* * *
С самого раннего утра поработав на сенокосе вместо своих отцов, в тот день плотно занятых колхозными работами, по дороге домой со сложенными по-походному косами шли немного усталые, но весьма довольные собой, а заодно и всем миром, два закадычных другана, изрядно уставшие и проголодавшиеся перед обедом.
Юноши то наперебой переговаривались и смеялись-хохотали, вспоминая какие-нибудь недавние события, то вдруг толкались или хлопали друг друга по спинам-плечам и вроде бы припускали бежать друг за другом, но тут же останавливались и сталкивались, со смехом обнимались за плечи или просто так рядом шли дальше – усталые, но всё же весёлые и беззаботные.
Оба были студентами – после окончания местной восьмилетки учились теперь в разных городах, перешли уже на третий курс и по обычаю приехали домой на летние каникулы. По сути, сейчас они проживали, вернее, только вошли в самую лучшую в жизни, золотую пору юношеской бесшабашности и входили в пору «взрослого» самоутверждения, пока не обременённого никакими обязательствами и заботами. А что студенту ещё надо, кроме извечно вековечного для него ПО – побольше пожрал, подольше поспал, по полной поволынил, потрахал подругу почти по помидоры, позднее, получше пополнив пороховые погреба, с полнейшим пофигизмом пошёл повторять по новому кругу все эти юные прелести жизни.
Невдалеке от колхозной птицефермы, расположенной сразу за сельской околицей и примыкавшей к крайнему на их улице огороду старенькой вдовы, бабушки Глаши, слегка высоковатый, худощавый и русоволосый Васька Иванов походя сорвал невысокий и раскидистый, колючий кустик полевого молочая (не путать с осотом!), с заговорщицким видом подмигнув при этом своему соседу по улице, младшему всего на полгода своему лучшему другану с детства Витьке – тоже Иванову, весьма курчавому черноволосому крепышу среднего роста, который ко всему ещё и приходился Ваське троюродным, но не братом, а... дядей(!): вот так уж сложно у них в селе всё переплелось по-родственному. Самодовольная Васькина лыба расползлась до ушей;
- Зайдём-ка в посадку шелковицы, и я тебе там кое-что покажу.
Ещё не зная о чём пойдёт таинственная Васькина речь, но уже от одного вида премило улыбавшейся Васькиной бледноватой (из-за студенчества) и немного вытянутой мордашки со слегка веснушчатым по крыльям, тонким и длинноватым носом, Витька тоже заулыбался всем своим пасхальным пятачком, поскольку был слегка круглолицым, курносым и довольно румяным.
От заговорщицкого тона Васькиного голоса у Витьки ещё сильнее напряглось и даже шевельнулось внизу то, что в их возрасте само по себе вдруг может не только зашевелиться, но и очень некстати напрячься: уж очень таинственным стал Васькин видок. А ведь они только что говорили о таком... вернее, это Васька чуть ли не взахлёб рассказывал Витьке о том, что он... (и дальше – чуть слышным, невнятным для читателя шёпотом)...
– Да-да! Ну, и не верь, если не хочешь!.. – и ещё дальше о том, как он ... (но теперь Васька говорил ещё тише, на жарче, и прямо в ухо, чтобы сказанного им вообще никто и никогда – ни-ни!)...
Но это были только их юношеские тайны, известные только этим двоим друганам-не-разлей-вода, так что нечего тут нам выкладывать их здесь на всеобзее обсуждение, а то ещё и на осуждение. Потому что та самая интимно-тайная и страстно-жаркая Васькина речь на ухо шла – о! а вот здесь всем – особое внимание! – о колхозной бане, а именно (и вот именно здесь не подумайте ничего дурного!) о женском, вернее, в тот пятничный помывочный день – о девичьем её отделении, на одном из закрашенных белой краской стёкол которого есть узенькая прозрачная щель. И какие у... (но уж тут мы ни за что не станем называть её имени) две ну очень смачные булки выросли именно там, где им и положено было вырасти. А вот у... (и снова – полный молчок уже о другом имени!) сиси такие аккуратные и упругие, маленькие и красивые, что вот бы прямо здесь бы и сейчас бы взял бы и был бы...
Ну, и ещё с некоторым уже стыдом проболтался Васька и о том, как он не вытерпел из-за этого всего и прямо там же под окном – сам по себе!..
– Ого-го как здорово, Вить! Да ещё и без рук!.. Да ну тебя вообще! Да что ты понимаешь тогда в колбасных обрезках! Да ты и сам бы там... А всё потому, что всё было просто вот настолько сильно дух захватывающим! Да тогда даже ни разу потрогать себя не потребовалось, а всё само собой как-то раз, и уже случилось – ух! Вот сам себе тогда и полные трусы молофьи напрудил.
И Васька тут же пообещал Витьке, что в ближайшую пятницу они вдвоём... ну и т.д., и т.п. по общему их секретному уговору. И разве от всего услышанного у вас самих (да буде вам не менее полных семнадцати лет) ничего бы и нигде не пошевелилось? Ага! Да ни в жизнь таким врунам не поверю! Ведь потому что именно вот такое неконтролируемое из-за чрезмерного возбуждения случилось у Васьки. И именно такая вот правдивость – это и есть настоящая жизнь, как минимум, в селе...
В увлечённых своих разговорах незаметно дойдя до птицефермы, юноши тут же свернули влево с дороги и зашли в довольно обширную посадку шелковичных деревьев, специально посаженных здесь для выращивания прожорливых червячков тутового шелкопряда, из пропаренных коконов которого на фабрике делают шёлк.
Но червячков этих выращивают не на деревьях, конечно, а в расположенном поблизости от птицефермы длинном здании прививочного отделения, где зимой прививают черенки винограда, а с ранней весны в мокрых и тёплых опилках проращивают из них молодые побеги. А чтобы это большое здание не пустовало летом, в нём на длинных многоярусных стеллажах и выращивают этих самых червячков. Для этого и шелковичная посадка рядом с этим зданием расположена теперь в виде Г-образной полосы в десять рядов – от птицефермы идёт прямо, а за прививочной загибается и тянется к огороду бабушки Глаши.
Поэтому проголодавшиеся парни первым делом забрались на соседние деревья и сначала наелись кисловато-сладких чёрных плодов, а затем, уже в другом ряду повыше, поели и сизовато-белые, ну, просто медово-сладкие плоды. Так сделали специально, потому что после белой сладости есть черную кислятину не захочется, но и белой приторности не скушаешь так много, как чёрной кисловатой сладости.
Оба парня к тому времени напрочь забыли о слегка привядшем кустике молочая, который Васька засунул себе в карман. Но, после того, как они наелись и слезли с шелковиц, вроде бы весьма сытые и довольные, Васька укололся о жёсткие листики, торчавшие из его кармана, и тут же вспомнил о пообещанной им, но так и не совершённой пока своей «тайной процедуре»:
- О, Витька, я совсем забыл! Нужно было мне вначале с молочаем... А, впрочем, хорошо, что забыл о нём, а то после его сока руки горькими становятся.
Произнося это, он оторвал один листик, а потом и другой, но сок из ранок подвянувшего растения почти не выступал.
- Да ведь он при дороге вырос и сухой потому что, – поумничал на это счёт Витька и показал на кустик другого молочая, высокого и с длинненькими мягкими листьями: – Вон там другой растёт.
Но Васька пренебрежительно покачал головой:
- Нет-нет! Нужен именно такой молочай. Просто он завял.
И они принялись тщательно высматривать в траве именно такой молочай. Впрочем, его совсем недолго пришлось искать. Этого ли добра не водится повсюду? Зато выросший в посадке кустик был большим и оказался очень сочным. Вот этот сок Васька, к большому изумлению Витьки, на его глазах тут же стал намазывать себе... эээ, прямо на головку своего юного органа.
По ходу дела он пояснял, усердно намазывая её в несколько слоёв:
- Позавчера на стадионе мы боролись с Саней*... ну, Павлиновым...
* Саня жил на другой улице, был на год старше такого же «осеннего» Витьки и всего на полгода старше Васьки. Поэтому в школу Саня с Васькой пошли вместе, но в четвёртом классе Васька остался на второй год и заканчивал школу уже вместе с Витькой. Саня же к тому лету уже закончил трёхгодичную учёбу в ПТУ и осенью собирался идти в армию – как раз подходил срок его призыва.
- ...и он поборол меня, конечно, - невозмутимо говорил Васька, как о само собой понятном, потому что Саня был хоть и не выше, но заметно здоровее и сильнее него. – А потом давай щекотать меня... Ну, а ты знаешь, как сильно я боюсь щекотки, ¬– неспешно продолжал Васька рассказывать, не отрываясь от своего важного, но пока совсем непонятного дела.
Витька, внимательно наблюдая за тщательными действиями своего кореша, согласно покивал головой, потому что и сам не раз, меряясь силами и кувыркаясь с Васькой, да хоть бы на том же приречном лугу перед их домами, не раз прибегал к такому же нечестному приёму в борьбе, как щекотке, неизбежно побеждая при этом Ваську. Ну, и тоже иногда лапал при этом хохочущего друга там, где... ну, ТАМ, короче.
- Ну, и у меня встал, конечно, когда Саня... ну, так это... долгонько меня щекотал..., да я и не сопротивлялся особо... А зачем, если приятно... А потом и я...
Тут Витька поднапрягся: рослого красавца-крепыша Саню голым он не раз видел хоть в их сельской бане, хоть на пруду: там, где положено, всё у него очень солидно смотрелось. Но трогать его орган ему ни разу не доводилось, да и не было в том нужды.
- Ну, и... – нетерпеливо спросил он у замолчавшего Васьки, сосредоточенно размазывавшего белый сок по остренькому навершию.
Делать это стало уже намного удобнее, потому что за время этих манипуляций Васькино достоинство вполне прилично налилось, как и у Витьки тоже, кстати. Но как бы ему было объяснить другану, с чего это вдруг и у него то же случилось ни с того, ни с сего – он же не возился вот так же старательно, как Васька. Но почему-то Витьке не захотелось пачкать себя горьким и липким соком, да ещё непонятно для чего.
Наконец, Васька перестал мазюкаться. Чисто для круглого счёта он пять раз кряду изгваздал там всё, каждый раз поджидая, чтобы сок полностью впитался в лиловатую кожицу, после чего снова выдавливал свежие капли сока.
Блондин подождал, чтобы сок окончательно подсох, после чего упрятал под «капюшон» своё интимное добро и, наконец-то, закончил и «горячие» новости на интимном фронте, отвечая Витьке на вопрос о размерах Саниного достоинства:
- А вот тебе – и «Ну, и!..». Большой и толстый у него, вот что. Лишь немного длиннее моего, зато и заметно толще твоего – вот так вот, воображала!
Витька обзавидовался, конечно, Санькиным параметрам, но перед Васькой только делано-безразлично пожал плечами:
- Ну, и? Саня на год старше, а через год ещё неизвестно, каким будет моё добро.
Дело в том, что Витькин член уже четвёртый год, начиная с тринадцати лет, ежегодно очень здорово прирастает на радость своему «хозяину» и Ваське на лёгкую зависть, но только из-за толщины, конечно.
Васька без обиняков по-свойски тут же взялся за Витькины спортивные штаны. Между ними, друзьями чуть ли не с пелёнок, друг от друга вообще не было никаких секретов. Так что они знают друг о друге всё-всё-всё.
- О-о! У тебя уже стоит! – заулыбался Васька. – Давай и тебе намажем.
- Да не, не хочу я, – сказал Витька, ничуть не уворачиваясь от руки друга.
Не приостанавливая очередное занятие, Васька спросил:
- Ну, так что?..
- Да мне и так хорошо, без молочая. Он горький... – и тоже полез было к Ваське.
Но тот засмеялся и повёл бёдрами в сторону:
- Не надо пока. Там у меня процедура.
- Чего-о? Что там у тебя? Прочая дура, да?.. – расхохотался Витька, но всё же заинтересовался, наконец: – Слушай, а зачем ты намазывал у себя молочаем?
- Потому что Саня удивился, что у меня тонкий. А ещё он сказал, что Дима Петров (*это на год старше Сани сосед и друг) говорил ему, что если намазать у себя молочаем, и потом и показал каким именно, то там где нужно, всё распухает и становится очень большим. И что Дима весной, за две недели перед уходом в армию, каждый день в обед намазывал у себя молочаем, потому что вечером за клубом снова хотел от души выпахтать свою Вальку Назарову. И что та из-за этого просто тащилась от Димы! А к утру всё там снова становилось обычным. Саня сказал, что у Димы он и так, и этак всё видел, и что Диме из-за этого ничего больше не было, кроме удовольствия. Но я пока ничего такого не чувствую.
Зато Витька хорошо уже чувствовал, что вследствие привычного дружеского усердия он был уже на близком «подходе» и спросил, пытаясь расслабиться и отвлечь себя:
- Ну, и ты... как?.. тогда... с Саней?..
- Да всё классно было... Никого же не наблюдалось поблизости. Да и вообще никого не было на стадионе.
- Вы что, – прямо на стадионе?! – Витькино изумление помогло даже сбить накал подступающих страстей.
- Да ты, Витька, что вообще дурак?.. Возле забора мы... за двором старой школы...
- Ну, и как Саня?
- Как-как... да нормально... А я, как всегда, три раза далеко стрельнул, а потом поближе.
Витька вздохнул: у Васьки это дело всегда получается очень классно. И тут доведённый до кондиции юноша чуть согнулся от накатившего на него вала удовольствия, следом резко выпрямился и, слегка прогибаясь назад и приоткрыв рот от накатившего на него кайфа, начал содрогаться, невольно елозя чреслами.
Васька самодовольно ухмыльнулся, вытирая руку о пучок сорванной травы. В это же время Витька отирал себя при помощи листа лопуха, пользуясь его обратной, слегка ворсистой стороной.
И, оставаясь весьма удовлетворёнными юными своими возможностями, парни подхватили косы и быстренько потопали домой по задам огородов: так было ближе добираться, чем по улице. Да и поесть обоим захотелось ещё сильнее: сладкая шелковица ведь только «развязала» им желудки.
Прощаясь кивком головы возле тропинки, проложенной через весь огороду ко двору Ивановых, Васька сказал:
- Под вечер выходи на луг, проверим результаты. Может, Саня нагородил мне с три короба, а я взял и поверил ему за просто так.
- И намазал! – улыбнулся Витька.
- И хорошенько намазал! Чтобы всё у меня там разду-улось чем посильнее!
Довольный шуткой Васька со смехом побежал домой, а Витька поспешил к своей тропинке: его дом отстоял всего через один огород дальше.
(окончание следует)