Главы из книги История башнёра. Соня
27 декабря 1943 года бригада получила приказ наступать в общем направлении Белая Церковь, а затем - Чековичи, Гута-Добрынская, Каменный Брод, Андреев. А, утром 30 декабря, накануне Нового 1944 года убили Сонечку.
Софию Александровну Эрдман, старшую медицинскую сестру бригадного медсанбата. Тихую, скромную, интеллигентную девушку, излучавшую такой свет, такую доброту, что даже у самых отъявленный бабников «отсыхали» языки, когда они смотрели вслед её ладной фигурке, увенчанной копной рыжих волос необыкновенной яркости. Она и коротко стриглась, и завязывала неуставные косички, и прятала волосы под пилотку или, как сейчас, под ушанку, но ничего поделать не могла: этот «пожар» был неугасимый. Казалось, что в утешение болящим и раненым само солнышко поселилось среди грязных бинтов, крови, боли и смерти.
Мало кто из мужчин мог выдержать её прямой взгляд, столько в нём было чистоты и невинности. Но пробовать «попробовать» пытались многие. Женька, на третий день по прибытии в бригаду, оказался на каком-то мероприятии с выпивкой и танцами с приглашёнными девчонками из санчасти. Подначиваемый юными балбесами, «ветеранами», пережившими первый бой, «башнёр», приняв соточку для храбрости, решив сразу брать «быка за рога» - пригласил Сонечку на танец.
И, приобняв, положил руки на её бёдра ниже общепринятого.
Она не ударила его.
И не оттолкнула.
Только остановила безудержное их движение под знакомые ритмы «Рио-риты» и глядя своими глазищами прямо в душу нецелованного Донжуана, спросила: «Зачем Вы это делаете?».
И продолжила танец.
Под ржание сверстников воин мгновенно протрезвел и не знал, куда деваться от стыда. Мало того, ещё своими сапожищами оттоптал девушке все ноги. Танцевал он - тоже в первый раз в жизни.
Она была ангелом. Сонечка. Об этом говорили все. Её убили пулей в голову. Прямо между огромных, необъяснимо притягательных карих глаз, которые она позабыла закрыть. Убил снайпер на восьмисотметровом, опасном участке короткого подлеска, который Сонечка выбрала для сокращения пути. Шла организовывать профилактику «инфлюэнсы», гриппа, значит. Спешила. И только после похорон экипаж узнал, что между Сонечкой и Санычем был серьёзный роман. Любовь. Командир почернел лицом и, казалось, закаменел сердцем.
В этот день бригада ожесточённо дралась на подступах к Белой Церкви. В горячке боя, боевая машина прорвалась в самый центр какого-то местечка. На крохотной, вымощенной камнем площади, прямо напротив небольшого, почти игрушечного католического костёла, танк остановился.
Было тихо.
Хищно поводив пушкой туда-сюда, как бы принюхиваясь. «тридцатьчетвёрка застыла, как зверь перед прыжком и только тогда приоткрылся люк, через щель которого «мир Божий» обозрели внимательные глаза «башнёра».
Мир вокруг танка никаким Божьим и не был.
О чём тут же засвидетельствовала пуля, шуганувшая Женьку к казённику пушки и расплющившая о броню танка не свинец, нет - а надежды вечно голодного парнишки на скорый перекус.
«На звоннице костёла стрелок, - прокомментировал Лавенецкий, - или несколько», - как он увидел вспышку выстрела через нечистое стекло перископа?
«Женька, давай! - нарочито спокойно проговорил Саныч. Грохнул выстрел и верхушка звонницы, под самой маковкой осела в клубах пыли.
«Последний снаряд» - прокричал заряжающий. «Чего орешь? – поморщился Саныч, который давно уже озвучил «идею» подзаправиться и пополнить боезапас. Ворвавшись, буквально «на плечах» убегающих немцев танкисты быстро израсходовали почти все снаряды и патроны.
Младший сержант и всё-таки «командир башни», обиделся.
После каждого выстрела буквально «вылетали» барабанные перепонки и ему казалось, что глохли все. Да и вообще - «пережить» бой было непросто. Чисто физически. Женька не был атлетом, а снаряды весом от шести до восьми килограммов нужно было быстро и сноровисто проталкивать в канал ствола.
А их – 150 штук!
И ещё прицельно бить фрицев из башенного пулемёта!
И после выстрела раскаленную гильзу нужно было быстро выкинуть через верхний люк – иначе все могли отравиться дымящимся пороховым зловонием – вентиляторы одно из слабых мест замечательной боевой машины. Часто за день расходовался не один боезапас. От перенапряжения моральных и физических сил страшно ломило тело, болела голова от сгоревшего пороха и были обожжены руки. А нервы? В общем, воин пожалел себя…
«Лёня, давай назад», - скомандовал Саныч, как вдруг из переулка, из сугроба прямо под гусеницы шмыгнула, вся в белых разводах зимней маскировки немецкая штабная машина. С несколькими офицерами.
Как уж их сюда занесло?
Что здесь они забыли, - местечко почти наше?
«Лёня, дави её! – выпалил Саныч, - не дай уйти!» Но и без понукания Лёня «врезал» так, что Женьку сильно приложило о горячую броневую плиту мотора. Началась заведомо проигранная гонка между всемирно известной фирмой «Мерседес» и отечественным шедевром Нижне-Тагильского производства. Правда, на площадной брусчатке, заваленной сугробами начинающего таять снега машина начала отрываться, а танк, заскользил и вхолостую замолотил траками по «гранитке» мостовой.
Но она быстро закончилась.
Вырвавшись из городка на грунтовку, танк прибавил в скорости и последнее, что видел «башнёр» в перескоп - белое, перекошенное ужасом лицо немца, в заднем стекле автомобиля. Пассажиры, открыв дверцы пытались выпрыгнуть из машины, но не случилось. Звериный вой было слышно даже через броню танка и рёв мотора. Проскочив метров двадцать Лёня самовольно заглушил его.
Саныч не ругался. Не было сил. Экипаж повалился кто-куда, где стояли или сидели. Как будто у всех сразу из лёгких выкачали кислород и отобрали волю к жизни. Лавенецкий, собравшись, выглянул через верхний люк: куча искорёженного металла на лёгком морозце чуть парила то ли водой из радиатора, то ли людской кровью… За документами никто не пошёл. Командир сообщил по рации – пусть штабные разбираются.
Бой закончился. Машина развернулась и шлёпая траками по земле – мимо раздавленных немцев, мимо побитого костёла направилась восвояси.
«Стоп!,- скомандовал Саныч, - Женька, сходи в церковь посмотри, что там за «вороны» гнездо свили».
«Башнёр», в прожженной на спине фуфаечке, захватив свой «ППШ» скатился по броне и направился по «указанному адресу». Володька заканючил – можно и мне? Саныч приказал развернуть башню с пушкой и «курсовым» пулемётом в сторону костёла (для страху!) и личным оружием прикрывать парнишку.
За малой оградкой, у огромной двери со старинной бронзовой рукоятью никого не было. Только битый кирпич и штукатурка на ступенях от прицельного выстрела командира. Боец толкнул дверь и почти беззвучно проник в притвор. Гулкая тишина накрыла танкиста. Не смотря на недавнее «атеистическое» прошлое, юноша всегда испытывал благоговение в таким местам и любил эту тишину, и, восковой, сладкий запах храма. Разницу между православной и католической верой он не понимал, да и не знал. Спасибо дедуньке-казаку – рассказывал об иконах и убранстве церкви. Вот и сейчас…
В костёле кто-то громко икнул!
И ещё раз…
Звук исходил от огромной статуи Христа в алтаре. Заряжающий, - спасибо валенкам, тихо по боковому нефу подобрался к алтарной преграде.
Икало оттуда!
Танкист передёрнул затвор и не громко, но твёрдо произнёс: «Руки вверх!». И они показались, а за ними старенький, сильно напуганный ксёндз, в праздничном, к утренней службе, облачении, который икал всё чаще и громче, и дрожащим пальчиком показывая куда-то вверх.
То ли к Богу взывал, то ли…
Башнёр всё понял и бросился к лестнице ведущей на колокольню.
Сильно пахло пылью и ещё чем-то старым, прогорклым…
За первым же поворотом лежал лицом вниз огромный детина в вышиванке и чёрной эсэсовской танковой куртке с трезубом на рукаве. Рядом валялась шапка-мазепка, с такой же, как и на рукаве, но серебряной кокардой-трезубом. «Кровищи-то, кровищи,» - пытаясь не наступить в тёмно-красную лужу, - шептал Женька.
В углу стояла аккуратно прислонённая к стене немецкая винтовка с оптическим прицелом. И тут танкист вспомнил, как замполит рассказывал, что в соседней области уже произошли прямые столкновения на фронте с бойцами Украинской повстанческой армии (УПА). Кто были эти люди, убившие Сонечку? Наверняка, часть какой-то партизанской националистической группы, собиравшие информацию и занимавшуюся «мелким» террором – а объективно нацистские прихвостни, своими действиями, «игравшие им на руку»…
Осторожно перешагнув через труп и пробежав ещё два пролёта, танкист увидел синее небо, наполовину прикрытое, Бог знает на чём держащимся, золочёным куполком. Боец, через внушительную пробоину в стене, рассмотрел во дворе труп второго стрелка, очевидно сброшенного взрывом. Парень, захватив карабин, вернулся к боевой машине.
Ксёндза уже не нашёл.
Володька осмотрел оружие и, как всегда прокомментировал: «Самозарядный, 7,92-мм, карабин системы Вальтера образца 1942 года с 4-кратным оптическим прицелом, - и добавил, - Говно-машина!».
«Зачем припёр?» - спросил Саныч.
«Может из него… Соню…» - произнёс танкист.
У Саныча только желваки заходили за щеками.
А Лёня отобрал у Володьки винтовку, вылез из танка и перехватив для удобства высокоточное оружие смерти за ствол – одним ударом о гусеничный трак вдребезги разбил полированный приклад. Всё остальное хозяйство, включая «лучшую в мире оптику» Тевтонов заботливо подсунул под гусеницу. Поехали!
Глубокой ночью, они всё же выпили по кружке самогона за победу в новом году, за павших в прошлом, за жизнь в будущем…
Война.
Идёт она проклятая уже полтора года. Пятнадцатилетний подросток встретил её на узловой станции Лиски Воронежской области, где учился в училище «на железнодорожника» по специальности «Механик сигнализации, централизации и блокировки». В следующем, 42-м, должен был его закончить.
Воскресным утром 22 июня вместе с пацанами пошли на высокий меловой берег Дона в густые орешники – вырезать удилища для предстоящей рыбалки. На обратном пути увидели толпу людей у столба с громкоговорителем и всё.
А ещё, Женька подумал, что самое хорошее, что произошло в сорок третьем году, было то, что он познакомился с экипажем, который стал для него всем – и домом, и семьёй, которых у него никогда не было.