«Мой товарищ сегодня сгорел.
Мир все чаще и чаще снится
Тем, кто чудом еще уцелел.
...Тают дыма зловещие клубы,
На Земле угасают бои.
Тихий ветер целует губы,
Обожженные губы мои.
ТИ-ШИ-НА...
Только эхо умолкшего грома –
Над Москвою победный салют.
Но сейчас, страх взнуздав многотонный,
Люди молча атаки ждут»
Ион Деген, октябрь 1944 г
Ни Женька с Лёней, ни Володька, ни, даже Саныч, закопавшиеся в землю «по самое не хочу» у села Почапицы, не знали, что прямо на их роту, вернее на то, что от неё осталось шла на прорыв центральная группировка окружённых немецких войск в составе 5-й танковой дивизии СС "Викинг", 5-й Добровольческой штурмовой бригады СС "Валлония" и других боевых и вспомогательный частей – всего более тридцати тысяч человек. Двигались они тремя колоннами. Впереди, как и положено, шла тяжёлая техника из «тигров» и «фердинандов», а затем всё, что было на колёсах – броневики, машины, мотоциклы и, даже сани, запряжённые полудохлыми от голода лошадьми.
Казалось, что нет такой силы, которая могла бы остановить этот бурный поток техники и вооружённых до зубов людей. Немногочисленные остатки 22-ой танковой бригады, врубившиеся в самую середину правой колонны рассекли её надвое, но так и не смогли сдержать безумно-безудержное движение этой машины смерти.
Бой был встречный.
Самый страшный.
Танки, находясь на расстоянии «пистолетного выстрела», снарядными ударами сносили башни друг другу. Выживших, после таких попаданий, не бывает. Обычный бой очень скоротечен – а этот - минуты:
«Заряжай! Готово! Выстрел!»,
«Заряжай! Готово! Выстрел!»,
«Заряжай…»
Часть немецкой тяжёлой техники всё же прорвалась.
За ними, мешая друг другу, торопясь проскочить неглубокое дефиле бросились все, кто мог. Колонны уже не было. Была толпа людей, деморализованных темнотой, поражающей их, бегущих, убийственным огнём. Теперь их гнал только инстинкт самосохранения.
Любой ценой.
Выжить.
Между тем, стало светать.
В какой-то миг «тридцатьчетвёрка» оказалась в самой гуще отступавших, нехотя закупорив им выход из теснины. Сбитые в плотную массу небольшими размерами лощины, зажатые по периметру высокими глинистыми обледенелыми скатами, густо поросшими кустарником, обезумевшие люди оказались в западне и ничего уже не соображая, волна за волной неся огромные потери накрывали боевую машину и перевалив через неё и бросались дальше…
«Лёня, - выходим отсюда!» - только прокричал Саныч, - как сзади, перегородив движение назад, на пробитую отступавшими колею рухнул с высокого ската полыхающий «фердинанд».
«Вперёд, вперёд, вашу… дивизию!» - взывал командир. Танк рванул вперёд, но через какое-то время забуксовал, - поплыл на жуткой смеси снега, глины, человеческой плоти и крови. И вдруг мотор заглох. Лёня, скинув танкошлем и обхватив голову руками раскачивался на своей сидушке, как игрушечный болванчик и, захлёбываясь хрипло выводил: «Нееет! Нееет!»
«Вперёд, Лёня! Ну, что ты…» - пытаясь сдержаться в горячке боя, просил-уговаривал Лавенецкий. Саныч помог механику покинуть водительское место сам сел за рычаги, но дороги не было видно, кровь залила оптику! Потихоньку, рывками, он всё-таки вывел машину из опустевшей лощины.
И тут сильный удар подбросил танк. Мотор заглох. «Левая гусеница слетела» – прокричал очухавшийся Лёня. «Осмотреться и успокоиться» - скомандовал Саныч. Впереди слева сильно чадил подбитый фрицевский Т- III. Оттуда, кто-то кричал дурным голосом. «Это он «звезданул» нас. Хорошо, снаряд прошёл по касательной…», - заметил командир.
Справа, лежала перевернутая на 180 градусов, траками вверх, наша тридцатьчетвёрка с чудовищной, сквозной дырой чуть пониже башни. Вдалеке горели высоким, красным по венчику огнём, ещё какие-то машины.
И, опять тишина.
Как будто ничего не было…
Женьку всегда поражал этот контраст: звуки смерти и безмолвие жизни.
Бой скатился куда-то за холм – по ходу движения колонны.
Чья машина рядом с нами? Номера не было видно. Женька разглядел, как из люка пытается выбраться механик-водитель. «Помогите» - бросил Саныч, -«Лёня, займись гусеницей!»
Танкиста вытащили на снег, который тут же окрасился в чёрно-красный цвет его крови. Верхней части лица - ни бровей, ни носа, ни глаз у него не было. Только огромная дыра. Видно было мозг. Вовку стошнило. Умирающий механик-водитель вцепился в комбинезон «башнёра» и что-то булькал кровью в горле. Потом подёргался немного и затих.
Подошёл Саныч и велел забрать документы убитых. Но забирать было нечего – сплошное месиво из человеческого мяса, железа и мазута. Когда перевернули погибшего, обнаружили за спиной командирский планшет с бумагами – «Женька, посмотри!». Но близко раздались выстрелы и экипаж бросился к машине. Сотня немцев пробивалась к своим, пришлось отбиваться и пушкой и пулемётами. Бой был скоротечен – фрицы боялись опять попасть в окружение, спешили…
После боя почему-то набежало начальство. Впереди у рощицы, метрах в ста о чем-то гомонило, совещалось до крика, снимали что-то на фотоаппарат, и, кажется, даже, на кинокамеру. «Славный» экипаж заканючил – Саныч, ну сходи, посмотри…
Допрашивали пленного капрала из танковой дивизии СС «Викинг»: «Мы были в отчаянии, - тут же высоким дискантом выводил молоденький летёха-переводчик, - в ночь на 17 февраля солдатам выдали по усиленной порции водки и разрешили съесть неприкосновенный запас продуктов. В 2 часа ночи был объявлен приказ, в котором говорилось, что на помощь извне рассчитывать больше не приходится. На рассвете была осуществлена последняя… попытка вырваться из кольца… Пушки, автомашины, все военное снаряжение и даже личные вещи приказано было бросить. Едва мы прошли 300 метров, как на нас двинулись русские танки. Они ворвались в гущу колонн и гусеницами утюжили и давили ряды солдат. За танками появились казаки. Вся колонна была уничтожена. Нам удалось спрятаться около разбитых автомашин. Вот… мы пришли сдаваться…»
Но не этот персонаж был главным в этой драме. Столько начальства собралось из-за убитого в ночном прорыве командующего немецкой группировкой генерала от артиллерии Вильгельма Штеммермана, решившего любой ценой, – даже жизни - вывести своих солдат из окружения. Он и шёл среди них. И был убит в числе многих из них.
Саныч рассказал, что на снегу смирно лежал старик с лицом аристократа. В мундире, без наград и, каких-то неуставных стариковских валеночках, сильно контрастирующих с офицерскими галифе и широкими генеральскими лампасами.
«Почему без наград? – заинтересовался любопытный Женька – в кинохронике показывали, генералы у них, как новогодние елки игрушками - все крестами увешаны…»
«Да наши спёрли на сувениры» - предположил Криволап.
«Вряд ли – сказал Саныч, - скорее отдал штабным или спрятал где-то, предполагал наверняка, что его ждёт…»
Командир рассказал экипажу о последнем приказе Штеммермана, пересказанного офицерам начальником штаба бригады: «Все вы знаете наше положение, - было сказано в обращении командующего, - у нас не будет другого шанса. Сейчас или никогда… Мы пойдем тремя колоннами. Я останусь с теми, кто будет покидать «мешок» последними… Солдаты группы прорыва пойдут в атаку с незаряженными карабинами. Любая ненужная стрельба – это преступление, ставящее под угрозу прорыв в целом. Каждого солдата, который увидит перед собой противника и немедленно не атакует и не убьет его, следует самого бесшумно убить. Это должно быть доведено до каждого. На кон поставлены более серьезные вещи, чем жизнь отдельного человека».
Рассказ впечатлил какой-то суровой солдатской правдой. Да и поступки генерала вызывали уважение. Но, об этом было лучше молчать. Гвардии лейтенанту показали среди начальства, рассматривающего труп врага, известного писателя Бориса Полевого, который поведал командирам, что сегодня - группой по обследованию боя только на этом участке высоты 239.0 было обнаружено 1750 (!) тел немецких солдат. По словам прозаика, картина была ужасная, – на протяжении нескольких километров поля и перелески были буквально завалены тысячами павших немецких солдат, остатков бронетехники, обозов…
Саныч еле остановил экипаж, желающий «тоже посмотреть».
Между тем, командованием была поставлена новая задача – с частями внешнего кольца окружения атаковать немецкие части, стремившиеся прорваться к оставшимся в окружении – в общем направлении Звенигородка. Что было очень непросто – территория напоминала слоёный пирог – то немцы, то мы. На рассвете, атака!