкие взгляды на папку с красной полосой. Осторожное любопытство разрывало его мозг. На душе ему было хорошо. Толстыми пальцами он поддел полукруглый ластик лимона, мокнул его в сахар и бросил в рот. Коньячное послевкусие, дым немецкой сигареты, сладко-кислый лимон во рту сделали свое дело. Градус настроения поднимался, как температура котла в бронепоезде. Заветное «хорошо» заметно растеклось по всему телу прапорщика. А в это время Многолетов рассматривал лицо незнакомой женщины. Той самой Торлинговой.
Он сразу же обратил внимание на кончик ее носа с двумя характерными прижимами по бокам. Нос был филигранный, как первый генный и подлинный аристократичный признак. Этот важнейший признак физиогномики он знал очень хорошо и тут же сделал основательный вывод. Затем он внимательно рассмотрел посадку её ушей, мочки и рисунок ушной раковины «спящего эмбриона» по пятой таблице, о которой знают немногие. Скулы, овал лица, брови, лоб, архитектуру глаз без намека на эпикантус, совершенную геометрию губ, подбородок…, и затем отправил все свои знания внимательно рассматривать содержание её взгляда. Информация накапливалась быстро, отмечалась специальными значками и отправлялась в архив головного мозга на обработку. Заканчивая сбор прочитанной информации Многолетов отметил рукодельную самостоятельную прическу, идеально сидящее строгое платье и внимательно разглядел генную геометрию её рук. Как он и предполагал раннее - третьи фаланги её пальцев с ногтями были слегка изогнуты и заметно длинней. Ногти имели удлиненную форму геометрического совершенства с удлинённой луковицей. Многолетов достал из портфеля большой черный квадрат и дернул его в руке. Оттуда быстро вывалилось увеличительное стекло. Он внимательно рассмотрел третью фалангу её мизинца и слегка улыбнулся. Многолетов понял, что это точно она. Двадцать страниц железобетонных выводов надолго легли в его память.
- Николай Иванович, эту фотографию я забираю с собой…
- Э-э-э-э-э…, ну если надо…, то конечно же берите…
Не дожидаясь ответа Многолетов вскрыл папку и аккуратно вложил фото во внутренний конверт, затем папку закрыл, зашнуровал каким-то странным узлом и вложил в портфель. Налив еще коньяку, он спрятал флягу.
- Огромное спасибо, товарищ Мухо! О моем визите вы не имеете права говорить ни одному гражданскому или должностному лицу. Иначе вы навлечете на себя массу неприятностей по службе вплоть до увольнения из армии. Вы же понимаете, что все не просто так и ездить по воинским частям меня заставляет долг и особый приказ моего начальства после особого приказа их начальства. Вам это понятно? Или будем писать официальную бумагу о неразглашении, которую я обязан показать начальству и приложить к этому делу или мы с вами никогда не встречались и фотографию эту я получил из рук начальника особого отдела майора Кузнецова. Кстати, начальнику особого отдела майору Кузнецову вы не имеете права ничего разглашать и отвечать на его вопросы вы не обязаны. Это дело особой важности вне его компетенции, которое подконтрольно моему начальству. Это понятно?
- Я…, я все понимаю, товарищ полковник, чтоб я сдох, ничего никому не скажу. Что ж я дурак, что ли, жизнь себе ломать и усложнять? Я все понял, ничего писать не будем, поверьте мне на слово, так сказать…, я глух и нем, как нем и глух!
Мухо схватил рюмку и быстро влил в себя «волшебный» коньяк, чмокнул губами от удовольствия и фанатично посмотрел в глаза Многолетову.
- Правильный выбор, Николай Иванович, очень правильный выбор и я вам верю… Вы, товарищ Мухо, мужчина положительный и ответственный. Это было видно сразу еще в душевой. Знаете…, человека видно сразу, когда он еще не знает моего звания, моей работы, моей цели. Вы человек культурный и вдумчивый, а могли бы меня сразу же послать подальше и не отвечать на вопросы. Могли бы встать на дыбы и требовать официального вызова в кабинет на беседу. Были в моей практике и такие варианты. Дурачье! Особого человека и дурака видно сразу…, с первых секунд встречи глазами. Вы – особый человек! Огромное вам спасибо за сотрудничество, товарищ Мухо! Вы помогли важному расследованию…
Многолетов не выпил, поднялся со стула, одел кашне, пальто, левую перчатку, взял портфель и, повернувшись к прапорщику, сказал:
- Николай Иванович, запомните мои слова: две пачки сигарет выкуренные в день - это закомпостированный билет под Голгофу и рано или поздно такой проездной вам завизируют. Бросайте курить навсегда или вы умрете широко распространенной, глупейшей сигаретной смертью, которой ежедневно умирают миллионы курильщиков. Каждая выкуренная вами сигарета и вы становитесь на 3 часа ближе к смерти…
- А почему на три? Кто мерял –то? – быстро спросил Мухо, часто моргая пустыми опьяневшими глазами.
- Сама смерть и меряла, потому что смерть тройственна: убивает дух, физическое тело и сознание. Вам жить и вам не миновать, товарищ прапорщик…!
- Я это…
- Мухо, ты положительный и хороший человек, бросай курить, делай детей, живи долго…, таких как ты – простых, преданных и настоящих мужчин, не очень много в этом свете… А вскоре станет все меньше и меньше. Запомни, курение – это дьявольский ритуал, а не жизнеобеспечение твоей крепкой натуры… Сигареты – это растворитель твоей жизни!
Многолетов вышел в коридор, оглянулся в сторону туалета и увидел там два силуэта маленьких детей. Девочка всё так же прижимала к груди маленького котенка и стояла за спиной у гордого мальчика.
«Что ждет их впереди… Какие трудности, какие разговоры, какие дали, веси и мытарства…?» - подумал Многолетов и направился к старой подъездной двери.
Оттуда уже раздавался громкий «крик» женских каблуков.
«Чтобы долбить так в замкнутом пространстве нужно иметь особое отношение к окружающим. Нужно громко на всех наплевать и дубасить каблуками, оглашая присутствие себя в пространстве».
Дверь отворилась, слегка скрипнув недовольным звуком расстроенной скрипки. В коридоре появилась она. Это, без сомнения, была жена Мухо…
Она шла под барабанный бой своих каблуков, развивая волосы, как знамена собственной армии, в туго обтянутом черноватом плаще, вульгарно виляя красивыми бедрами и на ходу нервно снимая перчатки. Коридор, как было упомянуто выше, был в состоянии полу освещенности. Иричка Мухо, приближаясь к Многолетову, навела резкость, то есть, сузила сильно накрашенные глаза для более детального рассмотрения незнакомого мужчины в черном пальто. Их глаза встретились не зрачками, а визуальными локаторами прощупывания. В нос Многолетова быстро зашел запах коньячных паров, смешанный с приторно-цветочными духами в веселом обрамлении чужой женщины. В ушах стоял звон каблуков. В глаза скользнула муть потусторонней мохнатой силы с кривой улыбкой…
«…нагулялась анаконда… это стучат копытные колокола на погибель товарища Мухо…, она не собирается его любить…, ей нужны веселые и яркие приключения с каскадом эмоций, потому что она отмеченная яркая пустота с жаждой чужих эмоциональных порывов… Она возвращается в тепло пледа собственной скрипучей паутины. Сейчас зайдет в комнату и начнет вливать в его уши разный разжиженный хлам, как в коматозный сперматозоидный мусоропровод… Бедный прачечный мужик, выдумал себе отдушину в суровой жизни, выдумал отдушину не для души… выдумщик добра и наслаждений…» - пронеслось в голове у Многолетова.
«… какой новый красивый объект в дорогом пальто…, печатная мужская сволочь, интересно к кому он приходил…, по выправке – военный, по прикиду – гражданский… попался бы ты мне, медвежонок, вчера, седой ты волчара…, у Зойки на дне рождения…, живым бы не ушел, сука седовласая…!» - возникло в голове у Ирички.
Её реальность сильно отличалась от всех остальных реальностей, но она никогда об этом не задумывалась, она просто жила, как путешествующий полип на теле бумажного кораблика в ручейке чужого государства.
В конце концов, выйдя на улицу, человек в черном пальто вдохнул холодный осенний воздух и быстро взглянул на яркую Луну. Субботний вечер продолжался, не завися ни от кого. На дереве все так же сидел черный вороний наблюдатель. Птица нахохлилась и стала заметно толще от холода. Её глаза мимолетно закрылись, открылись и блеснули. В дверь быстро нырнула белая кошка. Где-то все так же пел замечательный и модный товарищ Антонов о том, что мечта все-таки сбывается. Мимо медленно прошел толстый и пьяный офицер. Он заметно покачивался и ругал вслух какого-то майора Хомякова, который был какой-то редкой сволочью. К третьему подъезду подошел солдат с большим хрустящим пакетом в руках. Из подъезда выскочил пьяный офицер в тапочках, забрал пакет, что-то шепнул солдату на ухо и исчез в доме.
В небесной тишине осеннего пространства по давно принятому человечьему летоисчислению заканчивался 1988 год. Многолетов все никак не мог объяснить личную внутреннюю тревогу и предчувствие каких-то ужасных перемен, которые беспокоили его мозг. Внутри себя он уже ощущал, что впереди грядет что-то неописуемо ужасное, что исковеркает миллионы судеб и это будет не примитивная война, а что-то иное…, кем-то задуманное, запутанное и уже прописанное особыми судьбоносными чернилами. Думать именно так… у него были особые основания от анализа хорошо тренированного и организованного головного мозга.
Крепко сжав ручку портфеля, Многолетов взглянул на часы, вспомнил время ночного поезда Эрфурт-Берлин и направился к проходной. За спиной он услышал громкое воронье пожелание доброго пути… - «Кар-р-р-р!».
- Спасибо, Наблюдатель! – прошептал Многолетов, поправил кашне и поднял воротник теплого пальто.
Только вечером следующего дня, вернувшись из госпиталя после приятной встречи с красивой старшей медсестрой Инной Павловной Павлиновой, сидя в своем маленьком холодном кабинете и попивая очень горячий кофе, рыжий майор Кузнецов решил взглянуть в журнал дежурства центрального КПП. Медленно просматривая девятую страницу, он обнаружил там странную запись о том, что сутки назад в расположение части был пропущен полковник особого отдела из штаба ГСВГ. При чем…, ни имени, ни фамилии указанно не было, только звание. Это было не просто неожиданностью, это было какой-то чушью, быстро перешедшей в задумчивое оцепенение майора.
- Вашу мать…! – произнес он вслух широко распространенную фразу удивления и машинально схватил пачку с пятью сигаретами «Родопи» внутри.
«… что ж это такое происходит…, настоящий профессионал, проник в расположение тихо, не оставив никаких следов…, и я, начальник особого отдела, узнаю об этом только через сутки…, какой провал в работе…, просто настоящее ****ство какое-то…, кто-то мне ответит за это по всей строгости службы…!»
Уточнив, что прошлые сутки на КПП дежурил сержантский наряд из химроты, майор одел шинель и быстро вышел из кабинета, испытывая какое-то отвратительное чувство тайного заговора, обмана, измены, и еще черти чего нехорошего…, тревожного. Но именно в это время внутри майора Кузнецова неожиданно щелкнул и отозвался трезвый внутренний голос холодного рассудка, рекомендовавший ему немедленно вернуться в кабинет, сесть за стол, выпить фарфоровую чашку кофе, ничего никому не говорить, медленно выкурить пять сигарет и тщательно порассуждать над странностью происходящего. Кузнецов остановился, сощурил глаза, сжал губы и быстро исчез за дверью своего кабинета. В коридоре штаба полка осталась тишина и полусонный солдат с автоматом у знамени части.
2
Вагон был чист, как новенькая зубная щетка. Он был чист до такой степени, что эта чистота навязчиво бросалась в глаза и мгновенно дисциплинировала любое человеческое воображение. Хваленый немецкий «орднунг» был налицо. В воздухе вагона странно пахло сочетанием полевых цветов и отсутствием пыли. Контролер с добрейшим лицом был одет в синюю униформу со значком на груди и обут в начищенные до блеска ботинки без скрипа. Какой-то блестящей штукой он молча прокомпостировал билеты восьми пассажирам, улыбнулся каждому и бесшумно вышел в тамбур. Сонный поезд Эрфурт - Берлин слегка дернулся и взял направление на Лейпциг. На короткой остановке в Апольде зашли еще трое. Весь перрон небольшого городка ночь затянула туманом. Как только поезд снова тронулся Многолетов собрался задремать, но напротив присела девушка. Она удивительно была похожа на Ольгу Сергеевну Плещееву (в замужестве), то есть, на сестру Пушкина. Многолетов стал читать неожиданную попутчицу... Ничего не поделаешь - это была его многолетняя профессиональная привычка.
«… заплаканные глаза…, плакала долго…, около часа, досада сердечная, судьбоносная, первая степень опухлости глаза после слезной соли. Взгляд потухший, минусовый, начальный период входа в глубокую депрессию. Из сумки торчит краюшек мятого платка и книга на русском языке. Чемодан советский, привезенный с собой, как у всех недавно приезжих полковых, куплен в нашей галантерее, на чемодане напряженные замки, выпуклый, забит вещами, забит наспех. Так чемоданы собирают только впопыхах. Вся одежда немецкая, новые ботинки, только купленные, таких красивых ботинок в союзе не найти…, размер ноги - сорок два, сорок три! Ничего не скажешь размерчик у девушки большой. Наличие старого комплекса…, еще со школы. Так бывает. Девушки такой неудобный размер стопы переживают всю жизнь. Шарф на шее дорогой, бундес…, капиталистический. Уезжает одна, поспешно, в ночь, не дожидаясь света... Искусственные обстоятельства превыше здравого смысла… Следа от обручального кольца нет, не замужем, приезжала в гости к офицеру. Приезжала на судьбоносную встречу к мужчине, на правильные разговоры, на шанс стать женой. Разрешение на приезд в ГДР в качестве невесты получала по почте. За спиной страницы запутанного любовного романа с разочарованием и нулевым результатом.
- Вы советский? – спросила она.
- Я советский! – быстро ответил Многолетов.
- У вас не найдется сигареты…? – неожиданно спросила она и посмотрела ему в глаза с едва уловимой мокрой надеждой.
- Найдется…
Многолетов открыл портфель, достал новенькую пачку болгарского «Родопи» и протянул ей. Он всегда возил с собой три пачки сигарет, потому что они были реальным ключом к началу разговора и плавным открывателем всех курящих душ. Это была одна из глав обыкновенного человековедения, которое не преподают ни в одном учебном заведении. Она открыла пачку, взяла одну сигарету и закурила, потому что вагон был для курящих. Светлый прозрачный дым быстро поднимался вверх в зарешеченные вытяжные отверстия на потолке и там исчезал навсегда.
- Зря вы плакали так долго, – начал Многолетов гипнотизирующим голосом со спокойной низкой модуляцией, - слезами ничего не вернешь, несбывшеюся мечту не исправишь, нервы расшатаешь, и вообще, слезы - это реакция на происходящий хаос и несбывшиеся желания… Вода…, обыкновенная соленая вода, как доказательство эмоционального напряжения и облегчения. Так бывает не только у вас, так бывает у всех. Это норма.
Попутчица уставилась на него удивленными глазами и замерла.
- С вашего позволения…, я продолжу. В вашем случае вы можете уйти в глубокую депрессию и страдать целый месяц: не спать, ходить вдоль выдуманных окаменевших деревьев и одиноких аллей, пить водку или коньяки с пивом, очень много курить, смотреть на стены или в потолок и размышлять, методично уничтожая своё психическое здоровье. Вас будет разрывать на части только один сатанинский вопрос без ответа – почему все произошло именно так? Вы можете пить алюминиевые депрессанты или много бесполезных таблеток и изматывать себя до крайности, превращая душу в тряпочную бахрому для чужого кресла, но кроме крайне глупо проведенного времени, это вам совершенно ничего не даст. Внутри себя вы можете мечтать, когда закончатся ваши, так называемые, страдания и вы счастливо умрете. Это дорога в никуда, та самая, которой нет на картине Васнецова «Витязь на распутье». Видели эту картину?
- Нет…
- Ну, бывает и так. Вам в школе не преподавали главный предмет – «вера в себя» и на выпускном вечере никто не вручил вам Путеводную Звезду. Ту самую, которая ведет к счастью… Вам преподавали всякую ерунду, а истину – нет. Быть как все, значит быть никем! Еще, скажу я вам словами Достоевского – «… мученики любят забавляться своим отчаянием…», даже смаковать его, заменив железные струны на упругие вены. То, что произошло с вами в отношениях с ним, это не конец вашего жития на этой земле, это всего на всего лишь малюсенький урок, прописанный на очередной тоненькой страничке вашей жизни, в чистой тетради. Все проблемы у людей в голове, у кого-то в голове коллекция шедевров, а у кого-то мрак слизи и сырость света…, кстати, и те и эти страдают по обязательно показательной программе свыше. Это для равновесия числа полетов и числа ползаний…, это для обязательного равновесия испытаний.
Она забыла затянуться сигаретой в очередной раз и слушала с интересом, потому что в воздухе появились ужасно правдивые картины её жизни.
- Однажды, очень скоро, когда вы успокоитесь и будете к вашему расставанию относиться адекватно и с юмором, вы шепотом пригласите на пикник ваше будущее и плавно договоритесь с ним о себе…
- О чем? – шепнула она.
- О вашем же будущем… И, хотя мои слова звучат для вас странно, вы уже начинайте думать и соизмерять уроки жизни. Какому-то бихиндеру мог не понравиться сорок второй размер вашей стопы…? Вы видели стопы царицы Феодоры? Если нет, посетите Эрмитаж.
Её глаза расширились еще больше.
- Да-да…, не удивляйтесь…, найдите свой личный дар и идите своей дорогой, не оглядываясь на целые толпы одиноких бихиндеров в вашей жизни. Что сказано в стороне от вашей души, то пошло во зло… Меняйте категории вашего мышления, чтобы вас не волновали формулировки чьих-то глупых предпочтений.
У попутчицы выпрямилась спина, и она быстро потушила сигарету и закурила новую. Несколько микрон горящего пепла оторвались от встроенной пепельницы и упали на вагонный пол. Это был мизерный салют невидимым изменениям чужой жизни.
- Кто не знает ваш внутренний мир, и кто совсем не знает вас, тот начинает выдумывать на своем категоричном уровне, с которым вы не сочетаетесь с самого дня рождения, потому что мы все разные. Мы разные…, по уникальной логике…, во тьме периодичности блуждающего Солнца…, блуждающие и бегущие по земле в торопливых поисках билета на Титаник или в поисках того, чего никогда и нигде нет и не было. Научитесь не путать тополиный пух с подушечным и научитесь замечать трещины в небе, которые дают вам правильный, но многим невидимый свет.
Обратной связи не было. Попутчица удивленно молчала, часто затягиваясь второй «Родопи», потому что Многолетов ходил поролоновыми ботинками по тонкому стеклу ее внутренних горестей и фантазий. Он умел это делать. Умеющий ходить никогда не оставляет тревожных следов.
Многолетов сказал бы больше, но в дверь вагона ввалилась шумная, стриженная толпа в одинаковых шинелях и с одинаковыми вещмешками. Они громко матерились привычными словесными блоками, несли какую-то развеселую безнадежно-глупую чушь. Это были новобранцы, только сегодня прилетевшие из союза в ГДР. Их было около пятидесяти человек. Молодой лейтенант присел у окна, что-то шепнул огромному старшему сержанту с лицом злого деревенского парня, поднял левую часть шинельного воротника и закрыл глаза. Громила ушел в тамбур вагона курить и мечтать о конце службы. Молодое неорганизованное стадо было предоставлено само себе. В окне немецкого поезда рисовался рассвет.
Поезд подошел к очередной маленькой станции с названием «Наумбург» на аккуратной табличке. Шел дождь. На перроне стояла немка под широким красивым зонтом. Двое лидирующих новобранцев открыли верхнюю часть вагонного окна, стали курить и плевать на зонт этой старой немки. Их слюноидные плевки метко попадали на материал зонта и, прилипнув, оставалась там. Новобранцы задорно смеялись, принимая условия неожиданного азарта за правила новой жизни и стали плевать чаще. Все это происходило под наблюдением немецких граждан, стоявших рядом с женщиной. Многолетов возмутился до глубины собственного восприятия, быстро встал и подошел к этим двоим. Схватив обоих за воротники шинелей, он резко дернул их на себя, а затем закрыл верхнюю раму окна. Поезд тронулся.
- Дырки в воспитании? Встать! Скоты, родившиеся в зоопарке, вы можете плевать в рожи друг другу, вы можете плевать в лица ваших темных родителей и в славу ваших предков, но, находясь на чужой территории, вы не имеете права демонстрировать свою внутреннюю грязь и черную мерзость. Стадо бесконтрольных и безмозглых идиотов, по поступкам которых будут судить о нашем народе…!
Шестнадцать пар молодых глаз стоя, с любопытством и страхом смотрели на человека в черном пальто. Они молчали.
- Сержант, ко мне! – зычным голосом заорал на весь вагон Многолетов.
Гражданские немцы с удивлением и любопытством наблюдали за этой сценой. Старший сержант со злым лицом сосредоточенного комбайнера быстро появился в вагонном проходе и с наглым любопытством осмотрел человека в черном пальто.
- Полковник Шаповалов, особый отдел ГСВГ. Сержант, ко мне! Кто старший группы? Где сопровождающий офицер? Почему устроили бардак во время перевозки личного состава?
- Товарищ полковник, - старший сержант быстро застегнул верхний крючок шинели и вытянулся смирно, - старший группы лейтенант Шимков! Доложил старший сержант Куралесов!
- Куралесов, эти двое открыли окно в вагоне, эти двое курили и целенаправленно плевали на зонт немецкой гражданке на глазах у немецкого гражданского населения на остановке. Это позор, это залет! Немедленно принять меры и наказать!
- Так точно, товарищ полковник, накажем…, щас…, бля…! – отрапортовал грозный старший сержант с безумными от яростного наслаждения глазами.
«Куролесову подошла фамилия Скуловоротов…» - подумал Многолетов.
- Исполнять!
- Есть!
Грозный старослужащий быстро схватил этих двоих за воротники новеньких шинелей, резко ударил обоих носком правого сапога по их ногам и уволок в тамбур. Оттуда послышались звуки ритмичных глухих ударов и специфическая казарменная ругань. Это были начальные уроки армейской жизни для бесконтрольных дураков с преувеличенным гражданским эгом. Многолетов подошел к спящему лейтенанту, посмотрел в его закрытые глаза и замер в своих рассуждениях…
Бог любил Многолетова и из-за этой самой любви не дал ему сына, потому что он вырастил бы из него абсолютного крепкого героя для будущего, смутного, воровского времени черных десятилетий несправедливости, бесчестия и предательства. Его сын однозначно бы погиб в мутном бульоне ненависти и несправедливости ближайших будущих времен…, и это была бы большая боль до конца его долгой многолетовской жизни. Тот самый сын, который никогда не родился и которого не было наяву, постоянно жил в его воображении и давал силы жить дальше с маленькой болью большого сожаления. Такова была высшая драматургия и крепко сплетенный замысел на Небесах. Бог любил Многолетова и не дал ему сына из-за этой справедливой божьей любви. Потому что Бог все знает о каждом, каллиграфическим почерком выписывая будущность и назначая различные дозы обязательных ежедневных страданий от божественных иглоукалываний…
Молодой лейтенант крепко спал, прибывая в каких-то далеких и теплых ананасовых садах, наполовину закрыв «детское» лицо левой частью шинельного воротника. Из кармана его шинели торчала начатая пачка болгарского «Золотого пляжа». Правой рукой он едва обнимал толстенький портфель с документами. Многолетов внимательно рассматривал его лицо и вспомнил старую поговорку, что тайны в голове офицера не знает даже его фуражка. В немецком вагоне прибывало только его тело в казенном обмундировании, а его сонные размышления находились в дальних расщелинах спящего сознания. Многолетов вздохнул и уверенно передумал будить лейтенанта. Он еще раз прокрутил свои мысли о несуществующем сыне и вернулся на место, где его ждала девушка с припухшими глазами и третьей сигаретой «Родопи» в губах.
- Вы всё еще курите и страдаете, находитесь в антагонизме со здравым смыслом? Боже, на что уходит ваша жизнь? Запомните аксиому, когда Господь закрывает какую-то дверь, он обязательно где-то открывает другую, а то и две… Реальность всегда обыденная она не имеет романтики… Даже диплом о высшем образовании в нашей жизни - это условность, он не решает всех жизненных проблем. Вам нужен другой диплом, по другим предметам… Пейте вино из горьких трав и становитесь эмоционально стабильной… Уверяю вас, все лучшее в вашей жизни еще впереди. Оно – это лучшее, к вам придет сразу же, как только вы навсегда бросите курить эти бумажно-ядовитые дымовые гвозди смерти.
Многолетов говорил и внимательно следил за ее лицом. Микромимика изменений ее сознания, которую он наблюдал, дала хорошие видимые результаты. Затем он рассказал заплаканной попутчице знаменитую на востоке поучительную притчу о стае ничейных верблюдов, бредущих через пустыню в Самарканд без погонщика Аль Зуфи, чем привел её в восторг. Затем Многолетов поведал ей о невидимых признаках истинной любви – прекрасной, как Шри-Ланка на рассвете, о теории нарастания человеческих усложнений и заблуждений и ещё, и ещё. Он быстро менял категории её мышления и отношения к жизни, как будто играл в шахматы на особой круглой доске. Вскоре за вагонными окнами появился рассвет и поезд приближался к Берлину… Впереди была обязательная встреча с немецким Шлиппе – уникальным человеком с мрачным прошлым из Шотландии.
3
- Шлиппе, что вы прячетесь, как нацистский преступник? – произнес Многолетов, уставившись в спину невысокого человека, стоявшего в пространстве между двух старых домов и нервно курящего сигарету. Тень от правого дома полностью покрывала всю фигуру человека и его плащ сливался с темным пространством, но Многолетов рассмотрел его из-за огонька и светлого дыма. Все это происходило на южной окраине Берлина в Лихтенраде возле трех старинных домов и пяти новеньких мусорных ящиков.
Лысый человек резко повернул голову и с натянутой улыбкой посмотрел в глаза Георгу. Это был невысокий человек с небольшим, но заметным шрамом на подбородке. У него были голубые глаза, рыжие брови, крупный нос, узкие губы и большие уши с увеличенными мочками, похожими на мясные обрывки. Все его лицо выражало внутреннее напряжение и неприязнь. Это был Шлиппе – немецкий частный детектив, давно проживающий на севере Шотландии с целым шлейфом бывших расследований с убийствами и исчезновениями людей. Ничего хорошего эта встреча Многолетову не сулила, но кое-что нужно было обязательно уточнить и даже незаметно направить след в другую сторону.
- Ich weis nicht was soll es bedeuten das ich so Traurig bin…!
- Гейне, произведение- «Лореляйн». Вы что меня не узнаете? Прошло всего лишь четыре года со времени нашей последней встречи в Соллихале…, а наш старый пароль все ещё актуален?
- Вечно вы подкрадываетесь неожиданно…, как хитрая ондатра, и все время со спины. Я уже начинаю привыкать к вашим дурацким штучкам… Вы - системщик! Мне только непонятно зачем вам это нужно? Вероятно, качаете информацию без перерыва на обед? Да, это весьма полезная привычка для любого сыщика.
- Система - это дисциплина и осознание себя в мире обязательного чужого хаоса. Это не штучки, как вы сказали, это слабые места в вашем поведении и выборе места для встреч… В следующий раз выбирайте место не на мусорниках, а там, где минимум людей или их вообще нет. Пять месяцев назад в баре «Попартис» вас и вашего собеседника англичане фотографировали целых полчаса и все это только потому, что кому-то захотелось пива во время секретной работы. В следующий раз назначайте встречу где-нибудь в лесной полосе, где кроме белок, енотов и птиц никто не обитает. Поэтому, Шлиппе, не расслабляйтесь и следуйте за мной…
Через три минуты двое мужчин стояли в полутьме на широкой площадке третьего этажа, старого немецкого дома выбранного наугад, где были высокие потолки, глупое закономерное эхо и чьи-то единственные большие закрытые двери с красивой цифрой 3. Пришлось говорить шепотом, что придавало их встрече большую таинственность и штрих надежной и многократно проверенной явки военных времен...
- Что вам удалось узнать, Многолетов? – спросил Шлиппе нахмурив брови.
- Совсем немного, но эта информация не для ваших ушей. Вам расставили приоритеты еще в Лондоне, поэтому не считайте, что я вдруг ни с того ни с сего стал вашим подчиненным… и обязан перед вами отчитываться о проделанной работе…
- Вы отдаете себе отчет, Многолетов?
- Отчет? Себе? Конечно…, я отдаю его себе с самого детства…
- Тогда я не вижу смысла в нашей встрече и в дальнейшей беседе…
- А я не только вижу смысл, но и слышу его. Как поется в шотландской деревенской песне у «лоулэндеров»: «… есть у нас капустные листы, не вошедшие в капусту…». Шлиппе, на лицо нарастание сложности в поставленной задаче, и вы об этом знаете, как и я. Я отработал всего лишь очередной информативный узел в данном непростом деле. Как вы знаете я не занимаюсь, как вы, ловлей злых и нервных людей с плохими намерениями, я исполняю другие поставленные задачи мягкой направленности…
Неделю назад наш, скажем так, главный координатор в Лондоне, сформулировал условия трёх отдельных задач: для вас, Шведельбаха и для меня. Насколько мне известно, вы получили не только новую задачу, но и новую паспортную личность и хочу вам культурно заметить, что я вам не машинка «Зингер» и не эсер из СССР. Вы, непонятно по каким причинам, опоздали в Германию ровно на сутки, Шведельбах опоздал примерно часов на десять, и вы не нашли след этой женщины еще до моего появления. Любой профессионал скажет, что вы её упустили. Вас обоих не было в советской части, там был только я. Я же и обнаружил её след, изучил, осознал и иду дальше… Итак, какой информацией вы можете обогатить наше общее дело, чтобы я её нашел быстрее? Это был конкретный вопрос.
- Нам приказали её обнаружить в кратчайшие сроки и доложить. Вы уже знаете точный адрес, куда она улетела…? – с нотками нетерпения спросил немец.
- Понятия не имею! – быстро соврал Многолетов и удивился осведомленности Шлиппе.
- Verdammt noch mal! Какая плохая новость!
- Вы должны осознавать, что мы с вами заходим в чужой мир, куда нас никто не звал, а мир соткан из испытательных парадоксов и домашних задач, поэтому будут внезапные изменения, новая драматургия и выберется тот, кто умеет думать, не оставлять следов, работать тихо, а не ломать чужие кости.
Шлиппе поморщил нос, как очень недовольная агрессивная собака. Многолетов всегда помнил, что любой собеседник с его профессией – это игра и одновременно обязательное прикосновение к дверям лжи. Он всегда привязывал чужие вопросы к абстракции поведения, но Шлиппе об этом ничего не знал и не мог осознать, с кем именно он имеет дело.
- Ладно…, хватит темнить, давайте сюда её адрес, я передам в Лондон…, и мы…
- Шлиппе, вы вроде бы не дурак, и заявлены мне как профессионал. Нет никакого «мы», есть три разные задачи. Сегодня вы можете доложить, что я только что вышел на след и быстро улетел в СССР продолжать выполнять свою задачу…, а адрес я бы вам не дал, не того вы поля ягода…!
- Я не очень хорошо понимаю русский язык, а ваши русские прибаутки не понимаю вовсе. При чем здесь какие-то там ягоды и поля…?
- Вы как хитрый аспирант нового духа. Это совсем не прибаутка… Надо было лучше изучать русский язык в военном институте под Норой и в Истмасе…, это вам не Марвелонская школа для американских зазнаек…
- Вы, Многолетов, как ключ от несуществующих замков…, вы, как очень неудобный чемодан без ручки, вас тяжело понимать…
- Вы правы, ручка от этого чемодана всегда находиться у меня в голове и мне открыто то, что совершенно закрыто другим…, вот и приходиться всегда открывать незнакомые двери. Шлиппе, вы знаете притчу о караване ничейных верблюдов, бредущих в Самарканд без погонщика Аль Зуфи?
- Нет! – раздраженно ответил Шлиппе.
- А зря, если бы вы знали эту притчу, вы бы были совсем другим человеком и ваша жизнь складывалась бы совсем иначе.
- Как у верблюдов?
- Нет, как у Аль Зуфи!
- Когда мне сказали, что вы тоже будете работать по ее поиску, я был категорически против, вспоминая, что вы натворили восемь лет назад в Бейруте. Помните…, с какой ненавистью вы ко мне тогда отнеслись…?
- Шлиппе, это была не ненависть. От подлинной ненависти всегда будет болеть печень… Внутри меня была не ненависть, а, скорей всего и точнее – это была небрежность. Минуло восемь замечательных и увлекательных лет, и судя по слухам от ваших разговорчивых коллег, вы очень изменились…, в худшую сторону. Чего только стоит ваше участие в пивной драке с русскими в Эдинбурге 9 мая прошлого года, где вам пробили голову в районе темечка.
- Вы хорошо осведомлены…, черт вас возьми…!
- Дьявол здесь не при чем… Это правда, я быстро и надолго запоминаю всю информацию, которая из разных источников залетает ко мне в мозг через уши или глаза. Вот скажите, вы что не знали, что для сумасшедших русских 9 мая – это святой праздник и они его отмечают очень громко, как у себя на Родине, так и везде? Вы зачем сделали им неучтивое замечание, когда они в шотландском пабе «Shkot Ulf» орали свою песню победы над Гитлером? Ну, поорали бы, выпили больше и разошлись, разъехались, расползлись на карачках…! Я знаю, что вы их ненавидите по известным только вам личным причинам, но возникает логический вопрос - где была ваша железная выдержка истинного арийца, где был ваш орднунг и gleichg;ltigkeit? Вы могли бы вычитать в умных книгах информацию, что стоит русским залить в себя больше полукилограмма водки, как они превращаются в абсолютный (неадекват) по отношению к любым враждебным элементам. А вы хотели их утихомирить на немецком языке!!! Для них…, немецкий язык 9 мая – это генетический позыв к действию. С вашей стороны - это безумие и совершенно необдуманный поступок. Слава Одину и Валькириям, вы остались живы, хоть и пролежали в госпитале святой Анны в Эдинбурге целых три недели. Это было неразумно, дорогой Шлиппе, весьма неразумно…!
- Мы все извлекаем уроки из этой жизни, кто раньше, кто позже…
- Читайте умные книги… и у вас будет меньше отрицательных уроков, Шлиппе. Это даст вам гениальную фору быстро анализировать и понимать происходящее вокруг вас, это даст вам возможность ставить перед собой высокие нравственные задачи. Предлагаю заканчивать нашу встречу, по причине полного расхождения наших мнений по поводу поставленной задачи.
- Я плевать хотел на ваши нравоучения, и предупреждаю, что в этот раз ставки слишком велики и если вы будете мне мешать, я буду вынужден…
- Уверяю вас, я сделаю тоже самое… Более велосипедить и ватиканить эту тему не будем… Миру нужны профессиональные электрики, потому что мало кто соображает, что такое электричество. Прощайте, Шлиппе, и не попадайтесь мне на пути…!
- Хм…
- Да, и вот еще что…, совет для немецкого-шотландского детектива, находящегося в розыске пяти стран –«… там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть…, а там, где ты ничего не хочешь, там тихо притаился твой шанс…, потому что судьба — это постоянные математические намёки на все твои шевеления в жизненной западне…» У нас с вами напряженный формат общения. За последние три года вы нарастили себе целый хвост компромата, как у кенгуру и вам приходиться вести весьма скрытную и беспокойно-напряженную жизнь. Что ж…, глубину собственной ямы каждый выбирает сам… Думать, Шлиппе, – это единственный ключ к неизвестности будущего.
Многолетов уверенно шагал по чистому тротуару в глубоком раздумье. Он решил пройтись пару обветренных кварталов, чтобы обмозговать существующие данные на сию минуту. Думать – это была его назойливая и ужасно полезная привычка с самого детства. Он понимал, что задачу по поиску никому не известной обыкновенной женщины, жены бывшего советского офицера поставили люди из Лондона. Это и удивляло… Это были коренные жители столицы Великобритании, делающие свои дела именно оттуда... Задача, казалось бы, простая, но весьма нелепая. Сами собой напрашивались вопросы без ответов. О каких великих ставках проговорился Шлиппе? Какой смысл в поиске советской женщины на территории ГДР? Что в этом такого срочного? Почему от сердечного приступа умер её молодой и крепкий муж, да ещё и на дежурстве? Откуда они знают, что она уже уехала в Союз? Я сам об этом узнал только вчера вечером, а они уже знают… В задаче не хватало главного – зачем Лондону понадобилась эта женщина? Без ответа на этот главный вопрос двигаться далее, означает рыть себе могилу без лопаты, в полной темноте, под шквальным ветром и на каменистом грунте. Необходимо обеспечить себе продуманные условия рытья могил для других.
На этом рассуждения Многолетова закончились. Он, как обычно, пропустил три машины такси, остановил четвертую и направился в аэропорт Шёнефельд. Таксист был мужчина редкой породы с белоснежной улыбкой, оливковым цветом кожи, густой шевелюрой, веселыми глазами и выглядел, как породистый греческий итальянец. Совсем не похож ни на немца, ни на австрийца, ни на швейцарца. В это время радио в «Вартбурге» громко выдавало длинный электронный пассаж достойной немецкой рок группы «Карат» - «Der blaue Planet». Это было талантливо. Протянув водителю тридцать марок и отказавшись от сдачи, Многолетов услышал в ответ:
- Das ist genug (достаточно)!
Забрав сдачу, Георг улыбнулся в ответ, махнул рукой и направился к широким стеклянным дверям аэропорта, где за его спиной отражалось множество людей с чемоданами, сумками и путешествующими в неизвестность лицами.
4
Шаклейн открыл глаза и тут же их закрыл, обожжённый солнечным светом. Он сощурился и попробовал снова… Фотоны быстро зашли в голову через глаза и стали налаживать болезненный процесс пробуждения. После вчерашней попойки голова мычала, как заблудшая одинокая корова на краю болота. На тикающих часах в углу было около десяти утра совершенно нового дня. Стуки часов звучали как приговор перед бессмысленным расстрелом. Для него такое пробуждение всегда было временем гипнотических рассуждений и сожалений о вчерашнем глупо проведённом прошлом. Где-то сладко попахивала пачка сигарет возле перегруженной пепельницы. По отлежалой руке помчались все те же много знакомые беспокойные иглы. Рука выровнялась, пронзенная тысячами мерзких ощущений…, протянулась за сигаретой и зажигалкой с краткой надписью – «На память о смертельных джунглях. 1967. Вьетнам». Легкий надежный чирк. В воздухе появился огонек правильной формы обыкновенного огонька. Вдох. Выдох. Дым. Стало легче…и заметно трезвей.
«… еще вчера…, моё сегодня казалось завтра…, и вот вместе с солнцем пришло опровержение этой вчерашней схемы без путаницы дней…» - подумал Шаклейн и затянулся сигаретой еще глубже, выпустив дым в сторону потолка.
Шаклейн взалкал... его организм просил Аш2Ооооооо для борьбы с остатками алкоголя... Возле кровати стояла бутылка шампанского без пробки
Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте!