«Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь танк решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть – не меньше, чем забвенье.
За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное – мы выжили с тобой.
А правда – что? Ведь так оно ведется».
Ион Деген 1944
Стояла глубокая ночь. Женька не спал. Не мог заснуть, вновь и вновь переживая случившееся. Стыдно было. И за калеку, и за пистолет. Семёна, страдавшего после контузии эпилептическими припадками, отправили дальше в тыл. До очередного инцидента. Сколько этих проклятых меток проклятой войны - живых обрубков - без рук, без ног, прозываемых в народе «самоварами» повидал парень на бесчисленных станциях и полустанках за свою короткую жизнь.
Не сосчитать.
Не нужные теперь ни обществу, иногда, даже и родным, кое-как прозябали они свою жизнь пока не попадали под очередной милицейский шмон и не оказывались в какой-то глухомани, в отобранном у церкви полузаброшенном монастыре, а теперь приюте для убогих. Чтоб не портили «картинку», строящегося «светлого» будущего. Не пьянствовали. Не разносили заразу. Да и вообще…
Проклятая война!
Вот он!
Семён!
Такой!
А случись беда со мной, - терзал себя юноша - я кому-нибудь буду нужен?
Нет!
Лучше смерть…
Конечно смерть.
Сегодня, после дневного сна, парень проснулся весь в слезах. Стыдясь своей слабости, огляделся – но, нет, никто не видел, - соседи рядом спали и только в дальнем конце палаты, кто-то монотонно, то ли молился, то ли, о чём-то рассказывал.
Женька плакал о маме. Не той, реальной, с изломанной и равнодушной к ней судьбой, вечно погружённой в беды и невзгоды своей жизни, а о той, которая приходила к нему «в образах». Она была похожа на Богородицу, икону которой он видел в доме деда, казака, бывшего есаула.
Отца своего Евгений помнил плохо. Говорят, был отличным сапожником, умер молодым «от сердца» задолго до войны. Мать, замуж больше не выходила, хотя предложения наверняка были – женщина она была видная. Тёплые отношения с мамой как-то не сложились. Он её почти не видел – вечно на работе - рабочей на местном маслозаводе, и уборщицей в школе, и охранником в ВОХРе на железнодорожной станции, да мало ли ещё где, чтобы, хоть как-то прокормиться. Так, со смертью отца, на четвёртом году жизни, закончилось Женькино детство.
Жить им было негде, снимали разные углы. Часто существовали впроголодь - есть мальчишке хотелось всегда.
И всегда еды не хватало.
Любимым его блюдом был картофель.
Деликатес детства.
Парень извертелся в постели от таких воспоминаний. Стыдно. Было стыдно перед соседскими пацанами и перед взрослой роднёй, за нищету свою, за женские трусы, которые, за неимением лучшего, малому, распустив нижние резинки, мать одевала как штанишки, бессменно на целое лето.
Родня же ходила в каких-то больших начальниках. Видя бедственное положение, тётушка, которая только-только пришла в себя после смерти сына, убитого молнией, пригласила племянника пожить.
Жить нравилось вспоминал Евгений: чисто, сытно. Даже на служебной машине покатали. Как оказалось, у тётки были далеко идущие планы, и она, как-то попросила пацана называть её… мамой. Женька, в чём был, сбежал в родную свою Бутурлиновку, к живой матери, в нищету и вольницу уличной жизни. У мамы хватило силы и воли, отдать мальчишку в школу и как-никак приглядывать за его жизнью. Учился Женька на удивление хорошо и любил читать. Всё без разбору…
Вдруг за больничным окном бабахнуло так, что стены старенькой школы закачались и зазвенели стёкла. Сверкнуло и грохнуло ещё раз.
Фрицы!
Прорвались!!
Женьку буквально выбросило из койки, но никто в их палате на двенадцать «персон» не повторил маневр танкиста, а за окном с весёлым грохотом обвалился, обрушился на бывшую школу, весь городок и лес первый ливень.
Весна!
Днём пришёл Лавенецкий и они долго сидели на разбитой лавочке в самом дальнем углу школьного парка. Стрелок-радист сразу поздравил выздоравливающего с переходом «под крыло» 2-го Украинского фронта – вчера зачитали приказ. По этому поводу Володя достал из-за пазухи «четвертушку» водки и они «дёрнули» по первой. Вернее, попытались. У Женьки сильно тряслись руки. Потом помянули павших… Друг поднял оба стакана с водкой не чокаясь и, не уронив ни капли, влил «башнёру» в рот.
«Сколько их уже там, на небе. Только бы был Бог, только бы был!» - думал при этом Женька. «Хоть там воздастся им за все лишения и мучения фронтовой жизни. За эту боль и раны...». Что-то по этому поводу сказал и Лавенецкий, как всегда, заспорил, загорячился. Женка в ответ прочитал:
Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
– Помилуй, пронеси и сохрани.
Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
– Помилуй, сохрани и пронеси!
Ион Деген 1944 г.
Обожжённое лицо парня посветлело, струпья отпали и никто уже не останавливал взгляд на юноше и не прятал глаза от его уродства. Евгений, хоть сейчас был готов вернуться в бригаду, тем более, что Вовка принес много хороших новостей. Во-первых, всё передают приветы и отдельно комбриг Жилин, - а это дорогого стоило! Федора Андреевича Жилина, Евгений очень уважал. В свою очередь, подполковник любил младшего сержанта за юный возраст и веселый нрав, и потом, Женька был запевалой на всех строевых занятиях и редких парадах.
Во-вторых, пригнали, прямо с завода, новую технику. Машины отличные. В третьих, стали приходить новые командиры и целые экипажи. Не все отцы-командиры одинаково хороши – шутил Володька, а Евгений рассказал об одном таком из 2-го Омского.
Училище состояло из пяти батальонов численностью по 400 человек в каждом. Основными подразделениями являлись три стрелковых, один минометный и один пулеметный батальоны. Заряжающий был в пулемётном. Здесь, за шесть месяцев обучения его должны были подготовить и сделать командиром пулемётного взвода. В училище, в праздник рождения Красной Армии 23 февраля 1943 года шестнадцатилетний мальчишка принял военную присягу. Образовательный уровень молодёжи в училище был очень разный, - повествовал бывший курсант, - и потому, как в старину для неграмотных, основные составляющие станкового пулемета рифмовались и заучивались наизусть при помощи нехитрой маршевой мелодии. Припомнился только припев:
«Кожух, короб, рама,
Шатун с мотылём,
Возвратная пружина,
Приёмник с ползуном...».
И так про все детали пулемета. Будущие бойцы быстро все заучивали, поскольку гоняли их по плацу сверх всякой меры. К Женькиному удивлению, в училище патриотизм был своеобразный – не все «служивые» рвались на фронт. Здесь юноши соприкоснулись с бессмысленной муштрой и откровенной жестокостью некоторых офицеров училища. Чем объяснить это, как не желанием доказать необходимость своего здесь, в глубоком тылу, присутствия? Наверное, были и совестливые, которые писали рапорты и отправлялись в конце концов на фронт… Бесконечные многочасовые строевые занятия в лютый холод, а по весне, в дождь и слякоть, несправедливые придирки и наказания, многочисленные наряды «вне очереди» и рукоприкладство так замордовали курсантов, что некоторые «отцы-командиры» стали искренне и пожизненно ненавидимы.
Одним из таких был командир взвода станковых пулеметов лейтенант Шальмин.
Редкий мерзавец!
В боевой обстановке станковый пулемет, как известно, собирается «в положении лежа»: за нерасторопность, за онемевшие на морозе руки, за неумелость – бил курсантов командир, бил не без удовольствия, тяжелым заледенелым валенком в лицо. И не единожды! Между собой курсанты решили терпеть до фронта, а там первая пуля – в своего мучителя. Наивные...
«Матёрые» фронтовики налили ещё, а потом ещё и понесло их на самую болезненную и обсуждаемую тему. О недавних событиях в боях за Звенигородку, и о большой несправедливости в отношении их экипажа.
Вспомнили, как ещё 27 января 44-го года перед представителями специально созданной «подвижной группы» прорыва, куда кроме частей 233-ей танковой бригады вошли остатки 22-ой, в том числе машина гвардии лейтенанта Иванова, выступил ординарец командующего 6 танковой армией, генерал-лейтенанта Кравченко, который зачитал приказ. Если коротко – первый экипаж, который замкнёт кольцо окружения в Звенигородке и встретится с частями 1-го Украинского фронта получает Звёзды Героев. Что там говорить, для многих это был стимул. Но и жизнь дорога, потому что одна.
В общем, в бой!
Не только «уши», но и «глаза» экипажа Володька рассказал юному «башнёру» то, чего он не видел, занятый подготовкой к бою. И Женька ещё раз пережил недавние события в таких «образах и красках», на которые никак не претендовало скромное повествование стрелка – радиста. Как, через полчаса после начала движения по безлюдным степным участкам, круто затормозил у командирского танка офицер связи на мотоцикле. Достав планшет, что-то долго обсуждал с комбригом, а когда закончил, прямо на гусенице у кормы машины, разложил полевую свою сумку и стал делать какие-то пометки в бумагах. Чем уж он там думал, - переживал Володька, - и двигатель ведь работал. Глаза и уши застило? Лёня Криволап, не видя по ходу движения никаких преград, развернулся на месте и… раздавил несчастному всю нижнюю от таза часть тела. В беспамятстве, положили его в летучку и рванули к ближайшему санбату, да где там…
Начало прорыва ничего доброго не предвещало.
И, как дальше началось несусветное, продолжал вспоминать Володька: бесконечный, шестичасовой бой, где неумолимой, как будто токарной фрезой, в стружку, срезало металл боевых машин и тела людей, пока не истончило совсем всю «группу прорыва». Но и это не останавливало её сумасшедший бег. Только к глубокому вечеру бой сам-собой угас. Боевую машину друзей вынесло на залитое, стаявшим снегом шоссе. Впереди темнели какие-то строения и дальше, судя по трубам, завод.
Как бы не велика была «группа прорыва» и пусть даже не одна – её бойцы и командиры не знали какие силы собрали фашисты для деблокирования «своих» на этом участке «внешнего окружения». А разведка доносила, что это были не простые части: 1-я танковая дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и 5-я танковая дивизия СС в составе 550 танков и САУ, среди которых 50 «тигров» и 150 «пантер»!
«Тридцатьчетвёрка» одиноко стояла на окраине какого-то городка. Судя по всему, из бригады никого больше не осталось. Никого! В это было трудно поверить, но это было так…
Неизвестность сжимала сердце и душу ледяным кулаком. Никто толком не знал, что впереди. Да и справа. И слева. И, даже откуда пришли, тоже не знали, - кто там сейчас? Ещё вчера, стремясь завершить окружение немецкой группировки в Корсунь – Шевченковском котле «группа прорыва» сама попала в окружение. Чудом вырвались, при этом, как оказалось, утопили восемь боевых машин в реке Горный Тикич…
Да-а…
Некурящий Женька, сообразно сложности момента, даже закурил трофейную немецкую сигарету и сильно закашлялся – из какого эрзац-дерьма их делают? И как, не успев озвучить эту справедливую оценку качества немецкого трофейного табака, не больно получил по губам от Саныча. И пока сигарета звёздочкой выписывала одну известную ей в пространстве кривую, командир пояснил: «Снайпера, дурень!» и пошутил: «Так и совсем без зубов можно остаться…».
Принятие решения оставили до утра. Вовку Саныч назначил в часовые, сам вместе с Лёней прилег отдохнуть. Заряжающий не мог оставить друга одного. Вылез наверх. Долго молчали в сумраке ночи. Вот-вот должна была подоспеть обещанная разведка из пехоты. Вместо неё впереди послышалось шлёпанье танковых траков по лужам и шум мотора, который впрочем, скоро стих. Из темноты вышел человек в танковом комбинезоне, но без знаков различия. Одинокая фигура, не торопясь, приблизилась: «Здорово славяне!» «Здоровее видали!» - последовал некорректный ответ молодых танкистов. «Чьих будете?» И тут была допущена роковая ошибка. «Ты, кто такой чтобы спрашивать? Ходит вас тут немеряно…»
Конечно, погорячились танкисты, - нервы уже никакие, в лохмотья, - но сохранили военную тайну и свято исполнили Устав караульной службы. Человек хмыкнул себе под нос, молвил что-то неразборчивое и удалился.
Вот так танкисты славной 22-ой гвардейской танковой бригады 1-го Украинского фронта проморгали встречу с танкистами 155-ой гвардейской танковой бригады 2-го Украинского фронта.
О чём подвыпившие друзья горько сожалели…
Загудевшие над головой самолёты вернули их в парк, в госпиталь, в реалии будничной фронтовой жизни. Чёрной вороньей стаей – только что не каркали - немцы летели на бомбёжку тыловых объектов. Женька научился по звуку определять «гансов». А раненые даже присказки сочинили. Ну, например, немецкие самолеты в небе ¬гудят: везу, везу, везу; наши зенитки: кому, кому, кому; немецкие бомбы: вам, вам, вам...
На этот раз так оно и было.
Первый же взрыв бомбы смёл друзей с лавки.
Третьей по счёту пятисоткилограммовой бомбой обрушило всё правое крыло больницы. Пока танкисты добежали до горящего здания всё было кончено. Ивана Израилевича и Лидию Сергеевну так и нашли у кровати раненого, а Любонька, пока её доставали из горы кирпича и брёвен, всё таращилась-смотрела своими синими-пресиними остановившимися глазами: как? ну, как? и война, и весна, и Васенька-артиллерист – всё теперь без неё? Всё…
Похоронили их вместе, в братской могиле, под одной не крашенной фанерной звездой. Не ожидая никаких документов и справок – вся «история болезни» на лице – в тот же день вместе с другом Женька уехал в родную бригаду.