Домагой Грбич
2 ноября 1992 г.
Вроде тишина. Боевые действия стихли. Я уже несколько дней просыпаюсь от этого шума взрывающихся снарядов, и каждый раз думаю, что это утро или эта ночь могут быть последними. Подвал, в котором мы находимся, сотрясается от шума. Стены сыпятся, дешёвая краска на них давно покрылась пылью. Никто не ухаживает за подвалом — не моет стены, не подметает пол, хотя именно он спасает находящихся здесь людей от неминуемой погибели.
Люди здесь абсолютно разные: истеричная тетка, которая постоянно задаёт всем один и тот же вопрос: когда же это все закончится; молчаливый мужчина со своей такой же молчаливой женой, всем своим видом показывающие, будто война — абсолютно нормальный процесс, который надо просто пережить; дети… да, и дети. На них смотреть больнее всего. Потому что они совсем не понимают, что происходит. Для них это всего лишь забава, игра, в которой надо просто немного порезвиться не на улице, а в помещении. И никто из взрослых даже не пытается им объяснить, что все серьезно. Да и надо ли? Что уж говорить, в первый день начала этого безумия я, как человек, который видел войну только в документальных фильмах, тоже вел себя как они. Помню смотрел когда-то давно по телевизору документальный фильм про Первую Мировую, как французские солдаты пели песни, отправляясь на фронт. Но когда все закончилось, те немногие из них, кто вернулся, уже ничего не хотели петь.
3 ноября 1992 г
В подвале очень сыро. Радует только чай, который я завариваю для всех здешних обитателей. Перед уходом из дома успел захватить пару пачек гвоздики и чабрец, а с ними чай получается отменным.
Моего брата Ивицу забрали через неделю после того, как начались бои. Мать просто не находила себе места. Плакала каждый день, каждую ночь. Больше всего она жалела, что не попрощалась с братом перед отправкой, хотя он ей позвонил. А ещё мать попутно ругала Ивицу за то, что тот не сообщил ей, куда отправляется.
Шли дни, затем недели, но от брата никаких вестей не было. По новостям мы только и слышали фразы ведущей новостей: «сегодня наши воины вернули два села», «линия фронта изменилась, мы идём в контратаку». Линия фронта… где та линия, где не гибнут люди? Линия, после которой жизнь будет важнее всего остального.
Я никогда не любил своего брата. Не любил за то, что он был всегда таким напыщенным, горделивым, уверенным в себе. Наверное, ещё и потому, что я сам хотел таким стать. Я всегда был бледной тенью Ивицы, и все это знали. Он выше меня ростом, более подтянутый, с широкой улыбкой. Я же всегда считал себя социопатом. Отец ссорился с Ивицей чаще, но любил его больше, чем меня, когда был жив. И это меня выводило из себя.
Теперь это все в прошлом. Война все изменила. Я уже не мог смотреть, как с момента отъезда брата мать день ото дня стареет на моих глазах. Успокаивал ее, а сам выходил на улицу и плакал. Мы и так жили не очень, еле сводили концы с концами. Полгода назад умер отец, он работал на стройке и на него упал бетон. Теперь ещё и брата забрали.
Я решил действовать. Собрал в портфель необходимые вещи и, ничего не сказав матери, отправился на войну. Нет, не воевать, конечно. Решил найти брата и вернуть его домой. Только начало светать, когда я вышел из дома. У меня не было ответа на вопрос как именно его найти, но от общего знакомого я смог разузнать, где Ивица в данный момент может находиться. Стыдно признаваться, но пока туда ехал, боялся не за брата, а за себя. Пока мы проезжали различные села, глядел в окно и понимал, что люди видимо даже не в курсе, что у них в стране идёт война. Когда мы остановились у магазина, я вышел из автобуса и обрывками расслышал диалог двух мужчин среднего возраста.
— Говорят, дождя не будет ещё очень долго, - обратился лысеющий, с внушительной физиономией мужик к другому, одетому в клетчатую рубашку и кожаную куртку жителю.
— Ну что за проклятая земля! - парировал его собеседник.
Добрался до города без приключений. Дубровник жил мирной жизнью, но уже на третий день моего пребывания началась осада, и я оказался среди осаждённых жителей. Началась бесконечная стрельба. Такое ощущение, что все оружие этого мира было сосредоточено вокруг этого маленького курортного города. В детстве я был здесь два раза с родителями и братом, но кроме моря и пляжа ничего не помню. И вот я снова оказался здесь, спустя двадцать лет.
Какой-то солдат в потрепанной одежде подбежал ко мне и потащил в подвал, когда я бесцельно бродил по городу в тщетных поисках брата. Когда мы спустились я показал ему фото Ивицы. Он узнал брата, сказал чуть позже придёт и отведёт меня к нему и тут же выбежал из подвала. С тех пор прошла почти неделя. Жив ли сейчас этот солдат? Думаю, вряд ли. Ну или он просто забыл о своём обещании. У него там наверху наверняка есть дела поважнее.
Солдаты — самые обделённые в мире люди. Никогда не понимал, почему на войне все пекутся о мирных жителях, но мало кто думает о жизнях тех, кто их защищает с оружием в руках. Просто каждодневные сухие сводки о том, сколько потерь в боях и сколько пленных. А ведь они тоже люди. Мой брат, например. Он хоть и был всегда напыщенным ублюдком, но в душе он добрый парень. Уж я знаю.
И снова тишина. Она всегда предвестник чего-то ужасного. Сидишь и гадаешь: а вдруг враги уже взяли город и все кончено? Вдруг они убили все население и наш подвал — это своего рода Вавилон для спасённых? Знали бы люди, живущие в мирных городах, какую чушь можно себе надумать, когда ты не видишь солнца уже столько дней и ночей, и лишь две лампы и незнакомые люди вокруг тебя не дают окончательно сойти с ума.
4 ноября 1992 г
Ночью сильно прилетело. Я вроде ничего не почувствовал, но кругом была паника, и пришлось просыпаться. Дети плакали, взрослые истошно кричали. Потом прилетело ещё раз, и… все затихло. Мир будто остановился. Не знаю почему я так почувствовал. Наверное, от того, что всех оглушило.
Взрывы прервали мой сон. А снился мне отец. Он был немногословен, но всегда старался ограждать нас с братом от мыслей о постоянной нужде, в которой наша семья пребывала. Он был добрым, абсолютно бесхитростным человеком. Мать всегда ругала его за слабохарактерность, но мы с Ивицей любили отца. В своё время он работал в муниципалитете нашего города, и мог стать политиком, но решил жить по чести. Ивица как-то признался мне, что он бы не отказался быть чиновником ради того, чтобы не жить потом в постоянной нужде. Но ведь он не отец — то был человек старого формата.
5 ноября 1992 г
Черт возьми, откуда эти шумы в голове… Я снова решил действовать. Ещё одну ночь в этом проклятом подвале я бы не выдержал. Под молчаливый ропот обитателей этого подземелья открыл дверь и выбрался наружу. Головная боль все не утихала. Дотронулся до лба. Там была кровь. Ничего, надо идти. Брату сейчас, наверное, ещё хуже. У нас с Ивицей всегда были полу-дипломатические отношения, но сейчас мне хотелось его сильно обнять, впервые, как брат брата.
Я пошёл в сторону от моря по улице Вуковарска. Обошёл ещё две улицы, одна из которых шла на спуск, — впервые в жизни вижу такую дорогу. В конце дороги отчетливо был виден военный блокпост. За все время в пути не было ни одного целого дома. Какие-то были разрушены до основания, какие-то ещё догорали.
У блокпоста стояли солдаты в экипировке. Я показал им фото брата, они переглянулись между собой. Один из них куда-то ушёл. По их глазам видно, что оба устали.
Наконец, пришёл он. Да, это был Ивица, он живой! Брат смотрел на меня такими удивлёнными глазами, будто видит в первый раз в жизни. Мы молча смотрели друг на друга, и вдруг он будто очнулся ото сна.
— Домагой?
Я ничего не ответил, просто опустил глаза.
— Какого черта ты тут делаешь?
— Мать очень переживает за тебя. Ты в порядке?
— Как она? - спросил Ивица, будто не услышал моего вопроса. — Я звонил ей перед отъездом, хотел предупредить.
— Старается держаться. Но ей очень больно.
Теперь уже брат опустил глаза. Он крепко держал автомат в руке, но сердце его екнуло.
— Послушай Домагой, мы в блокаде, так что…
— Скажи, что значит линия фронта? — перебил я его.
Видно, что он опешил от такого вопроса.
— Ну, это… когда войска занимают рубеж… Зачем тебе это?
— Просто пытаюсь понять, где эта линия кончается. И где та линия, когда люди хотят жить, а не умирать.
Вдалеке была слышна стрельба. Такая ленивая, затяжная стрельба. Будто солдат по обе стороны кто-то заставляет нажимать на курок.
— У тебя что, кровь? - спросил Ивица, показывая на мой окровавленный лоб. - Тебе надо срочно перевязать голову.
— Не надо брат, все нормально. Помнишь, как мы приезжали с отцом и мамой в этот город отдыхать?
— Помню. А ещё помню, как ты ныл всю дорогу, а я тебя успокаивал.
Я улыбнулся. Да, Домагой Грбич был плаксивым ребёнком. Мать говорила, что я дарил ей годы бессонных ночей в первые дни после рождения. Солдат у блокпоста громко крикнул Ивице, чтобы мы закруглялись. Брат кивнул ему в ответ.
— Как я уже сказал, город в блокаде. Иди обратно, найди укрытие. Теперь у меня больше мотивации выжить, чтобы забрать тебя домой.
Я молча кивнул, и мы обнялись.
— Все, иди. И старайся найти хорошее укрытие.
Я повернулся и побрел обратно. Прошёл несколько шагов, как брат окликнул меня.
— Доми?
— Что? - спросил я.
— А не пойти ли тебе к чертовой матери?
— Сам иди туда.
Мы посмеялись, и я махнул ему рукой. С детства он говорил мне эту фразу, но я так до конца к его шуткам и не привык.
Да отчего же так болит голова?!
Ивица Грбич
8 августа 1997 г
На улице +27, не спасают даже литры выпитой воды и охладитель воздуха в доме. Ивица сидел в комнате с расстёгнутой рубашкой, по лицу стекали капли пота. Он держал в руках газетную вырезку. Вдруг в доме началась беготня. Сначала в комнату забежала собака, здоровенный ретривер, которого он купил с рук чуть больше месяца назад. Затем забежал его сын, с палкой в руке, еле выговаривающий слова. Ему почти четыре года, но говорить свободно ещё не научился.
— Домагой!
Сын никак не отреагировал, продолжая радостно бегать за песиком. Когда была жива мать Ивицы, сын всегда слушался бабушку.
— Домагой, а ну прекрати! Сейчас придёт дядя полицейский и заберёт тебя, - пригрозил Ивица.
Услышав слова отца, тот остановился и невольно сделал два шага назад.
— Не надо дядю полицейского!
— Иди в свою комнату, - Ивица посмотрел на пса, - и Джека с собой забери.
Сын молча подошёл к собаке, взял за ошейник и вышел с ним из комнаты.
Руки Ивицы сильно затряслись. Он посмотрел на кусок бумаги, которую держал все это время в руках. Это была вырезанная из ежедневной газеты колонка от 6 ноября 1992 года. Ивица начал читать вслух: «По предварительным данным, в осаждённом Дубровнике вражеский снаряд попал в частный дом, в подвале которого находилось 17 человек. Изданию удалось узнать имена пятерых погибших: хозяева дома Сильва Вукич и Милан Вукич, Домагой Грбич…»
Он отложил бумагу в сторону. Жена постоянно говорит, что у него паранойя, и давно пора бы выкинуть эту бумагу. Но Ивица каждый раз сопротивляется.
Они отстояли город. Но брат погиб под завалами дома в поисках Ивицы, так и не дойдя до него всего пару кварталов.