Хочется начать с начала. Я помню девочку Люду. Помню вечер и надо расходиться по домам. А мы в тот вечер, так получилось, бегали-играли только вдвоём. Сколько мне было лет? Наверное, восемь. Девять? Или семь? Она была на год меня младше. Жила через один дом. Это были домишки. С садиками-огородиками при каждом. Печки-лавочки буквально. Интересно ведь, как так мы умели и днями, и вечерами полноценно жить без всякого сценария. О-па! Это я сейчас совершил открытие: это про ивент-формат. Про детские праздники, которые взрослые устраивают детям. Взрослые на себя самих проецируют это состояние скуки - предполагаемой скуки, которую они приписывают детям. И надо, мол, обязательно структурировать время.
Все лета у бабушки я был предоставлен самому себе, а потому все мои лета там были наполнены-переполнены содержанием. Сейчас я подумал, что я, возможно, такой один. Но не думаю. Думаю, что дети вообще - это именно вот такое же спонтанное полноценное существование безо всякого структурирования.
Но я хотел про Люду. Точнее - вовсе не про Люду, а про чувство-состояние это, которое называют влюблённостью. Основа влюблённости - это да, но не сама влюблённость.
Итак, оказалось так, что больше никого на улице, только мы двое. И мы двое так весь вечер и провели вместе. Куда-то ходили. Улица "наша" была домов из десяти. На одной и на другой стороне. И как-то так случилось, что на нашей, нечётной, стороне что ни дом, то ребёнок или двое. Подряд дома шли такие: Славка, Лёша, Коля, Люда и Таня, Павлик, я, Вова и Колька, потом дома три до самой колонки - никаких детей. А на той стороне в угловом, двухэтажном доме - Игорь, а напротив Вовы-Коли - ... помню, что её старшего брата звали Стас, а как звали её, не припоминаю. Она была на год меня старше. Она была красива и Колька (старше меня на два года) был в неё влюблён.
Люда была младше меня на год, а её сестра Таня - старше меня на год. Никого на всей улице одного со мной года не было. Тогда один год разницы в возрасте - целая эпоха.
Как устроено наше "гуляние"? Мы идём куда-то из привычных пространств - достаточно пройти пятьдесят метров - это уже путешествие, уже приятная тревога - далее иные, чужие места... Достаточно представить на "нашей" улице (трава по колено прямо посреди грунтовой дороги) незнакомого ребёнка - как он осмелился, мол? Вот так и себя сразу же чувствуешь чужим на совсем недалёких территориях...
Я помню, как мы с Людой прошли нашу улицу до перекрёстка - пересечения с улицей поперечной. Наша улица шла и дальше, название её было всё то же (Халтурина), но это была уже не наша улица. Все дома там были уже чужие.
Это всё была та патриархальная Россия, которая вовсю царила за середину двадцатого века, но тянулась из века девятнадцатого. Эти домишки со ставнями. Калитки и ворота, скамейки. Заборы. Сады, вываливающиеся за заборные доски. Яблоки, вишни... лаи собак, гремящих цепями - чуят проходящих мимо (однако, против воров собаки - воровал народ - были-жили воры среди). И запахи.
Мы с Людой, помню, возле зарослей крапивы. Знаменитые заросли крапивы возле глухой двухэтажной стены - деревянные доски поперёк. Стоим - крапива та как достопримечательность местная. Чарует своей зловещностью. И высотой - выше нас она. Крапива пахнет. Это запах детства, пьянящий. Потому что это запах предстоящей жизни.
Ещё помню запахи свежих брёвен - сосновых особо, берёзовых иначе. И это уже - сваленные брёвна такие - достаточный повод к ним идти, зная, что где-то лежат. И, как специально они для нас тут громадятся - залезть и усесться на тёплую покатость гигантских этих ног какого-то поверженного чудовища.
Помню момент - оказались мы в итоге в нас, у бабушки на участке. И уже совсем смеркается до темноты - и домой уже неизбежно. Вот этот вот самый момент пронзительный. Что дальше-то? И я ведь не только ни сказать, но и осознать ещё не умею. Но что-то то ли говорю ей, Люде, то ли думаю только. И знаю, что это моё - то сказанное, то чувствуемое только, оно ей понятно. И усмешка у неё: нет, она ко ме не так. Ей я не запал, как запала мне одна. Обычно взрослые говорят в такие моменты - мол, люблю. Он - ей. А она ему - усмех в ответ. Трагедия типовая жизни.
Но наваливается, когда её уже нет, Люды. Иду домой - меня будут кормить ужином, а во мне - вселенная грусти неясной, но отчаянной.