Москва. Карантин.
1 часть
Мужчина, около пятидесяти лет, с плешивой головой и мокрой, запотевшей шеей, которую он поминутно протирал носовым платком, возвращался домой после работы. Сидя в подержанном Reno, он смотрел в окно на безлюдную опустевшую Москву. Дождь барабанил по окну. Мужчина уже представлял себе, как на улице сыро и ветрено, и думал, что когда он выйдет на улицу, то непременно озябнет. На душе у него было абсолютно пусто: ни грамма мрачности, но и ни одной промиллe живой и искренней радости. Не хотелось ехать домой. Не хотелось идти завтра утром на работу.
Заплатив водителю, он вышел из машины и, подняв воротник пиджака, попытался натянуть его до маленьких ушей. Он поднялся на пятый этаж, как обычно, остановившись на третьем от нехватки воздуха. Он достал из кармана платок и уже в какой раз протер шею.
"Доктора говорят подниматься по лестнице… - пробормотал он, отдышавшись, - я каждый день, уже десять лет хожу только по лестнице, и, кажется, задыхаюсь все больше и больше…"
Он открыл дверь своим ключом и оказался в тёмной квартире. Не успев ещё включить свет, мужчина забеспокоился. Его жена, Лидия Николаевна, должна быть дома. Фирму, в которой она работала перевели на онлайн, поэтому просыпаясь утром, он видел её, сидящую за столом в очках и в отвратительно сладкой малиновой шали, с распущенными волосами, которые она всегда убирала в мальвинку с помощью любимой коричневой заколки в виде бабочки, не желая замечать, что волосы её уже редеют, а у корней покрываются сединой. Каждое утро, собираясь на работу, Аркадий Петрович слышал, как она с ожесточением стучала длинными костлявыми пальцами по клавиатуре, пытаясь свести дебет с кредитом.
Насторожившись и задержав дыхание, Аркадий Петрович прислушался –– ни шороха, ни писка, ни жужжания мухи. Мужчину мучила мысль, что в их квартиру пробрались грабители и сейчас нападут на него в темноте, или что Лидии Николаевне стало плохо, и она упала в обморок. Вот сейчас, пока он стоит тут, в коридоре, и пытается отличить какие-то звуки, она лежит в их комнате, (а может в ванной?) растянувшись на полу. Руки её раскинуты в разные стороны, а рядом валяется.. что? Может телефон? Или ручка? И сердце этой женщины с каждой минутой стучит все медленнее и медленнее, и если он, Аркадий Петрович, не поспешит, то и вовсе остановится. Впрочем, почему она должна упасть? От того, что её уволили? Но она лучший сотрудник. Или от того, что узнала какую-то пренеприятнейшую новость? Но какую? Узнала о… страшно подумать. Да и если бы и узнала, то наверное, уж не стала предположительно выключать свет, а значит он где-нибудь та и горел бы. Подумал Аркадий Петрович и с этой мыслью потянулся к выключателю на стене, но вдруг из тёмного коридора, ведущего в гостиную, послышались шаги, дверь открылась, и мужчине показалось, что он видит свет от трех свечей.
Свет в квартире включился, Лидия Николаевна стояла около стены в платье, открывающем её морщинистую шею и плечи. На её руках были надеты черные перчатки, которые доходили ей выше локтей. В руке она держала бокал с вином. Волосы женщина, как обычно, убрала в мальвинку, Аркадий Петрович даже нахмурился, заметив её пушистые пакли ярко-рыжего цвета, торчащие в разные стороны. Она подвела глаза чёрным контуром и, кажется, накрасила ресницы, тени то ли от возраста, то ли от качества осыпались и легли на и так тёмные круги под ее глазами.
Лидия Николаевна внимательно посмотрела на мужа, выпучив глаза, будто не узнала его, а потом широко улыбнулась своими узенькими губками. Мышцы её лица задвигались так неестественно и приторно, что Аркадия Петровича затошнило. Ему сразу же захотелось выйти обратно, закрыть дверь и более не возвращаться. Грабителей нет и она не больна, так что же ему здесь делать?
Тем не менее Аркадий Петрович поздоровался с женой и принялся снимать ботинки. Логичнее было бы сначала снять шарф, повесить на крючок пальто, а затем уже снимать ботинки, но Аркадий Петрович с таким желанием хотел поскорее отвернуться куда-нибудь, чтобы не видеть мечтательное выражение на лице своей супруги, что тут же согнулся и потянулся к шнуркам, игнорируя тянущую боль в пояснице. Именно сейчас, наклонившись, Аркадий Петрович понял, в каком бедственном положении он находится. Ведь никто не знал, когда правительство города отменит самоизоляционные меры и разблокирует электронные пропуска и Аркадий Петрович не знал, сколько ещё ему придётся возвращаться с работы домой, видеть Лидию Николаевну, есть её еду, смотреть вместе с ней телевизор и улыбаться ей, пока она начнёт нести ему очередную чепуху. Аркадий Петрович был уверен в том, что что бы не говорила его жена, все это были чепуха и вздор. Однако Аркадия Петровича одновременно и раздражало ее притворство, и грызло чувство собственной вины. В нем как будто поселилось какое-то насекомое, противное и мерзкое, маленький червячок, который шептал ему из уголков кишечника всякие гадости о Лидии Николаевне, но стоило Аркадию Петровичу услышать их, он тут же прекращал это и ругал своего хозяина, стыдил его за его мысли, продолжая, как любой порядочный паразит, пожирать его изнутри. Бывало по ночам, Аркадий Петрович лежал на спине, смотря в потолок, и думал о том, как омерзели ему прикосновения собственный жены, как её улыбка стала для него лицемерной, да и все, что она делала казалось ему глупым, раздражающим и лживым. И когда Лилия Петровна укрывалась одеялом, ложась в постель, и поворачивалась к нему, он не дожидался её пристального взгляда, отворачивался к стене и бурчал что-то о том, что он очень устал. Она желала ему спокойной ночи, проводила рукой по спине, и тогда противный червяк шептал ему, доедая свой ужин: "И сейчас врет. Всем своим естеством врет. Вот ведь лживая баба - и словом, и движением, все врет!" Аркадий Петрович стыдился, пыхтел, но вскоре проваливался в сон.
Сейчас же, снимая второй ботинок, Аркадий Петрович был уверен, что услышь он хоть что-то об окончании карантина, то тут же, не задумываясь он вызвал бы такси и поехал на Протопоповский переулок, вышел у дома 20 и поднялся в квартиру 50, около метро Проспект Мира. Там жила его любовница.
2 часть
Лидия Николаевна все еще стояла у стены. Она, казалось, внимательно наблюдала за тем, как он снимал ботинки. От неё не ускользнуло тот факт, что он ещё не успел снять шарф, поэтому одним лёгким движением, ухмыляясь, она сняла с его шеи красный шерстяной шарф и накрутила его на ручку шкафа.
-Как твои дела, милый? - пророкотала она сладким голосом, продолжая улыбаться, - Как прошёл твой день?
-Все в порядке, дорогая, - отозвался муж, тяжело вздыхая, а потом поднял голову.
-Ты не спросишь, почему я в платье?
Он подавил желание зыркнуть на неё глазами, как на маленького грызуна и сказать что-то грубое вроде: "Ходи хоть в купальном костюме и ластах, мне нет до этого дела". Но вместо этого Аркадий Петрович изобразил на лице подобие милой улыбки.
-Наверное, я снова забыл, что сегодня какой-то праздник?
Она покачала головой, ехидно улыбаясь и отпила немного вина.
-Нет, милый. Просто это сюрприз, - она не договорила фразу и только снова сладко ему улыбнулась.
Вдруг она схватила его за руку и потащила в гостиную, приговаривая: "Идём, идём, идём..."
Зайдя в комнату, мужчина не узнал привычный интерьер. Вся мебель стояла в темноте, и только стол посередине гостиной был освещен двумя золотыми свечами в красивых бронзовых подсвечниках, которые им подарили родители на свадьбу. Да, этим подсвечникам было больше шестидесяти лет. Сначала они стояли в доме родителей Аркадия Петровича, теперь в их квартире с Лидией Николаевной.
-Садись же, чего стоишь! - воскликнула Лидия Николаевна своим тонким голосом.
Мужчина молча взгромоздился на стул.
-Ты ничего не сказал про мои волосы, - сказала Лидия Николаевна, стараясь, чтобы тон её голоса казался обиженным. Она состроила ему глазки и принялась накручивать на оба указательных пальца локоны своих рыже-красных волос.
-Зачем ты покрасила их?
-Ах, - её щеки покраснели, а глаза приняли мечтательный вид, - Ты все-таки заметил...Ты всегда был таким внимательным, Аркаша!
Палец, лежавший на белой, покрытой геометрическими фигурами, скатерти, дёрнулся, затем второй и третий. Как противно она выговаривала это слово:"Аркаша". Гласные вылетали из её горла звонко и резко, словно она не говорила, а каркала.
Тяжело вздохнув, Аркадий Петрович молча улыбнулся жене и посмотрел в свою тарелку. Он скучал по доброй и ласковой женщине, которая жила около станции Проспект Мира. Скучал по её нежной коже, по душистым волосам и доброй улыбке, которую она дарила ему. Эта женщина была пышной и теплой, словно свежеиспеченный парижский круассан. Когда он приезжал к ней, она встречала его с улыбкой, стоя около противоположной стены, а потом долго обнимала его за шею, и тогда он мог прильнуть своей щекой к её, румяной и нежной, и вдохнуть аромат ванили. Этот аромат успокаивал его.
-Что это ты приуныл, мой дорогой! - над ухом раздался противный, до ужаса ласковый голос Лидии Николаевны. Она стояла над ним и пыталась налить в его бокал вина. Стоит сказать, что на столе не было ничего, кроме небольшой тарелки с салатом оливье, однако сложно было сказать, был ли это салат с майонезом или майонез, как главное блюдо, был приправлен салатом. Стоял коробка шоколадных конфет, которые ненавидел Аркадий Петрович, потому что у него была аллергия на вишневую начинку, нарезанный соломкой огурец, немного колбасы и сыра.
-Ну вот, вино налито! - сказала женщина торжественно и небольшими прыжкам отправилась на свое место.
-Ты бери салатик, вот огурчики там..-бормотала женщина, - Ты же не завтракал сегодня, наверное?
-Нет, спасибо, я сыру.. - пробормотал Аркадий Петрович, думая: "Что это она сегодня…?"
Лилия Николаевна поминутно наливала себе в бокал вина и тут же выпивала его за два глотка. Раньше за ней не водилось привычки употреблять спиртное поминутно, поэтому Аркадий Петрович задумался и уже подвинул бутылку ближе к себе, полагая, что его жена не станет тянуться на край стола и постесняется попросить его, однако он ошибся. Опустовшив энный бокал, Лидия Николаевна, сняв перчатки с рук, растянулась над всем столом, и, достав бутылку, тогда на её лице промелькнуло подобие злой усмешки, с охотой её откупорила.
-Что же ты себе не наливаешь? Давай выпьем вместе! - сказала она и с этими словами неосторожно поднесла свой бокал к его и громко чокнула.
К горлу Аркадия Петровича поступил ком. Её довольное выражение лица опротивело ему. Теперь ему постоянно казалось, что она врет, врет во всем. И сейчас она, изображая весёлость, лицемерно врет. Врет, как настоящая аферистка.
Аркадий Петрович положил себе в тарелку сыр Чеддер и стал понемногу отщипывать от него кусочки, чтобы злобно нервным движением просовывать их в свой рот, ели разжимая зубы. Кусок не лез ему в горло. Противная женщина сидела напротив него. Бархатное платье бордового цвета, как дешёвое вино, висело на её худом, костлявом теле, как на плохом манекене. На её узких пальцах сидело несколько колец: небольшая печатка, перстень с жадеитом, который так и норовил слететь, когда она наклоняла кисть, и обручальное кольцо, которое подарил ей Аркадий Петрович. Взглянув на толстое золотое кольцо, он вспомнил тот день, когда будучи студентами первого курса, они сбежали с последней пары по философии. Античную философию преподавал старый профессор, любящий вздремнуть в середине лекции.
Лилия Николаевна стала что-то говорить. Он послушал немного, а потом перестал. Она рассказывала что-то с увлечением, активно жестикулируя. И теперь Аркадию Петрович казалось, что он смотрит немое кино. Женщина напротив него жестами что-то объясняла, активно открывала рот, сжимала и разжимала губы, делая разные комические фигуры. То её узкие губы, накрашенные ярко-красной помадой, от которых, словно ручейки отходил тоненькие морщинистые полосочки, образовывали окружность, то овал, а потом они сплющивались в одну тонкую линию. Её ужасный смех раздражало его. Аркадий Петрович вскочил со своего стула, но быстро опустился обратно.
Женщина ахнула и нахмурилась.
-Что с тобой, Аркаша?
-Лида, ты слишком много пьёшь сегодня. Это нехорошо. Так нельзя.
-Нельзя, - повторила женщина, улыбнувшись и снова потянулась за бутылкой.
Как только она опустила свою руку на горлышко бутылки и сжала её, мужская ладонь,( та самая на которой растут волосы, традиционно соблюдая престранный узор: кустик на каждой фаланге пальца, вокруг косточек, а потом, по краям ладони это человеческое кружево скрывается за тканью белой рубашки), ладонь Аркадия Петровича накрыла её.
-Милый, убери свою руку, иначе я не смогу налить нам немного вина.
-Не называй меня милым! - он прикрикнул. В ушах Аркадия Петровича зазвенело, глаза налились кровью.
-Отчего же, мой милый, - продолжала женщина, игнорируя его замечание.
Она потянула на себя бутылку, но Аркадий Петрович держал её крепче.
-Я попросил тебя, Лида…
-Ладно, хорошо, миленький, выпей это бутылку сам! - сказала она, усаживаясь на свое место.
"Миленький, миленький, миленький, миленький".... - протараторил кто-то внутри Аркадия Петровича.
Тут его рука с размаху шлепнулась на женскую голову, и Аркадий Петрович крепко схватил рыжую капну женских волос. Теперь его толстые короткие пальцы сжались, оставляя секущееся, наполовину седые пряди, внутри кулака. Женщина резко подняла руку, пытаясь его остановить и взвизгнула. Звук, который она издала, был похож на крик перелетной птицы. Скрипя зубами, Аркадий Петрович дёрнул жену за волосы так сильно, что легенькое тельце её без труда соскользнуло со стула и брякнулось на пол. Он поволок её ванную, точнее потащил, держа за волосы, не обращая внимания ни на туфли, которые теперь волочились по полу, оставляя после себя чёрные линии, ни на её каркающие возгласы и длинные когти, впивающиеся в его руку.
Придя в ванную комнату, с той же решительностью Аркадий Петрович плюхнул женщину на кафельный пол. Он упала, словно кукла-марионетка со сломанными суставами. И тогда ее худенькое пустое тельце согнулось над ванной. Из крана бурным потоком брызнула ледяная вода. Проникая во все уголки и извилины, она стекала по лбу, на глаза, потом на щеки и губы, заливаясь в задыхающийся рот. Свирепый поток устремился в уже пожелтевшую чугунную ванную. Он падал и разбивался об то самое место, вокруг которого обычно начинается бешеный круговорот грязной воды. Она собирается, бродя кругами, образуя воронку, и кажется, что никогда не закончит свое движение, но потом, вдруг вода исчезает в тёмной дыре, издавая гулкий звук уходящего в трубе потока.
Аркадий Петрович неаккуратными, грубыми движениями пытался смыть тот кровавый цвет с ее губ и темные, словно сажа, круги под глазами, лазурную пыль на морщинистых веках и чересчур бледную пудру. Его ладонь старалась стереть ненавистное лицо: узкие губы, впалые щеки и глаза, будто вываливающиеся из глазниц. Он выводил круги на женском лице с такой силой, будто втирал мазь в больную ногу. И не прошло нескольких минут, как Лидия Николаевна, шипя от злости, словно степная змея, резко подняла голову, взмахнув мокрой, словно мочалка, чёлкой и с криком больно ударила Аркадия Петровича по руке. Одним небрежным взмахом она отшвырнула мужчину в сторону и, не обращая внимания на воду, капающую с её подбородка, ушей и серег, с её чёлки на грудь и плечи, выпрямилась над раковиной и замотала руками.
-Ты думаешь, что только ты? - она не договорила, -Ну, конечно, ты думаешь, что только ты один!
Он посмотрел на неё, нахмурив брови.
-У меня тоже! - кричала женщина, выплевывая каждое слово отдельно, - У меня тоже есть!.. У меня тоже есть любовник! - последнее два слова прозвучали громче, чем остальные. Она буквально провизжала их, сделав крутое сальто своими голосовым связками.
Настала тишина. Лилия Николаевна стояла неподвижно, только её глаза метались из стороны в сторону, не останавливая свой взгляд ни на одном предмете. И тут губы её дрогнули. Между размазанной тушью прокатилась слезинка. В той оглушительной тишине, когда даже перестали тикать часы, Лидия Николаевна тихонько заплакала.
-И ему нравятся мои волосы, - продолжала она, неприлично хлюпая носом, - моя кожа и моя фигура. И он любит меня, понятно тебе? Он любит то, как я готовлю. Его не раздражает то, как я печатаю в ноутбуке, и он спит со мной по ночам, прижимая к себе, а не отворачивается к стенке, потому что очень устал на работе! - последнюю часть предложения она скорее выкрикнула нежели сказала.
Вдруг ощутив неожиданную волну усталости, тучное и потное тело Аркадия Петровича повалилось на стиральную машину, женщина же, наоборот, ощущая в себе небывалую силу и уверенность, вышла из ванной, аккуратно перебирая ногами, чтобы не зацепиться каблуками за голубой в зелёный горошек коврик. Но стоило ей миновать порожек, как ноги её подкосились. Казалось, что та решительность, с которой она только что говорила, улетучилась, та энергия, которая позволила ей выпрямиться, бесследно исчезла. Почувствовав в своих ногах усталость, Лидия Николаевна опустилась на пол, облокотившись на стену. Вздымающаяся грудь ее притихла, и теперь она только дергалась время от времени, как будто в ознобе. В голове гудела тишина.
Аркадий Петрович впервые за последние несколько минут поднял глаза и посмотрел на неё. Едкая помада не смылась полностью, а только слегка побледнела, круги под глазами расплылись ещё дальше, и теперь от этих ореолов ещё стекали небольшие тоненькие ручейки из воды, слез и дешёвой старой туши. Казалось, что теперь у женщины два лица, одно настоящее, а другое - маска, немного сползавшая после веселого маскарада, на котором она, должно быть, также много плакала, как и смеялась.
Правый рукав соскочил с ее плеча, и теперь Аркадий Петрович мог увидеть черную лямку бюстгальтера. Мужчина посмотрел на её худые ноги, спрятанные под чёрной матерей чулок, длинные и тонкие ступни, которые теперь были открыты для его взгляда. Стоит сказать, что у Лидии Николаевны был не традиционный для женщины сороковой размер обуви, при этом сама ножка была необыкновенно узенькая. Косточка на внутренней лодыжке, которую часто ударяешь, когда быстро идешь, каблуком, выступала, а на большом пальце была видна шишка.
Женщина лежала спокойно. Не двигаясь. Только немного всхлипывала, нервно подергивая оголенным плечом. Кожа на нем была совсем-совсем гладкая, мягкая, даже шелковистая, с роем мелких светло-коричневых пигментных пятен.
Глаза Аркадия Петровича остановились на одном из пятнышек и тут, словно к нему присоединили электрический ток, он бросился на пол и впился в это плечо губами. Он вцепился сначала в плечо, потом в её морщинистую шею, пока не добрался до сладких, пахнущих клубникой губ. Когда он добрался до них, то принялся исступленно мять и кусать их. Так сильно, будто хотел задушить и себя, и ее. Его руки, снова уверенные и обезумевшие, блуждали по её костлявым плечам, холодным бедрам, крепко сжимали её тонкую талию. Его толстые пальцы пробрались под бархат, мимо кружев, пока не нашли шёлковые ленты.
С тихим сопением, какими-то лихорадящими движениями, как у больного, он мял женское платье. Голова его покоилась на выемки её плеча, около изящно торчащей косточки. Лицо мужчины принимало нелепые выражения: то он будто корчился от боли, а то, безобразно открывал рот, словно ребенок, мучающийся от ночного кошмара. Одно выражение сменялось другим, и через несколько минут Аркадий Петрович затрясся. Дрожь пробило его пятки, щиколотки, мурашки, словно тараканы пробежали по спине и спустились в живот. Руки и ноги его задрожали и наконец-то… он замер. Ни один мускул более не дрогнул в его тучном теле. Тяжелое и плотное обрушилось на легкое и тонкое, придавливая его своей массой.
Аркадий Петрович думал: "Какое наслаждение снова быть с этой прекрасной, этой нежной женщиной!" Он поцеловал её в холодную, чуть влажную щеку. Как хорошо было оказаться снова в ней. Он снова был в той квартире, в которой он был всегда-всегда безмерно счастлив, на Протопоповской улице, в доме 20, квартире 50.