Иг.
Звали его Иг. Необычное имя. Вполне возможно, что родитель хотел назвать его Игорем, но в главный момент передумал, потом задумался о чем-то еще более важном, да так и оставил имя незаконченным.
Служить он попал в самый настоящий строевой полк, с чеканным шагом и нудными марш-бросками.
Казарма того полка была хоть и просторной, но предназначалась в основном для размещения суточного наряда, потому что всегда пустовала.
В окно казармы виделось нагромождение хозяйственных построек. Это были командирский корпус с рядами занавешенных окон, укрытая зарослями акации медсанчасть, приземистая одноэтажная столовая с плоской крышей, скрытый могучими дубами и трубами кочегарки здоровяк-клуб, от которого всегда распространялась бодрая музыка, а также в отдалении изломанной линией лепился ряд гаражей автобата. Стоит еще сказать, что вдалеке, за синими полосками леса находилось стрельбище, но это не столь важно. Важнее другое. Между всем этим строительным нагромождением, которое можно было видеть из окна казармы, выделялось два открытых, не спрятанных никакой крышей, никакими зарослями пространства, а именно плац и стадион.
Каждое утро, на голос дневального, Иг вскакивал с кровати и видел в окно эти два голых лысых пространства, которые никак не изменяло неумолимое время. Они нагло блестели, словно вызывали Ига на некий, мало кому понятный, поединок.
Иг же в это время старался не смотреть в их сторону, он со смиренным вздохом надевал сапоги и выходил строиться. Ему совсем не хотелось что-то доказывать ни плацу, ни стадиону, все наглее блестевших, в лучах восходящего солнца. Он спешил, как некоторые другие солдаты выполнить упражнение и доложить сержанту. И все-таки, уже пробегая по мелкой щебенке, иногда он позволял себе вопрос, который неотступно твердил о справедливости: почему бегает только их рота? Хоть в полку стоит на довольствии не менее пятисот человек.
Но вопрос этот быстро заслонялся думой о том, дадут ли сегодня нормально поесть, и дослужит ли он вообще.
Стоит сказать, что Иг не зря обижался. В полку бегала и правда, только его рота. Потому, что все остальные солдаты обычно были на заданиях.
Задания были разные. Например, водитель командира, с утра до ночи «ремонтировал» сиденья своего УАЗика. Писарь, «стерег» мягкие стулья начальника штаба. Кочегары занимались подготовкой угля. Группа поддержки боевого духа, накрепко обосновавшаяся в клубе, бесперебойно заряжала в проигрыватель виниловые пластинки и над полков разносились бодрые песнопения. В общем, все были при деле; при том, что командиров в полку хватало, как и УАЗиков, а также и всевозможной писарской работы.
И ко всему, как завершение некоей пирамиды, в полку обитала вальяжная рота ремонта, и медсанчасть, в которой было не протолкнуться между толстыми, снующими от столовой до палаты больными, и никуда не укрыться от их здорового богатырского хохота.
Итак, каждое утро, просыпаясь, Иг видел эти две незыблемые блестящие плоскости: плац и стадион. Словно бы они одни могли быть его занятием на весь день, ведь у него не было не мягких стульев, не угля, не грампластинок. Он сломя голову одевался, срывался по каменной лестнице казармы и по отданной сержантом команде мотал бесконечные круги. Ну что ж, может быть, это и было его делом. Тем более, что он почти в этом был уверен. Ведь служба в армии по его глубокому убеждению, как ни крути, а сводилось именно к этому, то есть к физической закалке.
Но рано или поздно все заканчивается в нашей жизни. Вот и Иг, наконец, дослужил, и вернулся в родной город.
Как-то сразу, не думая и не взвешивая, он решил устроиться на Завод Аппаратуры.
По прибытии, мастер цеха окинул его подозрительным взглядом и строго предупредил: «У нас нужно вкалывать». Почему он так сказал, поглядев на Ига? Может, потому что наивные глаза парня с интересом глядели по сторонам?
Мастер отвел новичка в цех, показал станок, назначил испытательный срок, приставил старшего наставника и пожелал успехов.
Надо сказать, что наставник оказался веселым малым, хоть и был старше Ига лет на двадцать. Целый день он рассказывал анекдоты, косясь на чумазый станок, будто выражал ему свое презрение, а когда, в конце рабочего дня, Иг скромно попросил, чтобы тот показал, как станок работает, наставник поперхнулся и вместо «хватит» у него получилось «ватит».
На другой день этот веселый наставник заболел, и Игу пришлось добиваться трудовых успехов самостоятельно, с помощью метода «тыка».
Не все получалось, он перепортил месячную норму заготовок, переломал с десяток резаков и чуть не загубил электросеть целого цеха. Показывавшийся в дверях мастер, видел, что сбываются его опасения. И он, потрепав себя за отвислую губу, решил дать новобранцу совет приходить на два часа раньше, чтобы тренироваться на бракованных болванках.
Другой бы на месте нашего героя, наверняка, встретил бы такое предложение очень уныло, но Иг, хоть и вздохнул, но заверил мастера, что будет приходить на два часа раньше.
Вот тогда-то, когда он сдерживал свое обещание, данное мастеру, у нашего героя и зародилась, та ядовита, опасная мысль о дуэли. Причем дуэли не в обычном понимании этого слова, то есть с конкретным человеком, а дуэли не обычной, не с человеком, и даже не с группой людей, а с вещами. С обычными вещами, будь то станки, плац или еще что-то, что может подвернуться под руку на его пути. Причем не в смысле убить, сломать или вывести из строя, а пересилить.
Абсурд. Как это возможно человеку пересилить фрезерный станок, например? Но если наши деды старались обуздать горные реки или приручить космическое пространство, то чем хуже Иг? Тем более, что он ставит не в пример скромные задачи.
Во всяком случае, обиженным, на которых возят воду, Ига назвать было трудно, потому что на людей, он совсем не обижался. Да и ко всему, он почувствовал странный зуд от поблескивающих вверенных ему фрезерных станочков.
От всех четырех сразу.
Через неделю Иг обслуживал вверенных четыре станка и давал три нормы. Еще через неделю его взяли в бригаду, вверили еще четыре станка, а выздоровевшего наставника уволили по собственному желанию.
Он прыгал между станками как хорошо отлаженная машина по заколачиванию свай. Его движения были сильны, безупречны, и сам он был всем доволен. Перезаряжая заготовку в очередной станок, он с восторгом замечал, что это куда лучше, чем валяться в холодной осенней грязи на стрельбище и задубевшими пальцами снимать автомат с предохранителя, а потом часами бегать в противогазе под громоздкие остроты сержанта: «Не отставать! Чего растянулись как мутированные головастики?» или «Чего расхрюкались-то как слоны?».
Иногда в дверном проеме показывался мастер. Он озадаченно глядел на труды своего новобранца, и ничего не сказав, удалялся. Вскоре, в цех поступала новая партия ржавых заготовок. Наверное, мастер понимал, что все-таки жизнь есть жизнь и даже такой хороший парень вечно работать здесь не сможет и надо не просто ходить и думать, а думать об освобождении задних дворов от лежалого металла.
Парень не протестовал, он исправно приходил на два часа раньше, вполне выспавшийся, плотно позавтракавший и заводил свои металлические агрегаты.
К Новому году цех получил пару новеньких блестящих фрезерных станочков. Конечно же, их определили нашему герою. Их установили у самой двери, в ущерб свободному проходу.
Не сказать, что Иг принял их с радостью, скорее он принял их с должным вниманием. Уже через два дня станки прошли обкатку, и вышли на полную мощность.
Как-то в дверях снова показался мастер. На этот раз он сдержанно подошел, скупо пожал молодцу руку и вручил «Грамоту горячего цеха», присуждающуюся за большие заслуги в области сталелитейной промышленности. Иг никогда не был сталеваром и поэтому он слегка озадаченно вытирал руки, перед тем, чтобы принять причитающуюся ему награду. Но в целом, можно сказать, что ему было приятно.
Откуда мастер взял эту пожелтевшую от времени грамоту неизвестно, можно лишь сказать, что на ней ярко фигурировали три чьих-то размашистых росписи, одна печать, да внизу, с помощью старого типографского способа, имел место год рождения Ига.
Как-то в один из дней заготовки не поступали. До конца рабочего дня оставалось минут двадцать, и Иг решил, что сегодня может себе позволить, как позволяли себе ежедневно его товарищи по заводу, уйти домой пораньше. И ушел.
На следующий день к нему подошел мастер и по-человечески спросил: «Где вчера был?». Иг по-человечески ответил: «Ушел». Наш герой ответил по-человечески потому, что стыдится ему, в сущности, было нечего. Поставленную перед ним мастером задачу, он фактически выполнял, недаром он был отмечен небывалой грамотой, свою задачу по пересиливанию не живых предметов – то же.
Через пятнадцать минут мастер, неспокойными руками, приспосабливал к доске объявлений аккуратный листок с приказом о лишении Ига пятидесяти процентов премиальных за квартал. Видимо он не знал о личных счетах Ига с неодушевленными предметами. И поэтому никак не мог понять, почему случилось такое: как самый дисциплинированный работник мог позволить себе разгильдяйский поступок? Ведь он считал, что Иг с таким остервенением трудится только потому, что хочет как можно лучше выполнить его распоряжение. Потому что все люди должны выполнять распоряжения, только тогда будет толк, - так рассуждал мастер.
Протиснувшись через толпу заводских коллег, что изучали приказ, Иг снова не обиделся, а стиснул зубы, выбрался из толщи пролетарских тел и решил продолжить мужественно обтачивать болванки.
Он снова не обиделся. Мало того, он приметил нездоровый блеск органического стекла, под которым находился лист приказа, и сейчас, когда вставлял в станок очередную заготовку, он соображал, что ж с этим блеском сделать. Но не додумал. Потому что один взрослый товарищ, проходивший регулярно на обед мимо его участка, с грохочущими механизмами, вдруг остановился, подошел к Игу, по-отечески положил руку на плече и посоветовал бросить валять дурака, да пойти учиться.
«Да пошел бы ты сам куда-нибудь, учиться», - хотел сказать Иг, упрямо перезаряжая станок, но товарища уже рядом не было.
Да и в самом деле, шли бы они все сами, учиться. И все-таки поблескивающее оргстекло с листом бумаги, находящимся под ним, уже никак не походили на маслянистые побежденные нашим героем болванки, поэтому, он подумал, подумал, да и решил иначе.
На этой же неделе, он забрал с завода документы, да и отнес их в какой-то НИИ, где ему обрадовались. Сразу же он был направлен на параллельную учебу, на вечернее отделение подшефного ВУЗа.
После большого цеха с десятью станками, на новом рабочем месте Игу было тесновато. С двух сторон его зажимали чертежные кульманы, спереди заслонил дорогу письменный стол и лишь сзади, у стены, имелся узкий проход, как выход из лабиринта. В общем, место было вполне идеальное, чтобы с утра до вечера только и делать, что интересоваться, как ходит дрема. Некоторые так и делали, но ему, с таким трудом привыкшему к большому количеству движения, не легко было приспосабливаться к размеренному режиму конструкторского бюро. Ему было дико получать задания по начертанию деталей, типа тех болванок, каких он столько обработал.
Иг легко справлялся с заданием и подходил за новым, прося, при этом, лишнюю пачку карандашей.
Его теперешний начальник, Григорий Викторович Медведев, боязно смотрел в его светлые, жадные до работы глаза, и, видимо жалея бедную пачку, говорил: «молодец, ты сегодня хорошо потрудился, иди отдыхай».
Самым большим оскорблением для него было это «Иди отдыхай». Услышав его, он огрызался, что совсем не устал, и сраженный тем, что не получил очередной пачки, понурив голову, плелся за кульманы.
Медведев был крупный мужчина, лет шестидесяти. Он был очень аккуратен в работе, не терпел расхлябанности, как и подобает начальнику носил костюм. Он прожил долгую непростую жизнь и, которую, как ему казалось, понимал. Он всегда ценил молодой задор, рвущейся в бой, не обремененной семейным бытом, живой натуры. Поэтому, как-то раз, придя на работу, он изыскал возможность не раскрыть свой портфель для извлечения из него своих любимого карандаша и шариковой ручки, а поставить его пока рядом, на стульчик. Он с хитринкой взглянул на дальнюю стену, что светлела в конце коридора из-за чертежных досок. Понятно было, что он что-то задумал. А задумал он соревнование. Подозвав к себе Ига и девчонку поздоровее, потому что мужиков в конструкторском бюро кроме него и нашего героя не было, начальник попросил их наперегонки сконструировать из бумаги по двадцать пять коробочек, для развития пространственного мышления, а за одно и для, задуманной им, картотеки, и дал время до конца рабочего дня. После того, как они вернулись с заданием на рабочие места, Иг поймал ее просящий взгляд, в котором пульсировало только одно: «НЕ ГУБИ». Иг все понял, но поделать с собой ничего так и не смог.
За пять часов до окончания означенного срока, на стол Медведева легла порядочная гора из пятидесяти, слепленных нашим героем коробок. Это все, что Иг мог сделать для начальника и бедной девчонки. Ведь он боролся опять-таки не с ними. Он состязался только с неодушевленными предметами.
Поэтому он так гордо, через все помещение Конструкторского бюро, нес гору бумажных коробок и праздновал очередную свою победу. А может быть даже и победу всего человечества?
На этот раз от его руки пала пачка бумаги формата А4. Согнутая в нескольких местах, и надежно заклеенная, она даже не вызывала мысли, что может доносить до человечества разные неприятные словеса.
А бедной девушке было не до бумаги. Теперь она думала, что ее точно уволят с работы за несоответствие с занимаемой должностью. И как Иг не старался ее спасти, все-таки, наверное, в тот день он ее погубил, потому что начальник давно имел на нее зуб и только выбирал нужный момент для увольнения.
Но к счастью для девушки, Медведеву тоже в тот день было не до бумаги. И когда полностью загруженный работой, он увидел белоснежную гору, а за ней счастливого Ига, явившегося на пять часов раньше, он только вздохнул, сказал молодец, и отправлял его в подвал, где покоилась заржавелая штанга. И хоть начальник был очень занят, но все-таки, кто его дернул за язык?
Теперь, в течении всей следующей недели, каждое утро к ГДРовскому кульману, из-за которого слышалось бодрое мирное мурлыканье, подходил еще более поздоровевший начинающий техник-конструктор с чистыми ненасытными до работы глазами.
Начальник понял свою ошибку, и хотел раз и навсегда запретить этому парню всякие физические упражнения, но тут же, посчитав это бессмысленным, со вздохом посадил его рядом с собой, и начал вводить в премудрости своей профессии.
Следует сказать, что начальник постарался основательно. И хоть по природе он был человеком не злым, он припомнил все существующие заковыристые термины своей работы и одним махом запустил ими в голову надоедливого помощника.
После такого приобщения к труду, нутро у Ига зудело и бунтовало.
- И это называют работой? – бурчал он, слоняясь по коридорам НИИ. Он неоднократно натыкался на единственный во всем учреждении таксофон. Дважды он встретил его лбом и ничего почти не почувствовал.
- И это труд? – выругался он, попытавшись вспомнить и определить хотя бы один произнесенный начальником термин. Тангенсы, котангенсы, экстремумы, ребра жесткости, бобышки, шайбы с гровёром, квалитет, интеграл, производная и т.д.
Нагулявшись по этажам, Иг спустился в подвал.
Он попытался взять штангу, но случилось невиданное - его стошнило, тогда он вышел на свежий воздух, и пошел в неизвестном направлении. Через некоторое время он уперся головой в пивную.
- Опохмелиться что ль? - раздался из квадратного окошка участливый женский голос. - Давай сорок копеек.
Иг выгреб из кармана какую-то мелочь и сунул в окошко.
В кружку весело устремилась струя жигулевского пива.
- На вот тебе, сейчас полегчает.
Наверное, Иг взялся за ручку не с той стороны, и кружка выскользнула. Дребезг заставил его немного опомниться. Он расплатился за разбитую посуду и совершенно сознательно заказал еще пива, как бы решив залить пламя умственной революции. Но кран лишь издевательски пофыркал об окончании пива. Это был знак судьбы, возвестивший о том, что надо идти спать, чтобы завтра подняться на борьбу с новым соперником.
Откуда не возьмись, поднялся ветер, вместе с осенними листьями он поддавал чей-то сбитый картуз.
На следующее утро Иг прямиком направился в библиотеку. Он взял там все положенные книги и дал себе клятву впредь больше не прогуливать вечернюю учебу в ВУЗе.
Вообще, вечерний факультет отличается от дневного тем, что проще. Нет, ни тем, что легче, а тем, что проще. Ведь после рабочего дня там собирались не только утомленные слушатели, но и такие же усталые преподаватели. Так Евгений Сидорович, отчитав, наконец, свою точную дисциплину на дневном отделении, приходил к вечерникам. Не снимая куртки, еще из дверей, спрашивал он у доверчивого работяги-студента число, месяц, год рождения, затем что-то прикидывал в блокнотике, и начинался разговор о потустороннем. Нередко он ведал бедолаге о нелегкой судьбе, которая того ожидает. Об огромном счастье, которое должно на того свалиться в один прекрасный момент и об испытаниях, которые он с успехом преодолеет. Нередко его провожала завороженная разбуженная аудитория преданным взглядом. Но он неизменно уходил к своей точной дисциплине, чтобы как-то вечером вернуться и погадать вволю.
- Тогда мне нужен был компьютер и кожаная куртка, - серьезно вспоминал он, - и я предсказал одной фирме удачу на десять лет.
Не поверить преподавателю было трудно, потому что в аудитории находились люди взрослые, лет двадцать, а то и сорок, как окончившие среднюю школу, и понимали, что учеба в их возрасте – это послушничество. И уж раз они обрекли себя на послушание, то преподавателю необходимо было верить в любом случае. Это как аксиома.
Как-то, в очередной раз, поведав страшные истории о грядущем, Евгений Сидорович спокойно уходил по лестнице, но вдруг его догнал студент и, робко, извиняясь, спросил:
- Скажите, пожалуйста? Как бы это….
Студент мялся и подбирал слова.
- Я никогда не слышал о таких знаниях….
Студент был явно заворожен, его глаза светились неподдельным интересом к знаниям. «Какой хороший человек. Вот ведь что нужно преподавать людям!» – говорили глаза. – «Все ясно и понятно без разных сложных формул».
Евгений Сидорович вначале даже икнул от удивления и удовольствия сразу, видно не часто обращались студенты к нему после вечерних занятий, но быстро взял себя в руки.
- О, молодой человек, похвально ваше стремление к истине, и это я Вас, знаете, отправлю к Свистунову, - отвечал он, взглянув на ходу парню в глаза. - У него есть хороший трактат о древних египетских манускриптах.
И тут же, прямо на лестнице, он вдруг остановился, снял изящные кожаные перчатки, поставил на периллу свой «крокодиловый» дипломат, достал из него блокнотик и начал записывать.
- Вот, - протянул он вырванный листок, - Свистунов, издательство «Олимпия», Вы найдете. Хотя, знаете, - он остановился снова, - пожалуй, я выпишу Вам еще кое-что, – и дописал листочек. Потом вырвал и исписал еще один, и еще один. - Вот этого, я думаю, будет достаточно.
После этого, как победитель вредоносной холеры, преподаватель гордо удалился.
Молодой человек остался с листочками посреди лестницы. Интерес в его глазах потихоньку начал сменятся недоумением. Уж больно большой рецепт ему выписали.
Но в этот момент нашего героя снова посетила мысль о необычной дуэли.
В библиотеке он честно просидел две недели. И когда опять наступил черед Евгения Сидоровича, он вышел из «подполья», встретив того тетрадкой контраргументов.
В середине урока преподаватель не выдержал и пошел снимать кожаную куртку. Когда он вернулся в аудиторию и причесался, Иг продолжил. Евгений Сидорович сидел и безучастно взирал на эту затаившуюся золотую группу, в которой нашелся такой студент, который сам, безо всяких льгот, подготовил реферат на свободную тему. И когда прозвенел звонок Евгений Сидорович только встал, оправил пиджачок, словно отряхнулся, и сказал: - Вот, - указывая на Ига, - учитесь.
Потом он собрал вещи и ушел.
Но до этого Иг все же успел выдать ему всю вторую часть своей рукописи и несколько раз отослать к Свистунову.
И все-таки Иг состязался не с человеком, а с аргументами, которые его так увлекли на первой лекции. Он состязался с ними не со зла, ему наоборот хотелось отстаивать их, ведь ему так понравились разговоры о судьбе, о хиромантии. Но ему пришлось состязаться с ними, чтобы найти истину, не состязаясь с человеком, который так легко направил его к Свистунову. Он не был рад тому, что отыскал много контраргументов, но раз уж так получилось, что он вдруг поверил понравившемуся человеку, он должен был прочесть предложенное им, и сделать выводы.
Следя за уходящей фигурой преподавателя, Иг не очень-то понимал случившееся. Иг, хоть и выслушал похвалу в свой адрес, все равно не мог себя на этот раз считать победителем. Куда Евгений Сидорович уходит? Зачем? Может затем, что выполнил свое дело? Странно. Тогда нелегкая судьба у преподавателей. Я же не с ним боролся, я же с предметом боролся, - думал Иг со участливо.
Теперь Иг спокойно относился к тому, как философ философски расставлял всем четверки в конце семестра, ссылаясь на трудность своего предмета и недостаток часов. А программист говорил, что «Бейсик» это детский лепет и изучать его не стоит, а «Паскаль» на пальцах не объяснишь, поэтому стоит о нем разговаривать только в машинном зале. А когда время скупо предоставляло машинный зал и рассаживало всех вокруг компьютера, то все смотрели на него как на языческого бога. И те, кто впервые видел машину, недоумевали, как это у нее по экрану строчки прыгают. Но потом, когда каждому разрешалось по очереди нажать клавишу, недоумевал и сам преподаватель: почему это машина, вдруг, выдает неизвестные символы, а то и звуки? Так программист входил в задумчивость, и наш герой не решался верить программисту.
Студенты по-разному реагировали на обучение. Например, Шурик Шумный перед занятием откровенно напивался пива и отдыхал. Иногда его духмяный запах доносился до преподавателя и выводил того из задумчивости. А иногда не доносился.
Вообще в институте присутствовал так называемый олимпийский принцип, в котором не главное победа, а главное участие. Многие студенты о нем догадывались. И не двусмысленно пытались объяснить Игу, что учеба на данном вечернем отделении просто формальность. Просто институту необходимы специалисты более высокой квалификации и, чтобы не искать таковых на стороне он решил несколько подтянуть своих, местных. Вот он и оплачивает приезд преподавателей.
- Но как же мы станем специалистами с такой системой преподавания? – удивлялся Иг.
- Да станем, Иг, станем, - говорили ему в ответ.
Но все-таки были, были люди, которые могли честно и правдиво поведать, хоть и не всегда по-человечески, о том, почему вращается Земля, и текут по ней реки. Это были математик, электротехник и физик. Этакие три неподкупные богатыря естествознания.
Скрывать нечего, группа от них стонала, особенно от последнего. Удержаться за стремительной цепью его рассуждений было не мыслимо. Как правило, самый ловкий студент срывался уже в первые минуты и барахтался в омуте сновидений. Тот же мог вещать без передыха порой четыре часа. Румянясь, и блестя оправой очков, самоотверженно, от души, чертил он свои трехэтажные формулы, и утверждал, что они, это, дескать, спутник выводимый на орбиту, а то пешеход, переходящий улицу, а то и просто мороженое. И тут Иг, вдруг, понял, что им можно верить безоговорочно. Физик, иногда видя его преданные глаза на фоне общего уныния, воодушевленно стучал мелом об доску, и снова, и снова что-то повторял. Удары крошащегося мела летели, словно сигналы с другой планеты, как отчаянные точка тире точка с далекого таинственного корабля: «какого лешего вы меня не понимаете, здесь же все просто!». И Иг всему этому верил.
Иногда чья-то злая рука, возможно рука судьбы, мстившая за Евгения Сидоровича, ставила «богатырей» в один день, и друг за другом.
И когда, после «тяжелой артиллерии» физика вступала в бой «легкая кавалерия» математика, отрезвевший Шумный невольно засовывался под парту, и шевелил губами:
- О, блин, опять эта мате - мати - ка.
А после того, как на поле боя оставалось лишь пепелище и легкий ветерок от пронесшихся чисел, приходил электротехник. Просто приходил, клал свой портфель на стол, и говорил:
- Ну, что вы такие потухшие? Неужели вам не хочется сказать, что я умный? То есть выучить, как следует, и сказать себе, что я умный?
- Во, братки, видали, он умный, а мы все здесь шо? стадо кретинов собралась…шо ли? – немного выбравшись из-под парты, шептал Шумный, и сразу вызывался к доске.
К чести Шурика он не хотел «в плен» и долго сопротивлялся.
- О, нашел кретина, - шептал он. - Может завтра? - мирно предлагал он.
- Нет, дорогой мой, умным надо быть сегодня! – красиво и твердо звучал вердикт преподавателя.
Шумный выходил и с помощью энергичных жестов объяснял, что диод это, дескать, такая штуковина, которая в одну сторону ток проводит, а в другую нет.
- Отчего так? – с окаменелым лицом интересовался преподаватель.
- А от того шо он полупроводниковый, – нагло, засунув руку в карман, отвечал вызванный Шумный и вытаращивал на учителя правый глаз.
- Ну, тогда бери мел, будем рисовать, - спокойно говорил учитель.
Шурик что-то паял в детстве, и группа законно считала его корифеем от электричества. Видно поэтому преподаватель электротехники брал его как самого «языкатого» языка и долго измывался. Словно бы перед ним стояла цель – к этой ночи из Шумного сделать умного. И Шурик, кряхтя, писал под диктовку на доске формулы и рисовал схемы. После урока у него почти совсем, как он выражался, «не варила башня», и тряслись белые руки.
Теперь стоит вернуться непосредственно к нашему герою. В целом учеба на него производила сильное впечатление. Учитывая его природное упорство, и то, что в детстве он ничего не паял, интеллектуальный вакуум заполнялся решительно. Богатырская братия в момент засорила его множественностью миров, и не только Лобачевского….
Так и есть, - вздыхал начальник, выглядывая из-за кульмана, - опять обложился физикой, и думать ни о чем не хочет. Начальник больше всего боялся именно этого. Успев изучить Ига, он понял, что такого парня не собьют с дороги дружки, ни заманят подруги, он падет от иной жестокой болезни – поиска философского камня.
Начальник упорно искал противоядие и не находил. Он вызывал Ига на беседы, говорил, что половина в этой «школе» (ВУЗ он унизительно называл школой), дикая ахинея и знать нормальному человеку ее просто опасно. А заниматься надо работой, за которую пусть не щедро платят, но зато она здоровей, потому, как приближена к жизни. Иг вроде бы соглашался и даже молча, кивнув головой, уходил на место. Но начальник с опаской провожал его взглядом и с тяжелым вздохом брался то за сердце, то за почки, а то за телефонный аппарат. Казалось, сейчас он снимет трубку, наберет ноль три и скажет: - Приезжайте скорее, сплошные камни.
Иг возвращался на рабочее место и, с сожалением взглянув на учебник физики, брал циркуль. Очертив круг, какой-то порученной детали он ловил себя на известной мысли: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю». Надо же. Такая явившаяся ему в одночасье, старая мысль, если разобраться, была пострашнее всякой дуэли. Иг тут же откладывал циркуль и брался за учебник. Он пронизывал его страницу за страницей. Вот же они сокровенные законы, от которых текут реки, осыпаются яблони, скапливаются звездные системы и зарождается на них жизнь. Как? Ка-ак зарождается-то?? Вот что поистине могло волновать и быть интересным.
Старый начальник может, был и прав, стараясь оградить своего работника от таких вопросов. Возможно, он сам когда-то набродился среди них, набил шишек и понял, что их обойти. Но Иг был дитя своего ученого времени, где среднее образование считалось необходимым, а высшее почти что нормой и не знать о том, что эти вопросы давно стоят, он не мог в силу вежливости, и решил теперь открыть их для себя в силу честности. А про дуэль Иг, может быть даже, и не сильно думал в тот момент.
Так он сделался фанатом физики, за что и снискал себе неприязнь группы.
- Зачем тебе вся эта астрономия? – флегматично вопрошал Помидоров, взвешивая на руке толстенький томик Коперника, Галилея или Цесевича.
- Как же ты не можешь понять? Это же так интересно! – отвечал Иг, и разочарованно отбирал книгу.
Но иногда Иг находил понимание. Однажды ему таки удалось разъяснить свою страсть тихому Светофорову. Парень тоже в детстве ничего не паял и как раз хотел занять чем-нибудь свое свободное время. Иг, для начала, дал ему книгу о зарождении Вселенной. Почти сразу Светофоров стал задумчивым и рассеянным. Иногда он стоял у окошка и смешно шевелил губами.
Иг не скрывал своего восторга. Неужели подействовало? – не скрывал он от себя восторга. Он считал себя близким к изобретению вечного двигателя в это время. Целую неделю он встречал Светофорова у входа в институт и вдохновенно спрашивал: - Ну, как дела?
На восьмой день, это как раз был понедельник, Светофоров, еще в одежде, подошел к Игу сам, достал аккуратно обернутую газетой книжку, погладил ее и осторожно положил рядом с товарищем. После чего, он горячо пожал Игу руку и в полном смысле откланялся. Третья страница издания, на которой говорилось о дисперсионной линии поглощения межзвездного водорода, была заложена разорванной квитанцией автобусного контролера. Иг со злостью скомкал квитанцию и запустил ее в угол, в направлении мусорного ведра. Теперь он оставался совсем один, и деться ему было некуда.
Начальник.
Дело шло. Растущий мозг без конца требовал пищи, и Игу все чаще приходилось уходить в себя, чтобы задуматься. Чаще он думал о развивающейся молодой Вселенной, о суперпозиции кварков в нуклонах, о том, что может происходить в окрестности ядра, каков градиент потенциала сильных ядерных взаимодействий, и реже всего о порученном бумагоуничтожителе. Но иногда он уставал и видел сидящего за столом начальника. И самое скверное, что в этот момент к нему приходили мысли какого-то странного характера. Это были нехорошие, никогда ранее не трогавшие его бодрую молодую душу, мысли сомнений. Он следил за начальником, и думал: «Эх, Григорий Викторович, сутулишься, щуришься и хоть и мурлычешь себе что-то славное и оторвавшись от чертежа, тут же впиваешься в логарифмическую линейку. И мечта-то у тебя в жизни какая-то странная - создать такую машину, в которой не было бы никаких деталей и все бы работало. И никаких перспектив на удачу. Это ж надо такое выдумать: Перпетум Мобиле. И для этого всю жизнь ловить микроны, ходить с линейкой, есть с линейкой, отдыхать с линейкой, и все для того, чтобы однажды сделать машину, у которой ничего бы не было, и все бы было. Абсурд».
Нет, Иг был не против перебиваться, (брать в столовой суп, чай и хлеб), как учил начальник, когда дела у института стали совсем плохие. Он просто не понимал ради чего.
-Ради этой, пусть абсурдной, машины, которая должна помочь людям, - уговаривал он свою совесть.
-Чем помочь? – бунтовала она.
-Собрать больше картофеля, вдохновить на подвиги.
-На какие подвиги? На постройку Вавилонской башни, которая будет торчать, как огромная фига всему небесному, пока снова не развалится от недостатка уворованных комплектующих? – не сдавалась она.
Примерно с такими мыслями Иг покидал конструкторское бюро и шел в подвал «закачивать» дурь.
Нет, - думал он, уже идя с работы, - сейчас, конечно, не то, что раньше, когда в избе было тепло, потому, как топилась печь. Сейчас необходимы машины. Ведь сейчас все по-другому. Горят огни на магистралях, пульсируют витрины, весело кругом, музыка…
Нет, - думал он, приходя, домой, и, зажигая конфорку, - не могу я забыть, как начальник единственный раз в жизни не сутулился и не щурился. Тогда, при стечении всего института, он гордо распрямил всю свою стать, и приступил к эксплуатации своего прибора. Могущественно, легким прикосновением пальца он нажал какую-то из кнопок, и лентопротяжный тракт пришел в действие. Бумага поползла вперед. Он прикоснулся к следующей кнопке, и бумага заспешила обратно. Свершилось чудо - человек стал фактически освобожден от перекладывания бумаг. И возликовать бы! Но тот день был пятницей и человек, в лице института, по истечении означенного времени, дежурно поблагодарил инженера Медведева, и дружно заторопился по своим делам. Осталась лишь небольшая группа с «опытного производства». От нее отделился невысокий мужичек в рабочем комбинезоне (на всех собраниях, поездках, да и в столовой, его звали Ильич).
- А она деньги печатать может? – загадочно улыбаясь, поинтересовался он.
Начальник смолчал, и не спеша, принялся обмерять Ильича тяжелым взглядом.
- Ну, тогда адью, – сказал Ильич и прихохатывая отправился к двери.
За ним подались и остальные.
Посреди огромного демонстрационного зала остался грузный немолодой человек в очках с толстыми линзами. Подле него с юной прытью работал послушный механизм и пропускал через себя рулон чистой бумаги. А чуть дальше стоял в Иг и даже ликовал, что вот она победа, где чистая белоснежная бумага, совершенно свободная от нехороших слов, движется в нужном направлении. И вместе с тем он видел грустного Медведева, изобретателя этой диковинной машины. Он стоял посреди зала с железных экспонатов и производил впечатление обманутого человека.
- Пойдем, Игорек, - металлическим голосом произнес шеф.
Он тяжело сдвинулся с места, но не пошел к выходу, а повел своего ученика к своим загадочным конструкциям, которые стояли по периметру всего помещения. Это были его детища. В них он терпеливо, день за днем, при помощи карандаша и линейки, вносил микроны подмеченной гармонии. Он их выхаживал и лелеял, отряжая для них самые хитроумные мысли.
Так, нелегкой поступью, совершая обход своему войску, начальник вел своего единственного гостя за рукав, но иногда останавливался, и изливал душу:
- А вот с этим я три года дурохался. Выматывался страшно, на кухне по ночам; утром и вечером, в переполненном транспорте. И никто не верил. Но ведь стоит же, вот он, стоит!
Иг невольно улыбнулся, ему показалось, что агрегат сейчас откликнется, и, назло всему, покажет свое предназначение. Но тот, как истукан, как последний выструганный солдат Урфина Джюса из сказки «Волшебник изумрудного города» на которого не хватило живительного порошка, оставался недвижим. Увы, институт был на грани выживания, и жалел на агрегаты даже электрический ток.
- Увы, Игорек, видно у меня не хватило серого вещества, - смиренно сказал шеф, приставив палец к виску. – Вот тут.
На мгновение наступила тишина. Иг даже перестал думать о кварках. Он смотрел на изящные конфигурации гнутого листового металла, которые имели температуру комнаты. А вот если еще отключить отопление? Что будет? – возникло в пытливой голове Ига.
- Все же это лучше, чем плевать в потолок! – вдруг, со странным добродушием сказал Медведев. – Все-таки жизнь приобретает осмысленность! Организм зудит от усталости, совесть переполняется чувством исполненного долга! Верно ведь!?
На эти слова Иг энергично кивнул головой, он отчего-то был рад, что слова шефа сняли возникший в его голове вопрос. И он снова ушел в подвал. Там его ждало утомление, чувство исполненного долга, здоровье, да еще сила и красота в придачу, пусть по меркам античности.
Институт.
Надо сказать, что институт переживал непростые времена. Как выявила последняя комиссия из министерства, продукция института являлась не конкурентоспособной. Министерство еще более уменьшило финансирование, и сотрудники его, кто как мог, устремился на заработки.
Шурик Шумный устроился страховым агентом в какую-то мелкую компанию. Там ему выдали справку с печатью, что он ее агент и заверения в том, что он самостоятельно может работать с физическими и юридическими лицами. И теперь, когда народ выходил на лестницу курить, он подходил к собравшимся и вместо того, чтобы завести приятную беседу, говорил:
- Братки, слушайте все сюды.
Люди, вышедшие отдохнуть из строгих лабораторий по-разному реагировали на данный подход. Кто-то уходил сразу, кто-то выслушивал предложение, а потом уходил. Но кого-то Шумный ловил за рукав и мучил битый час напористыми аргументами. Потом, правда, он отпускал бедолагу поразмыслить, но непременно через день приходил к тому за ответом. Но тогда, когда уходил этот последний, пойманный за рукав человек, в институте становилось тихо и безлюдно. И такое опустошение воцарялось в его просторных коридорах, что казалось, будто все уже давно застрахованы или наотрез не хотят страховаться и молчат.
Курить в институте стали меньше.
Теперь для такого, опасного для здоровья процесса собирались в группы. По трое, по четверо, и т.д., чтобы один стоял и просматривал коридор, а другие вели в это время непринужденные светские беседы, употребляя дым. И как только от коридорных дверей раздавалось: «Шумный, Шу-Шу или просто Шухер», люди тушили бычки и рассеивались по зданию.
По институту в те минуты свободно прохаживался лишь инженер Подошвин. В объемистых клубах сигаретного дыма рождались его уникальные мысли по спасению утопающего НИИ. Он как одинокий Холмс поступательно шел и решал проблему: кто виноват и как с ним быть?
Что ему был Шумный?
Да и что Шумному был Подошвин? Он никогда не подходил к этому одинокому командору. У них были разные цели и разные маршруты.
И все-таки искушение было велико. Как ни старался Шурик пройти другим маршрутом, они рано или поздно должны были встретиться. Ведь инженер Подошвин никуда никогда не бегал.
Подошвин все так же, словно и как Холмс, и как большой пароход выдыхал дым и медленно, но постоянно двигался вдоль коридора, в одном, ведомом только ему фарватере.
Шурик давно уже созрел для встречи, но как-то все не решался. Вот и сейчас он думал больше не о самой встрече, а лишь о легкой разведке боем.
Они медленно сходились. В тесном институтском коридоре. Большой статный пароход и небольшой юркий катерок военного типа. Шурик первый вскинул брови в приветствии: «Эй, на палубе, отзовись!». Подошвин выдохнул очередной клуб и стал медленно приподнимать веки. Шурику показалось, что он слышит лязг толстого, облаченного в слои краски, деформированного от времени и неприятельских попаданий металла.
И когда веки совсем поднялись и с лязгом замерли в новом положении, приблизившийся Шурик получил ответ.
Этот ледяной взгляд командора таил столько энергии, что ее хватило бы разгромить любой неприятельский флот. Что ему какой-то Шурик?
Шумного дернуло в сторону и повело, повело по коридору. Он пару раз необоснованно взмахнул руками, словно подал сигналы бедствия, и пошел, пошел, пока не скрылся за углом.
Всю следующую неделю Шумный сидел в «Торпеде» и залечивал рану. Сначала он просил налить ему на два пальца, потом на три, потом на всю пятерню…
Да, но как оживился институт!
Люди выползали из кабинетов сначала боязно, в основном парами, там, где за ведущим шел ведомый. Но потом пошли, по трое, по четверо и, наконец, по одному, как раньше.
Народ спокойно вздохнул. Он шел по коридору счастливый, как будто был какой-то праздник. Люди улыбались друг другу, встречались, тепло жали руки, будто вернувшиеся из какой-то опасной командировки, и рассказывали, рассказывали, рассказывали.
Но ровно через неделю Шурик вернулся. Слегка осунувшийся, но переборовший боль, убедивший себя, что жизнь одна и потому необходимо любить свое жизнь, пиво и чрево, а не только чьи-то бесплодные идеи, он готов был, как никогда, агитировать, пропагандировать и ловить за рукав. И если раньше ему удавалось отловить в лучшем случае двух за день, то теперь он их брал не меньше пяти, словно, таким образом, отрабатывал пропавшую пятидневку.
Институт снова перешел на осадное положение. В его опустевших коридорах снова витало затишье и предчувствие опасности. Самые смелые сотрудники вновь объединялись в группы и назначали дежурного у дверей. Но Шумный был уже настолько ко всему готов, что стоял между этажами и, упрямо и напряженно, ждал табачного дыма. И как только он чувствовал его, тут же его новые заработанные профессиональным агентурным путем кроссовки, устремлялись на дичь.
Коридор, где произошло их рандеву с инженером Подошвиным, он решил больше не посещать. Но зато все остальные помещения института он обоснованно считал своими.
Справедливости ради, стоит сказать, что все-таки находились смельчаки и авантюристы, которые, утомившись каким-нибудь дисперсионным расчетом, сговаривались (по телефону!) выйти минут на десять, чтобы побегать от Шумного.
- Пойдем, побегаем, - заговорщицки говорил один другому.
- Пожалуй, - твердо соглашался другой, - немного адриналинчика не помешает, - добавлял он, как бы еще более подтверждая утвержденное.
Но не проходило и семи минут, как пойманные за рукава, они возвращались в лабораторию, и только дисперсионный расчет мог спасти их от произвола коммерции.
- Я же вас застрахую! – внушал им Шумный страшным голосом и шел по пятам.
- Уже застрахованы!! – верещали они и бежали на рабочие места.
- Где?! – грозно дознавался он и не отпускал рукава, и не получив вразумительного ответа, доставал из-за пазухи нужные бумаги.
Все понимали, что необходимо что-то делать. И Света, зам. секретаря профкома, решила собрать народ и идти к Подошвину. Потому что это не может так продолжаться, потому что это уже через чур. Это просто кошмар какой-то, если разобраться.
И она встретила этот холодный взгляд. Ей нечего было бояться, ведь шла она просить не за себя. За ней стояла вся огромная партия курильщиков и перекурщиков, которая теперь и думать не о чем не могла кроме дисперсионного расчета.
Лицо инженера Подошвина становилось все более грустным от Светиных слов, его щеки безвольно обвисали, в этот момент в них даже не было табачного дыма. Но что он мог возразить? Ведь институт тонет.
Ситуация была настолько безвыходной, что Света, полная надежд на спасение, хотела заплакать. Нет, она никогда не курила, но она очень любила выходить в коридор и смотреть в окно. Ведь из него всегда открывался такой вид! Вы не поверите!
- А может быть мы скажем Шумному, что уже застрахованы, у Вас? – вдруг взмолилась она.
- У меня? – не понял Подошвин и выпустил огромный дымовой запас. – Ну, конечно, можно.
Света чуть не расцеловала старого инженера. Она всегда знала, что инженер Подошвин дельный, серьезный, задумчивый, и совсем не злой.
Вот так просто инженер Подошвин стал страховым агентом.
Таксофон.
Однажды, когда звонкое весеннее утро запускало в окошки миллиарды лучей от родимой желтой звезды, ни на секунду не оставляющий учебника Иг, отложил его и пошел по вызову к шефу.
В руках у того была японская безделушка. Одна из тех, что покупались в комиссионке на средства из резервного фонда института, разбирались, да так и оставались доживать свой век с выпущенными проводами.
Изучая вывернутое чрево, шеф щурился сильнее прежнего. Видно было, что яростные потоки от желтой звезды очень мешали ему работать. Но, собрав воедино всю кожу лица, до обнажения зубов, он предельно кратко повелел Игу садиться.
Иг повиновался.
— Это же мужики, это же спецы работают! - прошипел начальник, шевеля чрево отверткой. – Это же совсем другое дело… - и он отложил отвертку, чтобы проверить это «штангелем».
Иг послушно ждал. Он знал, что, всласть наковырявшись в чреве, шеф передаст его для нудного скрупулезного обмера.
Иг слышал, что начальник одинок. Была у него семья, жена и даже двое детей, но как-то не сложилось. И осталось у него теперь лишь КБ, заполненное запахом дешевой женской парфюмерии и дюжиной кульманов. Нет, Иг не обижался, что его одного начальник заваливает работой и даже проводит воспитательные беседы с ним одним. Понятно, что Надежду Филипповну или Евгению Тимофеевну воспитывать уже нечего, да и работы особой на них не навалишь. Но ведь есть же молодые здоровые девчонки, которые только и шушукаются за своими кульманами, да листают журналы мод. Есть ведь они!
Нет, Иг не обижался, ему было просто любопытно, почему это начальник утверждал, что конструктор может получиться только из мужика. Может, в начальнике сидела некая давняя обида на женщин, например, за не сложившуюся семейную жизнь? Может быть. И эта не сложившаяся семейная жизнь часто проявлялась на Иге. Иногда шеф заботливо журил его за неопрятность, несобранность, не упускал отвлечения от работы. Он даже выделил Игу час «тягания» тяжести в конце рабочего дня (официально - чтобы тот не убегал, когда вздумается). Как уже говорилось, он понимал чаяния молодой здоровой натуры и всячески стремился идти ей навстречу. Но может быть его излишняя заботливость по отношению к своему подчиненному объяснялась еще и тем, что он действительно был предан своей работе, и видел в Иге прежде всего работника. Он часто повторял ему, что утро — это самое благодатное время и его неизменно нужно посвящать работе, а никак не поднятию железной тяжести. И недаром сам в утренние часы он тихонько мурлыкал за своим большим кульманом, и женская часть понимала, что можно спокойно листать журналы мод, потому что ничто им не угрожает.
Иг бездумно, автоматически, обмерял японскую безделушку. Ему было как-то все равно, привычно как-то. Ему не впервой было мысленно бежать марш-бросок или перевыполнять план на заводе. Но и почему-то ему вдруг сделалось грустно. Он даже засопел. Он вспомнил о том, что эта новая обмеренная им вещь вскоре обретет внешность с помощью линий на листе ватмана, потом ее попытаются изготовить на Опытном предприятии, после чего счастливый начальник пополнит ей свою коллекцию угрюмых молчаливых механизмов. И ни один человек, кроме него, Ига, не попытается понять ее назначения.
Проблема, так внезапно родившаяся в логически, при помощи учения, развивающемся мозгу Ига, никак не хотела его отпустить. Он даже отложил учебник. Вот это номер! Он даже убрал его в стол!
Теперь он слонялся по коридору и вот уже четверть часа ничего не мог придумать. Хотя его и останавливала и тут же оправдывала мысль: а что собственно? Дело мое маленькое, я всего лишь воюю с неодушевленными предметами. Такова стратегия моей жизни Увы. Но, ко всему этому, не оставлявшего Ига ни на минуту, ему было жаль своего шефа, так упорно идущего против обстоятельств сегодняшнего времени, и щурившегося, и стареющего и никаким своим изобретением не подходящего этому новому надвигающемуся времени. Которое должно его сломать, как Колесо времени, как Перпетум Мобеле, который шеф так силился изобрести. И тут он снова встретил таксофон, что неброско мерцал в темном углу коридора. Он чуть было снова не ударился головой о его мощный металлический корпус, но вовремя увидал его и чуть даже не плюнул от досады себе под ноги, в эти непроницаемые сумерки, которые все время царили в этом углу. Он отошел к окну, сел на подоконник и стал разглядывать угол с безмолвным таксофоном.
Аппарат был сер, и казался высеченным из какого-то благородного коричневого камня. Коричневая трубка казалась настолько не снимаемой, что выглядела неким поручнем, к которому в самую трудную минуту жизни следует припасть и держаться. Иг даже поразился от такой, неожиданно пришедшей в голову мысли. И по правде сказать, он никогда не видел, чтобы кто-то припадал к этой трубке, и даже прикасался к ней, да и ко всему этому телефонному аппарату. Он, конечно, сразу начал строить объяснения такого любопытного факта. Дескать, данные аппараты служат в целях экстренной связи, когда случается наводнение, пожар или грабеж, например. Да и потом сейчас, когда в каждом кабинете, по-несколько вполне доступных телефонных аппаратов, потребность в таких таксофонах как-то отпадает. Да-да, ведь это был таксофон, в который необходимо еще опускать некоторые деньги. Да-а. И кто его теперь после всего этого заметит в такой темени?
Иг бы так мог долго сидеть на подоконнике и рассуждать на тему нужности и принадлежности данного таксофона, пока не вспомнил слова философа, произнесенные им на последнем занятии, что действие определяет все…. Чьи это были слова, Иг не помнил, но помнил, что, безусловно, привел их институтский учитель философии.
Иг сходил в КБ, взял набор слесарных инструментов и снял со стены телефон. Спросите его в тот момент, зачем он это сделал, наш герой не смог бы вам толково объяснить, потому что н и сам этого не знал. Затем он положил его в приготовленную хозяйственную сумку и легкой, почти бесшумной походкой отправился восвояси.
В КБ был один начальник. Женщины давно разошлись по домам, и Медведев блаженно мурлыкал за кульманом. Услышав, как открылась дверь и тихие шаги устремились по узкому проходу конструкторского бюро, он предпочел остаться за кульманом. Георгий Викторович знал, что его энергичный подчиненный, как всегда, после занятий штангой, сейчас возьмет свои вещи, и отправится домой. Поэтому он продолжал аккуратно расставлять цифры над размерными стрелочками.
Иг, в свою очередь, запихнул телефон в тумбочку своего письменного стола, потом надел плащ, и попрощался.
Он еще не понимал содеянного. Всю дорогу домой он думал только о таксофоне. О старом, величественном, сделанном на века, готовом держать осаду неприятеля и теперь оставшимся не удел, как говорится морально устаревшим. Он еще не знал, что будет с ним делать дальше, но мысль его уже не возвращалась к учебнику физики. И еще потому, что на нем, словно бы, повисла некая вина за содеянное, за то, что он будто бы совершил казнь
Как ни странно, на следующий день таксофона хватились. Целая комиссия собралась в темном углу и разглядывала торчащие из стены провода, которые, словно признаки самого Электрического тока, нагло вещали о каком-то своем восторге.
«Цвет.мет» – такова была официальная рабочая версия факта вандализма.
То, что столь громоздкий предмет через проходную вынести нельзя, администрация понимала. Поэтому сразу же было вынесено предположение, что похититель обязательно должен воспользоваться каким-то окольным путем. Тут-то и вспомнили о дырке в заборе, которая уже давно фигурировала на разных собраниях месткома, но заделывать ее все как-то не удавалось. То она была слишком маленькой, чтобы о ней думать, то слишком большой, чтобы тратить на нее материал. Да и потом, некоторые сотрудники уже привыкли ходить через нее на работу, обижать их было как-то не этично. Но на этот раз проблема дошла до самого директора. И он, оторванный от дел, сильно ругался и, в конце концов, принял соломоново решение: выставить суточный пост возле этой дыры. Да-да, чтобы злоумышленника взять с поличным и разобрать потом на собрании.
Администрация исправно выполнила распоряжение директора, и теперь у дыры дежурил Саныч.
Также администрация потребовала от руководителей подразделений провести работу на местах.
И в лаборатории Шумного, начальник запер сотрудников на ключ и два часа вещал о неприглядности происшедшего.
В основном, так сказать, в свете этого, он распинал Шурика за регулярно пропадающие из лаборатории транзисторы, а также Ильинскую за использование служебного телефонного аппарата в личных неумеренных интересах, и, даже пригрозил ей отрезать провод и пусть тогда вся лаборатория сидит из-за нее отрезанной от целой цивилизации.
В КБ Ига начальник не поступал столь круто.
Он лишь перед началом рабочего дня, как-то упомянул, что так делать не хорошо. И что он полностью уверен, что ничего подобного его подопечные в жизни совершить не могут. Полностью довольный собой и своими подопечными, он ушел за кульман и возобновил мурлыканье.
Что касается нашего героя, то он терпеливо следил за происходящим и выжидал момент.
И, наконец, тот настал. В канун Женского праздника восьмое марта работницы были отпущены сразу же после утренних поздравлений.
- А уж нам с тобой, Игорек, хочешь – не хочешь, а придется отдуваться за всех, - доверительно сказал начальник подчиненному, хлопнув того по плечу.
Начальник и не мог предположить последствий. Иг так и метнулся к своей тумбочке. И только после того, как женщины закрыли дверь КБ, он выложил содержимое хозяйственной сумки на стол начальника.
Медведев в это время рассматривал очередную японскую безделушку на предмет того, чтобы в ней поковыряться. Он только что, как следует, вооружился «штангелем», как вдруг заметил у себя на столе посторонний предмет. Он еще более сощурился и когда понял очертания этого предмета и классифицировал их в своей памяти, «штангель» так и свалился на зеленое сукно столешницы.
- Это ты? – только и спросил начальник глухо.
- Нет, это он, - официальным тоном ответил подопечный.
- Это ты его скрутил, спрашиваю?
- Да, я! - живо отозвался помощник. - И дело вот в чем…
- Что же мы теперь будем делать? – подавленно, трагически проскрипел шеф и посмотрел в пространство. Все это время, прошедшее с исчезновения аппарата, начальника не оставляли сомнения, что диверсию иог совершить только его подопечный, а именно Иг.
- Как что? Работать! – все также оптимистично ответил Иг.
Длинная стрелка на круглых настенных часах угрюмо дернулась и принялась колебать новую наступившую минуту. До нового наступающего часа было еще далеко и, поэтому Иг спокойно смотрел на ее колебания.
- Садись, Иг. Садись, мой дорогой, - раздалось, будто из какого-то глубокого подвала.
- Да вы не расстраивайтесь так, Григорий Викторович. Сейчас мы быстро обмерим его вашим «штангелем», начертим чертежи и отправим их на опытное производство. Через неделю мы получим уникальный аппарат, каких еще не видели даже в Японии.
Произошла не большая пауза. И после этой паузы Иг услышал:
- Ты соображаешь? – шеф полез под пиджак, в сторону сердца. – Это же хулиганство.
Многое было у Начальника в жизни. И неудавшаяся семья и не признанные произведения конструкторского искусства и многое другое. Но хулиганства в его жизни не было никогда.
Иг еле сдерживал свое возмущение. Какое же это хулиганство? - думал он, в свою очередь. Надо сказать, что в его жизни тоже не было хулиганств. – Покупать в комиссионке японские штучки, а потом замерять их, — это не хулиганство? А снять с коридорной стены родной отечественный таксофон, чтобы тот послужил прообразом будущего какого-то прибора (сам Иг пока еще не знал какого), это значит хулиганство.
- Как ты мог опуститься до такого, Иг? Если кто-нибудь узнает, ты понимаешь, что может случиться? А ты про какое-то Опытное производство.
- Да клянусь вам, после того как мы его обмерим, нарисуем, отдадим чертежи Ильичу, никто в мире не узнает о судьбе таксофона.
- Что ты говоришь? Что ты этим хочешь сказать?
- А соберем мы его сами, здесь, - не унимался Иг.
- Та-ак! – прокряхтел начальник. Он начинал обретать былую уверенность. Ему хотелось разом отправить Ига на место, уложить в мешок таксофон и сдать его старшему отдела охраны.
- Вы не понимаете. Его нужно только обме-е-ерить, - растянул Иг последнее слово, будто в этом слове заключался весь фокус.
- Все я понимаю, Иг, - сухо сказал шеф. – Его не нужно обмерять. Для этого он слишком стар. – Он приложил ко лбу большую широкую ладонь и спрятал под ней тонкую серебристую оправу очков, а также половину лица. - Обмерять нужно молодых, сильных. А старых обмеряют известно для какого дела, - пробурчал он.
- Да нет же, вы не понимаете! – воскликнул Иг.
- Все я понимаю, - сказал шэф со вздохом. - У нас нет технологий, мы не можем тягаться с Японией.
- Да зачем нам с ней тягаться?!
Только услышав эти слова, шеф опустил руку и со скрипом находившегося под ним стула, стал разворачивать весь свой внушительный корпус. И стал походить на инженера Подошвина в поединке с Шуриком Шумным. Когда шеф развернулся, он так и воззрился на своего помощника.
- Ну, что ты как маленький, ее богу!
Иг выдержал предполагаемый натиск и не стал препираться. Он забрал таксофон, штангенциркуль и пошел за кульманы. Бегать марш-броски, выполнять три нормы на заводе, бороться с неодушевленными предметами для него было делом привычным.
Размеров оказалось много. Иг с особой тщательностью измерял таксофон. Ему казалось, что чем лучше он его обмерит, тем больше таксофон будет не похож на самого себя. И тем сложнее будет догадаться всему миру о сотворенной Игом проделке. Сейчас он замерял даже размер слуховых отверстий на плоскости трубки. А до этого он замерил толщину проводов катушки реле, само реле, все многочисленные бобышки креплений и ребра жесткости корпуса, а также габаритные размеры электродеталей на плоскости платы и многое, многое другое. Он словно совершал очередной марш-бросок. Последовательно, методично, соизмеряя дыхание и ритм движения, он отмечал все на пути следования штангенциркуля, и заносил это аккуратно в чертеж. Никто бы не стал утверждать, что в его сознании блестел тогда непримиримый плац или овал стадиона, скорее всего он о них забыл. Скорее, в его сознании зарождалось что-то другое, ведь душа его шевелилась, радовалась и мурлыкала песню. Песню? Песню пути. Песню дороги…
Когда были готовы чертежи и он, воровато озираясь, понес их на Опытное производство, как нельзя кстати, ему на пути подвернулся Ильич. Он шел с обеда, совершенно довольный жизнью, в которой на данный момент ему не хватало единственной вещи, а именно халтуры. И он ее получил, как-то сразу, даже не успев подумать о ней, как следует. В момент ему была передана туго набитая хозяйственная сумка с чертежами, а также аванс в размере десяти рублей из резервного фонда.
Менее чем через неделю Ильич позвонил и кратко пригласил «забирать железо». Начальник даже трубку прикрыл своей могучей ладонью, потому что рядом находилась Надежда Филипповна, которая только что принесла чертеж для проверки.
На улице моросил дождь, и Медведев решил надеть плащ, шляпу, черные очки, зонт, перевязать ботинки. Иг долго наблюдал за начальником. И когда тот заранее раскрыл зонт, чтобы выйти из КБ совершенно готовым ко всему, Иг не выдержал. Он выскочил из-за кульманов, отобрал зонт и сам пошел за товаром.
Женщин со следующей недели решено было отправить в подшефный дом отдыха «Грачево», для наведения чистоты и уюта.
Ровно неделю, когда все посторонние ушли, при запертых дверях, как легендарный Левша, Иг собирал железные загогулины в единый механизм. И в пятницу, в конце рабочего дня он представил свое детище на одобрение шефа.
Большой прямоугольный ящик из толстой листовой стали возвышался на средине стола. Он казался раза в полтора массивней того объекта, с которого снимались размеры. Начальник, подобрав ладонью подбородок, молча взирал на изобретение. Своим пристальным взглядом он, конечно, определил, что не хватает циферблата на передней стенке, а спереди, над этой самой стенкой, как толстая тяжелая сосиска, висит слуховая трубка. Начальник ни о чем не спрашивал, видимо он был готов к этому. Тем более, что неброский защитный цвет умело скрывал общую неуклюжесть и отсутствие циферблата.
- А как мы его назовем? – вдруг спросил начальник.
- Да все равно как, —сказал Иг.
- А как же он будет но-мер рас-поз-но-вать? - пропел шеф и медленно, словно во сне, потянулся к трубке.
- Как же ты будешь рас-поз-но-вать но-мер? – спросил он в трубку.
В ответ из слухового отверстия прозвучал милый женский голос:
- Алябьев, симфония номер четыре.
- Та-ак! – строго сказал начальник и вытянулся в полный рост.
Затем он дважды встряхнул трубку и снова приложил ее к уху.
- Совсем я с тобой, Иг, того,…, - вяло проговорил он.
Больше он не сказал ни слова. Он повесил трубку на рычаг, сел на свой стул, достал газету и принялся читать. Никогда прежде с ним такого не случалось.
- Пойдем, - обратился Иг к изобретению. И приподнял его, и понес в пустынный темный коридор.
С благоговением, уверенно вывешивал он свое детище. Впервые в жизни ощутил он радость оттого, что некоторый участок дистанции его жизни прожит не по инерции, а вполне иначе. То есть осмысленно и серьезно. А может быть даже, весь предыдущий участок его жизни и нужен был лишь для этого маленького участка? Кто знает? Может для одного этого маленького моментика, когда он крестовой отверткой вкручивал последний винт и нужны были все эти плацы, стадионы, болванки, тангенсы, бобышки и прочее?
Иг отошел к подоконнику и посмотрел на изобретение издали. Громоздкое прямоугольное тело таксофона выглядело рифом на фоне серого мутного пространства, коим являлся тускло освещенный угол коридора. Рифом, за который вполне можно спрятаться в часы большой непогоды, снять телефонную трубку и наслаждаться услышанным.
Иг повел подбородком. «Однако!»: - он и представить себе не мог, что новый таксофон так удачно впишется в этот мрачный угол. И даже спереди свисающая трубка вовсе не походила на неподвижную надежно укрепленную рукоять, за которую цепляются в часы падений. Она выглядела одинокой, едва висящей, именно такой, которой самой нужно участие в трудные мгновения жизни.
Совершенно довольный Иг, еще раз оглядел свое творение и совсем собирался уходить, как вдруг, таксофон зазвонил.
Непостижимо!
Как таксофоны могут звонить?
Иг, еще не понимая в чем дело, подскочил к трубке и снял ее. Он очень боялся, что звонок услышит охрана и разоблачит его тайну. Иг вслушивался и никак не мог понять, что за звуки смешивались в трубке.
- Эй, куда вы? – невольно сказал он, и на мгновение все стихло.
Но не прошло секунды, как снова музыка образовалась. Иг вздрогнул и повесил трубку на рычаг. И тут же телефон опять зазвонил.
- Ну что ты? - снял он трубку. – Ну, не надо, - приговаривал он. – Ты же так всю охрану на ноги поставишь. Будь умницей.
Он еще несколько раз пытался повесить трубку, но тут же снимал ее и уговаривал, словно бы она была живая, или, словно бы кто-то в ней находился.
Все-таки телефон успокоился.
Утром, в понедельник, в конструкторское бюро Медведева пришла делегация от руководства института. В количестве трех человек, с двумя букетами, она вошла, широко раскрыв дверь. Одним букетом она незамедлительно поздравила женщин с окончанием хозяйственных работ в доме отдыха и возвращением в родное КБ; затем, немного посовещавшись, направилось к ГДРовскому кульману и вторглось в мирное утреннее мурлыканье. Делегация решительно извлекла начальника из-за кульмана на свет божий и усадила его на стул, и благодарила за то, что он всеми своими силами и опытом хочет спасти пошатнувшуюся честь института. То есть хочет, так сказать, грудью своей прикрыть то безобразие, которое повергло в транс все передовое человечество НИИ, а еще точнее, залатать то черное пятно мародерства с наглыми торчащими проводами.
Бедный начальник пассивно слушал и поглощал валидол. Второй букет предназначался ему.
Иг не мог смотреть на это, ясное ему, издевательство. Он поднялся со своего места и строго, но без грубости вывел вторгшуюся группу в коридор, чтобы та уделила должное внимание самой конструкторской разработке, а не авторскому коллективу. Он предложил снять трубку, послушать, сделать соответствующие выводы и в случае необходимости выписать надлежащее вознаграждение.
Первой к трубке подошла Светлана из профкома. Через некоторое время бровки ее вскинулись, губки тронула легкая улыбка.
- Ласковый май, - прошептала она.
- Чего? – не понял Шурик Шумный – второй представитель делегации. – Ну ка дай ка, - строго потребовал он трубку.
- Не-а, - Светлана прижала ее плотнее и стала пританцовывать.
У Шумного сразу поднялся интерес и он уже готов был спорить из-за трубки.
На случай, когда возникает спорный вопрос, во всех делегациях имеется третий представитель.
Юра Кузнецов отличался серьезным объективным взглядом на вещи и, как правило, высокой эрудицией.
Он всегда был подтянут, при галстуке, часто при костюме, он готов был разрешить любой общий вопрос. И после прослушивания он невозмутимо констатировал:
- Ференц Лист. Симфония До мажор.
И передал трубку Шумному.
Шумный слушал плотоядно. Брови его прыгали, желваки ходили, он перекладывал трубку от уха к уху и, наконец, с останавливающим жестом, выдвинутой вперед ладони, он сказал «Ща». Он тут же достал сигарету и прикурил. Слушал он самозабвенно, утопая в сигаретном дыму, ритмически покачивая головой и потрясая кулаком.
Угол, в котором находился Шурик с таксофоном, проветривался плохо. Воздушные потоки, гулявшие по коридору, заходили в него не охотно, и Шурик все более обрастал сизым коконом.
Наконец он выбрался из тумана.
- Музыка, доложу я вам, братки, там улет, - сказал он и пошел, пошел, вдаль.
- О чем поет ночная птица-а-а…. – распевали студенты-дипломники, окружившие Таксофон и, доверившие трубку своему лидеру Ивану Качалкину.
Уже неделю в институте распространялись билеты на прослушивание таксофона. Ажиотаж бывал страшный. Только в профкоме появлялись билеты, как тут же они расходились «по своим». Руководители коллективов призывали коллег взять на вооружение старый способ стимулирования производительности – поощрять билетами достойных. В связи с этим, на стенах лабораторий появлялись не известно кем сотворенные лозунги: «Минута прослушки – толчок от подушки», «Не бей баклуши – сходи послушай».
Институт оживал. И все было бы хорошо, если бы не известные перегибы на местах. Во-первых, в каком-то одном из споров зам. Директора Толкунов отправил послушать Таксофон самого зам. Директора Заславского и, во-вторых, студенты постоянно создавали толпу в коридоре, которую Шумный использовал в корыстных целях. Шурик с людоедским остервенением принялся страховать эту молодую неопытную человеческую массу. И ему удалось привлечь немало, опьяненных музыкой клиентов. Как-то раз, воодушевленный успехом, он взобрался на подоконник, и оповестил о льготном страховании всех, еще не застрахованных. В руке у него находилась пачка каких-то бумаг, и он с легкостью отпустил ее на головы собравшихся. Все это очень напоминало дикую биржу купли-продажи где-нибудь в Нью-Йорке. И проходивший по коридору в столовую директор не мог этого не заметить. «Одно дело, когда какой-то хулиган, допустим Игрек, процессом своего хулиганства наводит какой никакой порядок на территории. И совсем другое, когда этот же Игрек превращает территорию в не пойми что, да еще влезает на окно и становится уже не Игреком, а каким-то Иксом он становится там, вот что», - примерно с такими скверными мыслями обедал директор, то и дело, нарушая пищеварение.
В результате была создана комиссия из трех человек. Зам. Директора Толкунова, зам. Директора Заславского и рабочего с опытного производства Ильича.
Ильич предлагал вырезать Таксофон сразу, не раздумывая, при помощи предложенной им недорогой болгарки. Заславский предлагал продать уникальную разработку на запад и даже обещал содействие. Толкунов был против столь крутых мер. Он предложил огородить угол флажками. Хорошими, качественными Венгерскими флажками, оставшимися еще с марша мира. Поэтому никому не будет обидно. На том и остановились. Угол был огорожен и доступ к Таксофону закрыт.
Но особенно по вечерам, когда мало кто оставался в институте, по его коридорам распространялся телефонный звон. Некоторые остряки называли его Вечерним.
Словно аппарат просил чью-нибудь добрую душу снять трубку и выслушать какую-то новую мелодию.