ОТЕЦ.
Мы познакомились с ним, когда мне было три года. Я помню его старенький дом с бесконечно длинным коридором, по которому нужно было бежать очень быстро, чтобы не быть заживо погребенным под сыплющейся штукатуркой. Мы спали все вместе в одной единственной комнате с кривой печкой. Игрушек не было, поэтому я играла на полу с пустыми флаконами от мужского одеколона, представляя, что это куклы.
Отец принял меня легко и с улыбкой, как собственную дочь, хотя и не был мне родным. За всю нашу совместную жизнь он никогда не назвал меня по имени. Для него я всегда была просто дочкой. "Дочка, ты дома? Дочь, пошли кушать!",- только так и никак иначе.
Зимой он возил меня на старых санках в ненавистный детский сад, по пути пару раз теряя где-то в сугробах. Мама так основательно заворачивала меня в колючее одеяло, что я не могла ни двинуться, ни даже пискнуть. Я смиренно лежала на снегу неподвижным шерстяным коконом и точно знала, что совсем скоро отец обнаружит пропажу и вернется за мной.
Летом отец катал меня на своем рабочем грузовике по пыльному бездорожью. Колдобины были такие огромные, что американские горки и рядом не стояли. Он учил меня грамотно насаживать червей на крючок, правильно наматывать леску и делать самодельные поплавки.
Каждую зиму отец заставлял нас закаляться, обтираясь снегом после парной. "В здоровом теле здоровый дух!",- любил повторять он, оставляя в предбаннике очередной алюминиевый таз, доверху наполненный подтаявшим снегом. Благодаря ему я научилась правильно топить самодельную печь в свои 7лет.
Отец был справедливым по принципу круговорота воды в природе: поел-убрал-сделал уроки-поиграл-убрал-поел. Все мои обязанности по дому он называл не иначе как святыми обязанностями. Этот список постоянно обновлялся по мере моего взросления. Бывало, отец мог отправить меня, совсем еще ребенка, до полуночи искать нашего вечно обдолбанного бычка, заблудшего где-то на пустырях за старыми складами. Видимо, такой суровой воинской дисциплиной отец просто воспитывал во мне характер бойца. Учил брать на себя ответственность и нести ее за все свои действия. В наше время такое воспитание назовут дикостью, но тогда нам казалось, что это совершенно нормально...
Отец повысил на меня голос лишь однажды, когда я не вернулась с прогулки в точно обозначенное им время. Он захлопнул входную дверь прямо перед моим носом. На дворе была глубокая ночь. Мне пришлось пройти полгорода пешком, чтобы добраться до ближайшей родни, где я могла переночевать. Было очень обидно, страшно, неожиданно, но вполне справедливо.
Отец был скромным, немногословным, безотказным добряком с золотыми руками. Кто-то успешно пользовался этим в собственных целях, а кто-то до сих пор вспоминает с теплотой и благодарностью. В день своей зарплаты он заговорщически подзывал меня к себе и втайне от мамы выдавал мне несколько смятых купюр на карманные расходы. "Дочь, ты только мамке не говори. Иначе нам обоим попадет",- просил он. По обычаю все деньги он отдавал маме, оставляя себе только мелочь на сигареты. Он был первым, кто подарил мне золотую цепочку на совершеннолетие. Это был просто неописуемый восторг! Я до сих пор бережно храню эту цепь - цепь самых добрых и значимых для меня воспоминаний.
Отец никогда не жаловался на здоровье. Он не взял больничный отпуск даже тогда, когда нечаянно перерезал автогеном большой палец на руке. Он просто умел терпеть боль. До поры... Когда родители развелись, отец перестал терпеть. Казалось, он выпустил наружу всю ту боль, которую сдерживал на протяжении всей своей жизни и просто сгорел за каких-то пару лет...
Однажды ночью где-то очень далеко, в другой стране, мне приснился сон. Я вдруг отчетливо увидела отца, стоящего за окном. Он махал мне рукой и улыбался, как тогда - в нашу самую первую встречу. Я побежала открывать дверь, но за ней никого не было. Тогда я еще не понимала, что этот сон был своего рода прощанием. Утром следующего дня мне позвонила мама, чтобы сообщить, что отца больше нет...