Дядька Павел довёз их – Варюху в кузове, а её бабушку в кабине – до своего двора.
– Спасибо, дядь Павло, – тепло поблагодарила Варюха.
– Дай бог тебе здоровьечка, – добавила бабушка и, не обращая внимания на протесты шофёра, что-то сунула ему в руку.
Они пошли к своей хате, благо та была в двух шагах. Сдерживая себя, чтоб не побежать вприпрыжку, десятилетняя Варюха миновала старый колодец, который опять приосел, стал ниже с прошлого года.
Кстати сказать, тайну колодца она разгадала только много лет спустя: оказывается, это не колодец становился меньше, врастая в землю, это она, Варюха, вырастала и становилась выше год от года.
Быстрым шагом девочка с бабушкой прошли мимо двора дяди Коли Висковатова, бабушкиного племянника. Варюха краем глаза увидела, как дверь летней кухни захлопнулась за высокой девушкой в модном платье. Люда? Девчонка очень обрадовалась. Здорово, если к соседям снова приехала Люда. Они здорово сдружились с нею в прошлом году и потом переписывались. Люда не собиралась в деревню, но мало ли, вдруг планы поменялись.
А вот наконец и бабушкин двор. Вместо забора – густая поросль сирени, со стороны улицы закрывающая палисадник от любопытных взоров. Двор словно зелёным ковром укрыт – так буйно зарос мягким спорышом. Варюха живо сбросила римлянки, и ноги сразу погрузились в его приятную прохладу и мягкость. Она охватила взглядом приземистую молодую яблоньку золотого ранета, ветви которой были усыпаны ещё незрелыми яблоками.
Увидела и старый, изуродованный огромным дуплом, белый налив. Бабушка пыталась спасти яблоньку, пломбируя дупло глиной. Глину вымывали ливни, и дупло росло, год от года становясь опаснее. Варюха отметила и огромный куст крыжовника под белым наливом. Как он в этом году? С ягодами?
А вот и палисадник. Её любимое местечко. Тут стройно, как на параде, тянутся вверх два ряда гладиолусов. Алыми звёздами на тонких стеблях горят цветы красного льна. Как всегда буйствуют чернобривцы. По бокам цветочных грядок исходят сладчайшим ароматом пышные кустики «ранней зорьки». Оголённая земля между цветами прикрыта тончайшим голубым кружевом нигеллы-чернушки. Маттиолы не видно, но без неё никуда. Это в зной она незаметна, зато царит, лишь только свечереет.
И конечно, всё оставшееся место и в палисаднике, и под яблонями занимает прекрасная рожа, то есть мальва. Вот уж кто себя чувствует здесь хозяйкой, так это она! Высока, стройна, ярка! Великолепна! Усыпана цветами. Каких только красок и оттенков нет на её бутонах и цветах, что вольготно распределились на гигантских стеблях! Кажется, все краски мира, начиная от белых с лёгким уклоном в желтизну или в зелень и кончая тёмно-бордовыми, почти чёрными, использовала матушка-природа для разукрашивания этого растения. И пчёл на ней видимо-невидимо. Гудят так, что от их гула воздух во дворе вибрирует.
Варюха осталась осмотром довольна. Всё именно так, как она любит. Девчонка с улыбкой вошла в хату и начала разбирать вещи. Чуть позже бабушка отправила Варюху к соседям отдать пакет с вещами, которые она купила в городе по просьбе жены племянника. Девочка схватила свёрток и помчалась к Висковатовым – не терпелось увидеть Люду.
Но двор соседей был пуст. Из будки на звук её летящих шагов лениво выбрался огромный лохматый Боцман и стал хрипло лаять.
– Стареешь, Боцман, - сказала псу Варюха. – Что, уже зрение подводит? Соседку не узнал?
Боцман замолчал на мгновение, возможно, узнав голос Варюхи, даже хвостом шевельнул в знак приветствия, а потом снова лениво забрехал: дескать, узнал-не узнал, а службу выполнять требуется, извини.
На лай собаки из летней кухни выглянула высокая девушка и снова скрылась. Видимо, позвала мать.
– Здравствуйте, – поздоровалась Варюха. – А тёть Марусю можно?
– Здравствуй. Маруся ещё на работе, – ответила незнакомка, беззастенчиво разглядывая Варюху. – А ты к бабе Мане приехала?
Варюху неприятно поразило это «к бабе Мане». В её семье никто не говорил «баба», всегда только «бабушка». Кроме того, жители села много лет носили особенные имена, по которым их и различали.
Ну вот сколько на свете женщин с именем Мария? Миллионы. А скажешь Манечка – и всем понятно, что говорят про Варюхину бабушку. Расскажешь про Марусю – поймут, что про Висковатову. Позовёшь Маню – отзовётся Волкова. Маша – это однозначно Онищенко, Мария – точно Белёвцева и так далее.
Или возьмём имя Евдокия. Так тут, в Шопенке, их тоже немало, но у каждой своё имя, которое отличает её от других. Все – Дуся, Дуняшка, Донька, Донечка, Явдоха – это разные люди.
Незнакомка или не знала этого, или принципиально не хотела следовать общему правилу. Подсознательно это вызывало у Варюхи протест.
– Чья же ты будешь? – продолжала расспрашивать женщина. – Лидина? Дусина? – перечисляла она имена соседкиных детей. – Ни на кого не похожа.
Странная соседка расспрашивать-то расспрашивала, а вот Варюхиных ответов не ожидала. Казалось, что она разговаривает сама с собой.
– Это хорошо, что ты приехала. Моей девочке здесь скучно. Будешь с нею дружить, – безапелляционно заявила она.
Варюха возмутилась и хотела запротестовать. Эта женщина всё больше и больше ей не нравилась. Вроде не груба, не стара и одета по моде, а при взгляде на нее возникает желание отвернуться и убежать. И в чём дело, сразу и не понять. Не улыбается. И взгляд колючий, неприветливый…
Словно подслушав её мысли, женщина открыла дверь кухни:
– Проходи. Я познакомлю тебя со своей дочерью, – и она попыталась выдавить подобие улыбки на губах. – Да, меня зовут тётя Аня. А это моя дочь – Оленька.
Дочь была копией матери. Откровенно некрасива. Черноволоса, черноглаза, с длинным лошадиным лицом. Высокая и худая, но сложена как-то непропорционально. Длинные ноги, которые почему-то плохо гнулись в коленях, делали её походку механической, и это придавало Оле сходство с Буратино.
Девочки поздоровались.
– Присаживайся, – пригласила Варюху Оля.
– Ню-ю-ю-р! Нюра! – донеслось со двора. – Масло будете брать?
Мать Оли выбежала на зов, словно опасаясь, что её ещё раз назовут при девочках допотопным деревенским именем. Варюхе стало ещё неприятнее, словно она стала свидетельницей чьей-то тайны.
Тем временем Оля засыпала новую подругу вопросами:
– А ты в какой класс перешла? Как учишься? Читать любишь? А про что тебе больше всего нравится читать? Кто у тебя любимые писатели? А какую последнюю книгу читала? – спрашивала она, и как мама не слушала ответы.
Вопросы её напоминали школьные анкеты, которые ходили в Варюхином классе между одноклассниками. Все ребята добросовестно отвечали на них, а зачем, никто и не знал толком, и, скорее всего, не читал ответы предыдущего человека.
Чувствуя искусственность в их разговоре и своё нежелание продолжать его, Варюха вскочила:
– Мне пора. Вот пакет. Его бабушка передала для тёти Маруси, – и пошла к выходу.
– Уже уходишь? Так скоро? – тётя Аня несла в глубокой миске только что сбитый комок ярко-жёлтого сливочного масла и столкнулась с Варюхой в двери. – Тогда приходи к Олечке вечером.
– Спасибо. Может быть, зайду, – вежливо ответила девчонка, хотя ей показалось, что приглашение прозвучало как приказ. Она в отместку про себя решила называть тётю Аню Нюрой.
– Отнесла? – спросила бабушка вернувшуюся Варюху.
– Оставила, – хмуро ответила девочка.
Бабушка хотела спросить, почему у Варюхи испортилось настроение, но потом передумала, решив, что внучка сама расскажет.
Так и вышло. Спустя некоторое время Варюха спросила:
– Ба, а тётя Аня… тётя Нюра кто, родственница дяди Коли и тёти Маруси? – и, увидев, что бабушка кивнула головой, продолжила расспросы. – Значит, и нам она родственница?
– Она очень дальняя родственница, – ответила бабушка. – Знаешь, в таких случаях говорят: седьмая вода на киселе.
– Гм, – хмыкнула Варюха. – А почему она нас не любит?
– Тебе показалось, – улыбнулась бабушка. – Просто она с нами не родычалась.
– А почему? – не унималась внучка.
– Значит, у них есть другие, более близкие люди, – терпеливо объясняла бабушка. – Ничего, вот познакомитесь поближе и подружитесь с Олей. Кликала* она тебя к себе?
– Она – нет, а вот тётя Нюра сказала, чтоб я вечером приходила.
– Это неважно, кто звал. Сходи, сходи к ним. Тебе и Оле веселей вдвоём будет. А хочешь, сама Олю к нам покличь. На завтра. Я утром нажарю вам вергунов*.
Время до вечера пролетело незаметно. Ещё днём, оглядывая палисадник, Варюха заметила, что земля под цветами потрескалась от зноя. Летом дожди были редкостью, и цветы выглядели как больные дети, склонившие квёлые тела почти до земли.
Две бочки из погреба, стоявшие на углу дома у входа в палисадник, были когда-то доверху наполнены. То ли дождевой водой, которую все жители села собирают во время ливней как самый драгоценный бальзам – и есть за что, она необыкновенно мягкая, – то ли колодезной водой, которая жёсткая и солёная как крестьянский пот.
Днём вода хорошо прогревалась на солнце, а вечером ею поливали грядки с овощами или цветами. Бочки заново заполнялись колодезной водой, иначе они рассохнутся, и семья нерадивого огородника останется на зиму без засоленных огурцов и помидоров или мочёных яблок.
За несколько дней, которые бабушка была в отъезде – она ездила к дочери в город, чтоб привезти на лето в деревню внучку, – вода в этих бочках застоялась, позеленела и частично испарилась. Зато прогрелась до самого дна.
Уже несколько лет вечерами, в полудрёме, Варюха представляла, как именно к бабушкиным бочкам на исходе дня приходило на водопой усталое солнце, словно большая рыжая корова с тёплыми колышущимися боками…
Варюха любовно поливала тёплой водичкой каждый цветочек, старалась освежить часть стеблей с листочками и с наслаждением вслушивалась в благодарный шёпот земли. Это пересохшая почва с шипением впитывала влагу.
Позже Варюха натаскала в бочку воды, взрыхлила землю на цветочных грядках и присела на завалинку в палисаднике передохнуть. Вдыхала запах мокрой земли, зелени и ароматы цветов, которые к вечеру усиливались и чувствовала, что и сама оживает, подобно любимым цветам. С души будто водой смыло неприятный осадок после нового знакомства. Стало как-то светлее и спокойнее.
Выйдя во двор, Варюха увидела, что бабушка с ведром пошла по меже в огород. Девочка думала, что она с бабушкой сейчас соберут немного овощей к ужину. Вот Варюха и пошла посмотреть, где что растёт в огороде.
Заметила голубоватые пики цибули*, ровные грядочки буряка* с разноцветными черешками и кудрявыми листиками всевозможных зелёных оттенков, разбросанные между кустами картошки ажурные кустики укропа, отметила густую поросль салатового цвета – грядочку персонального лакомства. Очень уж по душе девочке недозрелые горошины нута – бабушка специально для нее и посеяла. Чуть ниже увидела словно узорный лоскут панбархата – резные листочки и плети дынь и арбузов.
Варюха радовалась каждому стебельку, словно старому знакомому. Каждую былинку ей хотелось потрогать, поправить, каждой прошептать что-то негромкое, но приветливое. Здесь, в деревне, девочка чувствовала родство с каждой травинкой, выросшей на земле, на которой растёт и она, Варюха.
Они прошли мимо вишенника, миновали одинокую грушу, про которую бабушка печально сказала, что в этом году снова не будет плодов: болезнь на груше не прошла, а только усилилась.
Дальше часть огорода была засеяна кукурузой, которая шумела от малейшего дуновения ветерка, словно лес. Потом, ближе к лужку и воде, начались посадки огурцов, помидоров и капусты. К ним-то и лежал путь. Их тоже требовалось полить. Вот зачем понадобилось ведро. Путь к ручью пролегал через небольшой лужок. Свою часть заливных земель бабушка отдавала в покос дяде Коле, а он им за это через день приносил молоко от Зорьки.
Вдвоём с поливом справились быстро. Бабушка набирала воду сама и снова категорически запретила Варюхе одной поливать капусту. Берега ручья были топкие. То там, то сям из-под земли били ледяные ключи, вплетая свои пряди-струи в общее русло, которое местами было достаточно глубоким. Ручей прятался в диком переплетении корней старой вербы и лишь изредка показывался на солнце.
Лучи, с трудом пробившиеся сквозь ветки и листья, попав на текущую воду, как будто дробились на монеты, и тогда поблёскивали и напоминали старинный клад с серебром. В густых и тенистых ветвях дерева голосистые иволги нашли себе убежище от зноя, а чуть позже и удобное жильё.
Эти пугливые птички по утрам частенько будили Варюху нежнейшими песнями, которые разносились ветром по округе. Их арии напоминали мелодии, выводимые флейтами. Девочке казалось, что песни пичуг по красоте не уступали соловьиным трелям.
Бабушка с внучкой вернулись с огорода. Теперь Варюхе можно и погулять.
– Вечерять будешь? Я каши наварила. Твоей любимой. Рисовой.
– Ой, как хорошо, – Варюха чмокнула бабушку в щёку. – Но не сейчас, бабуль. Вернусь, поем обязательно. Я к Оле.
К Висковатовым Варюха решила зайти по-соседски, со стороны огорода и двора. С этой стороны не было никакого забора, который бы разделял их подворья. Старый Боцман лениво наблюдал, как из его миски доклёвывают остатки еды два молодых наглых воробья. Пёс без малейшего любопытства посмотрел на девочку и не издал ни звука. Видимо он решил, что если в течение дня дважды увидел человека, то этот человек не может быть незнакомцем, а потому и лаять на него необязательно. Нечего беспокоить хозяев, предупреждая их о приходе незнакомца. Да и потом, ну какая из этой девчонки незнакомка? Идёт во двор со стороны огорода, не боясь, значит, своя она, почти родная.
– Эх, Боцман, – проходя мимо пса, с укоризной сказала Варюха.
Появление девочки у соседей, вызвало интерес только у тёти Нюры.
– Ты? – удивилась, увидев Варюху, женщина, как будто не она приглашала девочку приходить вечером.
– А где Оля? – спросила девочка.
– За двором. Женихи пришли, – ответила со странным выражением тётя Нюра. Варюхе на мгновение показалось, что она недовольна её приходом.
– Женихи-и-и? – протянув, удивлённо переспросила девочка. – Интересно. Кто же?
– Местные ребята, – гордо ответила тётя Нюра, и на её губах зазмеилось подобие улыбки. – Пойди полюбуйся.
Варюха быстро пересекла двор и вышла за калитку. У штакетного забора на скамейке сидела Оля и два жениха, принарядившиеся по случаю в белые рубашки. Варюха чуть не расхохоталась. Вот это женихи! Да это же Сашка и Женька, её друзья-приятели, с которыми она так сдружилась за несколько предыдущих лет, что они стали для неё почти братьями.
Женихи, до того сидевшие на лавочке с кислыми физиономиями, увидев Варюхино улыбающееся лицо, тоже мигом повеселели. Сашка даже вскочил и встал напротив девочки, чтоб лучше её видеть. Они затараторили оба разом, перебивая друг друга и шутливо толкаясь локтями, если один из них, не дождавшись, пока замолчит второй, тоже начинал говорить.
Вопросы сыпались, как просо из дырявого мешка:
– Приехала? А когда приехала? Надолго? Снова на всё лето? Сама? Или с братьями? А они приедут в этом году? А Лариска? Она где сейчас, в Крыму? А вы как добирались? Пешком шли из Асеевки? Кто вас довёз? А я и не знал, что Зойкин отец был сегодня в Асеевке. Повезло вам сегодня. Он вас где подхватил?
Варюха едва успевала отвечать. Попутно она разглядывала мальчишек, переводя глаза с одного на другого и замечая произошедшие в них перемены. Она заметила, что Женька за год почти не вырос, всё такой же маленький и щуплый. И совсем не загорел – лицо немного покраснело, и веснушки на нём стали темнее, выступили резче.
Да и Сашка подрос не сильно. Загорел до черноты, стал сильнее похож на свою мать-цыганку. Ещё в плечах раздался, выглядит крепеньким мужичком. В речи появились уверенные нотки, рассуждения стали более основательными.
Женька же в разговоре частил, сыпал словечки горохом, говорил с ехидцей и подковырками. Чувствовалось, что ещё год-два и вырастет из него язвительный молодой человек, скрывающий под маской прожжённого циника свою нервозность и стеснительность, а ещё способность краснеть по малейшему поводу.
Увлечённые болтовнёй, они даже не заметили, что Оля, не участвующая в разговоре, поднялась и ушла во двор.
– Та-а-ак! Что же это? – услышали они вдруг строгий голос тёти Нюры. – Пришли к Оленьке, а потом забыли о ней напрочь? Нехорошо это, – веско сказала она.
Троица неловко замолчала, словно поперхнувшись на полуслове.
– Садись, Оленька. Расскажи мальчикам, как мы на море отдыхали. Потом пригласишь их на чай. Я пойду поставлю чайник.
Оля с видом победительницы проследовала мимо матери к лавочке. «У-у-у, ябеда!» – вертелось на языке у Варюхи, но не начинать же ссору в первый день приезда.
Она попыталась слушать Олю, которая о поездке к морю рассказывала так, словно отвечала невыученный урок.
Минут через пять, не выдержав, Варюха подхватилась со скамейки и собралась улизнуть домой, пока не уснула от скуки. Сначала она хотела это сделать тихо, не прерывая Олю, но потом передумала, решила созорничать, и, сказав «пардон», поблагодарила за общение, наклонясь в книксене перед компанией, а потом послала всем два воздушных поцелуя. Вот и пусть делят их на троих как хотят! Мальчишки проводили Варюху смехом.
На следующее утро тётя Нюра улучила момент, когда Варюха была одна, и сказала ей надменно:
– Ты бы не приходила к Оленьке, когда у неё женихи.
Варюха задохнулась от возмущения и хотела крикнуть: «Да я вообще больше никогда не приду к вашей Оленьке!», но она не привыкла дерзить взрослым, даже если они поступают неправильно, поэтому, проглотив обиду, сказала:
– Не буду.
– Вот и хорошо, – едва улыбаясь тонкими губами, сказала соседка.
А так хотелось крикнуть в спину этой тётке: «И всё равно это мои друзья, а не ваши женихи!..»
Вечером бабушка увидела, что внучка не идёт на улицу.
– А что это ты не бежишь к Оле? – обеспокоенно спросила она. – Гукала* она тебя? Чи вы поссорились?
– Нет. Почему сразу поссорились? Что мне с нею делить?
Видя, что бабушка недоверчиво покачала головой, Варюха решила убедить её, что все тревоги напрасны. Она выглянула со двора, увидела, что Оля одна сидит на скамейке, и, как можно беспечнее сказала бабушке, что пошла погулять.
Подойдя, Варюха натянуто поздоровалась. Оля ответила ей так же, причём Варюха заметила, что в её глазах плеснулось беспокойство. Она села рядом. Говорить было не о чём – разговор слабо тлел, поминутно грозясь потухнуть, как сырое бревно в костре. Оля почему-то нервничала и поглядывала на часы, которые она как взрослая носила на тонком ремешке на запястье.
Варюха думала о чём-то своём и не сразу заметила, что Оля вдруг встала и смотрит в конец улицы. Она тоже посмотрела в ту сторону, где улица делает поворот от Женькиного дома. Девчонка остолбенела от удивления. «Женихи!» – опять пронеслось в голове.
По дороге шли двое. В лёгких сумерках белели рубашки, которые в школе назывались пионерскими, потому что надевали их только по праздникам. А праздники, в основном, и были пионерскими. Один из мальчишек шёл не спеша, шагал широко. «Сашка», – узнала его по походке Варюха.
Второй семенил, двигался неровно, то немного забегал вперёд, то слегка отставал. Это был Женька. Варюхину догадку подтвердил его характерный смешок, слышимый издалека.
Девочка вспомнила утренний разговор с тётей Нюрой и хотела уйти, но внутренний голос будто приказал ей: останься, не уходи! Она осталась. Мальчишки подошли довольно близко и стушевались, увидев на скамейке двух девочек вместо одной. Походка Женьки сделалась более вихляющей.
Оба мальчика почему-то держали руки за спинами. Женька не выдержал первым и со словами «да чего прятать-то?» вынул руку из-за спины. В руке он держал букет. Цветы! Не бог весть что, просто чернобривцы, изрядно помятые, с поникшими листочками и ядрёным терпким ароматом, но… цветы!
Варюха смотрела на букет, как на звезду с неба – с изумлением, широко раскрыв глаза. Сашка, видя её реакцию, опустил руку с цветами, которые, видимо, тоже предназначались Ольге. Мальчик стал торопливо и небрежно раздирать букет на две части.
Потом он с неловкой улыбкой протянул одну часть букета Варюхе:
– Возьми! Это тебе!
Варюха спрятала руки за спину, попятилась назад и отчаянно замотала головой: нет!
– Бери, бери!
Покраснев до корней волос, Варюха отказывалась взять букет. Внезапно она передумала. Схватила цветы, вскочила ногами на скамью, перегнувшись через штакетник, окунула цветы в бочку с водой и стала стегать мальчишку мокрым букетом, словно кнутом.
– Малахольная*! – заорал Женька и бросился другу на помощь, пытаясь закрыть его собой. Варюха, не останавливаясь, стегала уже их обоих – по спинам, по лицам, по рукам, по плечам, – ничего не видя из-за слёз.
Женька вопил и уворачивался, а Сашка стоял как каменный, руки его повисли словно плети. Варюха не могла остановиться, била, била и била. При этом шептала-приговаривала:
– Не надо мне!.. Не надо чужих огрызков! Женихи! Теперь я вижу, что женихи! Предатели!.. А я-то думала, друзья. А вы… вы... Женихи!
Обессилев, она швырнула измочаленный букет мальчишкам под ноги, и, крутнувшись на одной ноге так, что сарафан запарашутил, убежала домой.
Разглядывая зелёные травяные полосы на белой рубахе друга, Женька покосился и на свою одёжку, которая совсем недавно тоже была парадной, а теперь потеряла лоск.
С досадой он прокричал Варюхе вслед:
– Совсем очумела! Зелёнку пей, говорят, помогает! Бешеная!
Сашка стоял молча. В этот вечер он вообще был молчаливее, чем обычно…
Кликала* – звала, приглашала.
Вергуны* – изделия из теста сложной формы, обжаренные во фритюре.
Цибуля* – лук.
Буряк* – свёкла.
Гукала* – звала.
Малахольная* - мест. - ненормальная, сумасшедшая.