Выгодный фрахт

        СССР разваливался. Понимающе смотрела, но ничего не делали власти, покачивали укоризненно головами и так же ничего не предпринимали исполнители законов, стояли готовые к работе, но не работали заводы, фабрики, трактора на полях, снегоуборщики и трамваи. Армия перевооружалась с атомного оружия на луки и копья.

        Злая дама с нерусским именем «Инфляция» выгнала из тёплых насиженных мест на холодную улицу миллионы взбудораженных, ничего не понимающих людей и они забегали по разным направлениям, запрыгали по разным ступеням, завозились в киосках и толкучках, заменяя партийное «мы» на беспартийное «я», «деревянный» рубль на надёжный «бакс».

        После школы я с другом уехал в Одессу. Поступать в «мореходку». Не поступили. Домой не поехали. Сняли комнатку у Тёщиного моста и устроились на работу в порт. В какое-то «ООО», которое располагалось на Приморском бульваре. Спозаранку бичи собирались у конторы этого «ООО» или сидели напротив на скамейках бульвара и бригадиры выбирали из них более или менее работоспособных. Шли туда куда пошлют и делали то что скажут - подай, принеси, выкопай, закопай, подтяни, подними и т. д. Ума особого не надо. Деньги бригадир отдавал сразу. Прибил — получи, принёс — подставляй ладонь. Это нас устраивало.  Наловчились быстро и через месяц казалось, что район от Карантинной до Рабочей гавани — дом родной.        

                Про тёмную жизнь порта узнали не сразу, хотя шла она среди белого дня, не прикрыто и безбоязненно. Из раскинутой, безукоризненно действующей сети криминала, мы замечали только кусочки — этот приносит тому-то, тот принимает и куда-то увозит, эти охраняют первых и вторых.
 
        Запомнили клички воротил и их бойцов - Жук из Ростова, Мотыль из Урала, Кохо (комар) грузин и другие были особо опасны — их аддидасовские (через два «д», нашего производства) лампасы мелькали по всему порту и видны были издали. Они всегда были рядом, знали всё и всех. Это была вторая незримая администрация порта.

        Их «босса», с музыкальной кличкой Контрабас, я видел дважды. Один раз мне его показали, когда он  садился в дорогое авто у здания горисполкома. Другой раз на яхте. Я, тогда больше рассматривал яхту, похожую на корабль инопланетян, чем его. Не только я.  На неё таращились все кто был на причале.

        Оркестр насекомых под управлением Контрабаса играл слаженно и, судя по их машинам, золотым цепям, зубам и массивным, сделанным на заказ, кольцам печаткам - эффективно.
 
        Мы относились к мелкой шушере, фраерам, которые зарабатывали деньги на своё небогатое существование и привольную жизнь ночной и дневной администрации. «По жизни» мы болтались где-то между ними, переходя в зависимости от выгоды, то на одну, то на другую сторону.
 
        Таким же был и Хунхуз. Маленький покладистый старичок-татарин. Его, в те времена, знали все алкаши порта. Он развозил на тележке по утрам самогон. Пьющих было достаточно. Да и не только в порту. На стоящих у пирса судах редко кто отказывался выпить, если внизу под бортом появлялся Хунхуз. Наливал в кружку. На закуску протягивал конфету и давал напутствие, — Яхшэ, яхшэ. Его я знал лучше всех. Жил он недалеко от нас у Тёщиного моста.  Самогоном его снабжали бабы, в том числе и моя хозяйка.
                Не проданный самогон он носил бабе Ути, дородной и доброй женщины, буфетчицы из столовой недалеко от Оперного театра. Она продавала, или давала в долг "огненную воду" всем безработным морякам околачивающим по Одессе.
       
 
        По воскресеньям, взяв самогон, он заходил к нам. Несколько раз приносил горячие бублики с маком. Мы заваривали чай и ели эту маковую вкуснятину прихлёбывая сладким чаем. Вкус неописуем. Сладость растекалась во рту нежным маковым ароматом, который не хотелось глотать. И когда эта детская, нежная прелесть уходили в тесную кислую мглу равнодушного желудка, удовольствие ещё долго ощущалось во рту, в глазах, в умиротворённом лице и мирном настроении.
 
        Хунхуз всегда пил чай на табуретки между окном и большим фикусом. Пил и посматривал в окно. После чая мы разваливались на койках и болтали про всякую всячину. Хунхуз слушал изредка вставляя слова. Говорил он мало. Раньше жил он в каком-то маленьком районном городе. Как попал в Одессу неизвестно. С ним было покойно и не стеснительно.
   
        В порту мы работали бригадой в 5-6 человек. Люди менялись часто. Отработают 2-3 дня, получат деньги, исчезают, оставляя о себе запись в тетради бригадира. Иногда возвращались, иногда нет.

        Геркулес возвращался всегда.  Было ему около 40 лет.  Сильный, чуть выше среднего роста, не бритый и не стриженный. Когда трезвый — спокойный, нормальный. Говорил мало. Про себя никогда и ничего. Не смеялся. Даже когда рассказывали анекдоты. Все вповалку, а он серьёзно смотрит на рассказчика. Или не дошло, или не сообразил что к чему, или вообще не слушал. Иногда хмыкал — для него это уже безудержный хохот.
 
        Пил каждый день. Стоило выпить или в состоянии похмелья — лучше не подходи и не трогай. Тронешь — разбудишь такого зверя, что мало не покажется. Его и не трогали. Обходили стороной. Но и это не помогало. Абсолютно не общительный по-трезвому, пьяный он приставал к любому за кого цеплялся его блуждающий пьяный зрачок. И начиналось!! Почему не то сказал, какого хрена не дал взаймы, зачем занял место и не дал закурить и т. д. Да мало ли к чему можно придраться. Особенно если хочется. Выпивка распаляла это хотение, до невыносимого зуда.
   
        - Тебе что, падла, жалко? - орал он, угрожающе надвигаясь на тебя. Объяснять, что ты не куришь —  бессмысленно. Ему плевать на твои объяснения. Он их просто не слышит. Злоба переполняло всё его корявое тело, лезло из прищуренных глаз, выхаркивалось матом изо рта и уходило в сжатые кулаки коротких волосатых рук. Бил коротко, сильно и беспощадно. Утихомирить трудно.
               
        Никто после драки с ним не мог понять с чего всё началось, какая шальная мысль толкнула этого проспиртованного дурака начинать драку ни с того ни с сего.

        Наша бригада меняла кабель на Воронцовском маяке. Тянули его от будки управления к аккумуляторам в башне. Мы втроём остались на молу, а Геркулес с парнем потащили кабель с аккумуляторами внутрь маяка.
 
        Вдруг парень выскакивает из башни, и, прыгая вниз через ступеньки лестницы что-то кричит и машет руками. За ним выбегает Геркулес. Догоняет на молу. Хватает парня за плечо, останавливает и с размаху бьёт по лицу. Голова парня дёргается, он кричит, вырывается из рук. Геркулес опять бьёт и опять. Потом пинает парня. Тот падает на скользкие бетонные откосы мола и катится в воду.

           Мы все застыли от неожиданности. Всё происходит в самом начале работы, в теле ещё покачивались остатки сна и окружающее воспринималось в полудрёме. Первым у меня проснулся страх и сразу же зашептал:

        - Подожди, не лезь, не активничай. Может обойдётся.
               
                Бригадир, услышав шум, обернулся и тихо сказал:
               
        - Дур-р-р-рак. Опять за старое.

               Парень старался вылезти из холодной воды, но не мог — мешали скользкие водоросли. Ноги съезжали он опять скатывался в воду. Геркулес, матерясь, стоял наверху и ждал.
 
        Первым очнулся я. Совершенно неожиданно для себя, да, наверное, и для других, подошёл к Геркулесу и тронул за локоть.

        - Слышь? Хватит. Успокойся. Парень разбился. Пусть вылезет.

        Геркулес медленно повернулся ко мне, схватил на моей груди рубашку, скомкал и придвинул моё лицо к бешеным глазам, дыша гнилью и перегаром просипел:
 
        - Ты куда, сучонок, лезешь. Пшёл отсюда, — и с силой толкнул меня. Я отлетел, еле удержался на ногах, но не уходил.

        Посыпалась отборная ругань. Что он орал — непонятно, но распалялся всё больше и больше. Забыв про парня двинулся на меня.

         Бригадир ругнулся. Подбежал. Схватил одной рукой Геркулеса за куртку и, не давая ударить, стал оттаскивать его от меня.

         Верзила упёрся, оттолкнул бригадира и крикнул мне.
               
         - А ты……. Пошёл отсюда, — Я не двигался, — Пошёл говорю, — повторил он угрожающе. Я не уходил. Все притихли.
 
        Бригадир отпустил Геркулеса, подбежал ко мне. Взял за рукав и оглядываясь, прерывисто зашептал:

        - Слышь паря. Уходи. Лучше уходи. Он с бодуна. Пришибёт. Убьёт ведь. Иди, иди, — Он развернул меня, взял за локоть и повёл с мола. Дошли почти до конца. Остановились.

        - Ты у Марии Герасимовой живёшь?- неожиданно спросил он.
        - Да.
        - Вечером приду. А сейчас иди, да не оглядывайся.
 
        Я шёл по молу обходя ржавые чугунные тумбы. На мокрые в сколах бетонные плиты ветер бросал мелкие брызги. Было холодно и неприятно в душе. Руки дрожали. Но не от холода. Стыдно признаться, но я боялся этого гада. Не его побоев. Другого.

        Геркулес был дик, не управляем и мог сделать со мной всё что угодно. Вот этого «всё что угодно» я и боялся. Я мог претерпеть и боль от кулаков, и кровь из носа, и падения, и разорванную одежды — всё это уже было знакомо. Но за «всё что угодно» скрывалось непонятное. Мозг строил фантастические картины, страшных последствий. Они то и вызывали настоящий страх, который струйкой заходил в мозг и там подкрепившись доводами заполнял всё тело.
 
        В конце пирса кто-то окликнул. Повернулся. Недалеко от «Бочки» (диспетчерская порта) в яму свалилась тележка Хунхуза. Подошёл.

        - Помоги. Совсем плохо.

        Вдвоём мы выволокли тележку. Хунхуз собрал рассыпавшие конфеты, поохал заглядывая в пустые фляжки.

        - На пей, там мало, мало есть,- он протянул мне флягу.
        - Нет. Не хочу.
        - Хорошо. Пить плохо. Совсем не пьёшь? - Я не ответил.
                - Смотри, на, смотри - опять сказал он протягивая мне верёвочку на которой что-то висело.
               - Там лежал, - показал он на грязное дно ямы.
               Это был серебряный крестик на кожаной бечёвки, грязный и неприглядный. Как он туда попал? Пьяный кто-то свалился и потерял? Или ещё что-то.
                - На бери, -протянул мне крестик Хунхуз, - моя не надо, моя Аллах.
                Он поднял глаза к небу и провёл по бороде руками.      
                Я мола взял крестик и мы пошли вместе. Мысль о драке и Геркулесе не выходили у меня из головы и я не замечал идущего рядом Хунхуза и не слышал о чём он говорит.

        В посёлке мы не раз дрались с одногодками. Условия были равные и никто не знал кто одержит победу. Сегодня тебе разбили нос. Ты ушёл хлюпая красными соплями в сарай, потренировался с железом, побил со всех сил грушу и на следующем месяце дал сдачу.

        А здесь уже изначально природой вынесен приговор и назначен победитель. Поднимай не поднимай железо, бей не бей грушу, всё равно Геркулес, сильный от природы, побьёт меня, слабого от природы. Какой выход, непонятно. Посоветоваться не с кем. Что делать я не знал. Знал только что завтра на работе опять встречу его и чувствовал, что без мордобоя не обойдётся. Наступило какое-то гнетущее чувство безысходности. Чёрт меня дёрнул заступиться за незнакомого парня. Теперь расхлёбывай.
 
        Паршивое состояние отравлялось ещё тем, что я знал почему всё это произошло. Не только знал, но и понимал, что такое повториться. И не один ещё раз.

        Во мне сидело что-то, такое, что, в критической ситуации, не подчиняясь разуму, вдруг выскакивало, как чёрт из табакерки, и заставляет делать то, что секунду назад даже в голову не приходило.  И я, забыв всё на свете, как угорелый, бросался в какую-нибудь дурацкую авантюру, то спасая кого-то, то защищая от чего-то, то вытаскивая зачем-то из какой-то пакости. Зачем я это делал? Не пойму! Для моей жизни, всё это было совершенно не нужно. Тот, кого я защищал, почти всегда был чужой и никакой выгоды мне не светило.  Мало того, я создавал опасность для себя и мне не раз крепко доставалось.  Какое-то ненормальное, обострённое чувство справедливости. Какой идиот засунул это чувство в меня, снабдив её совестью и драчливой неугомонностью? Неизвестно. Лучше бы сделал меня умным или хитрым. Хотя это, наверное, одно и тоже.
 
        Но если честно, то девиз «Если не я, то кто?» мне нравился.

        - Совсем плохо? Да? Это Геркулес! Он утром пил кружка. Совсем, совсем плохой. Уходи. Плохо будет.- Услышал я голос.

        Хунхуз шёл рядом сочувственно что-то говорил. Я не слушал. Зачем, растравлять его сожалениями и без того разбитую душу.

        Дома лёжа на койке опять крутился в мыслях.

        Что же делать завтра? Не пойти на работу — подумают струсил. Пойду — достанется так, что мама не горюй. Бригадир чего-то задумал. Спрашивал где я живу. Зачем?

          Так и лежал, перелопачивая разные варианты выхода из тупика, пока кто-то не постучался. Открыл. На пороге стоял бригадир.
 
        Он был краток.
 
        - Ты, паря, завтра в контору не приходи. Мне неприятности не нужны. Ищи другую работу. Этот дурак тебя не оставит. У него здесь корешей полно. Изувечат. Не забудь взять трудовую книжку. Пригодится.

        Потом пришла хозяйка.

        - Смотрю к тебе Матвеич приходил. Чего это он в приятели записался. Вроде возраст не тот?  Чего он хотел?

         Я рассказал. Хозяйка поахала, поохала, отругала бригадира, Геркулеса, порт Одессу, Россию, весь мир и ушла, что-то бурча под нос.

        Вечером опять пришла хозяйка с каким-то приземистым мужиком, в морской форме без погон.
 
        - Это Георгий, брат. Поговори с ним. Вот сушки сладкие. Сейчас принесу чаю. Попьёте.

         Хозяйка вышла.

        - Георгий, — сказал вошедший и протянул руку.

                Я назвался. Пожатие было крепким.
 
        - Давай, рассказывай.
        - Что рассказывать?
        - Кто ты, откуда, как дошёл до жизни такой. Что думаешь делать. Давай. Поехали.

        Проговорили мы около часа.

        Георгий был боцманам на СРТ (средний рыболовный траулер). Вначале это судно из рыболовного траулера переделали в картографическое, затем ещё в какое-то. В конце концов судно выкупило у пароходства какое-то «ООО», переделало его и теперь он не рыбу ловит, а ловит удачный фрахт. Все эти слова — траулер, картографическое, фрахт ничего не говорили потому что слышал я их в первый раз.

        - Это тебе не ваша шарашкина контора. У нас солидные люди делают серьёзные дела. Выгодный фрахт. Платят хорошо. Рейсы по всему Чёрному морю. Не заскучаешь. Так что давай к нам. У нас не комплект. Тем более, Маша говорит, ты хотел в мореходку поступать. Завтра, к обеду, найдёшь на Каботажной наше судно и скажи что ко мне. Остальное оформим.

        Он ушёл, даже не спросив согласен ли я. А я остался без всяких мыслей в голове, смотря на закрывшуюся дверь и повторяя последние слова боцмана «оформим, оформим, оформим».
 
        Понемножку стал приходить в себя. И уже новые думы стали заполнять голову. Геркулес, бригадир, драка, отвратительное настроение всё куда-то пропало и если приходило на ум, то мельком как уже решённое и потому совершенно бесполезные.
 
        Мыслей было много. Только начинал обдумывать одну, как она вытягивала новые, которые казались более важными. Принимался за них, а они как фейерверк дробились на множество других и я сидел переполненный мыслями которые сцепились в большой клубок и медленно поворачивались у меня в голове ни чего не решая, не давая облегчения и не проясняя будущего.
                Ни с того ни с сего подумал, что может быть крестик помог мне выпутаться из этой неприятности. Я достал его, помыл, одел на шею. Вначале постоянно ощущал его, но постепенно привык.
        На судах я никогда не плавал, моря не знал, да и работу не представлял. Но предложение боцмана — был выход. Спрашивать моего согласия было не нужно. Идти всё равно некуда. Но возникшая неизвестность — новые люди (какие они?), работа (справлюсь ли?), обстановка (шторм или морская болезнь) и масса других вопросов долго не давали заснуть.
   
        Судно я нашёл быстро. Оно было старым, облезшим и унылым. Парень в тельняшке на борту что-то красил. Трап был поднят.
 
        - Эй, парень
        - Чего тебе?
        - Мне боцмана Георгия.
        - Ты на работу?
        - Да
                - Понятно. Он предупредил, что придёшь.  Слышь,- он оглянулся и перевесился через борт,- сбегай в ларёк. Он вон там в конце, где стоит кран. Купи там бутылку любого вина. Я тебе потом отдам. Это не далеко.
 От неожиданности я растерялся. Помолчал, приходя в себя.

        - Да у меня ни копейки.
        - Зараза, не везёт. Ну ладно. Георги-и-и-и-е-вич,- крикнул он повернувшись,- к тебе пришли.
 
        Что крикнули в ответ, я не понял. Парень опять крикнул. Получив ответ, спустил трап и помог подняться. Оценивающе поглядев на меня сказал:

        - Пошли к кэпу.

        За столом в тесной комнатке в тельняшке сидел капитан.  Мужик как мужик. Грубоватое круглое лицо. Короткая стрижка лишало лицо всякого выражения. Ничто не говорило что он капитан и «морской волк», истрёпанный штормами и обветренный морскими ветрами.

        Не предложив сесть сразу стал задавать вопросы. Отрывисто, коротко, постукивая пальцами по столу и внимательно смотря прямо в глаза. Я выдержал этот взгляд всего несколько секунд, потом отвёл глаза и мы оба почувствовали, что теперь наши взаимоотношения установились — я подчинённый. И не потому, что он капитан, а я пришёл наниматься, а потому, что так решили наши древние инстинкты мгновенно через быстрый взгляд оценив духовную и физическую силу друг друга. Он был сильнее.

           Его пристальный взгляд мешал сосредоточиться, выводил из себя, создавал неловкость, ощущение, что говорю и делаю что-то не так.  Хотелось чтобы разговор закончился быстрее.
 
        Но всё пошло по другому.

        В какой-то момент почувствовал, что он внимательно слушает меня. Быстро взглянул. Вон в чём дело!! Изменилось выражение его лица. Вначале оно было равнодушным ничего не выражающим круглым пятном на фоне тёмной переборки. Пятно интересовалось только двумя вещами — не дурак ли я и можно ли со мной работать. Теперь лицо было другим.
 
        Чуть обозначившаяся усмешка на губах, прорисовала морщинки вокруг его глаз. Может быть от этого лицо стало осмысленным. Пальцы уже не стучали по столу, торопя ответы, а держали карандаш, который что-то чертил в блокноте.  Его вопросы приобрели другой оттенок. Вначале они были коротки и конкретны - «Как звать», «Откуда», «Что можешь» и требовали чёткого и быстрого ответа. Вопросы напоминали рубленную с обоих концов одинаковой толщины без запаха и вкуса колбасу, которой нужны были не рассуждения, а острые зубы и железные челюсти. Теперь они стали другими. Они уточняли детали моего короткого жизненного пути, выясняли отношение, поведение и что я думая о тех или иных моих жизненных шагах. Звучали они по другому - «А ты что же …..», «Ну и как ты….», «А дальше что...», «Зачем? Мог и ...» Это был уже не допрос, это был разговор, пусть не на равных, но обоюдно заинтересованный.  Иногда он недоверчиво хмыкал, а я раздражённый неверием пускался в пространные объяснения. Он внимательно слушал, покачивая головой. То ли верил, то ли не верил.
   
        Про драку ему, наверное, рассказал боцман, потому что полушутливо спросил
        - Бузить не будешь?

        Я промолчал.

        - Ну, ну - сказал он и я впервые почувствовал, что он с любопытством смотрит на меня. Чего ещё он ждал — не знаю.

        Взрослых я интересовал только в двух случаях — когда был нужен и когда мешал. Капитану я нужен не был — поселковый парень, ничего не смыслящий в морском деле, хилый, не привыкший к чёрной работе, да ещё, видимо, задиристый. На черта ему такой? Безработных мореходов в порту было полно. Только свистни. Сбегутся. Выбирай любого по вкусу.
 
          Здесь было что-то другое. Я почувствовал, что интересен ему не потому, что нужен, а по какой-то другой причине. И ещё. Я точно знал, что этот интерес останется в нём после моего ухода. 

        Всё это быстро промелькнуло у меня в голове и я стал более осторожно, более обдуманно отвечать на его вопросы. Он наверняка заметил это и усмехнулся.
 
        - Ничего парень, не дрейфь. Всё нормально. Иди к боцману он тебя определит.

          Когда я вышел, голова была пустая. Разговор был непривычно тяжёлым для меня, и нужно было отдышаться. 
 
        Разговор с боцманом занял не больше 10 минут.

        - Распорядок прочитаешь в кают-компании, с судном и экипажем знакомься сам, не маленький. Что делать расскажу когда будет надо. Сейчас иди в камбуз перекуси. Матрас, одеяло и прочее в каптёрке. В каюте отдохнёшь и выходи на палубу — работать. Всё. Иди.

        - А где каюта?
                - Вон,- он ткнул пальцем.

        Неловко спустился по отвесным ступеням в тесное помещение заставленное столом и рундуками.
               
          Первым встретил меня парень, который посылал меня за вином.
 
        - Пацаны,- крикнул он, ни к кому не обращаясь,- свежак пришёл. Ну рассказывай кто ты и откуда.

                Я рассказал. Прослушали не задавая вопросов.
        - Я Баляс,- сказал парень не подавая руки,- а это мой кореш Серый. Вон твоя шконка,- показал он.

        Я присел и молча, прислушиваясь к разговорам, стал разглядывать обитателей. Люди были разные — парни лет по 30, в тельняшках, молчаливые, коротко стриженные. Судя по неторопливым разговорам и морским словам, которые я не понимал — это были матросы, уже не раз ходившие в плавание. Рядом со мной два парня — Баляс и Серый. Они были чуть старше меня, разбитные, приблатнённые, в наколках и матом через каждое слово. Говорили громко, смеялись дурацким шуткам не обращая ни на кого внимания. Видно было, что в тюрьме ещё не сидели. Но были уже готовы.  Это были выкормыши городских окраин Одессы, из бедных семей, где отец в тюряге, а дети учились по книгам улиц подворотен и чердаков. Мать ……, а Бог её знает, где мать. Маячившую, в доме полупьяную истеричную особь женского пола вряд ли можно было назвать матерью.

        Видимо, они что-то натворили у себя в районе, дали дёру и укрылись на судне. Ну, да ладно, это их проблемы. Однако, посматривая на них, слушая разговор, я всё больше и больше убеждался, что они создадут проблему и не одну.

         Так уж устроена жизнь этих людей. Вначале они выясняют слабак ли ты. Если слабак, то всё! Превратят в слугу, будешь бегать на побегушках. Тобой будут помыкать, обижать и в грош не ставить.  Шнырь и только.

                На палубе кто-то крикнул, — На работу,- и ударил по рынде. Боцман подвёл меня к какой-то металлической махине.

        - Это брашпиль. Отдраишь ржавчину, особенно на турачках. Промоешь. Опять отдраишь. Дам краску. Покрасишь, потом ещё раз. Понял?

        - А где турчанки?
        - Не турчанки, а турачки. Вот они. Ими сеть вытаскивают,- показал боцман,- Если что крикнешь.

                Кричать ни его ни начальство мне не пришлось. Капитан, старпом (или чиф) и главмех ушли по делам в город, за ними на склад, взяв матроса, ушёл и боцман. За главного на судне остался помощник капитана, который тут же ушёл в каюту. Радист включил музыку на полную громкость. Мы остались одни.

                Матросы с нашего кубрика принялись скоблить борт и планширь. Тихо переговариваясь они медленно передвигались к носу судна. Было видно, что для них это привычная работа. Другие матросы что-то делали у шлюпок.

        Баляс с Серым взяли швабру и ведро. Постояли, дожидаясь когда боцманом сойдёт с трапа. Потом бросили всё на палубу и, облокотясь на борт, закурили, что-то обсуждая, посмеивались и сплёвывая за борт.

        Для меня работа была непривычной. Скребок с трудом счищал ржавчину с барабанов и краску с корпуса.
Вдруг слышу:
        - Эй ты, скребарь, иди сюда.

        Кричал Баляс. Я поднял голову.

        - Чего тебе?
        - Иди сюда, бери Машку,- он показал на швабру, брошенную на палубу,- Намочи за бортом и давай, драй палубу. Чтоб блестела.
        - У меня своей работы полно.
        - Ничего вымоешь палубу, свою будешь делать.

        Матросы прекратили чистить планширь и с интересом уставились на нас.  Серый ухмыляясь смотрел на меня.

        Наступила тишина, которая с каждой секундой не ослабляла, а наоборот, усиливала напряжённость. Я не прекращал работы.

        То что Баляс хочет установить законы стаи и быть её вожаком, у меня не вызывало сомнения. Матросы, будучи старше этих игр и физически сильнее Балясы, пока вряд ли примут чью-то сторону. Сейчас им просто интересно.  Но они обязательно, не сейчас, то позже, в зависимости от того кто будет в выигрыше, примут чью-то сторону. Если они из Одессы, то, скорее всего, примут сторону Балясы, если приезжие, то могут качнуться ко мне. По крайней мере могут симпатизировать мне. Но это только в том случае, если я не сдрейфлю перед Балясом. Не отступлю. Не подчинюсь. Значит нужно во что бы то ни стало выиграть. А это значит придётся драться. Неминуемо будет боль, кровь и ещё чёрт знает какие неприятности. А я боялся! Да боялся! И ничего не мог с этим поделать.

        Несколько секунд я продолжал соскабливать краску, не зная что делать — подчиниться или спустить всё на тормозах. Можно было ещё отшутиться, вступить в ничего не значащую перепалку, пообещать, что всё сделаю после своей работы, оттянуть неприятный момент уступки.  Но даже если я и найду выход, то какой в этом смысл? Сейчас может быть всё сгладиться. Но желание Балясы подчинить меня останется. Оно у него в крови и будет теребить его до тех пор, пока не будет удовлетворено. Поэтому не сегодня, так завтра или послезавтра всё повторится. До тех пор, пока не станет ясно — кто выиграл. Баляс был на сто процентов уверен, что выиграет он. Иначе он не начинал бы всё эту бодягу. Думал, что я быстро подожму хвост и заскулю. Шиш ему!!

        И вдруг, как это было уже не раз, меня неожиданно окутала волна злости и обиды на свою робость. Возникла решимость — драться.  Ощущение реальности исчезло и я, как будто попал в другой вязкий мир, без звуков и деталей. Не вставая с корточек и не поднимая головы ответил:

        - Мой сам!

        Быстро мелькнула короткая мысль «Может зря». Но было уже поздно.
        Баляс не ответил. Послышались шаги. Я встал. Баляс шёл ко мне. Подошёл, ничего не говоря, без всякого выражения на лице, ударил кулаком, метя в лицо. Я отшатнулся. Кинулся на него. Началась обычная уличная драка.
 
        Серый и матросы издали наблюдали. Из ходовой рубки за дракой следил, кажется радист.

        Баляс дрался неплохо. Я это сразу почувствовал. Он был выше меня и тяжелее.  Удар его крепкого кулака был сильный. Но он бил не по прямой, а с замахом. Рука с кулаком очерчивала длинный полукруг. Удар кулака при таком замахе был сильный, но медленный. Я успевал просчитывать траекторию и увернуться. Я, как не раз говорил мне отец, был «вёрткий».

        В уличных драках опасна не сама драка, а то что вдруг нападёт вся кодла, вся шайка. Тогда никакой драки не будет. Тебя просто отметелят, как бог черепаху. Так, чаще всего и делают. Попасть под это месиво — не дай Бог. Поэтому я постоянно держал в поле зрение и Серого. Он стоял пока в сторонке, но в руке держал какую-то металлическую палку. Значит ждёт подходящего момента. Может дождаться.

        Но тут послышался голос матроса.

        - Ты чего это паря. А ну не лезь!! Пусть один на один.

        Я понял. Это матрос. Серый наверное сделал движение в мою сторону, а матросы увидели.
 
                Наступила тишина и опять, но уже другой матрос, с большей угрозой в голосе крикнул.

        - Ты что глухой?  Кому говорят не лезь!!

        Я отскочил от Балясы, вытер пот. Стало легче. Я не один. Матросы не то что приняли мою сторону, но дали понять что они и не на стороне зачинщика.

         Дрались минут тридцать. Оба устали, но никто не хотел сдаваться. Удары наносились всё реже и реже, оба тяжело дышали. Чувствовалось что Баляс устал больше. Он реже наносил удары. Если вначале он тяжело, медленно, но упорно наступал, то теперь стал часто, отходить. Чувствовалось, что желание драться у него пропало.

          Один раз, отходя, он запнулся за комингс люка и упал смешно задрав ноги. Матросы захохотали.

         Пока он вставал, нелепо перебирая руками и ногами, я стоял рядом. Почувствовал, что обстановка изменилась. Вначале зрителям было плевать и на меня и на Баляса.

        - Ну подрались два пацана. Ну и что? Пусть дерутся, на то они и пацана. - Так неосознанно, наверное, думал каждый. Сейчас стало всё по другому.

        Ничто не ослабляет так противника как смешная, нелепая, жалкая ситуация в которую он попадает по своей вине на виду у всех. Нелепое падение Балясы на крышку люка, заметное не желание драться до победы, переход от активного наступления и показной храбрости к беспомощному отступлению и защите снизили его привлекательность. Он ещё этого не понимал.
 
        Не понимал и того, что если раньше в нём видели смелого, независимого парня, которому море по колено, то теперь всё это слетело с него и он стал просто нахальным и развязным малым. Да ещё нюней и слабаком. Таких не любят. Открыто об этом могут не сказать, но его сторону, уж точно, не возьмут.

        Я это понял и наступал всё ожесточённее.

        Драку нам не дал докончить второй помощник капитана. Он вышел из каюты, потянулся, замер увидев дерущихся, потом выматерился и крикнул.

        - А ну прекратить!! Хватит, мать вашу. Сейчас обоих за борт выкину.

        Выкинуть он мог. Для здорового волосатого молдаванина с мышцами выпирающими из обтянутого тельника выбросить нас не представляло труда.
 
        - Мы ещё не кончили,- сказал мне отходя Баляс.

        Я это чувствовал, но ничего не сказал.

        Поднял брошенный скребок и принялся за свою работу. С трудом. Чувствовалась сильная усталость. Руки дрожали. Мысли прыгали как сумасшедшие.  Но постепенно всё прошло.

        Баляс вымыл лицо и руки водой почерпнутой Серым за бортом и ничего не говоря, посмотрев искоса на меня ушёл в каюту. Серый, взяв швабру, принялся мыть палубу.

         Работы продолжались.

        После ужина спустился в каюту. Все уже лежали. Хотел прилечь. Повернулся, почувствовал удар в спину. Это Баляс нагой, да так сильно, что я врезался головой в переборку. 
               
        Злость затуманила мозг. Развернулся, подскочил к лежащему. Зажал левой рукой обе его руки, прижал к туловищу и стал бить в лицо, грудь, тело. Подняться он не мог. Матерился, извивался и отбрыкивался ногами. Было тесно. Не все удары попадали в цель. Злость удесятерила силы. Крутясь и извиваясь он быстро ослаб и почти перестал сопротивляться. Подбежали матросы и с матом оттащили меня. Серый испуганно сидел в углу.

        Выглядел Баляс как побитая собака. Разбитый нос, кровоточащие губы, прикрытый глаз, порванная тельняшка.
 
        - Убью падла,- хрипел я.
        - Убьёшь ведь. Да тихо ты. Сейчас помощник припрётся. Спишет всех. Тихо, т-с-с-с-с. Успокойся. Всё. Всё,- повторял матрос держа меня за руки. Посадил на койку. Я порывался встать и наброситься на Баляса, который быстро сел на смятую постель. Вытянув в мою сторону обе руки с раскрытыми ладонями и, хлюпая носом, виновато засипел.

        - Слышь, всё. Кончай. Всё. Закончили. Кончай, я пошутил. Слышь. Всё.

        Говорил он ещё что-то, но смысл сказанного, вряд ли кому-то был нужен.

                Все ясно различили в приглушённом голосе просьбу и извинение, а в его жалком виде и глазах — испуг. Понятно. Такого бешеного отпора он, да и никто, не ожидал. Он быстро, на глазах сдулся, превратился из бойца в испуганную мышку.

        Трусливый характер не любили и не прощали.  Никому. Даже вожаку.
 
        Я впервые понял это в тесном кубрике тральщика.
 
        Весь остаток дня со мной никто не разговаривал, да и меня особо не тянуло на разговор.

        На следующий день я почувствовал, что отношение ко мне изменилось. Для матросов я хотя и остался салагой, но я уже не стал пустышкой, которую на палубе можно безнаказанно пнуть и даже не посмотреть куда она покатиться. Пустышка превратилась в предмет, который если лежит на палубе, то значит так надо и не твоё дело зачем он здесь лежит. Его уже нельзя пнуть просто так, от нечего делать, а если ты его нечаянно задел, то нужно извиниться. Но лучше не задевать, а обходить стороной.

        Я неожиданно понял — чтобы быть сильным мало иметь крепкие мышцы, нужно не бояться. Уметь заглушать в себе страх.
 
        Страх, это, пожалуй, единственное бессознательное чувство помогающее выжить. Природа создала его настолько мощным, что оно почти перестало зависеть от разума. Если возникла опасность, чувство страха настолько сильно захватывает разум, что человек без оглядки драпает от возникшей угрозы. И что-либо сделать с собой он не может. И слава Богу. Люди без страха гибли бы как мухи.  Поэтому подавить страх — ой как не просто. Это удаётся, но не всем. Кто может —  становиться вожаком. Но не всегда. Я знал пацанов, которые не имели страха, шли на ножи и чихать хотели на опасности. Но за ними никто не шёл.

        Меня прикрепили к матросу из нашего кубрика — Жоре. Теперь я, вместе с ним, отвечал за работу «промысловых лебёдок и грузовых кранов, и ещё за разную мелочь» - так сказал Жора, объясняя мои обязанности.

         Два дня боцман гонял нас авральными работами — делай то-то и то-то, делай так и вот так, делай не спеша с душой и т.д. Гонял до одури.  С утра мы начинали красить, чистить, скоблить, мыть, драить. После обеда опять красить, чистить, мыть, скоблить…. и т. д., и т. д. На следующий день всё повторялось. До сих пор помню как раза три заново драил и красил бушприт, тоненькой проволочкой вычищая грязь из щелей.
 
        - Турачки не забудь,- кричал боцман
        - Провались они к чёртовой матери,- думал я и кричал в ответ.-
        - Хорошо.

        После бушприта перешёл на грузовую стрелу.

        - Не забудь проверить смазать блоки шкентеля,- кричал Жора.
        - Провались они пропадом,- думал я и кричал.- Хорошо.

        На третий день работа осточертела. И не только мне. На берег никого не отпускали. Запертые в ограниченном пространстве, видя перед собой одни и те же рожи — на палубе, в каюте, в камбузе, на работе. Слыша одни и те же шутки, слова, замечания, команды, люди тупели, замыкались в себе, с нетерпением ожидая когда вся эта круговерть закончиться. А она продолжалась и продолжалась.

        Кроме работы выделялось время на обучение нас салаг.  — строение корабля его оснастка, наши обязанности и т.д. Обучали старшие матросы. Рассказывали и показывали как устроено судно, какая у него оснастка, каковы наши обязанности и т.д. Педагоги они были хреновые. Результаты от своих дурацких, понятных только им, объяснений  они ожидали сразу же. Называет вам без всякого перерыва 8 — 10 названий частей мачты на каком-то тарабарском языке и сразу же просит повторить и показать. В башке у нас ничего не остаётся кроме звуков и одного названия - «фок-мачта». А где она и что это за мачта с каким-то непонятным «фоком»? Непонятно! Все эти трудно произносимые, громоздкие названия оснастки пролетали пулей мимо ушей и плюхались в лежащую за бортом морскую гладь.  Мы ничего не понимали и на практике у нас ничего не получалось. Лодки и плоты не спускались, грузы не найтовились, лебёдки не работали. Все ходили злые, недовольные. Ученики на своих бестолковых учителей. Учителя на своих бестолковых учеников.  Скандалы возникали на пустом месте. На судне была не команда, а рой озлобленных друг на друга шершней.

        - И на кой чёрт я сюда полез? - не раз думал я.

        Эти дни вспоминаются как монотонные, изнуряющие от работы и жары безликие осточертевшие будни.

        Вечером, уставая, засыпал быстро. Просыпался с трудом. Ещё не проснувшись, а только всплывая в полудрёме из сна я ждал первого осознанного чувство. Оно всегда приходило. И всегда было одним и тем же - плохим настроением. Полусонный мозг медленно копался в прошедших или наступающих днях ища причину. Находил. Не спеша обдумывал что с ней делать.
 
        Открывались глаза, шевелились ноги, руки, настроение незаметно менялось. В мозг заползали  реальные мысли наступающего дня. Но они пока не владели телом. Им владела койка. Лежать было удобно и покойно. Никуда не хотелось идти, ничего не хотелось делать и никого не хотелось слушать и видеть.
 
        В полутёмном кубрике со спёртым воздухом начиналось шевеление, шуршание, покряхтывание, бормотание просыпающих. Эти звуки сливались с непонятным поскрёбыванием, ударами, шагами, падением чего-то металлического внутри судна. Из порта доносилось тяжёлое уханье, короткие и протяжные гудки, резкие крики людей и чаек.  Покой уходил с ним исчезали остатки сна. Приходили раздражение на начинающийся день. Но оно скоро улетучивалось подгоняемое негромким  матом приходящих в себя людей.

        Начинался очередное утро нового дня из длинной цепочки чёрных цифр календаря висевшего на двери каюты.
 
          Работы продолжались целую неделю. С утра до вечера, с короткими перерывами. И ничего нового и запоминающегося.

        В конце недели на меня вдруг посыпались  маленькие и большие неожиданности. Видимо наверху, в голубом Одесском небе, в канцелярии Всевышнего, решили на какое-то время не отвлекать меня от работы и все предназначенные мне Судьбой события откладывать в мешочек. В конце недели мешочек развязали, перевернули и на меня посыпались сюрпризы.
 
        С утра я смазывал блоки грузовой стрелы.  Случайно взглянул на причал и увидел, что в сторону Такелажного пирса идёт наша бригада. Из старых остался только бригадир, Геркулес и Лёха, который вёз тележку с каким-то барахлом. Геркулес нёс на плече маток провода. Бригадир шёл впереди.

        Увидел меня Лёха.
 
        - Сашка, привет. Мать честная! Мы тебя потеряли! Ты что сюда перешёл,- кивнул он на судно.
         Все повернули голову в мою сторону.
        - Привет. Да. Теперь я здесь.
        - Ну, ну. Платят хорошо?
        - Хорошо.

                Бригадир, крикнув «Привет», поднял руку в приветствии. Геркулес посмотрел на меня и, поправив моток провода, сплюнул. Отвернулся и пошёл дальше.

        Через несколько секунд бригада исчезла за фургонами.

        Я смотрел в след. Мыслей никаких не было. Просто держался за планширь и смотрел им в след. Пришло ощущение, что уходило прошлое. Ощутил как оно выскальзывало из меня тонкой неслышной струйкой, похожей на цепочку людей из бригады.

        - Знакомые,- спросил матрос.
        - Да. Раньше вместе работали.
        - Одного я знаю.

        Я не спросил кого. Наклонив голову  продолжал работу.

        Сразу же за ними со своей тележкой показался Хунхуз. Он шёл не спеша и смотрел на стоящие суда, ожидая взмаха руки — призыв купить самогон. Завидев меня, останавливался. Заулыбался, замахал руками. Поговорили мы немного. Так, ни о чём. Уходя он кинул мне конфету. Она пролетела мимо и стукнулась о палубу позади. Я обернулся. Сзади стоял кэп. Конфета лежала под его ногами.

        - Возьми. Не плохой старик,- кивнул он на уходящего Хунхуза.- Зайди ко мне.

        Зашёл в ту же каюту, что и в первый раз. Всё было по-прежнему. Я стоял и ждал пока капитан усядется. Не мог понять зачем я ему понадобился. Ожидая я перебрал в уме все возможные причины из-за которых был вызван. Вспомнились только то что я напортачил. Настроение упало. Сейчас начнётся!!!. Лишь бы не выгнал.

         Не знаю кто ему сказал про драку, но он дал мне крепкий нагоняй. Всё что он говорил я не мог вспомнить. Но одно запомнилось.

        - Ты, дурак думаешь, что для меня важны ваша драка!- говорил кэп, постукивая ребром ладони по столу,- Ерунда. Вы хоть перегрызите глотки друг другу. Дело не в этом. Запомни, если в экипаже раздрай, то случись в море беда вам будет плевать друг на друга. Вы руку, ослы, друг другу не протянете. Все погибните из-за своей злости. Иди мирись.

        - Как мириться?
        - Как хочешь.

        Уже выходя из каюты я услышал.

        - Подожди-ка. Вернись.

         Вернулся.

        - Боцман сказал, что ты придумал как быстрее спускать шлюпку. Я посмотрел. Ничего. Голова у тебя работает. Молодец. А про драться! Забудь! Всё. Иди.

        Мириться с Балясой не стал.

        Через 10 дней, после ужина кэп сообщил, что завтра с десяти утра всех отпускают в город на двенадцать  часов. А завтра -  воскресенье. С ума сойти! Мало того, приехавший бухгалтер раздал аванс. Получил и я.  Допоздна во всех каютах жужжали и думали об одном — как, где и с кем проведут время.

         Куда идти и что делать в эти пол дня я так и не решил.  Девушки у меня не было. Друг и квартирная хозяйка меня не ждали. Но 12 часов свободы веселили и поднимали настроение. Зайду на квартиру, а там посмотрим.
 
         Утром капитан выстроил всех на палубе и прочитал лекцию как вести себя на свободе. Закончил он коротко.

        - Всем прийти к сроку, какими-бы вы не были. Знаю, что вы не святые, но если кто-нибудь заночует на берегу, пусть приходит за документами. И второе. С собой на судно водку не приносить. Если завтра замечу, что кто-то похмеляется — выкину к чёртовой матери. Ещё раз для дураков повторю — ночевать всем на судне, водку не приносить. Понятно? Вы что оглохли? Понятно?

        Нестройно ответили «Понятно».

        На квартире я застал друга с девушками. Они были из нашей школы. Как и мы приехали сюда работать. Мы погуляли по улицам, зашли в кафе. Девушки ушли, мы пошли домой. Взяли бутылку вина. Лежали, пили, балдели.

        К хозяйке пришёл Хунхуз. Зашёл к нам. От него узнал, что он видел нашего капитана, ожидающего кого-то в порту. К кэпу подъехал «Мерс».

        - Ну и что,- спросил я.
        - Он уехал с Контрабасом.
        - Да ну! Какие у них дела?
        - Плохие. Зачем капитан с ним ходит? Плохо.
        - Может Контробас работу предлагает. У него весь порт в кулаке,- предположил товарищ.
        - Нельзя с ним работать. Тюрьма будет.
        - Да, это точно. Но и деньги будут. Так что,- повернулся друг ко мне,- скоро на тебя доллары посыпятся.
        - Да. Как же. Посыпятся. Держи карман шире. Стоим и стоим у причала, какой уже день. Всё без толку. - ответил я.
        - Скажи спасибо, что в Ильичёвке не стоите. Твой капитан, наверное, большой блат имеет. Поэтому и стоит здесь.

        То что капитан знаком с главарём бандитов было для меня неожиданным. Да, откровенно говоря, и неприятным. За время работы на судне я ничего плохого от него не имел. Наоборот, он был справедлив. Иногда перегибал палку. Но по делам.
 
        Вечером вернулся на судно. Все пришли вовремя и пьяные. Баляс с Серым притащили водки и пили до полуночи. Еле угомонились.
 
        На завтрак многие не вышли.

        - Не тревожь их, пусть отсыпаются,- сказал Кэп боцману,- через три дня уходим в рейс. Дали работу.

        Весть, что уйдём в море, мгновенно обежала экипаж.

                Часов в 11 утра старпом ушёл в портнадзор оформлять какие-то документы. Капитан объявил чтобы все разошлись по каютам. Проверит наличие личного состава. Сам.

        Матросы говорили, что так он делает всегда перед отходом. Значит действительно — в рейс. Слава Богу. В этом порту осточертело стоять.
 
        Мы сидели в кубрике, тихо переговаривались и ждали. Баляс с Серым не ходили на завтрак. Сидели и выпивали. «Лечились» от похмелья. По всему видать вылечились. Весело и громко болтали, хлопали по столу руками, кидали друг в друга подушки, привязывались по пустякам, показывая что им море по колено. Баляс вытащил ещё одну припрятанную бутылку водки и стал пить из горлышка. Матрос, сидящий рядом, заорал на него:

          - Ты дурак, что ли? Кэп увидит бутылку и даст такую взбучку — мало не покажется.
 
        Баляс пьяно улыбался, выматерился и показывал согнутой рукой, что он ответит кэпу. Говорить с ним было бесполезно.  После ещё нескольких глотков море для него совсем обмелело.
   
        Услышали звук тяжёлых шаги кэпа по трапу. Стало тревожно. Посмотрел на Баляса, он сидел пьяно улыбаясь. В руках держал бутылку водки.
   
        Мы не успели понять, что произошло. Кэп спрыгнул с последней ступеньки, зыркнул вокруг и остановил взгляд на пьющем. Мгновенно оказался рядом с ним. Вырвал бутылку. С силой поставил на стол. Схватил за шиворот и потащил к выходу. По трапу он поднял его наверх одной рукой, за шиворот как котёнка. Протащил по палубе к забортному трапу.  Поставил на асфальт причала и со словами «пшёл отсюда», дал пинка.

        Баляса шмякнулся как лягушка в лужу. Полежал, приходя в себя. Потом еле поднялся и принялся орать. Матеря капитана, судно, порт, Бога, мать и всю пьяно кружащую вокруг него жизнь. Люди проходили не останавливаясь с усмешкой смотрели на пьяного Балясу выгнанного с судна. Такое в порту случалось. И не раз.

        Кэп ушёл в каюту, вышел с какой-то папкой.  Выбросил её на асфальт под ногами матерящего забулдыги и ушёл. Тот целый час орал на пристани. Звал Серого, который так и не вышел к своему дружбану. К обеду исчез.

        Я впервые увидел каким сильным и злым зверем может быть кэп. Обычно он таким не был. Но, не знаю почему, я знал, таким он может быть. Молчаливый, коренастый он сразу приковывал внимание. От него исходило ощущение власти. Это я почувствовал ещё в первый момент нашей встречи. Я тогда толком не рассмотрел его, не поговорил, а уже знал, что был перед ним «никем». Таким я вошёл в зону, где он хозяин, лидер и ему было плевать на вошедшее «ничто».

        Да и не только на меня. Судно было его логовом, его прайдом, его государством, где действовали только его законы. Только его и никого более. Это был царь-одиночка и даже в гуще экипажа вокруг него было пространство через которое никто не смел перейти или протянуть руку, чтобы пощупать его царские одежды. Он жил отстранёно от всех и внушал какой-то коктейль из уважения, страха, зависти и желания подражать.

         Наверное кто-то близко знал его. Родные или товарищи.  Знали его привязанности, страсти, слабые места.  Мы ничего не знали.  Да и особого желания узнать кэпа поближе у нас не было. Я до сих пор не знаю его фамилию и отчество.

        В кубрике долго не могли успокоиться. Вместо Баляса на следующий день пришёл другой рабочий.  Таджик. Лет 18-20.

        Одет он был в поношенную одежд, растоптанные ботинки и только пояс выделялся. На нём был новенький, коричневой кожи ремень, с блестящей морской бляхой. На фоне унылой и тусклой фигуры таджика морская бляха вызывающе и нахально смотрела с тощего живота таджика одним блестящим глазом.

        - Морской волк,- кивнул на него усмехнувшись матрос.

Этот ремень и стал причиной конфликта. По всему было видно, что таджик впервые на судне. Он боязливо, лицом вперёд, сошёл  с крутых ступеней трапа в кубрик, оглядел своё место, снял ремень, свернул его, положил под подушку. Сел, не зная что дальше делать. Молча смотрел на нас. Я протянул руку. Назвал себя и товарищей. Он пожал, назвался Хусаином и кивнул остальным.

        Все молча смотрели на него ожидая, что он что-то расскажет о себе. Молчание затянулось. 

        - Ты что, немой,- поднялся Серый. Подойдя к нему он сунул руку под подушку таджика, достал ремень и со словами,- Он, парень, тебе теперь не нужен,- стал примерять на себя. Таджик от неожиданности замер, потом протянул руку и схватился за ремень.

        - Отпусти, сука,- заорал Серый и ударил его по руке.

        И опять во мне неожиданно поднялась злость. Я поднялся, подошёл к Серому, взялся за ремень, с силой дёрнул на себя и отдал таджику. Серый покачнулся и, не сказав ни слова, полез по трапу из кубрика.
 
        Таджик с ремнём в руке молча смотрел на меня, на матросов. Я тоже взглянул на них и понял — они согласны со мной.
 
        - Чего смотришь? Всё нормально. Ты откуда? - спросил я Хусаина.

        Он был из Нагорного Бадахшана. Аул их снесло землетрясением. Он и ещё несколько человек остались в живых. Дядя из Ленинабада, взял их к себе. В этом году, как и я, он закончил 10 классов.

        - А как сюда попал?- спросил кто-то из матросов.
        - Я приехал в Одессу сдавать экзамены в мореходное училище. Провалился. Работал в порту. Потом случайно попал сюда. Сказали срочно нужен рабочий. Платить будут хорошо.
        - Подожди. Ты сдавал в мореходку? Так и я сдавал туда же и тоже не сдал,- удивился я,- Вот это да! Мы может быть с тобой на экзаменах встречались? Так ты там и ремень купил? Там какие-то ребята продавали их за бешеные деньги.
        - Тебя не помню, а ремень я там купил на последние деньги.
        - Обжулили тебя,- сказал матрос.

        Ну и дела! Бывает ведь так. У нас почти одинаковая судьба. Я почувствовал симпатию к парню. Судя по его потеплевшему взгляду и появившейся улыбки он стал приходить в себя. Ничего постепенно освоиться. Я посмотрел на него и встретился с его взглядом. Ничего не случилось, но отводя взгляды мы оба улыбались.  Не для друг друга, а просто так.

        Рано утром, когда было ещё темно, на судно привезли какие-то сумки из которых торчали бечёвки с кольцом как на браслетах наручника. За ними загрузили большие тюки на которых было написано «МИНЕРАЛЬНАЯ ВАТА». Экипаж в погрузке не участвовал. Все спали. Сноровистые ребята из порта быстро перегрузили их в трюм. Жора стоял на грузовой стреле.

                Когда мы вышли на палубу всё уже было сделано. Осталось принайтовать весь груз, чем и занялись те кто был свободен. В том числе и мы с Хусаином. Распоряжался всем матрос по имени Габа.

        В трюме было жарко. Вначале закрепили ящики, затем на них уложили мешки, так что ящики исчезли под их грудой и добраться к ним не было никакой возможности.

        Серый, когда Габа вылез на палубу, открыл одну сумку, сунул туда руку.

        - Что за хрень,- кажется там какая-то резина и мешок с крупой или песком.- сказал Серый. - Посмотри,- попросил он Жору.

         Тот подошёл и долго щупал сумку, потом пожал плечами,- Лучше не лапайте и не говори никому, что нащупали. И вообще не говорите никому об этих коробках и ящиках. Кажется мы опять вляпались,- потом махнул рукой в сторону тюков,- а это наш товар. 

        На следующий день отдали команду готовить двигатель к отходу, а потом прозвучала команда «Отдать швартовы».

        Судно медленно отошло от пирса. Отходили на носовом шпринге. Я, отдав кормовые швартовы, стоял на палубе и смотрел как медленно удаляется берег. На крыле ходовой рубки и на палубе  стоял весь экипаж. Среди провожающих особо выделялась девушка в голубом платье. Она подпрыгивала, взмахивая двумя руками, как будто хотела улететь и  кричала «Алёша», «Алёша».

        Было чуточку грустно. Что там ждёт впереди.

              Впереди было необъятное голубое Чёрное море. Солнце плескалось в чистой воде. Ветерок. В безоблачном небе таял реверс от реактивного самолёта. Куда идём, зачем и на какое время — непонятно. Капитан молчит.
 
        Вечером в кубрике Жора ещё раз предупредил, чтобы мы держали язык за зубами. Рассказал, что он и его товарищ уже ходили на этом судне в рейсы, выполняли разные заказы. Но этот заказ, судя по всему хреновый. Эти чёртовы коробки — буйки с баллонами для газа. Их привязывают к контрабандному грузу. Если нарвутся на пограничников, то сбрасывают за борт. Потом вылавливают. Работа опасная  и наверняка криминальная, поэтому все помалкивают. Матрос уже видел их раньше. А мешки с ватой — прикрытие. Как будто товар перевозим.

        - Не пойму только на хрен всё это нам сдалось. - закончил матрос,- Не понимаю. Одно знаю. Фрахт будет очень выгодный.
- Очень,- повторил он и помолчав добавил. - Раньше мы не такие буйки использовали. Радиобуи. Слышали про такие?

        Никто не ответил.

        Серый, я и Хусаин сидели притихшие и слушали, что говорят матросы и тоже ничего не понимали. Слова «выгодный фрахт» я уже слышал на судне не раз. Так или иначе любой разговор сводился к нему. Его ждали и на него надеялись. Особой тревоги мы не ощущали, страха или желание бежать с судна не испытывали. Светлое будущее не затемнялось какими-то радио буйками, поплавками, контрабандой. Все эти слова мы знали из книг, «в живую» не видели, в школьной голове они ничего не навевали кроме пиратских романтических фантазий. Их перевозка воспринималось как приключение со счастливым концом.

        -  Судно и мы принадлежим какому-то «ООО»,-  рассказывал Женя,- Но это так, фикция. Кто нами владеет неизвестно. Нас посылают делать то, что выгодно владельцу.  Один раз перевозили ночью с острова Змеиный в Грузию каких-то пацанов. Серьёзные люди. С большими сумками. В Змеиный их переправили или из Болгарии, или из Молдавии. Получили тогда хорошие бабки.  Очень хорошие, такие, что вам и в сладком сне не снились. Это был выгодный фрахт. Но больше половина экипажа сразу же уволили. Опасно или нет? Чёрт его знает, пока сходило с рук. У кэпа здесь всё схвачено. Тёртый калач.  Что будем делать на этот раз неизвестно.  Узнаем позже. Намекнут.

        И действительно. Боцман за столом сказал, что будем перевозить груз из Одессы в одно место Азовского моря. На вопросы «Какой груз, откуда, куда и сколько заплатят» только пожимал плечами. Потом разозлился.
                - Вам что делать нечего? Раскудахтались как бабы. Не знаю я. И вам ничего не говорил. Расселись тут. Идите работайте.

        Ночью встали на якорь. Вывесили чёрный шар. Утром кэп приказал спустить лодки и загрузить в них привезённые сумки.   Боцман отобрал гребцов в шлюпки. Серого не взяли. Но он особо и не расстраивался. Сели в лодки. Старший раздал перчатки, распределил по номерам. Отошли от судна. Берега видно не было.

        Я и Хусаин попали в одну команду. Грести мы не умели и вызывали насмешливые советы других. Сумки мешали, их перенесли в нос и чуть не уронили в воду. На корме сидел Жора. Он учил нас с Хусаином как держать весло, как опускать в воду, как делать гребок.  Вначале ничего не получалось, а потом более или менее наладилось. Насмешки прекратились.

        Отошли на расстоянии видимости, затем повернули, подошли к судну, подняли шлюпки. Обед. Отдых и опять бестолковая гребля до изнеможения. Погрузка. Разгрузка. Никто ничего не понимал. На кой чёрт мы мечемся по морю. На вопрос Жора коротко отвечал:

        - Пошли вы все куда подальше!

          На следующий день всё повторилось. Кэп стоял с часами и как на спортивных соревнованиях отмечал когда отошли от борта и когда разгрузились. Что он соревнования что ли хочет устроить с Черноморским флотом?
 
        С непривычки болела спина и мышцы рук. Перчатки хоть и спасли от волдырей, но порвались. Их заменили. Грести мы научились и стали более или менее единой командой. Слова «Суши вёсла», «Табань» и другие мы часто использовали потом на берегу, особенно при встречах с девчонками.

        - Слушай Жора, зачем нам всё это надо. Лодки, погрузки, разгрузки. Мы что в армии что-ли или в кино будем сниматься?

        - Остынь. Капитан действительно с флота пришёл. Своё дело знает. Вот и хочет тебя научить. А ты чего взбеленился? Отказаться хочешь. Иди, откажись. Смелый какой. А учит потому, что неизвестно как будем разгружать груз. Или подойдём к берегу, или отвезём на шлюпках или… Вариантов много. Какой будет использован, неизвестно. Поэтому кэп и прорабатывает варианты.
 
        Вечером купались. Прыгали в тёплую воду с борта. Видели неподалеку дельфинов. Курорт! Только непонятно чего ждём. Радист в рубке кричит кому-то в эфир, что у нас неполадки с двигателем.  Поэтому стоим и чиним. Дурак он что-ли? Какой двигатель? Какие неполадки? Всё у нас на ходу. Механики вместе с нами купаются и к двигателю не подходят. Но матрос вывесил ещё один чёрный шар. Это значит судно стоит на якоре из-за неполадок в двигателях. 
               
        Третий день начался с неприятности. Утром вахтенный обнаружил, что топовый навигационный фонарь погас. Электромеханик дядя Коля покопался в щитке — фонарь не зажёгся. Нужно лезть на мачту т. к. мачта не опускается. Сам он не может. Подвернул ногу. Его помощника, который не раз менял лампочки в фонаре месяц назад списан с судна.   

        - А кто полезет?- спросил он капитана.

        Капитан был краток.

        - Ты меня спрашиваешь? Это я тебя должен спросить. Кто расписан на эту работу?
        - Новенький, Хусаин кажется.
        - Вот пусть и меняет.               
        - Но он же новенький, ничего не знает и допуска к высотным работам не имеет.
        - Научишь. Через 4 часа сам проверю. Разрешение составишь, я подпишу. Сейчас же принимайся.  К вечеру чтоб фонарь горел. Нечего жо…. просиживать. Нога у него болит! Пить меньше надо!
 
        Не только дядя Коля, но и все кто слышал приказ знали, что кэп не прав. Но ведь не скажешь ему об этом. Это всё равно что подойти к нему сзади и выдернуть седой волос с его головы — развернётся и так шибанёт, что мало не покажется. Будешь лететь с белым волосом в руках и синяком под глазом в морские просторы проклиная на чём свет стоит вырванный волос, себя, дурака и, непонявшего тебя, капитана.
 
        Матросы плавали не первый год и знали, что заменить лампу даже на спокойной воде когда верхушка мачты неподвижно воткнута в небо, не просто. При волнении мачта описывает зигзаги и может выстрелить тобой как рогатка и ты полетишь по параболе вниз. Шмякнешься ты на палубу или плюхнешься в воду, значения особого для тебя уже не будет иметь.
 
        Странно, но сам Хусаин согласился сразу же и, кажется, с большой охотой. В каюте с дядей Колей они сидели около 3 часов. Изредка выходили в рубку, копались в щитке, или подходили к фок-мачте. Задрав вверх головы что-то обсуждали. Хусаин снимал и одевал страховочный пояс, цеплял на себя какие-то сумки. Рядом вертелся Витёк, такой же салажонок как и мы.

        К вечеру все свободные от работ собрались на палубе. Капитан смотрел из рубки.  Дел никаких нет. Козёл, карты надоели, а здесь зрелище. Пусть и пустячное, но может превратиться в такую трагедию, что мама не горюй. А трагедии всегда привлекательна.  Особенно если она может закончиться смертью, а ты смотришь на это со стороны как зритель.

            Чем окончится для Хусаина смена лампочки, никто не знал. То ли обкакается с перепуга и не полезет, то ли долезет до половины, а потом нужно будет его отдирать приваренного страхом к мачте. Этот малый из Азии наверно думает, что высота снизу такая же, как сверху. Ну-ну. Пусть лезет.

        Хусаин одел страховочный пояс, прикрепил сбоку сумку с инструментами, взял метровую верёвку с двумя замками на конце и полез на мачту. Залезал он ловко как обезьянка. От этого мне стало чуть спокойнее. Наверху он махнул нам рукой. Покопался и крикнул «Включайте». Вахтенный включил. Фонарь загорелся. Хусаин, ещё быстрее чем залез, спустился. Когда он уже стоял на палубе, до нас дошло, что он всё сделал.

        - Ну даёт! - усмехнулся какой-то матрос,- Шустряк, ничего не скажешь.

        Так думали все и расходясь, хлопали героя по плечу, спине, подставленной ладони.
 
        - Да ничего особенного,- рассказывал мне Хусаин,- Я привык. По горам я поднимался на такие скалы, где были только орлиные гнёзда. А знаешь, я с верхотуры посмотрел вниз и судно не увидел. Мачта выходила из какой-то маленькой щепочки лежащей на воде. Вокруг только море. Ничего больше. И я висел в пустоте, как муха на кончике мачты.  Я столько воды никогда не видел. Очень много. Очень.
       - Не боялся?               
        - Боялся.
        - А зачем полез?
        - Так было нужно.
       - Для кого? Чего нужно? Доказать что-ли что-то хотел? - Хусаин не ответил, смотрел в иллюминатор и было видно, что продолжать разговор он не хочет.

        А я понял одно.  Хусаина я не знаю. Несмотря на то, что мы дружили. У Хусаина оказался не только смелый, но и твёрдый характер. «Парень сказал — парень сделал». Не каждый новичок согласиться лезть на качающуюся мачту и делать незнакомую работу.

 
        С начала нашего знакомства я не замечал в нём никакой смелости. Обычный. Ничего особенного.  Если он появится в толпе, то я смогу  отличить его от других людей и сказать — это Хусаин. Но это не значит что я его знаю. Да, знаю его внешний вид, черты его лица, форму его тела, цвет глаз. Но это только часть его - облик, внешность, оболочка, а за ней, внутри, ещё один. Он хорошо спрятался, его не сразу разглядишь, но он есть, он живёт и  наблюдает за нами. Кто он такой и что собой представляет?  С ним я не знаком и не знаю считает ли он меня своим товарищем. А ведь от этого зависит как он поведёт себя в той обстановке, где от наших совместных действий будет зависеть исход.
 
        Неизвестность всегда непредсказуема, а её отсутствие лишает самого главного в жизни — опоры. Не на кого опереться.  Это не то что пугало меня, а делало моё отношение к нему другим. Прежняя дружба исчезла. Значит исчезла и опора. Я как будто отпрыгнул назад и очутился в том времени когда мы были чужими и нам только предстояло узнать друг друга. Я не знал как теперь строить своё отношение с ним.  Но то, что эти отношения будут не похожи на прежние — я не сомневался.

        У него была ещё одна черта в характере. Она проявилась всего раза 3-4. Но я и матросы, с которыми мы жили, её запомнили. Хотя и не говорили об этом.

        Когда долго живёшь с одними и теми же людьми в замкнутом пространстве отношения складываются не сразу и итог их различен. Вначале все люди как люди и ничего страшного не происходит. Вежливость и уступчивость витает в воздухе и кажется все давным-давно знают и притёрлись.  Но помещение настолько маленькое, что личные пространства перекрываются, вещи каждого доступны любому, разговоры двух слышат все шестеро. Ни спрятаться, ни укрыться, всё на виду. Через некоторое время становиться ясно что никто ни к кому не притёрся, бок о бок живут не друзья, а страшно ранимые личности и притирка только начинается. И идёт она не по людским законам, а по звериным.
 
        Попробуйте притереть два листа наждачной бумаги. Помучаетесь. А теперь представьте что в тесном кубрике лежат, ходят, трутся шесть листов наждачной бумаги крупной зернистости с колючим, необузданным характером. И всё это скопище каждый день только что и делает, что притирается друг к другу. Выбраться из этой массы невозможно - на судне нет лишних помещений, а за борт не уйдёшь - кругом вода.
 
        Притирки — превращение непонятного, а потому опасного чужака, в понятного, близкого, не опасного человека, всегда сопровождается маленькими или большими взрывами. Взрывается не порох, а неконтролируемые эмоции. Отношения раскалываются и целое превращался в два враждующих лагеря. Кубрик становился самым ненавистным местом на всём судне. И дай Бог, чтобы ничего не произошло.  Трагедии на судах бывали и не раз.

        Притирались и мы с Хусаином. Однажды, когда я чем то разозлённый на него, начал «качать права», он не повышая голоса, мирно, как то обыденно, ответил фразой, которая сразу же погасила во мне раздражения. Я успокоился, но тогда ничего не понял. Только потом, не раз возвращаясь к стычке, я стал понимать как смог он одним дуновением погасить нарастающее пламя вражды между нами. Прежде всего он дал ясно понять, что не только полностью согласен, но и то что я прав. Это не погасило мой накал, но существенно его умерило. Затем он сразу же предложил решение проблемы, причём пошёл на ощутимые уступки со своей стороны. И наконец, он, как будто бы ничего не произошло, повернул разговор совершенно в другую сторону. Неожиданно предложил что-то сделать или куда-то пойти. И я со своей вскипающей злостью, вдруг внезапно ощутил, что я победил, добился своего, выиграл. Злость пропала мгновенно и я, снисходя к побеждённому, охотно согласился с ним куда-то пойти, что-то делать. Но самое главное никакие уступок мне Хусаин не сделал, да я бы их и не принял.  Все эти превращения произошли в течение нескольких секунд. Мы остались друзьями. Правда некоторое время я стеснялся своей вспышки, отводил глаза, чувствовал неловкость при разговоре, но потом всё прошло.
 
        В стычках с другими он также использовал свой талант миротворца. Причём, мне кажется, он даже не знал о своей способности. Она была чертой его характера, подаренной ему Аллахом. Она автоматически возникала в ответ на любую агрессию. Проявлялась в его словах, тембре голоса, жестах, взглядах и других мелких штришках, которые по отдельности ничего не значили, а вместе действовали отрезвляюще, рождая у оппонента мысль,- «Что это я взбеленился?». Его стали уважать, а этот приём стали использовать и другие. Кому удавалось, кому нет.
 
        То что посмотреть на работу Хусаина с фонарём пришёл «поболеть» весь экипаж, говорило о многом. В основном из-за Хусаина наше жилище было самым спокойным местом на судне и всегда был «под завязку» набит гостями.
               
        В другом кубрике за всё время нашего плавания парни так и не притёрлись друг к другу. Не раз там возникали жестокие драки. Они не выплёскивались наружу. Обшивка корабля глушила звуки. Иногда яростный клубок дерущихся полуобнажённых мужских тел с хрипом и матом выкатывался на палубу и начинался погром.  До увечий слава Богу не доходило. Капитан и боцман, привыкшие к разным ситуациям на судне, быстро растаскивали этот орущий, брызгающий ядом ненависти клубок кобр.
 
        Единственный матрос, который не принимал участия в этой грызне был Габа — плотный, коренастый парень с глубоко посаженными глазами и сросшимися на переносице чёрными бровями. Скользнёшь взглядом по его лицу и ничего интересного не найдёшь — парень как парень, лицо как лицо, грубоватое, но для парня сойдёт. Но стоит остановиться и заговорить с ним, стоит посмотреть ему в глаза как сразу начинаешь испытывать страх, начинаешь бояться его и готов выполнить любые его просьбы. Странное какое-то влияние.

        Вечером к нам на полном ходу подошёл быстроходный катер с крупными белыми цифрами на носу. Пограничники. Не швартуясь крикнули капитана. Он вышел одетый с папкой, как будто ждал гостей. Спустился по трапу и катер быстро исчез на горизонте.  Почти весь экипаж стоял у планширя смотрел на исчезающий след катера, тихо переговаривался и не понимал что происходит. Спросили радиста, который всегда всё знал. Тот хмыкнул.

        - В Балаклаву подались.
        - В Балаклаву? Чего там кэп не видел?
        - Значит нужно. Не вашего ума дело.

        В кубрике, матрос, который раньше плавал с капитаном, сказал.

        - Я говорил, ребята, что мы ввязались в какое-то дерьмо. Так оно и есть. В Балаклаве штаб украинских погранцев морской охраны. Они и приехали за кэпом о чём-то договариваться. Видимо что-то готовится.

        Весь вечер во всех кубриках только и обсуждали зачем капитан уплыл с погранцами, куда и зачем мы идём, что за это будем иметь и не обернётся ли всё это нам боком.  Последнее интересовало больше всего.

        Под утро капитан был на судне. Примерно в 12 часов ночи мы снялись с якоря и на полном ходу пошли на запад. На другой день с наступлением темноты подошли к берегу и стали на якорь. Никто не спал. Поэтому когда боцман вызвал всех на палубу, вышли быстро и все. На мачтах не горел ни  один огонь. Темнота была чуть разбавлена жёлтым светом луны, крупные звёзды на безоблачном небе мерцали близко и бесшумно.
 
        Капитан вышел вместе с боцманом и Габой. У всех мелькнула мысль «Чего это простой матрос Габа оказался вместе с капитаном и боцманом? Что у них за дела?».
 
        Капитан покашлял в кулак и медленно прохаживаясь по палубе негромко начал.

        - Нам, сейчас необходимо сделать кое-какие дела. Точнее — погрузить на судно товар и доставить его в назначенное место. Сразу предупреждаю — ничего криминального здесь нет. Почему погрузка ночью? Потому что так легче для заказчика. А наше дело десятое. Весь экипаж для работы не понадобиться. Но это не значит, что кто-то не будет работать.  Сейчас здесь останутся только те кто уже плавал со мной. Остальные в низ и не высовываться. Понятно. Выполняйте.

        Мы с Хусаином, недовольные, направились в кубрик. Думали, что будем что-то делать. А получилось - опять ждать. Спустились в кубрик, легли.
 
        - Зря мы что ли тренировались на шлюпках? Теперь, выходит, мы не нужны? Так что ли? - бурчал в мою сторону Хусаин.

        Меня не интересовало что говорил и думал Хусаин.  Он знал не больше меня и разговор не имело смысла поддерживать.
 
         Хусаин затих. Мы напряжённо прислушивались к каждому звуку снаружи.

        С палубы доносились неясные разговоры — бу-бу-бу-бу-бу. Потом забегали и заходили. Что-то заработало и опять выключилось. Видимо проверяют лебёдку. Зачем? Послышались возбуждённые голоса и глухой звук чужого двигателя, который быстро пропал. Судно закачалось на волне и в кранцы на борту ударилось какое-то  судно. Судя по толчку — довольно большое. Послышались команды швартоваться. Заскрипела грузовая стрела и было хорошо слышно как в трюм начали устанавливать что-то тяжёлое. Вскоре работы закончилась, «Чужак» отошёл, а работы у нас в трюме, судя по говору и глухим ударам, продолжалась. Затем заработал двигатель нашего судна и мы, чуть подрагивая корпусом, поплыли. Куда? Неизвестно. Через некоторое время с шумом спустились Жора и ребята. Уселись на рундуки.
 
        - Всё пацаны, аврал отменяется. Товар принят,- сказал с усмешкой Жора.
        - А мы что? А нас? Мы что не понадобились?,- спросил я.
        - Нет. Шлюпки не понадобились. Груз привезли на баркасе.
        - Ну и что за груз? Золото или платина? Военная тайна?
        - А чёрт его знает какие-то ящики.
        - И ты что, не знаешь, что в ящиках?
        - Не знаю и тебе не советую узнавать. Понял? Не с-о-в-е-т-у-ю,- раздельно и многозначительно повторил Жора.

          Разговор потух, хотя нам многое хотелось узнать. Хусаин попытался что-то спросить, но вид матросов совсем не располагал к разговору. Ну и чёрт с ними. Но вопрос «что там в этих ящиках» как заноза сидел в голове.

         Следующий день прошёл как обычно. Судно полным ходом шло на запад. Крышка трюма был закрыта брезентом.  На судне чувствовалось какое-то напряжение. Начальство было не многословно, выглядело сосредоточенным и отчуждённым.
 
                Спрашивать у них что-нибудь совершенно не хотелось.  Свободные от вахты сидели по кубрикам. Боцман никакой работой не загружал. Что уже само по себе странно.
 
         Я вышел на палубу. Из рубки высунулся боцман.

                - Скажи Жорке пусть смажет блоки стрелы. Скрипят как ...,- замолк подыскивая слово. - Как недорезанные.
        -  Георгий Валентинович, недорезанные не скрипят,- ответил я.
        - Чего? Умник нашёлся. Брысь за Жоркой. Потом всё проверю.
        - Георгий Валентинович, а куда идём.
        - К Керченскому проливу, а там посмотрим. А тебе зачем? Тебя катают, кормят, деньги дают, ну и молчи в тряпочку.
        Жора был на баке. Я двинулся к нему. Опять голос боцмана.
        - Ты куда?
        - За тряпочкой.
        - Какой тряпочкой?
        - Чтобы молчать в неё.
        - Ты сейчас стервец на всю жизнь замолчишь! Я тебе что сказал?
        - Георгий Валентинович, Жора на баке я туда иду.
        - Где? На баке? Ну ладно иди, иди. Остряк самоучка.
        - Наверное будут разгружать товар. Поэтому и стрелу нужно смазать,- сказал Жора выслушав меня.
        - А в ящиках товар?

        Жора посмотрел вокруг.

        - Я же говорил. Откуда я знаю. А тебе то что?
        - Ну хоть какие ящики то?
        - Продолговатые, зеленоватые, тяжеловатые.
        - Так это оружие!
        - Ну-ну. Всё то ты знаешь. А почему так думаешь? - заинтересовался Жора.

       В школе я много читал о ручном оружии, поражающем на расстоянии — луки, аркебузы, пистолеты и др. Поэтому кое, что знал. Сказал почему так думаю.

       - Ты парень не промах,- выслушав сказал Жора.

        После обеда боцман приказал готовить оборудование к ловле рыбы. Никто такого не ожидал.  Мы что идём в Азовском море рыбу ловить?

        - Хрен его знает. Маскируются. Какой дурак ловит сельдь летом. Барабульку ещё — туда-сюда.  А что ты у меня спрашиваешь? Вон у своего кореша спроси,- он кивнул на меня,- Он всё знает.- ответил Жора на вопрос Серого.

        То что я всё знаю, это конечно перебор, но то что мой авторитет в экипаже стал подниматься, заметил.

        Почувствовал это по мельчайшим штрихам, который вдруг появились в общении с окружающими парнями. В общем разговоре, если неожиданно заговорю, все замолкают и внимательно слушают, что я скажу.

       Если сидим тёплым вечером на палубе и  треплемся про всяко-разное, то взгляд рассказчика часто обращается ко мне. Я могу ничего не говорить, а кивая головой, коротким восклицанием, улыбкой, коротким словом держать вожжи разговора, поворачивать его, придавать ему тот или иной смысл, делать выводы или давать совет. В экипаже было несколько таких людей. Я в их числе.
 
        Я не раз думал с чем это связано. Может быть с тем, что я мог придумывать какие-то  новшества которые облегчали нашу работу и так просты, что вызывали удивление.  Или Витёк повлиял на это.

        Витёк, как и мы с Хусаином и Серым был юнгой, салагой. Но в отличие от нас Витёк был гений в радиотехники. Его круглая голова была забота схемами, в глазах бродили электроны, а в уши залетали не звуки, а радиоволны разной частоты. Прикреплён он был к команде швартовых и ещё к чему-то, и то что он делал получалось из рук вон плохо. Старпом и боцман наотрез отказались просить капитана, прикрепить Витю к дяде Коле, электрику и фанату своего дела. Я собрался с духом и пошёл просить кэпа. Не буду передавать что произошло в каюте, но кэп дал «добро». Через неделю все поняли Витёк на своём месте. По правде говоря моей заслуги здесь нет. Просто кэп был настолько ошарашен просьбой одной «кильки» за другую, что, не зная почему, разрешил.

                А может после драки с Балясой и инцидентом с Серым? 
               
        Серый после стычки с Хусаином и моего заступничества стал тихим ничем не примечательным, бесцветным мальчиком, под стать своей клички. Причём его нахальство и наглость угасали не постепенно, а потухли сразу. Уже на следующий день все заметили — он был совершенно другим.  С одной стороны это неплохо. Обстановка стала спокойней не напряжённой, нечего и некого было бояться. Но с другой — у меня не проходило чувство опасности. Как будто рядом затаился зверь. И всё-таки мне было жалко этого парня, ничего хорошего не видевшего в своей жизни.
               
Чтобы разобраться во всей этой путанице, необходимо было время. А пока Серый несмотря на его тихий нрав всё ещё представлял серьёзную опасность, он был миной замедленного действия и с ним нужно быть считаться и всегда быть на чеку.

        Поэтому когда Жора спросил меня: - Слышь, к нам в кубрик проситься мой товарищ из другого кубрика. Там какие-то нелады у него. Мы здесь посоветовались и решили Серого переправить туда, а моего товарища к нам. Как ты думаешь?- Я ответил осторожно.

        - А я при чём. Спросите Серого.
        - Спрашивали. Не хочет.
       - Ну и всё. Какие дела?
       - Понимаешь все ждут что скажешь ты.
       - Кто ждёт?
       - Все.
       - Ну вы даёте. Я что капитан?
       - Кэп не кэп, а что думаешь хотелось бы знать.
       - Ну, раз не хочет, то и не надо.
       - Лады.

        Сам  себя я никаким выдающимся не считал. Но то что меня уважают — было приятно. И как то само по себе получилось, что я стал чуть иначе смотреть на других и чуть по другому оценивать обстоятельства. В этом «чуть по другому» было то, что я стал всё происходящее оценивать примеркой не только к себе и для себя. Я неожиданно сообразил, что люди вокруг — почти такие же, как и я. И это нужно учитывать.  Казалось бы чего проще понять простую истину-«Учитывай мнение других», а дошло не сразу.

        Работами по подготовки ловле рыбы руководил рыбмастер с двумя помощниками. Говорят что они побывали на океаническом лове. Мы с Хусаином, юнги по документам и салажата, по определению, посылались то туда, то сюда, делали, то то, то это. Мастер, похожий на краба, наверное получал наслаждение гоняя, поправляя и поругивая нас.
 
        - Эх! Раньше у Ньюфаундлендской банки мы с нашим капитаном забрасывали на сельдь тралы, тебе и не снилось. Не то что эти мелкодонные ставки. Настроить трал, чтобы он работал не каждый сможет. В пролове не оставались. А какая там селёдочка была, пальчики оближешь. Хотя и в Азовском она не плохая.

                Ещё долго в этот вечер кормил нас байками рыбмастер пока мы перебирали сеть и чинили ячейки, мыли бочки и др.
 
        Вечером перед сном, Жора, неожиданно повернувшись ко мне, сказал
        - Всё это маскировка. Показуха. Сети, бочки, соль. Как в театре. Да ещё лицензия на вылов рыбы наверняка имеются.
        - Ты о чём,- не понял я.
        - Ни о чём. Завтра узнаем.

        На этом и заснули.

        Ночью поднялся ветер, волны били и толкали нас в разные стороны. Не спали всю ночь. К обеду волнение почти прошло. Я впервые узнал что такое морская болезнь. Да и не только я.

        - Это цветочки. Вот попадём в настоящий шторм, тогда узнаете что такое блевотина.

          Из всего экипажа чувствовали себя нормально человек семь. В том числе и Хусаин. Надо же! Житель гор, а море как родное. Чудо!

         Керченский пролив прошли без приключений и малой волне. Азовское море встретило неприветливо и более крупной волной.
 
         - Балла три, четыре.- определил Жора.
         - Откуда знаешь,- спросил я.

        В моём отвратительном состоянии было плевать сколько на море баллов и откуда это знает Жора. Спросил потому, что не хотел показать как мне плохо.

        - Видишь появляются барашки на волнах.

          Я посмотрел и меня чуть не вырвало. Бараны чёртовы!!!

        Низко шли облака, ветер налетал порывами, разной силы и с разных сторон. Крупная волна в отличие от Чёрного моря шла не направленно, а разбившись на множество водяных холмов бестолково поднималась то вверх, то оседала и наше судёнышко дёргалось в разные стороны.

        Это муторное маленькое море тряслось вместе с Украиной и моей башкой. Тот кто её тряс, с усмешкой поглядывая сквозь просветы в тучах на болтающееся государство, судёнышко и валяющихся в кубрике матросов с лицами проходящего похмелья. Куда не посмотришь — в мутной воде плавали обрывки водорослей.  Мы не вылезали из кубрика.

        Подошёл катер с русскими пограничниками, переговорили о чём-то с капитаном. Отвалили. Несколько раз заглядывал боцман.

        - Живы, мать вашу……? Какого хрена жрать не идёте? Чтоб к вечеру все в ажуре были.

        После ужина капитан приказал мне и матросам, кто уже плавал с ним, остаться на палубе. Всем остальным уйти в кубрики.

        - И не высовываться. Сидите тихо как мыши. Понадобитесь, скажу. Всё разошлись.

        На палубе осталось человек 10. Я проклинал всё на свете. Меня постоянно подташнивало, в желудке была ноющая пустота. Сейчас бы лежать и лежать.

        - Габа,- сказал кэп. - Распоряжайся.

        Опять этот таинственный матрос! Он что, торговый маклер? - подумал я.

        Судя по всему Габа был военным и распоряжаться умел. Разделил нас на три партии, мы спустились в трюм. Вначале докопались до ящиков, перетащив в сторону мешки с ватой.  Затем сняли ящики. Тяжёлые. Приходилось перетаскивать вниз вдвоём. Габа всё время шипел «Осторожно, осторожно», как будто там хрусталь. Затем показал как сумки-поплавки укладывать в специальные углубления на ящиках и закреплять защёлкой. Всё очень просто. Вставил, щёлкнул и всё. Только эту тяжесть за борт один не выбросишь. Да и из трюма мгновенно не поднимешь.  На черта это выдумали такие сложности. Всё можно было сделать проще.
 
        - Смотрите не вытяните шпагат. Осторожно. - повторял и повторял  Габа.

        Работа была не трудная. Тяжело было только снимать ящики и опять ставить друг на друга.

        На коробках было маркировка SMB. Из коробки торчал шпагат, который мы не трогали, внутри был какой-то мешок с  чем то сыпучим. Сахар что ли? Или песок?

        - Соль. - коротко сказал Жора.

        Работали молча. Закончив вышли на палубу. Темно. Двигатели отключены, но мы двигались. То ли ветер несёт, то ли течение. Не сесть бы на мель.

         - Отдать правый.- крикнули с рубки.

         Загрохотал якорь. Судно развернуло носом к ветру.

         Через некоторое время крик.

         - Якорь ползёт!

         Мы продолжали медленно двигаться. Матрос замерял глубину лотом и кричал капитану.

        Нас продолжало сносить. Якорь не держал. Глубина катастрофически уменьшалась. Не дай Бог если тащит на мель. Если сядем, хана! Можем перевернуться. Тогда пиши пропало. Всё пропало, ребята, всё. Деньги, работа, а может и жизнь. Разве среди этой свистопляски доплывёшь до берега.

Наконец якорная цепь перестала вздрагивать, натянулась. Судно остановилось. Глубина 8 метров. Якорь держал. Я посмотрел на рубку. В слабом освещении было видно, как капитан снял мичманку и вытирал лоб.
               
          Наступила тишина. Далеко в море блеснул огонёк. Мигнул и погас. С мостика кто-то просигналил в ответ. Опять тишина. Минут через 40 к судну подошёл баркас.
 
        - Ты, ты, ты и ты, марш в кубрик. - Ткнул Габа на меня и ещё пятерых матросов,- И не высовываться.

        Начальник тоже нашёлся!

       В кубрике сразу же полетели вопросы. Чувствовалось что Серый и Хусаин истомились ждать новостей.

       - Тихо, тихо. Дайте робу сниму. В трюме ящики с поплавками. Что за поплавки — не знаю У Жорки спросите.  Что в ящиках не знаю, но очень тяжёлые. К судну подошла какая-то баржа. Вот и всё что я знаю. Что за товар, кто его забирает и куда везут — не знаю.

        - Точно оружие везли, автоматы наверное, или стингеры. - Сказал Серый
         - А может гаубицы? Или приборы дальнего видения? - усмехнулся Хусаин.
        - Смотри ты какие слова знаешь, а говоришь в горах жил. Может ты русский шпик? - ответил Серый.
        - Хватит. Никто ничего не знает,- разозлился я.

        Наверху слышался топот и приглушённые голоса. Работала стрела.

                Чувствовалось как билась о наш борт подошедший баркас. Наконец послышался глухой стук мотора и баркас отчалил. Сразу же завели и наши двигатели. Сделав крутой разворот мы опять пошли неизвестно куда.

        С погрузки вернулись матросы. Усталые и неразговорчивые они сразу же улеглись спать и кроме «А чёрт его знает» мы ничего от них не услышали.

        Утром, на мой вопрос,- Ну как вы там грузили? - Жора ответил,- Да вроде бы нормально. Свои шлюпки не понадобились.  Но дело не в этом, а в том, что мы целёхонькие ноги унесли. Осталось тюки в Бердянске разгрузить и всё. Конец. Теперь деньги бы получить.  Заживём.

        Жора пощёлкал пальцами. Повернулся, посмотрел на меня.

        - Не хотел говорить. Но и ты никому ни звука. Мы перегрузили с баржи на судно 3 ящика. Что в них — неизвестно. Значит наше приключение не кончилось.

        В Бердянске кэп, старпом и Габа сразу же ушли в порт. То что Габа пошёл с ними никого не удивило. Все догадывались что в перевозке груза он играл какую-то роль. Не последнюю.
 
        Вернулись они поздно вечером на трёх чёрных мерсах с такими же безликими молчаливыми парнями в чёрных свитерах с капюшоном. Три ящика приехавшие молчуны быстро перегрузили в багажники машин. Захлопали дверцы. Габа сел в последнюю машину. Не оборачиваясь на судно, опустил стекло, махнул рукой передней машине, кивнул подбородком шофёру.  Машины развернулись и унеслись в небытие.

        Кэп стоял у планширя смотрел в след и что-то тихо говорил боцману.
 
        Сволочь всё-таки этот Габа! Уехал даже рукой не махнул на прощанье. А ведь вместе дело делали.

                Стоявший у мачты Хусаин повернулся к Женьки.

        - Слушай, а кто такой Габа?
        - А хрен его знает. Догони. Спроси. Меня интересует, когда нам деньги дадут. Боцман говорит, что в Бердянске дадут премиальные, а основной заработок получим в Одессе.

        Утром выгрузили тюки с ватой. Начальство, не дождавшись конца разгрузки, ушло в порт.  Пришли к обеду. Нетрезвые. Старпом нёс какой-то чемодан, в котором оказался баян. Сказал, что купил.

         Нам, откровенно говоря, было плевать, что он там купил. Мы все с нетерпением ждали сообщений о нашей дальнейшей судьбе.

         Начальство, не обращая на нас никакого внимания,  сразу же собралось в кают-компании. Междусобойчик что-ли устроили? Мы разбрелись по палубе с нетерпением поглядывая на дверь кают-компании. Первым вышел боцман. Все уставились на него. Боцман пнул какую то верёвочку на палубе и зло посмотрел на нас. Стало понятно. Ничего хорошего в кают-компании они не высидела.

         - Заняться уборкой судна! Три или четыре дня будем стоять в Бердянске. Завтра на берег. На весь день. Чего стоите? Оглохли? За работу!

         Боцман злой, что не отправились в Одессу, а будем стоять в этом вшивом Бердянске, запустил такой мат, что мы не раз слышавшие от него разные сочетания матерных слов, пораскрывали рты. Да-а-а! Талант есть талант. Он  виртуозно, на одном дыхании, конструировал разные по смыслу, но богатые по звучанию предложения всего из 5-6 матерных слов. Чувствовался богатый, многократно используемый не только украинский, но и заграничный опыт. Каждое предложение имело свой сексуальный оттенок, различалось по половой принадлежности и имело конкретную конечную мишень.  Заряд точно попадал в цель — в кэпа, в судно, в нас, в директора «ООО» и др. Мы стояли застыв от неожиданности.

        И вдруг, посреди тирады, на палубу рядом с боцманом упала мёртвая чайка. Я слышал, что птицы умирают в полёте, но никогда не видел этого. Все ошеломлённо уставились на мёртвую птичку.

                - Георгиевич, это ты своим матом божью пташку убил,- давясь от смеха сказал Жора.
        - Да ну! Не может быть! О Господи неужели,- Боцман поднял глаза на небо, где обитал бог и перекрестился. Бог молчал.

        И тут раздался грохот. Это был смех. Наверное, все на минуту представили мёртвую чайку, стоящего рядом с ней её убийцу и укоризненно смотрящего на них сверху боженьку.
 
        Из рубки высунулся кэп.

        - В чём дело?

        Никто не ответил. Хохот вывернул всех наизнанку.

                Выдраили палубу, навели чистоту в кубриках После ужина устроились на баке и не спеша курили особенно сладкую после еды беломорину (папироса Беломор-канал). Пришёл Витёк. Устроился рядом и сказал, показывая рукой:

         - Смотри! Тучи с юга идут. Я к радисту ходил, он сказал что метеосводка хреновая.  Накаркает мать его. Такую черноту я давно не видел.  Дядь Гриш,- крикнул он боцману: - Готовь круги тонуть будем! Тучи идут.
         - Чего орёшь дурак, наорёшь на свою задницу.
 
         Боцману  было наплевать на Витьку и его задницу, но он не любил идиотских предсказаний перед надвигающейся бедой. А что эта стервоза придёт он почувствовал ещё раньше Витьки и радиста. Он знал если начало не везти с утра, то на этом не остановится.  Да ещё эта умершая птичка. Ох, не к добру всё это!

         На слова Витьки никто не обратил внимание. Радист пришёл с берега пьяным. Да и здесь втихаря от кэпа, наверное, бухнул, ну и понёс околесицу. От него и не такого можно ожидать.

        Вечер был тихий и тёплый, волны чуть слышно били о корпус судна, уходить в душный кубрик не хотелось. Между лежащими на палубе матросами бродил кот Барон и мурлыкая тёрся щекой о  разбросанные тела.

           Боцман увидев высунувшегося из радиорубки радиста крикнул:

        - Что там с погодой?

          Радист махнул рукой.

        - Плохо. Завтра утром будет уточнённый прогноз.
        - А барометр?
        - Пока нормально.

Утром метеосводка подтвердила — будет шторм. Барометр упал до 740 и продолжал падать. Капитану приказали сниматься. После завтрака отдали швартовые и вышли в море. За нами порт спешно покидали и другие суда.

        Команда не сидела на месте. Крепили всё что можно было сдвинуть, приподнять и наклонить. Боцман  проверял — сдвигал, приподнимал и наклонял. Установили штормовые леера, зачехлили вентиляторы, клюзы, закрепили стрелы……

          Плохо принайтованный груз при сильной качке превращается в пушечное ядро. Если это ядро в трюме, то оно запросто пробьёт борт, если на палубе — может убить. Плохо закреплённая бочка, сорвавшись, будет гнаться по палубе за уворачивающимися от неё матросами не давая себя поймать. Отдавив пару ног, намяв бока при очередном наклоне судна бочка с грохотом врежется в кнехт, высыпет наружу своё содержимое и волна с благодарностью утащит рассыпанное в свою морскую утробу. Хорошо если попутно не утянет трепыхающегося матросика.

        Боцман в кают-компании объяснил мне, Хусаину и Витьке, где опасные места на судне, где спасательные круги, как одеть жилеты, как не свалится за борт и что делать если ты всё-таки туда свалишься.

        Все чувствовали, что надвигается что-то опасное и эта опасность серьёзна, поэтому всё что говорил боцман воспринимали открыв рот и уши. Часа четыре назад половина его слов прошла бы со свистом мимо ушей и закрытых ртов. Сейчас мы с тревогой смотрели на говорящего спасителя ожидая, что он скажет что-то такое, что снимет уже вошедший внутрь страх, скажет что впереди ничего ужасного не будет, а будет небольшая совсем неопасная для наших молодых жизней кутерьма. Ничего такого он не сказал и кроме тревоги на его лице мы ни чего не заметили. Особенно пугало то, что мы уходили в открытое море, удаляясь всё дальше и дальше от надёжного, твёрдого берега. До него, если что-то (тьфу-тьфу-тьфу) случится, уже не доплыть.

        - Всё,- закончил боцман,- и, на последок, запомните — по палубе не гулять, из кубрика не выходить. Шторм обещают сильный.

         Лучше бы он нам ничего не говорил.

         На горизонте уже отчётливо была видна чёрная изъязвлённая полоса. Вдалеке слышались удары грома. Мы шли прямо в эту грифельную небесную кайму. День становился неопрятным, сырым и неприятным.  Поднялся ветер, засвистело в вантах, тучи закрыли солнце, стало темно, душно и тревожно. Качка усилилась, тело бросало в разные стороны, ноги теряли опору, руки судорожно цеплялись за что попало. Гром грохотал везде, по всему небу сверкали молнии. Неспокойное чувство тревоги усилилось. Море и небо стали другими. Природа заменила на сцене актёров. Выгнала нормальных и вытащила из ада, переполненный злобой и ненавистью к жизни сброд, который превратил всё окружающее в отвратительную вакханалию.

         За борт лучше не смотреть. Раньше всё было отдельно, хорошо различимо и красиво — море, небо, воздух. Сейчас всё смешалось, стало лохматым, с разорванными чёрно белыми полосами, пятнами с неровными и размытыми краями, буграми, провалами, ямами, летящими брызгами, мокрым солёным воздухом. Бешеный ветер, как в блендере, с силой взбивал  водные и воздушные пласты и они, не успев перемешаться, разбрызгивались и разлетались в разные стороны.   С гребней волн срывалась  белая пены (петушки). Она выбрасывалась на палубу, попадала в горло, в глаза, за шиворот под одежду, вымачивая лицо и тело.  Снизу, сверху, справа, слева летел никогда раньше не слышимый истошный свист,  глухой болезненный плеск, утробное уханье, хлопанье. Весь мир был изломан и полон исковерканными мелодиями из изорванных партитур. Пьяное вдрызг небо и ошалевшее море остервенело отплясывали под балалайку шквала перед единственным зрителем — испуганным судёнышком.
   
                Качка в океанских просторах переносится лучше, чем в небольших мелких водоёмах. Океан дышит большими, длинными, массивными в своей несокрушимости волнами. В мелкой, небольшой лужице негде разгуляться. Ни вглубь не в ширь. И волна похожа на дробный чахоточный кашель. Негромкий, невысокий, пузыристый, как от бьющего по воде ладонями ребёнка в ванне.

        В Азовском море была не качка, а болтанка. Волны не имели направление, их возникновения нельзя было предсказать, нас дёргало не только вверх и вниз, но и во все направления без перерыва и предупреждения. Всех, даже самых стойких, быстро укачало. Мы выглядели как измождённые хронической болезнью пергаментные страдальцы, от которых смерть отошла недалеко, присела и, посмеиваясь, ждала своего час.

        Нам, действительно, было плохо. Но в каждом ещё сохранилась сила и воля терпеть это безумие и не броситься за борт прекратив эти зверские страдания. Мы лежали и рыгали, не замечая что лежим на мокрых пахнущих одеялах в скользких одеждах. Мы с трудом ворочались ища наиболее щадящего положения для  вывернутого наружу желудка.  Уже не пугало то, что нельзя уйти из этой глухой, задраенной от внешнего мира металлической коробке. Уже не страшили тяжёлые волны, как кувалдой бьющие по металлическим бортам корабля, вызывая вибрацию и ужас, что судно вот-вот рассыплется. Страх был задавлен, стёрт невыносимым страданием больного организма. Инстинкт самосохранения еле-еле теплился в ничего не воспринимающем мозге.

         Ничего уже не страшило, лишь бы быстрее прошла это болезненная агония боли, раздирающая мозг и тело.

        У ног распластанного Серого, безмятежно спал свернувшись калачиком кот Барон. Качку он не воспринимал и из его сыновей был бы прекрасная команда на все суда.

         Наверху раздался крик. Кто-то что-то громка кричал в мегафон. По звуку понял — отдали якорь. Судно продолжало двигаться, рысканье уменьшилось. Наверное пошли не на волну, а углом к ней. Это опасно. Завалимся.

        Опять раздался крик в мегафон. С трудом выглянул в иллюминатор. Неподалеку от нас ветер тащил куда-то из Бердянского залива небольшое судно. Оно кажется было на плавучем якоре, на корме была видна уходящая в воду цепь. Машина не работала. Это плохо! Очень плохо! Куда их попёрло? У судна была малая осадка и его несло ветром как щепку.
 
           - На мель точно сядут,- мелькнуло в голове.- если не перевернуться. Очередная волна залило иллюминатор, скрыло судно и отбросило меня на койку.
                Так и штормовали всю ночь на плавучем якоре и малом ходу. Двигатель слава Богу не подвёл.

        Утром всё стихло. Неожиданно встал двигатель. Ещё бы! Столько работать на холостом ходу на гребне волны! Механики, еле двигаясь, занялись ремонтом. Мы полуживые выползли на подсыхающую палубу и разлеглись, как личинки, под поглядывающем на нас солнцем. Медленно приходили в себя. Качка почти не ощущалась.

        Вначале лежали без всякого движения, внутри организма шторм продолжался. Но и он утихал. Болело всё тело и покой был истинным наслаждением. Кот Барон ходил среди нас не понимая, что случилось с двуногими приятелями. Наклоняя голову он тёрся о ноги, руки, заглядывал в лицо, иногда усаживался на какое-нибудь обездвиженное тело и мурлыча приятно мял грудь передними ногами.
 
        Первыми задвигались глаза. Вначале они смотрели прямо перед собой, потом преодолевая неохоту скосились на окружающих товарищей. Этого было пока достаточно. Веки захлопнулись. Опять наступил покой. Затем кто-то произнёс первые слова. Смысл их был не понятен, да никто и не вникал в них. Потихоньку задвигались руки, ноги. Только голова торчала без малейшего движения. Понемножку начался разговор. Но это был ещё не полноценное общение, никто ни к кому не обращался. Просто было приятно издавать какие-то звуки и ощущать что ты двигаешь губами.

        Как всегда, некстати появился боцман и заорал так, что последствия штормы стали быстро улепётывать из испуганного организма.
 
        - Какого чёрта разлеглись, мать вашу. Делать нечего? Жрать и деньги получать горазды, а работать кто будет …… и т. д.

        Ох как не хотелось ничего делать! Особенно наклонять гудящую голову.  Но этот чёртов боцман разве пожалеет.

        Потихоньку все встали, вяло принялись за работу. На обед никто не пошёл. Все разбежались по койкам.

          Вечером  кто-то крикнул «Шлёма идёт». Мы выскочили на палубу. Недалеко не спеша проходило потрёпанное небольшое судно. Я пригляделся. Узнал судно, которое шторм вытащил с нерабочими двигателями из порта и погнал в море. Значит не потонуло, не село на мель, не разбилось? Повезло! Ну и слава Богу.
 
        Все мы, кто стоял на палубе, радостно завопили, заорали, что-то закричали, запрыгали и замахали руками.  В ответ тоже закричали и замахали руками, а вышедший из рубки человек в тельняшке, трусах поднял громадный рупор и заорал в нашу сторону:- «Привет ….........»,- дальше шёл мат-перемат. Но судя по улыбки на лице орущего, настроение у него было прекрасное. Шли они в Бердянск. В помощи не нуждались.

        - Этот в трусах — кэп, фамилия Шлемович, звать — не знаю,- кивнул на судно наш боцман. - Это судёнышко,- продолжал он,-  называют «Шлёма». Оно в Азове всем известно.  Часто садится на мель. Идёт, например, по подходному каналу в порт Керчь обязательно ткнётся в песок, плывёт по Азову, где только, что спокойно прошло другое судно и никаких мелей не было, так нет, обязательно со всего маху усядется. Бугор с песком как будто бегает за ним и неожиданно вырастает перед носом и судно с разгону вязнет в нём. Не имело значения входил или выходил «Шлёма» из порта, шёл ли он по Азову или из Азова — буксиры в портах всегда стоял наготове — ждали сигнала снимать Шлёму с мели.

        - А что с ним сейчас случилось? -спросил Женька,- он ведь без двигателя попёрся в море. Они что там дураки? Не знали, что будет шторм? Не подготовил двигатели? Балда этот ваш Шлёма, а не капитан.

        - А чёрт его знаем, Капитан он от Бога, но шалопут ещё тот. Придём в порт, узнаем.

         Двигатели ни как не хотели заводиться. Все болтались по палубе и с нетерпением прислушивались — заработали или нет. В конце концов заработали. Вылезший из своей преисподней стармех предупредил:

        - Не знаю дотянем ли до порта. Как бы надолго не встали. Не дай Бог!
        Бог просьбу услышал и до порта мы дотянули.

        Утром боцман ждал нас с длинным списком неотложных работ в руках. Заслушали и ужаснулись. Потрепало нас изрядно. Ещё 2-3 суток такого шторма и наше судно не выдержало бы и легло отдыхать на дно. Боцман распределил весь экипаж по заданиям, и работа началась. Работали 2 дня с полной отдачей сил.
 
        Когда все на судне было подчищено, подколочено, подбито и подкрашено мы стали намекать боцману на увольнительную. Боцман понял. Пошёл к капитану и получил добро.

        Вечером мы уже гладились, стирались, готовились к походу на берег. Единственная неприятность портила настроение — ни у кого не было денег. Была кое-какая мелочь. Но на неё не разгуляешься. Выручил  боцман, спасибо его маме, родившей, такого доброго сына.

        От земли мы отвыкли и когда впятером шли по причалу он ещё покачивался под нами. Никто не знал куда податься. Мнения высказывались разные. Но они гасли в самом начале их появления. Все ждали.  И каждый знал чего. Дело было за малым — кто первым огласит желание, которое сидело в мозгу у каждого. Наконец Женька произнёс.

        - Знаете что пацаны. Мы такой шторм перенесли, что другим и не снилось. Живы остались. Радоваться надо. Давайте бухнём.
 
        Все облегчённо вздохнули. И с остатками выдыхаемого воздуха ушли все сомнения о том что делать. Все были за. Против был только желудок, да и то потому, что рядом лежала печень, которая толкала его в бок, т. к. не выносила никакого упоминания о чёртовом зелье, портившем ей жизнь.
 
         Вопрос куда идти не стоял. Женька здесь бывал не раз и всё знал. Вначале поехали на автобусе, а потом пошли по пыльной, галечной дороге в белый домик, который стоял в вишнёвом саду на краю хутора за Бердянском.

        Здесь было красиво. Зелень, балки, лиманы, море, поросшие густой то зелёной, то красноватой травой холмы с редкими тенистыми деревьями. Сюда часто летом приходили девчонки с хуторов. Из-за них мы и потащились сюда. И во вторых (а может и в первых) здесь жил Алик-грек, он делал вкусное вино и продавал матросам по дешёвке. А нам оно сейчас было как раз по карману и по настроению.

        Купили  несколько литров дешевого вина, круглый хлеб и сыр. В придачу его красивая дочка, на которую мы все загляделись, набрала нам в большую корзину виноград, вишни и сливы. Серый снял тельник, связал рукава и мы насыпали в неё сначала сливы, а потом всё остальное.
 
        - Пошли с нами,- сказал он красавице, перебрасывая полосатый мешок за спину.
        - Не, не хочу.

        На крыльцо вышла мать и крикнула что-то по-гречески.

        - Боится,- засмеялся Алик, кивнув на жену.

        Ему было приятно, что на дочку засматриваются парни. Но мы знали. Если кто-нибудь обидит это создание, Алик зарежет.

                Пошли к морю, сели в пожухлую траву на берегу лимана, расставили бутылки, разлили в стаканы рубиновое вино, пили вначале с тостами, а потом так себе, о чём-то спорили и про что-то говорили, курили и смотрели на лиманы и спокойное синее море.

        Через некоторое время к нам подошли ребята со Шлёмы. Они тоже закупили всякой всячины у Алика и пришли отпраздновать своё воскрешение. Сели все вместе в кружок, подняли тост за них, выпили.

        Парни рассказали, что пришли в бухту на разгрузку. Кэп ходил оформлять документы, потом остался в городе у бабы. На судне остался старпом. Часть команды тоже сошла на берег. С ними ушёл и радист. Сказал на час, а пришёл, вернее привезли его, в 12 ночи в дупель пьяным. Поэтому метеосводку не запрашивал и радио не слушал.

        Старпом и механик были на судне. Сидели втроём с боцманов в кубрике выпивали, резались в карты и тоже ничего не знали про надвигающийся шторм.  Утром, когда усилился ветер и рядом стоящие суда стали уходить на рейд или в море штормовать, старпом почувствовал что что-то не так. Позвонил в диспетчерскую порта там его выругали за отсутствие связи с судном и срочно приказали покинуть порт. А капитана-то нет!  Послали за капитаном. Шлемович всю ночь проспал у своей любовнице и тоже ни о каком шторме, кроме любовного, не знал. Его полупьяного привезли на судно и по дороге рассказали про надвигающуюся непогоду.  Ещё сидя в машине он так накалился от злости, что чуть не избил приехавшего за ним матроса. Когда ступил на палубу это уже был не кэп — это был зверь. Он орал, материл, пинал старпома, механика, боцмана и всех кто был рядом.

        - Какого хрена не прислали ялик раньше? Что не знали где я? Боцман, тварь, расшибу.  Где радист сука. Почему не принял радиограмму? Кто догадался выключить радиосвязь, а ты боров быстро лезь и готовь машину. Кто был на вахте. Расшибу гниду. Где матросы? Всем наверх, мать вашу.

               К Шлемовичу было страшно подойти. Он никогда особо не придирался к матросам, но иногда мог так заехать в зубы, что мало не покажется. Он за что-то сидел в тюрьме несколько лет, потом вышел. Но визу ему уже не открывали и он стал каботажником. Мат и феню он знал хорошо,  никого и никогда не боялся. Пил он мало и был не очень сильный, но в злости не предсказуем. Этой непредсказуемости боялись все .

        - Где, эта сволочь, радист,- снова заорал он боцману.
        - Спит, мать его.- махнул боцман рукой на рубку.
        - Буди, скотину.
        - Без толку, пробовали, не просыпается.
        - Гадёныш.

                Злой и опухший кэп выволок радиста, дал ему пинка, тот прыгнул в кубрик и заперся. Кэп сплюнул и приказал запускать двигатели. Выбрали якорь. Ветер стал сильным. Вышли из бухты. Ни с того ни с сего встали двигатели. Судно потащило в море, слава Богу не на берег. Выбросили плавучий якорь.
 
        - Ох и трепало нас,-рассказывали пацаны,- думали концы отдадим. К утру, слава Богу ветер утих, а то бы хана. Пришли в бухту. Радиста капитан запер у себя в каюте и долго не выходил. Мы думали убил.  Как только зашли в порт радист с распухшей губой и синяком под глазом сразу же  драпанул на берег. Где он, сейчас хрен его знает. Найдём, убьём. 

        Парни рассказывали перебивая и не слушая друг друга, радуясь что живы, радуясь что все вместе, что вокруг и внутри каждого хлопца светло и солнечно, и что этот обычный день вдруг превратился в праздничный. Можно ничто не боятся, пить вино, ломать кисловатый сыр и жить, жить на этой земле, ни о чём не думая и ни о чём не сожалея.  Вино обостряло чувства, всё становилось значительным, большим и добрым, требующим самого пристального внимания, хотелось сразу быть и в далёком лимане, и побегать по зелёному ковру поля, повисеть на дереве, искупаться в море и поговорить с пацанами. Хотелось всё и сразу. О будущем не думалось. А зачем? Каждый знал, что теперь оно будет счастливым без горя и бедствий. Все неприятности будущего окупилось вчерашним штормом. Мы сполна заплатили судьбе. Расквитались с ней по полной.

        - Смотрите, этот гадёныш идёт! - сказал кто-то из парней кивнув подбородком в сторону редких деревьев. Действительно, направляясь к нам шёл какой-то мужик с  сумкой в руке. Радист! Точно он!

        - Сука, сейчас поговорим с ним,- Парни со «Шлёмы» поднялись и молча пошли навстречу. Мы смотрели. Что будет. Парень с сумкой остановился и вдруг закричал.

                - Не подходите гады, порежу,- он вытянул обе руки в сторону идущих матросов. В одной руке была финка. В другой — сумка.

        Чего ради он сюда припёрся? Ведь знал что ребята злы на него и если встретят — отлупят. Дурак что ли? Или выпил уже? Парни остановились, сняли ремни с тяжёлыми бляхами и обступили радиста.

        Били молча. Кричал только радист. Сумка помогала ему защищаться от тяжёлых блях. Но всё равно,  бляхи разбили голову, щёку, спину и руку, которую он выставлял на летящий металл. Кровь шла по лицу и телу. Парень оказался смелым и выскочил из круга, когда был весь исполосован красными линиями. Он не убежал, а встал недалеко на пригорок и слушал как матюкают его пацаны. Все опять сели в кружок и выпили. Радист не уходил. Сел на холмик поодаль. Травой счищал кровь с руки. 

        Хорошее настроение исчезло. Радист получил по заслугам. Но было чуть жалко его. Дрянь есть дрянь, но в смелости ему не откажешь.

        Девчонок с хутора не было. Мы посидели  ещё чуть-чуть. Беседа не клеилась. Мы попрощались и ушли.

        А на борту нас ожидало две радости. Во-первых, из конторы приехал бухгалтер и привёз деньги. Денег выплатили немного. Сказали, что за рейс выплатят особо.  И второе-утром мы должны были сняться и  уйти в Одессу. Наконец домой!  Ура!

        Вечером я почувствовал, что заболел. Ночью было совсем плохо. Когда начинаю болеть сниться что какие-то большие жёлтые пятна дерутся с  чёрными. Я переживаю, мечусь и весь выматываюсь до изнеможения. Утром я был весь в поту, в жаре и почти ничего не соображал. На завтрак не пошёл.

        Со швартовых снимались без меня. Вышли в море и пошли к Керченскому проливу.

                Через час кто-то обнаружил — пропал кот Барон. Принялись искать. Не нашли. Наверное удрал в Бердянске. Жалко было этого безобидного кота.

          Азовская мелкая лужа всем надоела и все с нетерпением ожидали встречи с чистеньким, тёплым, бирюзовым Чёрным морем.

        Мне становилось всё хуже и хуже. Начался кашель. Вначале не большой, но потом стал таким сильным, что отхаркивая  мокроту я задыхался и терял сознание.  По телу разлилась слабость. Температура поднялась до 38,5. Радист, выполняющий обязанности врача, пришёл, посмотрел и не касаясь меня быстро вышел.  Пришёл капитан. Сказал всем выйти.

             - Слушай меня внимательно парень. Сейчас мы зайдём в Керчь и ты с Хусаином сойдёшь на берег. Там Хусаин через таксиста положит тебя в больницу. Я скажу ему как это делать.  Документы я вам отдам.  Из судовой роли вас вычеркнем, как будто списали на берег.  Понял. Ты никому, я повторяю, н-и-к-о-м-у не должен говорить, что был с нами и что-то перевозил. Понял. Никому! Ты турист и заболел.  Выйдешь из больницы — в Одессу и в порт ни ногой. Ни ты, ни Хусаин. Разъезжайтесь по домам. Год не высовывайте носа. И ещё. Вы оба парни не плохие. Только не сверните с прямой дороги. Поступай в мореходку. Из тебя будет неплохой капитан. Понял? Всё лежи спокойно. Я сейчас с Хусаином поговорю. Небольшие деньги я вам оставлю.

        На прощанье похлопал меня по руке. Вместо «До свидания!» сказал слова которые я потом неоднократно вспоминал-«Вам  повезло». Почему повезло? Почему нам? Непонятно.
               
                Зашёл боцман, положил на край койки два пакета.
                - От капитана.
                Полез в штаны, достал ещё пакет.
                - От команды.

        Когда я, повиснув на Хусаине, спускался по трапу, на борту, провожая нас, стояли ребята, Некоторые что-то говорили вслед, другие махали руками, поднимали кулаки - «Но пасаран». Радист что-то показывал руками. Было приятно и чуточку грустно.

        Сели в такси и выехали из порта. Ехал ничего не соображая. Слышал как Хусаин говорил с таксистом. Видел как сунул ему деньги. Таксист звонил по телефону. Остановились в каком то переулке. Подъехала скорая помощь. Вышел фельдшер, поговорил с Хусаином и меня повезли в больницу. Там после небольшого препирательства с дежурным врачом Хусаин быстро уладил дело. Проводил меня до палаты. Документы, рюкзак с вещами и деньгами засунул в тумбочку. На прощанье потрепал по руке.

        - Я побегу, сниму квартиру. Сейчас будет обход. Свои деньги у тебя оставлю. Боюсь ограбят. Буду к тебе заходить. Не бойся. Ухожу, ухожу,- последние слова он сказал сестре которая выгоняла из палаты посторонних перед обходом врача.

       В дверях Хусаин обернулся, видимо хотел что-то ещё сказать, но передумав, махнул рукой и быстро вышел.

        Мне было очень плохо. Я лёг на мягкую неподвижную койку и отключился.

        Пришёл в себя только через сутки. У кровати стояла капельница и в вену шла какая-то жидкость. 
               
        В палате нас было 6 человек. Трое мореходов. Один из них сосед по койке.
      
                После обеда к нему пришёл товарищ. Видимо давно не видались. Шумно и радостно похлопывали друг друга. Тайком выпили принесённую бутылку водки и товарищ ушёл. Я краем уха слышал, что посетитель был механиком на судне и прибыл сюда из Севастополя.

        - Это брат жены, кореш мой,- сказал сосед. - Позавчера они шли из Севастополя в Новороссийск. И где-то в середине пути услышали мощный взрыв. Подплыли и увидели плавающие обломки какого то судна. Спустили шлюпки, баграми выловили несколько обломков. Никого из членов экипажа не нашли. Сообщили о взрыве на берег. Им пришла радиограмма «срочно прибыть в Керчь» Прибыли. Он прибежал ко мне домой, но узнал что я в больнице, примчался сюда.  Перед уходом ещё зайдёт. Давно не виделись.

        - А что их сюда вызвали. По поводу взорвавшегося судна?
        - Не знаю. Придёт расскажет.

        До меня не сразу дошло, что в это время в тех местах могло быть наше судно. И оно могло взорваться. Или его взорвали? Такая мысль впервые пришла в голову. Я вдруг отчётливо вспомнил, как тайно перевозили груз, как капитан предупреждал нас никому ни о чём не говорить. Прощаясь сказал, что мне повезло и я не должен показываться ни в порту, ни в Одессе. Всё это вдруг сразу же выстроилось в голове тревожной цепочкой и я с нетерпением ждал прихода товарища соседа.

        Пришёл он на следующий день. Ничего не говоря, тихо положил принесённый пакет на тумбочку товарища, сел и только тогда сказал.

         - Привет. Ну как ты? Всё болеешь?
         - Да нет. Скоро на выписку. А ты что такой, как мешком ударенный.
        - Да так.
        - Ну и зачем вас сюда вытащили.
        - Органы.
        - Ну-у-у. И что?
        - Да ничто. То что я тебе говорил, ничего не было. Понял. Мы ничего не видели. Там был не взрыв, а загорелся сероводород из пузыря поднявшего со дна моря.  И нас никто не вызывал. Мы сами пришли в Керчь по делам. Вот так. Ну всё об этом. Хочешь, по маленькой? - оглянулся и многозначительно похлопал себя по животу, который слегка выпячивался,- Выйдем на улицу. Там тепло. Стакан захвати.

         По всему было видно, что уйти во двор больнице он хотел не из-за того что там тепло, а чтобы наедине поговорить с товарищем. Видимо что-то так приспичило, что нестерпимо захотелось поделиться. И чтобы никто не мешал.

        Ну какой мореход откажется от предложения выпить стаканчик с приятелем? Ни какой!  Ну может быть только я. Прости Господи за враньё. Они захватили стаканы и вышли.

         Когда сосед по палате пришёл со двора, я ничего не смог от него добиться. Молчал как рыба и мне посоветовал всё забыть.

        Вот такие дела случились на третий день моего пребывания в больнице.
 
         Через 12 дней меня выписали и мы с Хусаином уехали из Керчи. У Хусаина были проблемы — умер дядя, единственный родственник. Теперь его никто и нигде в этом мире не ждал. Один-одинёшенек. Я уговорил Хусаина поехать ко мне домой. Там переждать, а на следующий год обоим поступать в мореходку. Не сразу, но согласился.

          До сих пор помню как меня встретила мама и счастливая сестрёнка. Отец был более сдержан. Ему я рассказал о своих приключениях в Одессе. Правда не всё.
           На следующий год мы оба поступил в Ростовское мореходное училище (Рыбка, как его называли, на ул. Обороны 55) на штурманское отделение. После окончания уехали в Калининград и в свой первый рейс отправились на ловлю трески на СРТ в Нюфаундлендскую банку, про которую много раз вспоминал капитан и боцман с Одесского судна.

        С Хусаином мы всё время вместе. Оба стали капитанами.  Он женился на моей сестре, Живём в соседних домах.

            Спустя несколько лет мы с ним приехали в Одессу. Отношения с Россией совсем разладились. Хозяйка у которой я снимал квартиру, тётя Мария, была жива, но ничего не знала о судьбе своего брата — боцмана  Георгия, который привёл меня на судно.

        - Он больше не заходил ко мне. Даша, его жена говорит, что их корабль утонул во время шторма. Никого не спасли. Странно как ты живой оказался. Приходили твои родственники и все твои вещи забрали, сказали что ты потонул.

        Какие родственники? Отец и мать точно не приходили. Они вообще не знали, где я жил в Одессе.

                - А меня, тёть Маш списали с того судна на берег и я плавал на другом судне, а не с Георгием.
        - Выходит они врали, что ты утонул?  Или ты что-то темнишь?
        Вот так!

        Мы пробовали отыскать «ООО» за которым числился наш старенький СРТ.  В то время в Украине уже всё можно было узнать за деньги. Просмотрели кучу документов, потратили уйму валюты, но никаких следов о существовании такого предприятия и судна не нашли. Всё исчезло так, как будто ничего никогда и не было.  В конце концов в пароходстве к нам подошли три парня и спросили, что мы ищем. Мы им что-то набрехали и быстро ушли.

        На крыльце конторы сидел кот очень похожий на Барона с судна. Я наклонился, потрепал его. Он недовольно спрыгнул с крыльца.
                И ещё, я неожиданно предложил Хусаину сходить к "Бочке", рядом с которой давным давно в яму свалилась тележка с самагоном старика Хунхуза и где он из грязи вытащил нашейный крестик. Я нашёл то место. Здесь всё было по другому. Ямы той уже не было. Я вытащил крестик и погладил его пальцами. Он соединял моё прошлое с настоящим. Хусаин ничего не говоря смотрел на меня.

        Что стало с судном и экипажем мы так и не узнал. Может быть оно и не взрывалось? Тогда почему даже маленького следа не найти? Может быть оно взорвалось сам по себе? Когда мы уходили из Бердянска стармех жаловался капитану, что текли трубы в котлах. Упустили воду и …..взрыв! Бывает.

         Но где-то подспудно шевелилась мысль о связи нашего тайного груза и взрыва судна в Чёрном море.

         Ведь не зря весь экипаж неоднократно предупреждали: - «держите язык за зубами», «не трепитесь», а  прощаясь со мной капитан сказал «Тебе повезло».


                Нам действительно повезло. Мы живы. А жизнь —  самый выгодный фрахт у Господа!


PS.
         Из всего экипажа, мы с Хусаинов встретили только Габу. Причём там, где никогда не ожидали. Об этой встречи сожалеем до сих пор. Габа оказался ещё тем гадёнышем !!