Была глубокая ночь. Я сидела, обхватив руками колени, у себя на подоконнике, и смотрела на мир снизу. Пейзаж за окном на протяжении всей моей жизни практически не менялся. Пару лет назад старые качели на детской площадке заменили новыми, правда. И одно из деревьев под домом напротив повалило ветром, вместо него посадили какой-то облезлый саженец. Но сам дом с его обшарпанной штукатуркой и подржавевшими тарелками на крыше ничуть не изменился. Время медленно но верно близилось к утру, и из всех его окон горели от силы два-три. Вы не представляете, насколько я была рада снова любоваться этим видом из окна.
Я не спала больше суток, но спать всё равно не хотелось. Утром этого... точнее уже прошлого дня мы наконец добрались сюда. Домой. Первый день этого благословенного месяца, единственного в году, который я могу провести дома. Университет, в который мне в своё время удалось поступить, находится в тысячах километров отсюда, в совсем другом часовом поясе. Сейчас там первая половина дня. Сна ни в одном глазу. Я пыталась лечь спать, но ничего из этого не вышло. Просто лежала и смотрела в потолок, периодически омываемый мягкими отсветами фар проезжающих мобилей. Родной потолок, такие привычные отсветы... Конечно же, меня потянуло к окну. В голове гудит, картинка расплывается, но чёткости зрения мне сейчас и не требуется. Вот оно, окно, огромное, прямо у меня перед глазами, полное ночной полутьмы.
Весь сегодняшний день я рыдала. Слёзы счастья душили меня, даже когда я наглоталась экстрактов валерианы и пустырника, надеясь на отдых после долгого путешествия. Родители всегда удивляются такой моей реакции, конечно. Их можно понять: в детстве и отец, и мать часто переезжали из города в город, у них не было времени привязаться, хорошо запомнить какое-либо место, чтобы однозначно назвать его домом. У меня с этим проще. Весь этот город - мой дом. Я здесь знаю каждый район, каждый двор, должно быть, нету здесь угла, куда бы не ступала моя нога, хоть однажды.
Представления о прекрасном у нас с родителями тоже довольно разные. Потревоженные грохотом автомобиля с неисправным глушителем, раскричались на крышах чайки. Мама говорит, что голоса чаек навевают ей невероятную тоску. Не знаю, с чего бы это. Чайки приносят лето на этот северный кусок Земли. Для меня их крик - самая прекрасная птичьи песня, и не нужно мне ни соловьёв, ни дроздов из унылых в своей беспросветной зелени южных рощ. И не нужно мне ни тюльпанов, ни нарциссов с их напыщенной красотой. Цветок, которым я любуюсь - одуванчик, пробивающийся из-под асфальта, жмущийся к нагретой низким солнцем бетонной стене. Мама говорит, что в день, когда я родилась, весь город был усеян золотыми одуванчиками...
На обоях в моей комнате тоже много одуванчиков. А ещё маков, ромашек, васильков. Я помню каждую царапину на этих обоях. С каждой связана история. Каждая крошечная деталь в этих четырёх стенах пробуждает в моей памяти воспоминания, приятные, но болезненные. Поистине благородная печаль, какой так дорожили старомодные поэты. Вся моя жизнь проходит перед глазами, когда я провожу взглядом по полкам, где стоят всё те же сувенирные стеклянные фигурки, всё те же книги, разве что в другом порядке. Или когда я снова пытаюсь высмотреть силуэты невиданных животных в переплетении стеблей и листьев на этих стенах. А я ведь помню свою комнату ещё с тех пор, когда здесь не было обоев. Не было ни люстры, ни мебели. Я была совсем маленькая, но сказала, что буду спать одна. Потому что теперь это моя комната. И я засыпала на надувном матрасе, смотря в огромное, не закрытое никакими шторами, проливающее мягкий ночной свет окно.
И вот я снова сижу на этом окне, на подоконнике, покрытом брызгами белой краски, оставленными небрежным маляром. Несколько лет назад точно так же, забравшись с ногами, не издавая ни звука, сидел на окне мой друг. Наряженный и накрашенный, в образе жуткого клоуна, он ждал, когда я включу мелодию из музыкальной шкатулки, чтобы затем, когда она закончится, зловеще засмеяться и выскочить из-за шторы. Остальные гости вечеринки не знали, что он тоже был приглашён, так что эффект оказался незабываемым. Помнится, кто-то даже упал со стула от испуга.
Вместе мы творили много чего интересного. Да и безобразного тоже. Мы рисовали на стенах. Рано утром, ещё по темноте, когда мало прохожих. У меня уроки обычно заканчивались раньше, чем у него, поэтому я ждала под классом, заглядывая в узкую щель между дверями. Иногда шутки ради свистела в эту щель. А иногда мы вообще прогуливали школу. Забирались в трущобы и немыслимые городские дебри в поисках приключений на свою голову. Однажды на Бельтан, когда нас собрали на парад от имени школы - мы сбежали, и шли в параде вдвоём, неся собственный флаг. Это был перекошенный, сшитый мною на коленке флаг с древком из плавучего дерева. И он был прекрасен.
Я помню свой школьный выпускной. Этот длинный юмористический спектакль, разыгрываемый большей частью одноклассников, но не мной. У нас регулярно отменяли уроки и сгоняли в актовый зал на репетиции ещё за полгода до этой постановки, посвящённой, по всей видимости, учителям... После нам всем выдали ленты, и официальная часть закончилась. А вечером весь класс собрался в ресторане. Еда была вкусной, только вот дорогие мои одноклассники слишком сильно налегали на шампанское, и вскоре от скуки я ушла, не дождавшись окончания. Я позвонила своему другу, у которого было примерно такое же положение, и мой отец согласился отвести нас на побережье. И мы просидели на пляже всю ночь, встретив там рассвет. Жгли костёр и пели песни.
Прошлым летом я возвращалась к его дому. Квартира на первом этаже, можно подойти прямо под окно. Это окно, в принципе, не спутать ни с каким другим в доме - на стекло изнутри приклеен рентгеновский снимок. Я долго стояла там. Стояла под окном, вспоминая о том, что было, и сжимала в руке кусок кирпича. Тот, кто был другом - он не дома, он точно не был дома. Сотни и сотни раз я прокручивала в голове, как я швыряю этот кирпич. Как он глухо падает на покрытый сине-серым паласом пол, как разлетается на осколки стекло, и как я убегаю прочь, захлёбываясь слезами. Маленький вопль моей раненой души, который у меня так и не хватило смелости осуществить. Я бросила кирпич в стену. Ещё долго сидела на детской площадке неподалёку. Рыдала. Заливала эту нахлынувшую волной боль гадкой приторной газировкой.
Тот, кто был другом, оставил стрелу у меня в груди. Маленькую стрелку, пропитанную ядом. Закончив школу, мы разошлись, разъехались по разным городам. Мы поддерживали связь как могли, звонили друг другу, встречались на каникулах. А потом просто что-то случилось. У него поменялась манера общения, да и звонить стал реже, пока совсем не перестал, и не отвечал на мои звонки... Скорее всего, он просто нашёл нового друга там, в другом городе. Однокурсника, или однокурсницу. А может быть даже влюбился. И я вдруг стала ему совсем не нужна. Он предал меня, предал память тех времён, когда нам было так хорошо вместе. Он забыл, откуда он родом. Бог ему судья.
У меня ведь совсем не осталось друзей. Новых в университете я так и не завела, несмотря на все надежды, а школьные приятели... С некоторыми из них я до сих пор иногда созваниваюсь. Обычно просто чтобы поздравить их с днём рождения, или с Йолем, или с ещё каким-нибудь праздником. Одна из бывших одноклассниц недавно вышла замуж, тоже был повод пожелать счастья. Но не более того. Но был ещё один человек, которого я могла назвать настоящим другом.
Это долгая история, но, думаю, я смогу рассказать обо всём по порядку. Мы дружили семьями - мои родители и соседи сверху. Так получилось, что мой старший брат ходил с соседским мальчишкой в одну спортивную секцию, и они стали лучшими друзьями. И постоянно бегали друг к другу в гости, конечно же. А дальше как-то само собой получилось, что мы все между собой перезнакомились и даже иногда вместе выезжали за город на пикники. И я так или иначе общалась с младшей дочкой соседей. Её звали Дашей. Мы тогда были младшеклассницами. Наивный возраст, когда чтобы поддерживать дружбу, достаточно просто вместе гулять и играть во дворе.
Я сама почти не помню этих событий, но она умерла, когда ей было одиннадцать. Мы тогда ходили в пятый класс. Она прыгала по крышам гаражей, как обычно, но после дождя пыль под рубероидом превратилась в скользкую грязь, и весь ветхий лист пришёл в движение под её ногами. Она свалилась вниз головой. А после этого просто пришла к нам во двор, вся в крови, не понимающая, что на самом деле произошло. Спрашивала, почему ей не больно. Она тогда напугала меня до истерики. Родители её со всех ног помчали в травмпункт, собственно, там и выяснилось, что Даша не только разбила голову, но и сломала шею, не совместимым с жизнью образом. Она всё ещё дышала - по привычке. Пульса не было.
Да, это довольно редко случается, но случается. Обычно такие истории попадают локальными сенсациями в газеты, но на самом деле в них нет ничего, что наука не могла бы объяснить. Души у всех людей разные. У кого-то слабые, разреженные, а у кого-то сильные, иногда даже слишком. В Японии это называется "икирё" - когда душа живого человека может произвольно отделяться и действовать самостоятельно, как будто призрак. Но вот при смерти такие люди не всегда, во всяком случае не сразу сбрасывают материальную оболочку, продолжают за неё цепляться, использовать в точности так же, как при жизни. Всё живое инстинктивно отрицает смерть, не так ли...
Разумеется, Даше не разрешили таскать с собой собственное мёртвое тело. Вместо этого она переселилась в большую плюшевую птицу. В игрушку, в обнимку с которой она любила засыпать. Я была ещё ребёнком, и многих подробностей мне просто не рассказывали, чтобы уберечь мою психику, так что я не понимала до конца, насколько сложной и - скажу прямо - ненормальной эта ситуация была. Особенно для её семьи. Посудите сами: их дочь умерла. Но она всё ещё была рядом с ними, не эхо, не имитация, а почти живой человек, и она изо всех сил пыталась вести себя так, словно ничего не произошло. Ей не нужно было есть, но она сидела за столом вместе со всеми. Ей не нужно было спать, но она лежала без движения в своей кровати до утра. И очень расстраивалась из-за того, что ей не разрешали ходить в школу.
А меня в школе начали дразнить из-за того, что я дружу с привидением. Для задир из моего класса это значило, что я не могу найти общий язык с живыми. Но это не отбило у меня желание общаться с Дашей, вовсе нет. Я, может, и не могла тогда здраво оценить, сколько непонимания и страха свалилось на её голову, но у меня не было никаких предрассудков. Было лишь сочувствие, и желание сохранить всё как было. Меня ничуть не беспокоило то, что вместо знакомой девочки она была теперь ожившей игрушечной птицей, приковывающей любопытные взгляды прохожих.
Мои родители тоже сочувствовали, но они не хотели, чтобы я продолжала с ней дружить. Очевидно, переживали, что это может плохо на мне сказаться. Что я стану для Даши эдаким психологом. Как ещё это объяснить. Однако мы были соседями. Когда я оставалась одна дома, я звонила ей, она свешивала со своего окна шнур от тяжёлого коробчатого телевизора и спускалась по нему ко мне. Мы много и долго разговаривали. Даша не могла по-настоящему плакать, но я понимала, когда она плачет а когда нет. Она говорила, что все в её семье как будто... боятся её. Не знают, чего от неё ожидать, может быть, думают, что она как-то изменилась, перестала быть собой. Тогда я обнимала её плюшевое тельце и говорила, что это совсем не так.
Иногда она приходила ко мне даже по ночам. Стучала в окно, чтобы я открыла. Мы вместе сидели на моём подоконнике, любуясь отсветами фар на потолке и тихо перешёптываясь, чтобы никого не разбудить. Я не спала вместе с ней, совершенно забывала, что мне нужно спать. Она рассказывала мне, что теперь может летать, но ещё не научилась этому как следует. Так что мыслями мы вместе летали над серыми ночными крышами родного города, пугая сонных чаек. Или вместе читали учебники. Родители Даши смогли найти для неё репетитора по алгебре, но все остальные предметы она учила сама, и я помогала ей там, где было сложно.
Я и ещё кое в чём ей помогла. У меня был большой набор шарнирного конструктора, который я очень любила - но пожертвовала для того, чтобы сделать для своей подружки скелет. Она говорила мне, что ей сложно двигаться в мягком игрушечном теле. В субботу, когда я осталась одна на весь день и должна была делать домашние задания, мы провели операцию по вживлению этого скелета. Это был практически сакральный ритуал: Даша принесла с собой много мелочей, которые она хотела поместить внутрь плюшевой птицы. Значки, фишки, ленточки, фигурки из яиц с сюрпризом, пара фотографий и струны от скрипки. Помню, иногда я слышала сверху ужасно фальшивую игру на скрипке. Она ходила в музыкальную школу, хотя никогда об этом не рассказывала.
К сожалению, дела наших соседей сверху складывались не лучшим образом. Иногда сквозь потолок я слышала крики, доносящиеся из их квартиры. Отец и мать Даши ссорились между собой, я не слышала, о чём именно, да и слушать не хотела. Хотя, возможно, кто-то из них просто не мог принять того, что их дочь навечно останется ребёнком. Обузой - не буквально, конечно, а психологически. Вы ведь прекрасно знаете, что мёртвые не меняются. Не важно, сколько пройдёт времени: Даша могла бы закончить школу, университет, может быть даже стать учёным, но все эти накопленные знания и опыт не погасили бы в ней эту детскую наивность, способность удивляться миру вокруг, всем его мелочам. Она бы сохранила все свои интересы и привязанности, поведенческие манеры. Словно воспоминание, мыслящее, говорящее эхо человека.
В этом нет ничего плохого, но это порождает предубеждения, дурные стереотипы. В наше время почти никто не общается с призраками без особых на то причин. Люди полагают, что такое общение не имеет смысла, ведь ты всё равно легко догадаешься, что твой собеседник ответит на тот или иной вопрос. Но это далеко не всегда так, вспомните хотя бы солиста "Белого неба", как же звали его... Газеты писали, что он умер дважды. Первый раз он пьяным утонул в реке. Во второй раз - решил уйти из-за того, что поклонники не хотели слушать его новые песни. Они просили его петь только то, что он пел, когда был жив. Смерть - и без того опыт травмирующий, так ещё сверху добавилось подобное отношение аудитории, человек просто не выдержал.
Даша тоже не выдержала. Спустя всего полтора года такого "полуживого" состояния, или около того, она решила уйти из семьи. Это случилось летом, на каникулах, когда я жила у бабушки в другом городе и ничего не знала. Можете себе представить моё лицо, когда Дашин старший брат рассказал мне, как она сгорела в костре? Они были на природе и жгли костёр, сложив в него завёрнутую в фольгу картошку, когда Даша вдруг с воплем бросилась в огонь. Её плюшевая оболочка, игрушечная птица быстро сгорела, оголив мой шарнирный конструктор, плавящийся от жара. От её сокровищ ничего не осталось, сгорели даже скрипичные струнки. Она освободилась, улетела прочь, и никто её больше не видел. Интересно, где она сейчас...
Погружённая в свои мысли, я едва заметила, что в город прокралось утро. Розовые лучи рассвета, как мягкие лапы, поползли по потёртым стенам дома напротив, проливаясь в окна, начиная с верхних этажей. И окна загорались рыжим огнём. Рассвет всегда был для меня чем-то особенным. У меня нет привычки рано вставать по своей воле, поэтому наблюдать за восходящим солнцем я могу только по особым случаям, вроде этого. Пылающие утренним светом окна домов - вроде бы, обычное явление, ежедневное, но как же это прекрасно! Раннее утро - это странное время между суток, когда в розовом зареве, приглядевшись, можно увидеть завтрашний день.
Да, таким представлением о рассвете как о бегущем нам навстречу завтра со мной поделилась Даша. Она ведь не могла спать, и встречала солнце почти каждое утро. Эта фраза, простая, но поэтичная, крепко застряла в моей голове. Я вспоминала о ней и в ту ночь на берегу, после выпускного... Иногда я задумываюсь о том, кто был моим другом. Пусть я больше никогда не назову его по имени, он всё-таки живой человек, он что-то делает, к чему-то стремится. Сожалеет ли он о потерянной дружбе, или ему всё равно, я не узнаю. Может быть потом, когда мы умрём, случайно встретимся снова, и тогда он захочет попросить прощения. Или сделает вид, что не помнит обо мне?..
Из глаз снова сами собой покатились слёзы. Выходит, у меня так и не получилось покончить с этим "сентиментальным приступом", терзавшим меня весь вчерашний день. Я сидела и беззвучно рыдала от переизбытка чувств, и рядом со мной, и во мне, и повсюду сидели, стояли, роились в воздухе воспоминания, столь болезненные, но столь приятные. Да, есть у меня такой недостаток. Я много думаю о своём прошлом, иногда даже слишком много, и это порой мешает мне жить в настоящем времени. Думаю о переменах, что безжалостно ломают привычные вещи и явления.
Мама говорит, что я сама - как скрипичная струнка. Очень тонкая натура, всё чувствую, всё принимаю близко к сердцу. Плачу по любому поводу. Возможно, это не так уж плохо. На мгновение мне показалось, что я плачу сейчас от тоски по прошлому, но за окном с каждой минутой становилось всё светлее, и все сомнения куда-то исчезли. Мой уставший бессонный разум ещё раз убедился, что это слёзы счастья. Воспоминания охватили меня не на пустом месте. Всё, что сейчас вокруг меня, дышит ими, моя комната, мой подоконник, моё окно. Это искреннее счастье. Я вернулась домой.