Жило было одно государство. И был у него язык. Зачем язык государству нужен, всякий знает. Чтобы народу говорить, как печётся о нём, заботится, казну на его благо тратит. Чтобы другим государствам рассказывать, какое оно богатое, сильное, как дружить и торговать умеет, а коль нужда придёт, то в зубы дать. Полезная в хозяйстве штука — язык.
Любило государство свой язык, холило деньгами, лелеяло наградами, вольности всякие позволяло. А язык-то шаловливый был. Иной раз такое плетёт, что уши вянут и в трубочку сворачиваются. Государство морщилось, но терпело. Всё ж один он у него. А язык от вседозволенности совсем развязался. Начал полную околесицу нести. И так собой возгордился, что уверовал: не глас он народа, а сам — народ, не рупор государства, а сама власть. Populus et imperium в одно лицо, точнее, в один язык. И до поры, до времени всё ему сходило с языка.
Как-то пришла нужда, и государство ввязалось в драку. Дало кому надо в зубы, отвело душу и спать легло. Утром просыпается, на костяшки разбитые смотрит, хочет их похвалить, а никак. «Бы, мы» - онемело. Глядь в зеркало, нет языка! Тут на него другие государства налетели, давай языками своими полоскать, во всех грехах винить, слова обидные говорить. Государство то объясниться хочет, да не может. Глазами вращает, руками размахивает, графики показывает, документы раскрывает. Да кто ж в наше время документы читает? Скучно это, букв много, смысл ещё понять нужно. То ли дело, слушать, что языки благозвучные в уши льют. Тошно стало государству без языка. Пошло оно с горя дальше драться люто, как давно не дралось.
А что язык? Испугался он. Во-первых, в драке язык и прикусить могут. А во-вторых, как государство уснуло, подступили к нему языки других государств и давай бранить: «Да как ты можешь служить такому преступному государству? Да где это видано, чтобы в наш просвещённый век драться?» Наш-то язык робко вякнул, что и их государства тоже дракой не брезгуют. Что тут началось! «Да как посмел? Да как сравнил? Да на тебе клейма ставить негде! Но мы-то место найдём и клеймо поставим. И тут поставим, и там поставим!»
Бросился язык в страхе подальше от этой драки, спрятался в тёплой заграничной заднице и затих. Авось не найдут, авось не заклеймят. Ведь с клеймом-то как? Придёшь в приличной стране в приличный ресторан, закажешь вина да устриц, а тебе в рожу «Тем, кто с клеймом, вина да устриц не подаём-с.» Позор-то какой! Сидит язык в чужой заднице и, чтоб его не выдали, лизнёт пару раз. Ждёт, когда драка закончится. А там можно будет вернуться и к окладикам, и к наградкам.
Да только, думаю, ничего у него не выйдет. Зудит у государства за зубами, новый язык подрастает, юный, дерзкий, острый, как бритва. Придёт старый язык обратно, а его чик по горлу и в колодец. Потому как нечего во время драки по заграничным задницам прятаться!