Перед нами - первое художественное произведение, посвящённое Измайлову. И его героиня - наша измайловская литературная Татьяна.
Повесть была напечатана в Петербурге в альманахе "Альбом северных муз на 1828 год" с инициалами автора А.И.
С начала XIX века, в эпоху романтизма, как и во всей Европе, возрос интерес образованного общества к национальной истории. В России, конечно, его опеределял выходом своего труда Н.И.Карамзин, и у него литераторы черпали сюжеты о Ярославе Мудром, Иване Калите, Борисе Годунове...
Велик интерес был и к более недавней истории, в том числе петровским временам, в которых видели истоки современной России, новой культуры, с которыми связывали споры о путях развития страны. Появилось немало повестей, поэм, романов и очерков о тех годах. Среди них - "Быль 1703 года" К.Масальского, "Петербургский день в 1723 году" А.Башуцкого, "Саардамский плотник" П.Фурмана, "Кочубей" Е.Аладьина, "Авдотья Петровна Лихончиха" и "Сержант Иван Иванович Иванов, или Все заодно" Н.Кукольника.
Многие из этих произведений давно забыты, возможно, незаслуженно. Лишь однажды, в годы перестройки, они, в том числе и "Татьяна Болтова", были изданы вновь под одной обложкой (Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века. 1989 год). Как вершины, мы помним, конечно, пушкинские "Арапа Петра Великого", "Полтаву" и "Пир Петра Первого" (кстати, написанные в те же годы, 1828-1835) - и затем Пушкин уже начинал писать "Историю Петра Великого"...
Об авторе выдвигаются две основные версии: либо А.И. - это сам издатель альманаха, Андрей Андреевич Ивановский, либо это - декабрист Александр Иосифович Корнилович, находившийся в то время в Петропавловской крепости, куда его привезли из Читы при пересмотре дела, и тогда понятно, почему имя и фамилия скрыты.
Корнилович интересовался историей, в 1824 г. написал статью «Нравы русских при Петре Великом», и вполне мог быть автором повести. При этом старый "анекдот" о прощении Петром мятежника мог намекать на желательность последовать примеру предка для Николая по отношению к участникам восстания 1825 г. Известно, что Корниловичу дозволялось в заключении писать, и он достоверно написал там записки "на высочайшее имя", а также повесть «Андрей Безыменный» из времён Петра(!) А Ивановский мог посодействовать ему, будучи близок к ряду декабристов, и, с другой стороны, некоторое время работав в Следственной комиссии (выкрал из следственных дел, между прочим, автографы и письма Рылеева и Бестужева и сохранил их для друзей). В то же время он был любителем истории, собирал сведения о родном Смоленске и (внимание!)изучил предания о помиловании Петром стрельцов. Итак, авторство могло принадлежать и тому, и другому.
А, может быть, имело место соавторство? Ивановский мог ещё во время следствия по декабристам подсказать Корниловичу сюжет повести о прощении Петром мятежника, и даже её набросать, а затем благодарный Корнилович, написав "Татьяну Болтову", отправил повесть в альманах Ивановского... Но это лишь смелое предположение. Кстати, сам альманах - единственное подобное удавшееся издание Ивановского - был отмечен именами Пушкина (стихотворение "Талисман"), Вяземского, Языкова, Козлова, Фёдора Глинки и (!) напечатанных без указания имени автора декабристов Кюхельбекера и Бестужева...
"Основание сей повести взято из исторического анекдота времен Петра Великого, все прочее заимствовано также из исторических источников", - замечает автор. К тому времени как раз появились исторические работы, посвящённые подмосковным царским усадьбам, и прежде всего - труды профессора Московского университета Ивана Снегирёва. В 1824 году была издана его работа "Взгляд на подмосковное село Измайлово". Иван Михайлович Снегирёв был правнуком знаменитого старосты царского села Измайлово Ивана Саввича Брыкина, прожившего 115 лет, и также написал воспоминания о прадеде и включил туда различные предания, занимательные случаи и рассказы в семейном доме о прошлом.
Первые строки определённо навеяны работами Снегирёва: "Кто из русских не слыхал об очаровательных окрестностях Москвы? Кто из москвичей не заходил поклониться праху усопших, покоящихся в ограде Данилова монастыря, не любовался извилинами реки, омывающей Симонову обитель, где лежат тела богатырей Ослабы и Пересвета; кто не гулял в Марьиной роще или не бывал 1-го Мая в Сокольниках на немецком празднике? В то время, когда наши государи жили постоянно в Кремле, сии места часто покрывались народом: теперь они пусты. Коломенский дворец, где Петр I провел младенческие годы, в развалинах, и только остался в саду вяз, под сень которого он приходил твердить свои уроки; дворец в Царицыне, где Екатерина, в виду всей Москвы, торжественно изъявляла свою признательность герою Задунайскому за его победы и мир с турками, не существует более, и плуг земледельца давно взорвал луга Преображенского, на коих Петр обучал первые наши регулярные войска."
Начало повести как раз показывает, что автор, кто бы он ни был, не москвич и скорее всего не бывал в Измайлове (хотя Корнилович в юном возрасте учился три года в Москве в военной школе, но это было задолго до выхода повести). Вот что он замечает: "К числу подмосковных, обращающих на себя внимание охотников до старины, принадлежит, без сомнения, село Измайлово, любимая отчина царя Алексея Михайловича. Оно лежит по Ярославской дороге и отстоит теперь версты на четыре от города; но за сто двадцать лет почти соединялось с ним стрелецкими слободами, кои тянулись от Троицкой заставы вверх по Яузе." Здесь явно спутана карта: вместо Стромынской дороги названа Ярославская(Троицкая). Дом старосты Измайлова, где развернётся действие, локализован верно: "Шагах в полуторасте от дворца и в шестидесяти от деревни, немного в сторону от большой дороги, на краю сосновой рощи, принадлежавшей к царскому зверинцу, стоял отдельно небольшой домик об одном жилье."
Измайловский староста Иван Тимофеевич Болтов - собирательный образ. Имя, безусловно, подсказано личностью Брыкина, но до него, при Петре, среди старост было два Ивана.
"Болтов, имея двадцать лет от роду, пришел сиротою в Москву и старанием сокольника Медведева, отца того, о котором упомянуто выше, определился служителем в царские конюшни. Расторопность и рачительность в короткое время обратили на юношу внимание царя Феодора, который, как известно, был большой охотник до лошадей."
В Измайлове в это время живёт царица Прасковья Фёдоровна - вдова Ивана V. "Когда же Петр для сокращения дворцовых расходов уменьшил царские конюшни, царица Прасковья, заметив усердие Болтова, определила его старостою отчины своей, Измайлова. Петр, забавляясь летом на лугах Преображенского и Семеновского военными потехами, заходил иногда к сему старому слуге, который сажал его на лошадь, когда он был ребенком, и проваживал верхом по двору. Хозяин, как водится, угощал высокого гостя домашним сыром, ветчиною, соленым гусем или уткой и кружкою заморского вина, нарочно сберегаемого в погребу для таковых посещений. Государь сажал Болтова с собою, а сын его, двенадцатилетний Борис, занимал место слуги." И тут можно заподозрить знакомство с писаниями Снегирёва о своём прадеде, гостеприимном и хлебосольном, хранившем в погребе отборные вина, хотя он пил сам лишь чарку, а до 40 лет вообще не пробовал спиртного. Из описаний дома Брыкина, конечно, перекочевал к Ивану Болтову и самовар, которого не было ещё при Петре...
Надо напомнить, что Пётр с юных лет, живя в Преображенском, постоянно бывал в Измайлове, в 1688 г. нашёл там знаменитый ботик, не раз устраивал в окрестностях села свои потешные учения, приезжал на приёмы гостей, в том числе иностранных.
Сюжет завязывается тогда, когда в дом к Болтову приходит Медведев, стрелецкий голова, давно знакомый с ним, и сообщает о подавлении мятежа:
- Разве ты не между людьми живешь, что ничего не слыхал! Стрельцов разбили: Колотов схвачен, и полки Гордона уже окружили наши слободы.
Медведев хочет скрыться, как начальник мятежных стрельцов. "Ромодановского не знаешь, что ли?" Он стремглав исчезает и оставляет старосте дочь - маленькую Татьяну(жена его, как выяснится дальше, умерла).
Итак, начинается действие в мятежном 1698 году. А продолжается оно в начале 1712-го, когда войска Петра вернулись из неудачного Прутского похода. Десять лет прослужил Борис в армии, начав службу в бомбардирской роте Преображенского полка (а ведь первым её капитан-бомбардиром был, как известно, сам Пётр!). У него на груди - шлиссельбургская (за 1702 год) и полтавская (1709 год) медали, он - сержант после того, как отличился при Лесной (1708 г.).
Староста между тем воспитывал приёмную дочь. "Болтов заботился об ее детстве, он отдавал ее на воспитание к швеям, работавшим во дворце, он приставил к ней старушку, чтобы приучить ее к хозяйским занятиям. Вся забота, все старания молодой девушки обращены были на то, чтобы чем-нибудь изъявить признательность своему благодетелю. Она всякий раз с новым вниманием слушала старосту, когда он рассказывал ей за полдником, каким образом ему однажды удалось, находясь в числе охотников царя Алексея, своеручно, в виду государя, убить вепря, или как в другое время он остановил лошадь, которая понесла было царя Феодора, за что и получил кафтан голубого сукна с золотыми снурками. Случалось ли ему иметь огорчения, Татьяна невинными ласками старалась успокоить его или заводила речь о Борисе, и старик забывал грусть, хваля сына и предаваясь всей силой отеческой любви."
Татьяна за это время превратилась из маленькой девочки в 17-летнюю невесту...
"Алая бархатная повязка, из-за коей вились два шелковых локона, спущенных небрежно за уши, голубые как небо глаза, в коих так живо изображалась радость свидания, румянец на щеках, свежий, как роза, едва распустившаяся, шея, не уступавшая белизною кисее, прикрывавшей девическую грудь, сарафан, чуть державшийся на плечах и так хорошо обнимавший стройный стан, - все это невольно остановило бы каждого. Мог ли Борис в двадцать пять лет остаться равнодушным?"
Борис вспоминает, как он обучал Татьяну грамоте, как играл с ней... Уже через несколько дней молодой человек признаётся Тане в любви, и у девушки тоже возникло чувство к названному брату.
Иван Тимофеевич даёт благословление. Дело только за разрешением от царя, которое ждёт Борис, отъезжая в Москву.
В самый день назначенной свадьбы, по законам неожиданности в литературе, в Измайлове объявился беглый Медведев...
- Батюшка! Батюшка! - вскричала Татьяна, бросаясь к нему на шею. - Как я счастлива! Мы вчерась еще тебя поминали. Тебя только недоставало, чтоб благословить нас и утвердить наше благополучие. Как рад будет Борис!
Но Медведев совсем не рад счастью молодых. Он тринадцать лет провёл в бегах и теперь хочет сдаться властям. И он не хочет замужества дочери, на которой осталась печать его преступления. Нежданный беглец скрывается. Дочь в смятении - она не знала всего об отце, и сама уже считает себя недостойной замужества.
Борис появляется, по всем литературным законам, сразу после этого с присланным из Петербурга согласием царя на свадьбу и застаёт Татьяну в слезах... Через два часа он готов отправляться в Петербург к Петру и просить его за Болтова.
- Не напрасен ли твой труд, голубчик? - вздохнув, отвечала Татьяна. - Ведь, я чаю, судят-то его бара большие, нашей братье к ним и не приступиться.
- Есть у нас, - возразил Борис, - покровитель, который допускает к себе всякого и познатнее всех этих бар. Выслушай меня: года четыре назад имели мы с шведом баталию в Польше под Лесным. Семеновцев окружили. Государь приказал нашему полку сесть на лошадей и поскакать к ним на выручку. Мы завидели неприятеля у опушки леса, спешились и ударили в штыки. Наш взвод был в авангарде. По несчастию, с первым залпом перебили или переранили у нас офицеров. Солдаты начали было мяться. В эту минуту я как-то отворотился и вижу в двух стах шагах на холму государя с двумя денщиками, на рыжей своей лошадке. Как тут бежать в его виду? "Ребята, царь на нас смотрит!" - крикнул я своим и бросился вперед, прочие за мною. Швед не выдержал - и в лес, мы вслед. Тут удалось мне заметить их фендрика, который, чтоб проворнее уйти, сорвал знамя с древка и спрятал его за пазуху, а древко бросил в сторону. Я гнать его и скоро полонил с добычею. Наконец, когда дело кончилось, царь, поднесши всем нам по чарке водки и сказав "спасибо!", подошел ко мне и промолвил: "Борис, я тобою доволен, жалую тебя сержантом и впредь не оставлю". А надобно тебе знать, когда Петр что скажет, то это так верно, словно в книге напечатано.
Далее идёт великолепное описание Санкт-Петербурга в 1712 году, выдающее в авторе многолетнего его жителя:
"Новая столица Севера только что начинала тогда выстраиваться. Земляная крепость, которую начинали обводить камнем, с ветряными мельницами на валу, и лежащие на правом берегу Невы Петербургская и Выборгская стороны составляли главную часть города. Частных строений было еще мало. Только знатные бояре, находившиеся при особе государевой в походах, сенаторы и начальники переведенных сюда казенных заведений имели свои дома, и те состояли из фашиннику и глины, с высокими мезонинами на голландский образец. Прочие здания принадлежали казне - простые избы, занимаемые канцелярскими чиновниками, солдатами полков, составлявших санкт-петербургский гарнизон, и, наконец, крестьянами, приходившими сюда ежегодно из внутренних губерний для работы. Левый берег Невы был почти весь застроен от Смольного двора (нынешнего Смольного монастыря) до Новой Голландии. Мазанки князя Меншикова (где теперь Сенат), деревянный собор св. Исаакия, мазанковое Адмиралтейство с деревянным шпицем и позади его Морские слободы (они простирались до Мойки и заключали в себе Большую и Малую Морские) и канатный двор (ныне дом Вольного экономического общества и часть Главного штаба), рядом с Адмиралтейством Кикины палаты, где была Навигаторская школа (там, где теперь дворцовой бульвар; школа переименована Морскою академиею, а после Морским корпусом); потом дом адмирала Апраксина и деревянный Зимний дворец (где ныне Эрмитаж) покрывали Адмиралтейский остров. Далее, следуя тем же берегом Невы, можно было заметить еще недоконченный каменный Летний дворец с новоразведенным садом, против него на другом берегу Фонтанки Партикулярную верфь, потом Литейный двор, похожий видом на нынешний, и, наконец, дворцы царевича Алексея и царевны Натальи (где ныне Шлифовальная дворцовая фабрика), отличавшиеся в то время изяществом своей архитектуры. Пространство от Мойки до Фонтанки и далее покрыто было болотами и лесом, от Полицейского моста тянулась но направлению Невского проспекта дорога в Шлиссельбург, другая дорога вела из Галерной верфи в Калинкину деревню, находившуюся подле нынешнего моста того же имени. Васильевский остров был также покрыт лесом, кроме деревянных палат князя Меншикова (на том месте поставлены были после каменные, кои составляют ныне часть кадетского корпуса), и французские слободы, так названные потому, что тут жили иностранные ремесленники, большею частию французские протестанты, выгнанные из своего отечества по случаю уничтожения нантского постановления. Сверх того, от места, где ныне корпусные ворота и где в то время поставлена была каланча, прорублен был во всю длину острова до Галерной гавани проспект, в конце которого стояла другая такая же каланча. Там стоял бессменно часовой, чтоб сигналами давать знать о приходящих к устью Невы кораблях. На Петровском острову, в Екатерин- и Петергофе и в Стрелинской мызе заложены были царские загородные дома, но работа их приостановилась за другими строениями." Идёт ссылка на документы, план новой столицы.
Болтов, прибыв в Петербург, встречается с Петром запросто - у церкви Троицы, ввиду его домика на Петербургской стороне, "в котором жил Петр при построении Петербурга".
Пётр, увидев любимого офицера, удивлён:
- Здорово, Болтов, - сказал Петр, увидев его, - давно ли ты здесь? Я чаял, что ты теперь пируешь свадьбу.
- Нет, государь! Не радость, а горе посетило нашу семью: невеста моя - дочь Медведева.
Борис сообщает царю, что Медведев идёт к нему с повинной, но готов к жертве:
- Я прошу только твоей милости, чтоб меня назначили вместо его. Я еще молод, здоров, силен, да притом ведь тебе же буду служить, хоть и в каторжной работе. Только служба тяжеле, да чести нет... Вестимо, - продолжал он, отирая рукавом показавшиеся слезы, - тяжело отцу будет, да он утешится, что я не за свою вину терплю. А свадьба моя с Татьяною не уйдет. Мы никогда не перестанем любить друг друга! Теперь она не хочет быть моею, чтоб не порочить семьи нашей, но если Господь позволит прожить нам еще с надеждой на Него, то десять лет кое-как пройдут.
Царь сочувствует Болтову, не хочет, чтобы он страдал, но на всякий случай замечает:
"Не я осудил Медведева, а закон. К чему писать законы, когда их не выполняешь? Я сам слуга законов."
Детально и подробно описан петровский Сенат, заседание "семи особ" в его здании, в крепости. Пётр склонился к милости в отношении раскаявшегося Медведева и убедил всех, включая "железного" Ромодановского.
"Сенат приговорил, и государь указал, что царь может пощадить виновного, но не вправе наказать невинного. Медведева прощаю, а касательно твоей просьбы, чтоб тебе заменить его, исполнить не могу; да, я чаю, ты не будешь гневаться за отказ. Петр".
Здесь хорошо воссоздан эпистолярный стиль Петра. Коротко и ясно. Мятежник прощён, а офицер может идти под венец, и невеста счастлива. В общем, совет да любовь, счастливый конец.
А были ли подобные случаи, когда Пётр миловал спустя годы людей, обвинённых в мятеже, в действительности? Сведения, как, представляется, весьма глухи. Скорее, это всё же легенды. Пётр мог как жесточайше карать, так и миловать - по настроению, но достоверные случаи относятся к другим событиям. И трудно найти прямого прототипа полковника Медведева... Но в поколении декабристов было стойкое представление о Петре, как о мудром государе, и его противопоставляли и Александру, и Николаю. И долго ждали от Николая, любившего культ Петра и заявлявшего, что он будет править по его принципам, помилования осуждённых...
И следует эпилог, из которого оказывается, что автор всё это узнал от внучки Бориса Болтова, у которой оказался в доме, будучи в Москве, недалеко от Измайлова, там как раз, где часто бывал Пётр: "Живучи в Москве, мне как-то случилось однажды утром в феврале поехать в Лефортовский дворец. Накануне растаяло, но в тот день порядочно примерзло. Я одет был налегке и, отчасти чтоб движением привести в обращение застылую кровь свою, частию для облегчения лошади, которая, бедняжка, беспрестанно спотыкалась на голом льду, решился на возвратном пути, вышед из саней, пройтись несколько пешком. Это было в Немецкой слободе. Вскоре небольшой, опрятный домик старинной архитектуры, с палисадником, обратил на себя мое внимание. Я любовался высоким мезонином, намалеванными на ставнях рощами и соловьями, которые под тонкими пластинками прозрачного льда лоснились, будто покрытые свежим лаком, небольшими деревянными амурами красного цвета, кои, как дошедшие до нас произведения древних ваятелей, были без носов, без пальцев и прочего, но вдруг оступился и упал. Мысль, что я терплю участь, общую всем зевакам, удержала неучтивый порыв моего гнева и языка на несчастное мое любопытство. Я встал с покойным видом, оправился, но, как бы ни было, не мог ехать далее." Автора окликает старушка и принимает у себя.
"На стенах налеплены были картины: взятие Азова, Полтавская баталия, похороны генерал-адмирала графа Головина, обед князя-папы и другие, изданные во время Петра I, но всего для меня занимательнее был писанный масляными красками портрет сего государя, который, судя по темноте красок и по тоненьким рамам с позолотою, почти совсем стертою, был современный ему." Конечно, гость поинтересовался историей происхождения этих реликвий. "Тут она ушла в другую комнату, принесла оттуда футляр, вынула из него в позолоченных рамках под стеклом вышеупомянутую записку Петра и, положив ее передо мною с видом самодовольствия, начала повесть, которую вы читали. Рассказ её именно дошел до этой записки, как послышался благовест к обедне."
Со слов внучки героев повести мы знаем только вот что о дальнейшей жизни Бориса: "Он был ранен под Бакой в Персии, кажется, в 1724 году, вышел в отставку, поставил этот дом и поселился здесь." Старушка неточна: персидский поход Петра был в 1722 году. И уточнение: дед был поручиком "Капорского пехотного полка" (то есть Копорского). Кроме того, был сын - названный в честь деда Иван, причём родился он нескоро после свадьбы, ближе к отставке младшего Болтова, потому что Пульхерия Ивановна родилась в 1740-ые годы ("мне скоро стукнет восьмой десяток").
И дальше читаем: "Три недели я не мог никуда показаться. Наконец первый мой выезд был к почтенной старушке. Вообразите, как я удивился, увидев среди бела дня закрытые во всем доме ставни. Предсказания ее сбылись. В воротах встретила меня знакомая служанка словами: "Пульхерья Ивановна приказала вам долго жить". Я вздохнул от глубины сердца и так был расстроен, что не мог спросить у нее конца рассказанной мне повести, которую она, вероятно, слышала от покойной своей госпожи." В полном соответствии с законами романтической повести, она осталась немного недосказанной, а старушка-внучка сохранила некоторую таинственность для читателя...
Без сомнения, повесть А.И. читал в том же году Пушкин. И, как знать, не повлияло ли что-то в ней на некоторые места "Арапа Петра Великого" (особенно описания Петербурга и сподвижников Петра, и на то, что любезный сердцу Наташи Валериан - также сын стрельца, воспитанный её отцом), а также на схожую коллизию в "Капитанской дочке" (только там невеста едет к Екатерине просить за Гринёва)? Да и в "Пире Петра Первого" царь "с подданным мирится" и по этому поводу закатывает пир... (Правда, скорее всего речь здесь идёт не об участнике мятежа, а о наказанном за злоупотребления, подлинные или мнимые).
По поводу - а кстати...
А не ждёт ли почти 200 лет повесть "Татьяна Болтова" своего воплощения в театре? Особенно в опере, что было бы особенно органично - статичное действие, крепкие исторические декорации, всего пять солистов, хорошие мизансцены - дуэты Татьяны и Бориса, Татьяны и Медведева, Бориса и Петра, марши и солдатские песни, хор девушек - подруг Татьяны. Что они спели бы? Например:
Во селе, селе Измайлове,
Во присёлочке
Во Черкизове,
У дуба зелёного
Сидит девка, что ягода,
Точит пояс разных цветов,
Из семи шелков...
А Иван Болтов, вспоминая службу у сокольника царя Алексея, может затянуть:
Из села было Измайлова,
Из любимого садочка государева,
Там ясен сокол из садичка вылетывал,
За ним скоро выезживал млад охотничек,
Манил он ясного сокола на праву руку.
Ответ держит ясен сокол:
«Не умел ты меня держать в золотой клетке
И на правой руке не умел держать,
Теперь я полечу на сине море;
Убью я себе белого лебедя,
Наклююся я мяса сладкого, «лебединого».
Мечты...
И ещё: когда в Москве, наконец, увековечат местных литературных героев так, как в Одессе, может быть, поставят в Измайлове скульптурную композицию, изображающую героев повести? И место есть - сквер у входа на Измайловский остров, рядом с началом Первомайской улицы, как раз недалеко от расположения дома старосты...