Сражение, название которого ещё недавно можно было прочитать только на штабных картах, - разгром Корсунь-Шевченковской группировки врага, - стало общеизвестным. По радио отзвучали победные реляции. Просыпался золотой дождь наград отдельным героям, частям и соединениям. Горько было, что 22-я гвардейская, столько сделавшая для славной победы практически перестала существовать и никак не была отмечена.
Танков в бригаде почти не осталось и последнее время несколько боевых машин включали в состав различных боевых групп то - прорыва, то - обороны. Бои закончились, но не закончилась война. Все ждали приказа на переформирование.
Была середина марта и необыкновенно тепло для этого времени года. Снег почти стаял. Его девственно-чистая белизна осталась-сохранилась лишь в капельках подснежников, широко рассеянных вдоль дороги. На деревьях вили гнёзда и кричали-клацали, как ружейными затворами огромными клювами аисты, созывая своих подруг на брачный пир. Стабильная оттепель наверняка свидетельствовала о весне, тепле и даже, возможно, о скором конце войны! Ну, как минимум, о долгожданном отдыхе.
Женька сидел «на природе», на своем, «командирском» башенном месте, свесив ноги в люк и вдыхал полной грудью свежий прохладный воздух. Пусть даже с горчинкой дизельного выхлопа, его можно было пить, как вино. Молодое, терпкое «Божоле» - если бы заряжающий ещё знал, что это такое! Знать не знал, но чувствовал: кровь бурлила. Одно слово – весна…
До места сбора машин оставалось двадцать минут хода. «Башнёр» немного подмёрз на ветерке и собрался было нырнуть в горячее брюхо танка. Встающее из-за берёз солнце слепило глаза и вдруг больно ударило по лицу. Это было последнее, что видел младший сержант.
Старая, ещё зимой заложенная, мощная немецкая противотанковая мина разнесла катки и подожгла машину.. Хорошо шли налегке, без боезапаса - не случилось детонации. Оглушённые, потерявшие ориентацию в пространстве, как в замедленной съёмке танкисты начали эвакуацию. Пропажу брошенного силой взрыва на донную броню Женьку сначала не заметили. Оглушенные взрывом бойцы, не сразу разобрались, кто где. Никто серьёзно не пострадал – хотя все были контужены. Очухавшись, бросились искать парня, - думали его сбросило с башни, но нет. Лёня с Санычем вытащили его из горящей машины, Евгений был без сознания. Заряжающему чрезвычайно повезло: обгорели только лицо и руки. Танкошлем и фуфайка спасли его от худшего. И ещё тот факт, что взрыв произошёл в момент, когда Женька спускался в машину. Задержись он на секунду, его бы убило.
По настоящему, юноша пришёл в себя уже в санбате и долго не мог понять, почему так темно. И вообще, что с глазами. Но даже потрогать голову руками не мог. Они по локоть были перебинтованы и горели огнём.
То же и с лицом.
Боль не покидала его круглые сутки, даже, когда меняли повязки пропитанные какой-то вонючей химозой. Но и во время смены повязок – глаза не открывались! И день, и два, и три…
Сильно болело всё тело от удара о казённик пушки – «пролетая мимо, зацепил», как позже шутил танкист. А, вообще, очень переживал: кому он теперь нужен слепой? Насмотрелся на их, убогих, на каждой станции бесконечных наших железных дорог, поющих или декламирующих что-то, взывающих к сердобольным гражданам о куске хлеба. Палатный доктор успокаивала: «Всё пройдёт, нужно только время. Сам факт, что Вас оставили во фронтовом госпитале, а не эвакуировали в тыл, говорит о средней тяжести ранения – так что набирайтесь терпения!»
Какое терпение? А где ребята, где экипаж – «ни ответа, ни привета».
Без возможности видеть у сержанта чрезвычайно обострился слух. Он слышал всё!
Как по ночам, под полом в больших гулких классах старой школы, решают «хозяйственные вопросы» мыши…
Как на чердаке, под латанной-перелатанной крышей старенькой школы перетирают свои делишки и занимаются любовью голуби…
О чём шепчутся санитарки у медицинского поста.
Даже, как набухают берёзовые почки, тоже, казалось, слышал.
Лишившись зрения, танкист научился различать шаги Ивана Израилевича, старика-фельдшера, частого гостя их палаты, перевязывающего голову и руки юного танкиста. Лидии Сергеевны – уж очень строгого палатного врача. Сестрички Любоньки - молоденькой хохотуньи по поводу и без него. Через неделю, даже на спор с соседями - «кто идёт к ним по коридору» - Женька всегда выигрывал. В их «тяжёлой» палате не было радиоточки и ослепший парень «ловил» на слух информацию из соседней, а затем пересказывал товарищам.
Но самого главного известия о 22-ой гвардейской так и не услышал.
Наконец наступил день, когда снял повязки с рук. Пока его кормили с ложки, как ребёнка, он и не подозревал, что и есть самостоятельно он уже не может! Руки так тряслись, что он не мог попасть ложкой в рот.
Всё вылил на себя.
Это, расстроило его, окончательно.
Иван Израилевич, оказавшийся замечательно добрым и светлым человеком, всё рассказывал Женьке, как в первую мировую, аж в 1915 году, им с приятелем пришлось охранять артиллерийские склады армии в одном из бастионов Брестской крепости. Это были настоящие сокровища русской императорской армии – экипировка, продовольствие и вооружение.
Как они, последний раз стояли у подземных казематов, когда недалеко разорвался сверхтяжёлый германский снаряд. Глубоко уходящие под землю подвалы завалило намертво, приятель пропал, а Ивана Израилевича легко контузило.
Но интрига повествования была в другом!
Территория Брестской области, на которой проживал Иван Израилевич в силу исторических обстоятельств переходила из рук в руки, и попеременно была частью Австро-Венгрии, то Польши, то России. По окончании мировой войны в 1918 году, на какое-то время про крепость забыли, пока поляки в 1924 году не взялись переустраивать и обновлять её. Какой же шок испытали инженеры и строители, когда расчистили один из заваленных камнями проходов в каземат, а оттуда, - из сумрака подземелья, - раздалось русское: «Стой! Кто идёт!!».
Иван Израилевич прочитал об этом в местной газете и, даже привлекался для опознания своего бывшего приятеля… Как же тот выжил? Как существовал все эти долгие девять лет?
Надо сказать, что в подземелье можно было найти всё для существования человека, кроме… солнца. Поэтому выглядел солдат диковато. С огромной в пояс бородой и длинными волосами на голове. Неестественным был и бело-серый цвет лица. Но экипирован воин был отлично: в мундире, шинели с фуражкой и вычищенным и исправным оружием, - хоть сейчас в бой!
Воды, стекающей по стенам бесконечных катакомб было достаточно настолько, что воин, как и в армии, каждую субботу устраивал себе «банный день». Эти «выходные» отмечены пачками грязного белья, которые солдат аккуратно раскладывал вдоль стен в километровых проходах крепости: пятьдесят две субботы в год. Четыреста шестьдесят восемь недель за всё время вынужденного затвора…
Консервированной пищи, муки и сухарей было в достатке. Как и керосина для освещения. Пока не случился пожар. После этого воин использовал свечи, и то по случаю – берёг! Единственным врагом воина были вездесущие крысы, с которыми велась беспощадная, ежедневная, круглосуточная война. И не всегда победоносная. Когда бойца выводили на «свет Божий», раздался дикий крик: солнце поразило солдата – он ослеп!
Героя возили по всем городам и весям Польши и заграницы. Дотошные журналисты исписали кучу бумаги рассказывая о небывалом многолетнем «сидении» простого воина, изумляясь тому, как после всего перенесённого, он не растерял ясность ума и крепость здоровья. Но практически не касались главного, но не популярного и не интересного - его терпения, смирения и упования на Божью помощь! Женька на всю жизнь запомнил этот рассказ.