Подобные приступы с Кузьмой приключались редко, однако, не было случая, когда после приема крепкого напитка не пожелалось бы выпить вдругорядь.
Душа от первого полустакана требовала ещё, и не устоять теперь мужику от охоты окунуться в мир пьяных грёз.
Откушав вдобавок, Кузьма решил: камень должен быть его! И девка им владеть не дОлжна. Отнять его у бестии! - и, жахнув в след третьему полустакану следующий, он, просветлев разумом, согласился убить Маньку.
- А что. Коли похоронена деваха по бумагам, кто искать её будет? Сберу своё добро, что осталось и в неметчину, а там Скоркезке и двину брильянт. От камня такой воды асейка портки последние с себя сымит. Понятно, всю цену не даст, но и две трети деньги большие – до смерти хватит. А там, глядишь и иноземца на тот свет! Где наша не пропадала!
Пьяный Кузькин глаз округлился, сверкнул дьявольски, лохматые брови подпрыгнули, по лбу морщины волнами прошлись. Закрутил он лихо ус, крякнул, обнажив редкие, желтые зубы и довольный придумкой, велел подать соленых грибков.
Другой закуски после крепко-выпитого он не признавал и страсть как любил «погоняться» вилкой за мелким опёнком.
Прислуга, зная эдакое чудачество хозяина, подавала тарелку с десятком махоньких грибков, покрытых кружками тонко нарезанного репчатого лука в ароматном постном масле.
Кузьма отломил кусок ржаного хлеба, посолил его круто, смакнул в тарелке и, обнимая края стакана толстыми губами, принял положенную дозу спирта.
Сглотнул, выдохнул громко и, закатив глаза, не спеша жевал хлеб, наслаждаясь ароматом душистого отжима. Седая борода лоснилась, подрагивая, и совершенно глупая улыбка гуляла по широкому лицу. Прикрыв глаз, он прицелился вилкой в примеченный грибок, удачно цепанул его и, вытягивая губы в удовольствии,
зачавкал, перебрасывая опёнка с зуба на зуб.
К утру, перепачканный маслом со ржаными крошками в бороде, он храпел богатырски, перебирая сухими губами перегарный дух.
А проснувшись, велел подать анисовой водки. Хватнув стакан «легкого напитка» задумался на секунду и, глянув осоловелым глазом в зеркало, рявкнул громогласно: «Хде брильянт!?».
Предвкушая буйный нрав хозяина, челядь попряталась где могла, ожидая сна пьяного хозяина. Кузьме же, возомнилось, мол, камень давно у него и, теперь, тщетно пытаясь вспомнить куда он запрятал его и Манькин труп, орал благим матом, разбивая в кровь кулаки о стены и мебель.
- Дохтура звать надыть, - бакенбардистый Савка подпёр дверь лопатой и послал за ним своего сына.
Старичок доктор долго слушал Кузьмичев бред за дверью и, поправив пенсне, велел вязать хозяина.
– Белой горячке рано. Коли и сутки не пьет, видать шлея в мозгу попала. Перебить её и все дела. В прошлом году так же, справились. Даст Бог и нынче обойдется, - эскулап перекрестился троекратно и вышел во двор, от греха подальше.
Растворив дверь, трое мужиков накинули рогожу на буйного хозяина, спеленали, повязав руки ноги, сунули кляп горластому в рот и, со двора, на телеге скоренько свезли в лазарет.
Манька в третий раз дёрнула шнурок звонка и лишь подалась с крыльца восвояси, дверь открылась. Савка с ссадиной на лбу улыбался виновато.
- Извините, барыня, пассаж нонче вышел. Хозяин принять Вас не может, извинения просит.
- А что ж случилось братец? – возмутилась Манька.
Лакей поклонился девице молча и попытался прикрыть дверь, та же, сунула ногу в дверную щель, а в пальцах её блеснул золотой червонец. У Савки глаза заискрились, он облизнулся и пропустил гостью в прихожую.
Неприятность озадачила Маньку и, теперь, выведав причину несостоявшейся концессии, сообразилась девке другая авантюра.
Лишь в дом к себе вошла длинный мундштук с папиросой меж пальцев уложила и не шелохнётся. Дым змеится витиевато, а с ним и задумки. Окаменела девка, так, статуей с получаса у окна и простояла. Уложилось в головенке за короткое время, что другому и месяца не хватит выдумать. Вскоре Петруха явился, да подружка верная.
- Завтра прознай чем Кузьма занедужился и надолго ли, - к Владе обратилась.
- А тебе, Петенька, узнать как с марафетом в городе. Аккуратно проведай, что сможешь о шайке Кузьмы, что шмалью банчит. Есть у меня задумка пополнить лихими людьми твою свору.
-А с бриллиантом как?- Петька на красавицу удивленно смотрит.
- Отложим это дело, не ведаю нынче кому предложить его. Пройдусь по ювелирщикам, что меня не знали ранее, глядишь, что и выйдет, - глаза у Маньки щелями узкими, ноздри тонкие трепещут, будто гончая добычу учуяла.
Следующим днём разбежалась компания мандатры* Манькины исполнять, а сама она, приодевшись, решила навестить графа. Затея эта чреватостью выйти могла, но иначе не поступить, средь важных персон городских лишь к тому, кто в любви признавался, нынче и обратиться по случаю.
На пороге графского дома её встретила девица в белом фартуке и на просьбу представиться соседкой от графского имения, проводила в гостинную, где величественный, седой дворецкий с гордо поднятой головой, сообщил: «Павел Андреевич на фронте, инспектируют военные госпиталя и нынче, ждём его с минуту на минуту».
И тут же раздался шум из прихожей. Дверь отворилась, на пороге граф в офицерском мундире, подозрительно на посетительницу глянул.
Дворецкий склонил голову и, не спеша, покинул комнату.
- Не шпионка ли вы? Не припомню я у соседей своих, девиц вашего возраста. Кто вы, мадмуазель? – нервно постукивая папиросой о портсигар, произнёс граф. Глаза его сузились подозрительно.
Манька приподняла вуаль.
Граф побледнел, нервно чиркнул спичкой, закурил и так, в дымном облаке глядел на Маньку молча.
- Вы, не удивлены, Павел Андреевич? – дрожащим голосом, прервала молчание посетительница.
- Несказанно удивлен, Мария Петровна, несказанно, - прошептал граф, закашлялся, подошел к окну, прикурил новую папиросу. Сизый дым, заволок его статную фигуру, и клубился замысловато у лица, скрывая душевные порывы.
- Я не верил ни единому слову о вас, и даже бумаге о вашей смерти. Видимо это любовь, - граф горько улыбнулся. Голубые глаза его влажные от дыма, печально смотрели на Маньку. Черные усы-стрелки не казались теперь кавалеристыми и вроде тут же, на её глазах поседели.
- Отчего же, Павел Андреевич, тогда, в след похорон вы не оказались рядом со мной? Как позволили мужлану-приставу заточить меня в сыром подвале, жестоко добиваясь любви и близости? И страдать слабой девушке, брошенной на поругание отъявленному негодяю?
Слеза медленно скатилась по её щеке и, застыв на алой губе, бриллиантилась росно. Подбородок вздрагивал и казалась она теперь графу беззащитным ребенком, дочерью, брошенной нерадивым родителем. Сердце его застучало часто, защемило больно, подкатил ком к горлу и, не стыдясь обильных слез своих, обнял он Маньку нежно и растворился в пряном тепле её трепещущей плоти…
Весеннее светило из-за шелковой занавески откровенно разглядывало красивую пару в роскошном алькове. Едва заметная серебряная пыль средь смоляных волос графа искрилась в лучах полуденного солнца: он касался щекой Манькиного плеча и, по-детски улыбаясь, пребывал в легком сне страстного любовника.
К вечеру, Пал Андреич свёз Маньку в роскошный, недавно отстроенный особняк, представив челяди хозяйкой.
мандатры*- (син. замысел, идея)
Пр. следуетЪ.