Рынок

               
                Честный репортаж
 
            
            Никто на рынке из торгующей братии уже и не помнил, когда он обосновался тут у входа на своей коляске с обеими ампутированными до колен культями в военной форме и без погон, с двумя наградами на груди: орденом «Красной звезды» и медалью «За отвагу». Продавал он пошитые из войлока и кошмы дома его женой домашние тапочки.  Но все на рынке знали, что он инвалид и герой войны в Афганистане.  И никто его не трогал, и мзду он, похоже, никому на рынке не платил.  Был он, этот торговец домашней обувкой вежлив и скромен в общении со всеми и никогда не жаловался на свою судьбу.  Торговля его шла так себе, но люди всё же иногда покупали у него эти неказистые с виду тёплые домашние шлёпанцы.  И на том, как говорится, спасибо.
            
            Правда, как-то однажды подошли к нему двое подвыпивших молодых оболтусов и с ухмылкой стали разглядывать изделия его жены.  Повертели выборочно в своих руках и спросили у него, щерясь, как подросшие дворняжки, у беззащитного инвалида.
            
            - Почём товар?
            
            - Вам он зачем? – тихо ответил им бывший афганец.
            
            - Ты, дядя, не кочевряжься, а отвечай, когда тебе люди вопрос задают? – нагло, как кусок мыла съел, приблизился к нему вплотную один из них.
            
            - Шёл бы ты, дядя, отсюда, – гладя в лицо нахалу, обронил словечко тапочник, – да не закрывал бы мне мой товар от покупателей!
            
            - А, может, я хочу купить эти твои тапочки, – раззявился в оскале шустрый огузок.
            
            - Может, у кого в кармане пустота хотелки гложет, – прозвучало спокойно в ответ.
            
            - Слышь ты, культяпый, – нагнулся к колясочнику обнаглевший паршивец, – герой что ли? – протянул он руку, чтобы ухватиться за медаль, – у кого украл эти цацки, дядя?
            
            Но не успел он и до груди дотронуться, как резкое движение инвалида заставило в момент его оказаться коленопреклоненным на земле с выкрученной наизлом клешнёй.
            
            - Пока ты тут, оглоед, в школу ходил, получая двойки, я своё право на жизнь в бою под Кандагаром завоёвывал.  И награды эти кровью добыл!  Понял, дядя?
            
            - Понял!  Больно!  Отпусти, – завыл униженный обмылок.
            
            - Пошли оба отсюда, пока я добрый, – отпустил ручонку щенка ветеран.
            
            А народ стоял и молча смотрел, как этот инцидент закончится, не проявляя совсем никакого участия.  Но к их разочарованию всё завершилось весьма достойно.  Оба нахала с рынка ретировались, пристыженно унося свои ноги прочь, а продавец тапочек остался на месте, не проявляя словесно каких-либо агрессивных эмоций.  И снова на рынке наступил для афганца период мирной торговли домашним рукоделием его работящей супруги.  Так прошло ещё пару-тройку лет.  Двадцатый век завершал своё мрачное шествие по планете, и люди втайне надеялись, что все его невзгоды, наконец, закончатся, и наступит светлое и радостное, как пробуждение младенца, новое тысячелетие без войн и всяких природных и политических там катаклизмов.
            
            Торговля у продавца домашней продукцией шла своим чередом.  Последнее лето в последнем году второго тысячелетия.  Криминальные разборки со стрельбой в стране уже пошли, как бы на на убыль, и народ задышал, освобождаясь от охватившего его страха.  И рынок в городе приобрёл иные – разросшиеся размеры.  Подрос и сынишка у частного на рынке предпринимателя.  День подходил к концу.  Сын помогал отцу укладывать в мешок их товар, как вдруг раздался чей-то душераздирающий женский крик.
          
            - Уби-или-и!
          
            Отец с сыном резко повернули головы в сторону крика и увидели, как в их сторону бежит с дамской сумочкой в руках, приближаясь, и размахивает ножом, рослый парень, а за его спиной, прижав руку к животу, осела, уперевшись другой рукой на землю пожилая женщина.  Бывший афганец сразу же узнал бегущего детину.  Это был тот самый некогда стоявший перед ним на коленях униженный им нахальный, но трусоватый ушлёпок.  И он, недолго думая, тут же быстро приказал своему сынку.
            
            - Вовка, соблюдай товар! – и начал на коляске потихоньку движение вперёд.
            - А ты, батя, куда? – заметив его движение, отреагировал шустрый отпрыск.
            - Я щас! – прозвучало в ответ.
            
            А когда шкодливый ворюга оказался с колясочником на выпад его руки, он со всей силой и крутанул подручные обручи своей лихой колесницы.  Резкий рывок, толчок, и это жалкое отродье было сбито им с ног.  Сам же защитник обиженных, не мешкая, завалился вместе со своей коляской на упавшего гниду и придавил ему горло своим локтем, прижав тело и голову к земле, чтобы тот не смог подняться и убежать, скрывшись от возмездия со своей отобранной добычей.  Струхнувший огузок попытался вырваться, но теряя силы от удушья, взвыл плаксиво и прохрипел обречённо.
            
            - Пусти, сука! – и воткнул лежащему на нём ветерану снизу в бок окровавленную в женском теле финку.
            
            Увидев это, сын кинулся к отцу.
            
            - Па-апа! – прокричал он и начал стаскивать с отца его перевёрнутую коляску.
            
            А народ вокруг стоял и молча, с безразличием наблюдал за всем происходящим…  Рынок, мать его, бездушная, всемирная барахолка…