Вовка между тем рассказал, что слышал от выживших «самоходов» об их последнем бое. О том, как две батареи попали в засаду во время марша полка и были расстреляны почти в упор «тиграми» и «фердинандами», - остатками попавшей в окружение какой-то титулованной танковой части.
«Элита, твою дивизию!» – выругался Владимир. Не понятно было, на кого он накатил: на снайперов-фрицев, или на побитых наших. Лавенецкий ушёл на фронт со второго курса Ленинградского педагогического института и вворачивал иногда и не такие словечки.
«А правее нашей позиции метров триста, - злорадствуя сообщил дружбан, - есть лощина, так там наши «катюши» накрыли шедшую на прорыв офицерскую колонну. На танках, машинах и броневиках пёрли, как на парад.
- А затем поработали казаки. Всех в куски.
- В три слоя лежат: отсюда и… до Берлина.
- Есть вероятность, что сегодня ночью я навещу «смиренное кладбище» и разживусь обувкой. Какой у тебя размер?
- И не думай,- кривясь от боли отрезал юный гвардеец, - только вдвоём!»
Забежавший «на огонёк» санинструктор осмотрел чирии, обработал – пусть вызревают, и подтвердил слова Саныча:
«Держи ноги в тепле!»
Каком?
Только командир ушёл к комбату, друзья в сгущавшихся сумерках тронулись за добычей. Делов-то на полчаса.
«Ничего кроме обувки у мертвяков не берите, с мародёрами не цацкаются» - благословил Лёня на дорожку. Какие мародеры - экспроприация экспроприаторов- взвился Лавенецкий. А Лёня чуть не прикусил язык, «озарённый» вспышкой поразившей его не вовремя памяти: ещё утром, он остановил бредущие под конвоем отделение пленных «фрицев» и снял с фельдфебеля наручные часы.
Для дела ведь, а не на продажу, раздражённо думал Криволап – часы большая редкость в экипаже. Только у Саныча были они. А эти - специальные, танковые, с большим, фосфором покрытым циферблатом.
И ещё.
Вчера «реквизировал» с немецкого танка полтуши свиньи, которую фрицы разогревали на горячей броне моторного отделения и закрепил её намертво на свою трансмиссию при этом оповестив экипаж (Саныча не было) «отдадим хозяевам, где будем ночевать… чтоб пожрать и нам, значит, и им…».
Никто особенно и не возражал. Брали и наши и немцы. Для дела. Особенно ценились немецкие пистолеты и ножи… Или, как сейчас, сапоги… А, так, с мародёрами не цацкались и разговор был короткий – в штрафбат, а то и распыл!
Было ветрено. В ватных штанах и фуфайках-промокашках, быстро напитавшихся талой водой, двумя зелёно-коричневыми жабами поползли друзья-разбойники по ничейной земле к немцам, разбросанным тут и там в утреннем побоище. И вот ведь, – пока ползли, всё маячили перед Женькиными глазами эти самые сапоги и, особенно, подковки. Мнилась их прохладная тяжесть и гладкость, - как будто в руках держал. Даже боль в шее притупилась. В отличие от Женьки – сына сапожника, Лавенецкий к обувке относился прагматично-утилитарно. Не романтизировал её. Мало того, самое страшное ругательство у него было «сапог» и все производные от этого слова.
«Самоходы» говорили правду: никогда стольких убитых в одном месте «башнёр» не видел. Перевёрнутые машины, оплавленные адской силой взрыва танки, бронетранспортёры, вскрытые как консервы стальными ножами снарядов «катюш», повозки, кони и люди вповалку, друг на друге, как будто специально были собраны в этом месте. Остро пахло сгоревшей резиной и ещё чем-то сладковатым… кровью?!
Сюда, в забитую фашистской падалью лощину, охоты лезть не было. Решили «пройтись» по краю.
Первый немец оказался в ботинках, а не в сапогах. Лежал лицом вниз. Это хорошо. Нехорошо было отбирать что-то у покойника. Ещё мстить начнёт… Женька, наглядевшись всякого на войне, заинтересовался нашивкой мертвяка у плеча шинели. Какой-то рыцарский щит, раскрашенный яркими чёрно-жёлто-красными вдоль полосами и надписью заглавными серебряными латинскими литерами поверху «WALLONIЕ”. И хотя Володька издали грозился задержавшемуся кулаком и что-то шипел угрожающе, заряжающий стараясь не касаться тела срезал перочинным ножом красивый шеврон. Надо будет порасспросить у замполита, из каких королевств и что за птица залетела в наши края?
Начало подмораживать. Лунища выперла дурная, огромная, жёлтая. Видно стало, как днём. Танкисты старались ползти медленно, тщательно укрываясь за убитыми немцами и надеясь остаться незамеченными с вражеских окопов, до которых оставалась метров пятьсот-семьсот. Пока было тихо. Если на фронте бывает тихо. Даже ракет не было. А немцы как будто дрыхли там… в окружении…
Второй фашист был в сапогах, но… без головы. Офицер, в белой, даже не запачканной рубашке и резко контрастирующем с ней темном, расстёгнутом кителе с крестами сидел, привалившись к разбитому пушечному колесу, расслабленно, как на пленэре, широко раскинув ноги в высоких, начищенных до блеска сапогах. И как будто смеялся, высоко закинув голову. Володька чуть приподнялся, чтобы рассмотреть звание и отшатнулся: выше подбородка ничего не было.
Следующий тоже был «не в порядке» - одетый в мундир «серого СС» Как положено, с эмблемой «мёртвой головы» и серебряными рунами в петлицах. Гнида! Чтобы носить обувку этой твари? Да, - никогда! Есть ли немцы нормальные здесь, или нет?!
Наконец наткнулись и на такого. И размер ноги подходящий. Попытались снять один сапог – ни в какую. Другой – не отдаёт, паразит! И вдруг на Женьку накатило - вспомнил, как два месяца назад Саныч на дневном бивуаке послал его через несколько хат к своему товарищу по танковому училищу за фляжкой спирта.
Должен был.
Парень, срезая добрую половину пути, двинулся огородами и увидел посреди припорошённой снегом прошлогодней ботвы кучу, как показалось, дров. Весело искрящуюся на солнце кристалликами льда. Ещё подумалось – почему кучей, а не поленницей. На Украине себе такого с дровами не позволяют. И только подойдя поближе, разглядел, что это были… отрубленные, сваленные горкой человеческие ноги в сапогах. Немецких. Рачительный хозяин положил их на солнышко, чтобы значит, оттаяли. Иначе обувку не снимешь.
Женьку рвало всю оставшуюся дорогу. Искали хозяина, чтобы тут же шлёпнуть гада, но не нашли. И вот теперь он сам…
Тошнота подкатила к горлу. Не говоря ни слова, Женька развернулся и пополз восвояси. Володька, не понимая в чём дело, пытался за валенок остановить друга. Так, без одного валенка заряжающий и прибыл в траншею.
Через какое-то время появился и Лавенецкий. «Ты, мастодонт, ящер ты ископаемый, вот ты кто! Куда ты попёрся?…» - задыхаясь выпалил несостоявшийся учитель истории. «Сапог, он и есть сапог!» - неожиданно констатировал стрелок-радист. И швырнув в недотёпу потерянной обувкой, только было открыл рот, чтобы продолжить ругательную тираду, как немцы шарахнули из тяжёлых миномётов, да так точно, что первой же миной, метрах в тридцати от Женьки, разнесло машину капитана
Подберёзкина, комбата самоходчиков и поубивало людей из десанта. По всей линии соприкосновения открылась адская стрельба и стало понятно, что немцы в очередной раз пошли на прорыв.
Друзья снежным комом ввалились в родную тридцатьчетвёрку, получив свою долю матюков от обычно сдержанного Саныча, а Женька, так ещё и валенком под зад получил: «Где вас черти носят? Под трибунал пойдёте! Двигай, Лёня…»
Был поздний вечер 16 февраля 1944 года.