С конца января 1944 года батальон участвовал в тяжелейших боях по окружению немцев и удержанию их в котле. После Сталинграда «фрицы» сделали правильные выводы и просто так не давались. 25 и 26 января, Женька помнил точно, - было что вспоминать - бригада в бою за небольшие местечки Городище и Каменный Брод понесла особенно большие потери, но всё же прорвала оборону противника. Поговаривали, что среди боевых порядках войск лично присутствовал командующий 6-ой танковой армией, генерал-лейтенант Кравченко.
И «вдохновлял».
Суровый был командир.
Одного роста под два метра.
Когда занимал командирское место в танке – люк не закрывался. Рассказывали, что однажды в пылу контратаки на него случайно выскочил эсэсовец. Как положено – с закатанными рукавами, в стальной каске с рунами и автоматом наперевес. Но что-то у фрица пошло не так. В результате получил от разъярённого командующего такой удар кувалдой кулака по башке, что выбил вон дух из незадачливого арийца. Что называется «попал под горячую руку»… Рассказывали… Врут наверное…
Бригада выполнила поставленную задачу по формированию внешнего кольца окружения немцев под Звенигородкой, и 28 числа, замкнула его.
После бесконечных боёв, - «то мы убегали, то нас догоняли», шутил Лавенецкий бойцы - уже в середине февраля, были отправлены «затыкать дыры» на линии Лысянка – Почапицы, где немцы собрали немалые силы, очевидно готовили очередной прорыв.
208-ой гвардейский батальон, в числе пяти танков должен был сменить разбитую часть самоходчиков. Их машины – самоходные артиллерийские установки (САУ – 76) или «Голожопый фердинанд», прозванные так за конструктивные особенности кормовой части машины, никак не могли противостоять «пантерам», «фердинандам» и, тем более «тиграм». Поэтому менять было практически некого: почти все самоходки, как и сражённые люди в нелепых, странных позах, остались стоять и лежать на бывшем колхозном поле у безымянной, раздолбанной в прах деревеньки. Даже печей, этих страшных символов войны, вкривь и вкось дырявящих трубами низкое небо, не осталось.
Только кучи пепла.
Странная это была картина: подбитые самоходки ещё дымили, догорала деревня, а вокруг абсолютная, почти вакуумная тишина. Дымный ветерок изредка доносил треск горящего дерева, да редкое карканье «обстрелянных» и привыкших ко всему ворон, медленно круживших над полем. Уж сегодня им точно будет чем поживиться.
Поступил приказ: закопаться на северной окраине деревни и ждать. Копали. Ждали.
«Башнёра» сильно знобило.
Саныч выдал ему «дежурный» тулуп и «соточку» для «сугрева», и попросил не путаться под ногами. Женьке сразу захорошело. Потихоньку он начал оттаивать. Неожиданное тепло и хмель окунуло в дремоту с картинками. Как отпустят его с фронта домой на побывку, как заявится он, молодой да красивый, в орденах да медалях (не сомневался, что будут) в родную Бутурлиновку, как пройдётся танкист под окнами Варьки Казариновой, которая обычно презрительно поджимала губки, да вприщур рассматривала Женьку, будто впервые видела парня, как… Дальше этого фантазии не шли, а дробились и множились множеством вариаций мужской мести и «нашего ответа Чемберлену».
Уже начало смеркаться, когда к нему, освобождённому от рытья капонира и маявшегося одиночеством в непривычно пустой и холодной машине, заглянул в люк стрелок-радист.
«Вот, что тебе надо, - сказал Володька и бросил на снарядную укладку разодранный сапог. - У тебя же в этих валенках ноги всё время в воде. Да и у меня тоже…»
Сапог был немецкий. Хороший. Удобный для танка, короткий, в половину нашего. Даже по месту надрыва голенища было видно, что сделан из добротной толстой кожи и подбит аж двадцатью восемью гвоздями с широкой шляпкой и насечкой. Не поленился, подсчитал. И главное, с широкой стальной подковкой по носу подошвы.
Подковкой!
Да…
Это было что-то.
Вечная обувка!
«Если начистоту, - рассуждал Лавенецкий – тёплое зимнее бельё нашего производства поначалу тоже было… никакое. Мерзли в нём страшно. Поэтому, пользовались немецким: где и как доставали это второй вопрос. Главное его не было видно под одеждой, но, если отцы-командиры находили, тогда жди беды». Вовка уже был ветеран и оценивал воинский «туалет» профессионально. «Даже «будёновки», как часть униформы бойцов РККА перешла к нам с «гражданской». Конечно она красивая, но бесполезная зимой. Хорошо после «финской» сделали правильные выводы – скопировали финские ушанки, но пока они дошли до бойцов…»
Вообще, носить трофейное немецкое бельё и обувь в 44-ом году было уже западло: страна обеспечивала свою армию всем необходимым. Но, девиации природы не учитывались - демисезонного варианта для слякоти и мокроты не выдавали. Приходилось чавкать в валенках. И мечтать о сапогах…
Женьке припомнилось, как только вот, в декабре, шли они куда-то бесконечным маршем. Батальон укрепили свежим пехотным подразделением из Средней Азии и Закавказья. Жители солнечных республик, не смотря на новенькие полушубки, страшно мёрзли. Экипаж свои полушубки, кроме одного, давно поменяли на продукты и водку. В грохочущей железом танковой тесноте в них не развернёшься, а вот приварок к пайку от такого «обмена» был немалый. Поскольку десант сажали на броню, прятались они от пронизывающего, холодного ветра за башней и сидели прямо на жалюзях, через которые мощный вентилятор двигателя выбрасывал отработанный горячий воздух машины. Теплолюбивые воины так густо и плотно рассаживались на горячей танковой корме, что двигатель «задыхался» без воздуха и глох.
И никакой силой согнать их оттуда было невозможно.
И тогда Саныч при помощи рук и несложных «народных» выражений сгонял солдатиков с «райского» места.
Следует заметить, что в связи с немалым (четыре человека) экипажем и естественной теснотой танка, бойцами очень ценились трофейные, короткие, на меху, очень удобные, чёрные куртки немецких танкистов. Нашивки с фашистскими символами срезались сразу, а тут… Во время короткой остановки командир-лейтенант впереди идущего танка вот в такой вот «удобной» куртке отбежал в сторону и присел «по нужде». Прикемаривший было на тёплой броне «ворошиловский стрелок» и снял его первым выстрелом.
Наверное, был охотником.
Снайперски всадил пулю прямо под орла, красиво распростёршего серебряные крылья над клапаном нагрудного кармана. Так глупо и погиб лейтенант.
«Это к вопросу о трофейном барахле!» подумалось вдруг Женьке.