ГЛАВА ПЕРВАЯ
Божественный восторг жить на этом свете, дамы и господа, когда внезапно подобревшая судьба подкидывает чудесный сюрприз, да такой, что замирает дыхание, а сердце бьется вдвое чаще обычного! Ты говоришь себе:
наконец то началась полоса везения.
О, счастье, привет тебе, привет! Вот она, твоя личная госпожа удача, добро пожаловать! Целуй меня, целуй, любезная фортуна.
Шесть человек только что сошли c небольшого самолета в частном аэропорту, комфортабельный лайнер доставил пассажиров из Европы.
Сказать что эту шестерку снедало дикое любопытство, не сказать практически ничего. Приглашения всем им поступили столь неожиданно и необъяснимо, что никто ничего не понял. И только когда их собрали в Франкфурте на Майне, на бывшем военном аэродроме, впервые после долгого времени увидели друг друга вживую.
Нет, в социальных сетях они общались, ясное дело, но вот так, внезапно встретиться нос к носу? Этого не было уже много лет.
После приземления на другом континенте у трапа ждало винтажное чудо розового цвета полувековой давности, на боку длиннющего автомобиля кричали сверкающие на солнце литые буквы "Cadillac".
Хромовое сияние знаменитой марки казалось столь блестящим, что отдавало китчем. Впрочем, автомобиль ранее принадлежал великому и столь же нестерпимо сиявшему Элвису Пресли. По крайней мере, так утверждал их водитель, вполне сносно говоривший по-русски, хотя и с явным американским акцентом:
– Пресли имел несколько кадиллаков розового цвета. В разное время. Вообще говоря, Стив Джобс позаимствовал у Элвиса идею: менял свои мерседесы точно так же, ровно по тому же принципу: после того, как Пресли покатался на своем кадиллаке, автомобиль становился дороже. Иногда сильно дороже, если в своем розовом красавце шаловливый Элвис имел секс.
– За ним толпами бегали эти липучие папарацци! Доходило до горяченького, слуг подкупали, чтобы узнать хоть что-то сладкое для "звездных" газетных колонок!
Водитель с видимым удовольствием рассказывал о том, как впечатлительная публика с лишними деньгами платила и за возможность подержаться за руль, к которому прикасался король рок-н-ролла.
– Или полежать на заднем сиденье, где вы сейчас сидите.
По рассказам шофера выходило, что многие чересчур романтические дамы, первым делом узнав о месте любовных утех красавчика Элвиса, тотчас же укладывались на него.
На сиденье, конечно. Даже и без всякого партнера, который мог бы заменить сексуальную мечту нескольких женских поколений хотя бы в воображении, с закрытыми глазами.
Просекший фишку некий предприимчивый делец даже сдавал в аренду один из автомобилей Элвиса на ночь в гараже, украшенном как ложе первой брачной ночи, с розовыми сердечками под потолком, с балдахином и цветами, в баре автомобиля всегда был коктейль «Грэйслэнд», его некогда обожал неистовый Эл.
Само сокровенное действо сопровождал бархатный баритон короля баритонов, нежно выпевавший счастье.
Широким кожаным сиденьем особенно увлекались юные поклонницы суперзвезды, пубертатные девочки, мечтавшие об утрате своего детства именно там, на ложе великого и могучего кумира. Не обращая, впрочем, особого внимания на того, кто станет заменителем Элвиса, ибо сегодня для слишком многих чистых созданий это совсем не главное. Следуя своим горячим фантазиям, им казалось, что такое начало взрослой жизни станет мощным толчком в несомненно счастливом будущем, ибо радость, как и горе, проистекает из одной нулевой точки. Удивительней всего, что юноши того же самого возраста относились столь же, а иногда и более чем романтично к кожаной лежанке автомобиля, но поскольку каждый самец богомола - сам кузнечик своего счастья, то и сам вправе выбирать качество будущей судьбы. Закрыть глаза, представить себя с любимым рок-н-ролльным божеством (или самим этим божеством), незримо витающим над сладким ложем в виде амура, с гитарой в руках! Под нежное звучание его голоса вдыхать те же запахи, что вдыхал Он! Что может быть приятней и трепетней? Романтические натуры убеждены: вещи великих людей привлекают к себе их души в острые моменты земной жизни, каковым несомненно является выплеск эмоций, скучно именуемый оргазмом. Впрочем, возможно, эти девочки и юноши просто боятся самого процесса жизни. Такое тоже исключать нельзя.
Даже и некоторые молодожены, преданные поклонники Элвиса, сразу после церковного венчания и прочих свадебных церемоний отправлялись в розовую спальню на колесах, дабы их брак окончательно утвердил еще один бог: обожаемый Элвис, несомненно живой и незримо присутствующий где-то рядом.
Элвис жил, Элвис жив, Элвис будет жить.
Супружеские пары планировали зачать ребенка на том самом сиденье, место считалось волшебным, значит и оплодотворение там должно быть столь же необыкновенным.
Одно время даже зафиксировали бум интереса к заднему сиденью, когда ушлый деляга распространил слух, что "счастливое ложе" расписано на полгода вперед и что вокальный талант будущего ребенка гарантирован, если гороскопы совокупляющихся благоприятны, то есть, небесные тела встанут в правильные позиции, хотя тут уместнее планировать позы вполне земные. Впрочем, звезды и планеты часто встают в те астрологические локации, которые им диктует банковская карта. Мир предсказуем: кусочек пластика способен творить чудеса не только в воображении.
История хоть и увлекательна до самозабвенности, но закончилась скандалом: оказалось, что сдаваемый в аренду сексодром звезде никогда не принадлежал. Выяснилось это случайно: одна из клиенток во время избыточно прекрасного выхлопа эмоций инстинктивно вонзила коготки не знамо куда и случайно отколупала краску автомобиля. Оригинальный цвет кадиллака оказался голубым и только потом перекрашен в розовый.
Да и вообще, по мнению хороших знакомых кумира, оставивших воспоминания, а также скептиков, Элвис предпочитал употреблять сладкое в своей постели.
Просто там удобней.
Контракт же составили столь ловко, что арендодатель и не утверждал наверняка, что автомобиль - бывшая собственность американской национальной гордости, а только в предположительном смысле, как водится в таких договорах, всё самое значимое изложено мелким шрифтом, на который мало кто обращает внимание, считая это незначительными техническими деталями.
А зря, все наши неприятности вырастают из мелочей, это чертовски похоже на жизнь в самом широком смысле, когда важнейшие вещи мы зачастую воспринимаем как смешные пустяки и досадную чепуху, только постфактум осознавая, что судьба тебя дурака предупреждала, посылала знак. А ты оказался надутым, высокомерным индюком.
Так что уголовное дело против мошенника закончилось ничем, если не считать небольшого штрафа за недостаточно крупный шрифт договора услуг.
У ответвления дороги, на которое они свернули, мелькнула яркая табличка: "частная собственность".
Сперва ехали по извивистой асфальтированной дорожке сквозь буйный английский лес, очень ухоженный, дорогу обступали величественные благородные платаны. После лесной тени в глаза внезапно брызнул свет: отделанный великолепным розовато-серым мрамором вход во дворец, выполненный по классическим канонам, с ионическим портиком, с колоннами, с тщательно постриженным садом, уже французским. На лужайках весело журчат неизвестно откуда бьющие фонтанчики воды, вероятно, врытые в землю. Но не только: из шарообразных, пирамидальных и прочих геометрически стриженых кустов также струится ввысь водяная пыль, то там, то тут дрожит радуга в мельчайшей водяной взвеси. Несмотря на полуденный зной, воздух свеж, утренне приятен и напоен влагою.
Праздничную лужайку перед домом в самых неожиданных местах и предметах украшают диковинные цветы в клумбах и без оных, привезенные из всяческих райских уголков планеты. Терасса, ступенями спускающаяся в пригорка, украшена невиданными растениями в сочетании с каменными фигурками, хоть и не слишком большим количеством, зато подобраны и размещены предметы и цветы с чрезвычайным искусством: быстро становится ясно, что здешний хозяин - поклонник постмодернизма. Цветовая гамма столь затейлива, что заставляет рывком вытаскивать из карманов смартфоны и селфить.
Селфить, вскрикивая от удовольствия.
Зрачки у гостей расширены до удивления, граничащего с изумлением: попали в сказку! Они такого не ожидали, великолепие брызжет в глаза лучом прожектора, только мягкого и нежного прожектора, как в детском калейдоскопе: один волшебный узор сменяется другим.
Движения у всей компании порывистые, нервные: когда еще музыканты различных оркестров и оркестриков побывают там, где сонм прислуги с чарующе-приветливыми лицами гарантирует исполнение всех разумных желаний (а иногда и не вполне разумных), предлагает напитки со всех концов света, от русской водки, возмутительно чистой и столь же нежной как молоко матери, по желанию смешиваемой с апельсиновым, грейпфрутовым или каким-либо иным соком, выжатым прямо на ваших глазах, до шампанского. И хоть в предвкушении обеда тут больше уместен аперитив, предлагается даже густой зеленый шартрез, по сей день изготавливаемый вручную, а оттого стоит такой ликер как чугунный мост, так любит выражаться фагот их бывшего консерваторского оркестрика Гриша Мосбах. Гриша живет сейчас во Франции, недалеко от Вуарона, как раз примерно в тех местах, где монахи-картезианцы этот ликер и варят по старинным рецептам.
Правду сказать, Гриша за всю двадцатилетнюю французскую жизнь пробовал настоящий шартрез лишь однажды, да и то угостили. Зеленый напиток, продававшийся под видом шартреза в Елисеевском гастрономе на Тверской, все же не станем считать таковым, а токмо грубой совковой подделкой. Перепечаткой, так с легким презрением, обыкновенно через губу цедили это словцо московские пижоны в те достославные времена по отношению к какому угодно предмету, если он не оригинал.
Настоящий картезианский шартрез весьма и весьма дорог, не укупишь, безработный французский музыкант Гриша, конечно, не может себе его позволить. И вот теперь он чуть подрагивающими пальцами крутит зеленую бутылку с изумрудным напитком из той самой, наивысшего качества серии, предназначенной к прибытию французского президента: тот обещал приехать аккурат к юбилею монастыря, хотя и не очень круглому.
Но не приехал.
Бутылки с индивидуальными номерами и затейливой сеткой золоченых нитей, скрепленных сургучной печатью с витиеватой подписью самого аббата, гарантирующие сохранность пробки, так и остались в монашеских погребах. Сейчас монастырь продает их в интернете по головокружительно безумным ценам.
Гриша давно ушел из большой музыки. Во времена ранние, будучи весьма резвым, бегло говорившим по-французски, женился на французской фермерше, тогда еще тоже юной и юркой: молодые люди слились в амстердамском любовном танце чувств: их общим предметом исследования служила трава. В смысле ее сухой возгонки. Тогда Гриша курил. Потом без сожалений развелся, курить тоже бросил, поскольку ближайшее обозримое прошлое предуготовило европейским курильщикам чертовские утяжеления в виде космически взлетевших табачных налогов, а значит и цен на курево. Будущее также не сулило ничего утешительного, тем более, что и марихуана не желала снижать на себя цены, несмотря на послабления политики потребления травки.
Гриша - человек практический и теперь существует в свое одинокое удовольствие, проводя жизнь главным образом в интернете, у компьютера, ибо там есть всё. А сознание расширяет местным вином из супермаркета.
Безработным музыкантам в французской глуши живется небогато, зато стабильно и никто "нервы не делает".
Не афишируя свои подработки, в составе местного оркестрика участвует в семейных праздниках богатеньких французских "буратино", играя им на фаготе. Богачи хоть далеко не всегда щедры, зато умеют держать язык на привязи, когда речь заходит о левых гришиных приработках. Французская финансовая служба об этом если и догадывается, то доказательств не имеет. Высокие налоги республики вынуждают французов к тотальной солидарности, доходящей до круговой поруки, если на горизонте возникает фискальное ведомство. Многие из-за непомерно высоких налогов уезжают из Франции, но большинство друг друга стараются покрывать и не выдавать.
Просторный, прекрасный дворец, принадлежащий, вероятно, миллиардеру, судя по обилию роскоши, уютно устроился на полуострове, том самом, любимом многими не только американцами, но и всеми, кто хотя бы однажды вкусил сладость Флориды. Том самом, где бывший американский президент отдыхал после неудачной попытки вторично стать топ-менеджером этой планеты. Кстати, его поля для гольфа всего в тридцати милях, что еще больше очаровывает впечатлительные натуры.
Инга Березина как раз такая натура, хотя и знающая о гольфе лишь понаслышке, слегка повизгивает, отхлебывая чудесное прохладное шампанское из подвала "Veuve Clicquot", утоляющее жажду в летний предобеденный час. Обхватила высокий бокал обеими ладонями с воздетыми к небу будто в мольбе пальчиками, тонкими, но сильными. Бровки подняла "домиком", глаза блаженны, стройная фигура напряжена. Перед долгим полетом посетила на дому гримершу своего театра: та приватно подрабатывает модельным парикмахером, копирует внешности голливудских звезд. Остановились на знаменитой, но случайной прическе голливудской кинодивы, где одна прядь волос короче другой. Получилось оригинально и элегантно. Носик Инги острый, под стать глазам, а они быстры, внимательны, наблюдательны. За стеклом бокала с шампанским ей видятся не столько вдохновенные пузырьки, сколько мечты. Бассейн рядом также предлагает охлаждающие удовольствия.
– Гриша! Боже мой, я не верю глазам! Мы в сказке? Но кто этот подлец? Кто этот бог? Кто этот черт, что устроил нам праздник? Так быть не может, потому что так не бывает! Ты хоть догадываешься - кто он?
– Без понятия!
– Гриша, скажи: зачем тащить меня из Питера, тебя из Франции, Катю с Игорем из Германии, да еще Эдика и Леню из Москвы? Зачем?! Неужели тут не нашлось бы исполнителей для простеньких мазурок и гавотов? Гриша, ну ты ведь умный по национальности, объясни мне дуре, а?
На лице Гриши на миг вспыхивает горделиво-радостное удовольствие, каковое тотчас пытается скрыть, пару секунд держа на челе расслабленную маску с сомкнутыми губами, закатанными вверх глазами и чуть отвисшей челюстью:
– Ну... Инга, всё станет менее загадочным, если обратишь внимание на состав исполнителей. Это же все наши консерваторские одногруппники! Или почти все. Похоже, что нас пригласили не столько как музыкантов, сколько как однокашников.
– Но кто?!
– Спроси что-нибудь полегче!
Гриша широко обвел рукой сияющее великолепие:
– Я не знаю ни одного выпускника московской консы, кто добился таких успехов. У меня плохо соображает башка от всех этих ништяков. Не знаю, способен ли я сыграть на фаге что-нибудь дельное... Хотя мой инструмент всегда при мне.
Инга сразу после консерваторского выпуска играла на флейте в петербургском академическом театре, где штатное расписание предусматривает живой оркестр.
В драматическом театре.
Но театры не музыкальные обыкновенно не слишком озабочены вдохновенностью мелодических созвучий, извлекаемых из роялей, труб и прочих скрипок: лишь бы оркестранты попадали в такт, соразмеряли силу звука и не фальшивили в нотах. Труппа и оркестр ныне на каникулах, потому Инга с живейшим интересом отозвалась на приглашение подзаработать в Америке: фирма предлагает волнующее количество наличных долларов и совсем не трудный, практически школьный репертуар для исполнения. Флейтистку уже давно никуда не приглашают на халтуры, раньше хоть звали на бедные корпоративы в мелких фирмах, желавших выглядеть солидно, а потому озвучивали свои тусовки классическим репертуаром с музыкантами в потрепанных фраках и таких же концертных платьях. Считалось, что классика - признак духовной высоты коммерческой фирмы.
С наступлением жизненных проблем, приходящих, как правило, внезапно, жестко и грубо, исполнительское мастерство флейтистки Березиной быстро лишилось огонька и выразительности, теперь ее никуда не приглашают. Инга всё с меньшим энтузиазмом обзванивает знакомых концертных администраторов, надеясь на подработку, те лениво тянут о проблемах в организации программ, о чертовой коронавирусной пандемии, подрубившей вконец их благородный бизнес, о потухшем зрительском интересе.
В театре все чаще и чаще недовольны ее игрой, теперь каждый год Инга с ужасом думает, что контракт в следующем сезоне могут и не продлить.
Ранее сиявшие душевные мечты о профессиональном успехе вовсе куда-то улетучились, даже не вспоминает о них, а только желает, чтобы не терзали ее душу. Потому что флейтистов в России словно собак нерезаных, а становится всё больше, как назло, - это родственники больших и успешных персон, близких к театрально-музыкальной богеме, а штатное расписание театра предусматривает в оркестре всего лишь две ставки для флейты.
И хоть ее закулисный, то есть, замаскированный куратор, обладающий широкими возможностями в силу серьезности своей весьма системной государственной организации обещал поддержку на уровне комитета по культуре, уверяя, что отмажет опекаемую флейтистку Березину от посягательств на ее рабочее место в оркестровой яме, верилось этому все меньше и меньше, потому как женщины - цветы вянущие.
К сожалению.
В этой конторе кураторами подвизаются всё больше мужчины, а значит, как всякие носители мужественности, склонны поддерживать именно молодых исполнительниц, тех, кто только начинает расцветать в своем музыкальном творчестве.
Что ввергает Ингу в изрядное уныние, ибо хорошо понимает, что соперничать с юными флейтистками она уже не сможет никогда по причинам, увы, неизбежным как заход солнца.
Куратор, тем не менее, напомнил подопечной, что Инга должна в Америке на всё внимательно смотреть, тщательно фиксировать события и после возвращения составить подробный отчет.
Как можно в таких сложных жизненных обстоятельствах поверить в столь жирную халтуру уровня первой скрипки большого симфонического оркестра?!
У любой флейтистки, воля ваша, крыша набекрень двинется. Хоть куратор туманно намекает, что тур в Америку состоялся не без его участия, все кураторы склонны себя переоценивать.
Инга поначалу отнеслась недоверчиво к цифрам гонорара, премерно равного ее годовой театральной зарплате и в приглашение, обыкновенно присылаемое раскрученным звездам музыкального небосвода.
Сначала приняла приглашение за розыгрыш. Но все оказалось серьезным и солидным: по почте из Америки пришел пакет документов и контрактом на неделю. Прислали даже ноты! С покрытием всех расходов, плюс жирные суточные. С уже оплаченным такси, что отвезет ее в аэропорт Пулково II.
Инга, все еще мучимая сомнениями, позвонила в таксомоторную фирму, там сейчас же заверили, что вызов оплачен и они только ждут команды, чтобы прислать за госпожой Березиной машину, равным образом оплачена по возвращении и обратная дорога из Пулково, она может быть совершенно спокойной, оплачена и переноска багажа.
Но вот чего Инга совсем не ожидала, это когда девушка-оператор бархатным голоском проворковала:
– Какую марку автомобиля вы предпочитаете, чтобы за вами прислали?
Флейтистка поперхнулась от изумления. Горло перехватил внезапный спазм, слава богу, легкий. Прокашлявшись, задала совсем дурацкий вопрос - это она только потом осознала при более спокойном размышлении:
– А у вас какие есть?
Как всякий музыкант, настроенный на улавливание звуковых нюансов, кожей почувствовала, что девушка-оператор на том конце телефонного сервиса сдерживает хихиканье:
– У нас есть любые, а вы наш вип-клиент!
– Я подумаю...
Инга, вконец растерянная от раздрызга головокружительных чувств, нажала в смартфоне красное изображение отбоя и еще минуту размытым взглядом смотрела в пожелтевшие обои своей купчинской квартирки. Ее обуревало давно забытое чувство восторга, когда забираешься куда-то очень высоко, в груди, под горлом застрял сладкий ком воздуха, душа жаждет полета, хотя и страшится его до чертиков, до нестерпимого желания бежать в туалет и там успокоиться.
Сознание не собиралось укладываться в осмысленный ряд. Это было что-то из ряда вон. Что-то из сказки про Деда Мороза, каковой делает трехлетней девочке с большим белым бантом на макушке волшебный подарок. Хотя девочка уже совсем... не ребенок, возраст ее начал подбираться к полтиннику, потому в чудеса не верит уже лет сорок как.
А тут - диво дивное. Чудо чудное. Необъяснимое. Практически любая женщина, а даже и самая страшненькая, может при определенных обстоятельствах объяснить такие приглашения своим женским обаянием. Своими чарами.
Но мужским вниманием тут не пахнет, письмо сугубо деловое, подписанное кем-то вроде "менеджера по музыкальному сопровождению". Причем, гендерная принадлежность менеджера невыясняема в принципе и даже интернет не дает внятной информации.
Неизвестен и заказчик, поскольку фирма, как выяснилось на ее сайте, - всего лишь посредник. Прокладка.
Ну, какая к черту Флорида для флейтистки, которая давно уже никому не нужна?
Даже иногда и себе самой, когда к сердцу подкатывает волна острой жалости, особенно после пары вечерних рюмок водки, употребленных в компании Алисы. Впрочем, Алиса не пьет спиртного, чего нет, того нет.
Понеже Алиса - кошка.
Подошли Катя с Игорем. Обычно величественный Игорь выглядел таким же удрученным:
– Но я пока что ни черта не понял! Когда же мы будем играть?
Игорь служил Мельпомене виолончелистом в мюнхенской Опере. Еще в консерватории выглядел весьма упитанным, многие девушки воспринимали его корпулентность признаком солидности, а значит и будущего успеха.
Потому недостатка красавиц в своей альма-матер не ощущал, даже наоборот: иногда чувствовал легкий переизбыток. Голову всегда держал гордо, выражение лица одухотворенно насколько возможно.
Наиболее трепетным обстоятельством являлось то, что Игорь - москвич, что резко повышало его акции у прекрасного пола, не рожденного в этом славном городе, средоточии мечтаний всякой, уважающей себя провинциальной школьной отличницы. Женился Игорь до обидного рано: сразу после выпуска и получения диплома.
Хотя, к тому моменту выбора уже не было: Катенька прекрасна как жена Париса и беременна третьим месяцем. Катин классический профиль с прямым как у благородной римлянки носом казался вполне подходящим для будущих детей. Столь же прекрасны и ее белокурые волосы, без малейшего следа краски.
Папа Игоря слегка надменный, дородный чиновник министерства культуры, служивший начальником отдела чего-то там по хозяйству, поднимал указательный палец вверх, слегка выпучивал глаза и произносил глубокомысленным тоном пифии:
– Порода! В природе главное - порода. А это зубы! Женщин надо выбирать как лошадей, сын мой! По зубам! А все остальное приложится, если есть серое вещество под костью на голове.
Катины зубы и вправду на удивление ровны и без всяких искусственных эрзацев и пломб, что и оказалось важным обстоятельством для принятия решения о женитьбе,
Катюша пришлась весьма кстати вкусам папы Игоря касательно рассуждений о хороших генах, потому папа дал добро. Пару раз свекор излишне пристально смотрел на невестку, но чуть смутившись, отворачивался. Этим, правда, всё и ограничивалось. Но Катя слишком хорошо разбирается в коротких мужских взглядах, чтобы ошибиться в их эмоциональной окраске, это ее не столько пугает, сколько забавляет.
Мамы Игоря нет, с этой стороны спрашивать не у кого. Ну, не то, чтобы мама физически не существует, она жива и здорова, только папа и сын с ней не давно общаются, поскольку мама живет очень далеко, в Австралии, куда ее увез австралиец, в одночасье потерявший голову от русской настоящей красавы, похожей на исполнение его самых трепетных мечтаний. Сам папенька за семь лет до этого момента испытал точно такую же вьюгу сладких душевных восторгов от внешности и породистости своей тогда еще будущей жены. Недолгое счастье окончилось романом жены с австралийцем, занимавшим крупный пост в своем национальном центробанке. Всё произошло нелепо и случайно, как казалось, но мы то с вами знаем, что романы просто так не случаются, а по веским причинам происходят. Если не на небесах, то где-то в рядом расположенных романтических сферах, вероятно.
Тут есть еще одно наиважнейшее обстоятельство, сыгравшее окончательную роль, Катя афишировала его не часто, но всегда точно и вовремя: красавица происходила из древнего русского рода князей Гагариных. Причем, не какой-то боковой внебрачной ветви, а прямо таки из самой что ни на есть стволовой части. В тридцатые годы двадцатого века ее прадед Иван Гагарин вернулся в советскую Россию, верой и правдой служил новому государю - уроженцу грузинского города Гори, выполняя различные деликатные миссии за границей. Как водится, честно выполнив все свои поручения, умер в Стокгольме при странных обстоятельствах, что по тем временам вполне закономерно, ибо тут уместно вспомнить киношную фразу, ставшую ныне крылатой: "Он слишком много знал!"
Но его семью всё же не тронули, она оставалась не репрессированной, а даже и улучшили жилищные условия, в результате в городе Коврове на свет и появилась красавица Катя.
Нет, ну, а что вы хотите? Князья Гагарины из ветви Рюриковичей в течение почти тысячи лет могли себе позволить проводить искусственный и очень внимательный отбор своих потомков, беря себе в жены только самые красивые женские экземпляры, совершая этот процесс со скрупулезным тщанием, оценивая кандидаток со всех возможных сторон.
Выходя замуж за Игоря, Катя менять фамилию на мужнину отказалась, окружающие приняли это решение с пониманием: такими фамилиями не бросаются.
Впрочем, скрипачка Гагарина звезд с музыкального неба не хватала, ее артистичность выражалась все больше в стройной фигуре и выразительном лице, будто выточенном из нежного итальянского мрамора, потому дирижеры сажали ее куда-нибудь поближе к зрителю, хотя и не доверяя серьезных скрипичных партий. К тому же, каждому дирижеру весьма приятно, когда он руководит кем-то из Рюриковичей.
Ибо это вам не фунт изюма, это кровь. Ноблесс оближ, чо.
Каждый ценитель прекрасного понимает, что в музыке внешность исполнителя, а особенно исполнительницы важна хоть и не в той же мере, как вдохновенность музыкальных созвучий, ловкость пальцев и чувство ритма, в списке внутренних приоритетов идет вторым номером, как минимум.
Отработав до приемлемого резвость владения смычком, Игорь набрался храбрости и приехал вместе с Катей в Мюнхен, на прослушивание.
Нет-нет, с музыкантами в баварской Опере всегда полный комплект, но интенданту театра, на который в те времена деньги сыпались как на городского дурачка фантики, хотелось чего-то... Эдакого! С огоньком. Чтобы темперамент музыканта - как запал у гранаты.
Чтобы зритель со страхом и изумлением ждал какой-нибудь фиоритуры, сыгранной иначе, живее и оригинальней. Чтоб как небольшой взрыв.
Исполнительское мастерство виолончелиста Игоря театру тотчас понравилось, дирижер оркестра даже зааплодировал, излишне громко пробормотав:
– Rоstropowitsch!
Немца-дирижера и выдающегося русского музыканта связывали теплые, приятельские отношения, знал и любил звездного Славу. Маэстро всегда и всем предлагал называть себя Славой, поскольку труднейшее для европейцев имя Мстислав вызывало у тех излишне долгую прострацию и мучительную извинительную улыбку. Дирижер постоянно приглашал Ростроповича на концерты и вообще чтил как мировую знаменитость, однажды сказав ему, что такого виолончелиста еще не рождал наш свет.
Виолончелист Игорь Лебединский как раз и выглядел учеником Ростроповича, не в прямом смысле, разумеется, но в манере исполнения, каковую старался тщательно копировать, подражая великому мэтру. Потому приняли в театр без особых вопросов.
С женой Катей всё оказалось слегка сложнее, она не столь зажигательно водила смычком по скрипице, потому не вызвала у театрального руководства желания поскорее взять ее под свое театральное крыло. Игорь оказался любящим и заботливым мужем: после неосторожно высказанного удовольствия дирижера мгновенно сообразил, что может ставить уже свои осторожные условия. Пространно посетовал, что ему будет трудно смотреть в глаза жены, коль она перестанет исполнять профессиональные обязанности скрипачки. И что, возможно, семье придется поискать в Германии другие музыкальные коллективы, где будут более благосклонны к талантливой игре скрипачки Кати.
Потому интенданту пришлось искать компромисс: жену Катю определили во второй, вспомогательный состав оркестра, намекнув мужу, что если она будет настойчиво развивать свои профессиональные навыки, энергичней водить смычком, то попадет и в основной ансамбль. А пока - на подхвате. Катя согласилась, на том и порешили.
И вот теперь, когда выкроилось свободное летнее время, супруги Лебединские-Гагарины, точно так же заинтригованные приглашением, прилетели в Штаты.
Катя с дрожью в голосе говорила Инге:
– Боже мой! Я уже забыла когда спала на постельном белье из натурального шелка! Там натуральный шелк! Представляешь?! Натуральный! Уж я то знаю, у меня в детстве такое постельное белье было!
– Да, Катюша! Спальня, куда меня поселили - тоже обалденна! А вид какой! Картина маслом!
Инга в восхищении потрясла руками с растопыренными пальцами:
– Оставьте меня здесь! Я хочу работать тут горничной! А в свободное время играть хозяину на флейте!
Инга смеялась счастливо:
– Как ты думаешь, меня возьмут горничной?
– Думаю, у них кубинок полно! Зачем им еще и горничные из Раши?
– Для творческого разнообразия!
Издали обе походили на слегка экзальтированных светских дам, затейливо беседующих о лошадях или о мужчинах.
Спальни у всех приглашенных выглядели по-разному, одинаково воспринималась только томная, но не кричащая роскошь мебели вкупе с остальным антуражем: каждому гостю моментально становилось понятным, что тут поработал восхитительно внимательный дизайнер. И очень дорогой.
Кроме того, каждое жилое помещение оборудовано электронным слугою или служанкой, что-то вроде "ок гугл", только функции электронной обслуги гораздо обширней, разнообразней и точнее.
Невидимая горничная вовремя разбудит мягким, восхитительным голоском, если ей заранее приказать. Подаст на столик все что надо, от напитков до закусок: столешница на прикроватном столике чудесным образом раздвигается и откуда-то снизу появляется кофе, чай, соки с чем душе угодно: от только что выпеченных ароматных круассанов до нежнейшего горячего шоколада.
Включит любую музыку, какую ты только возжелаешь, позовет настоящую, живую горничную, если гостям это надобно. И, конечно же, проинформирует обо всем, что запланировано на этот день.
Спальня Инги выполнена в розовых тонах, так любимых ею. Все цвета органично дополняют друг друга и без всякой мишуры: функциональность и красота! На стенах пара очень недурных натюрмортов, точно вписывающихся в интерьерное пространство. В ванной комнате только все самое лучшее, по возможности, природное, от самых известных брендов.
Сейчас же по приезду в усадьбу чрезвычайно обаятельный, сияющий всеми оттенками улыбок дворецкий, так же хорошо как водитель, но с несколько более явным акцентом говоривший по-русски, объявил гостям, что хозяин прибудет позже, у него много дел, а он человек очень занятой и востребованный в своем бизнесе.
Потому, пусть гости не беспокоятся, наслаждаются отдыхом, негой и удовольствиями.
Кроме того, пояснил, что состав исполнителей еще далеко не полон, завтра с утра сюда прибудут еще четыре их коллеги: а они живут в Соединенных Штатах, эта четверка точно так же будет в составе их ансамбля.
Обаятельный дворецкий с той же очаровательной улыбкой предуведомил, что репетиция оркестра будет назначена позже, когда соберется как можно больше музыкантов.
На посыпавшийся со всех сторон вопрос: как зовут хозяина, дворецкий загадочно улыбнулся, снова одарил ямочками на щеках, туманно вкрутил что-то о сюрпризе и откланялся, сославшись на заботы.
Лёня и Эдик почти не участвовали в общем разговоре, весь полет из Европы сидели в хвосте самолета, иногда негромко беседовали о чем-то своем. Но больше молчали.
Впрочем, им было о чем помолчать.
Оба жили и работали в Москве, но вот уже пятнадцать лет старались избегать друг друга.
Так бывшие супруги после развода, случившегося много лет назад, избегают попадать в одну компанию. Причины могут быть разные, конечно, но чаще всего одна: зачем ворошить старое, отгоревшее?
Только себя мучить.
Любая пара, которую судьба связывала зачем-то, старается минимизировать шлейф прошлого.
Лёня и Эдик во время обучения в консерватории и шесть лет после нее составляли такую пару.
Поначалу старались скрывать отношения всеми силами, но разве можно утаить подобное? Это быстро выяснилось: оба жили в одной квартире, которую снимали, обедать после консерваторских занятий ходили только вдвоем, не беря с собой никого из посторонних. Но пуще всего сокурсники ловили иногда обрывки их нежных взглядов друг на друга.
Консерваторские друзья уважали их чувства, старались не обидеть нечаянным словом, несмотря на царившую в Москве показную гомофобию.
Но любую семью, даже самую нетрадиционную, время постоянно испытывает на прочность. Нынешняя скорость жизни такова, что испытания эти также убыстряются, время сжимается.
Лёня - талантливый композитор, подававший блестящие надежды, профессора поначалу прочили большое будущее. Музыка, сочиняемая им, полна боли, иронии, противоречий, явно тяготела в сторону постмодернизма. Именно потому, что не считал попсу низким жанром, не ограничил себя сочинением музыки, считавшейся классической, пробовал создавать очень простые музыкальные построения, но густо замешанные на классике.
То есть эпатировал своих профессоров попсой в сочетании с жанром высоким. Как бы дразня их. Тем более, что попса приносила неплохие доходы.
Деньги, все те же деньги.
Писал прелестные песенки, хотя и слегка заумные, по мнению большинства потребителей телевизионной музыкальной похлебки. Некоторое время пара его композиций даже сверкала в российских чатах.
Однажды поспорил с коллегой на бутылку французского коньяка, что напишет совершенно примитивную, идиотскую, даже дебильную песню и такой же идиотский текст, но эта песенка станет хитом.
Так оно и случилось.
Ирония в том, что именно эта песенка принесла ему наибольший приток денег, авторских отчислений.
Леню, против ожидания, выигрыш вовсе не обрадовал, а огорчил. Ему вдруг отчетливо открылась бессмысленность и бесполезность обучения в консерватории, ненужность его профессии, не приносившей ровным счетом ничего, когда он рвал струны души для музыки глубокой, чувственной или трагической. Когда же музыка, выходившая из под пальцев его выглядела примитивной, дурацкой и кабацкой в самом пошлом значении, публика ревела от восторга.
Это оскорбляло разум, одновременно заставляя задуматься: правильным ли путем он идет в своей профессии. Туда ли? Выходило, что сочиняемые серьезные созвучия нужны только ему самому и еще паре друзей. А отстой, мерзкий чёс, чем примитивней, тем становился популярней и выгодней.
Эдик именно тот человек, что понимал Леню как никто, иногда искренне плакал, когда Леня показывал ему, ему первому, свои композиции, сам их исполняя.
Это была в каком-то смысле идеальная пара: им часто не надо было говорить, понимали друг друга молча, взглядами, улыбками, легкими жестами.
Потом Леню стали быстро вытеснять композиторы более молодые и еще менее склонные к наполнению смысловым содержанием.
"Предела ухудшению нет", как Эдик однажды откомментировал.
Леня чем-то неуловимо походил на П. И. Чайковского, даже борода похожа, прическа, каждому быстро становилось ясно, что великий композитор - его идеал.
Инга вдруг замерла, через паузу слегка экзальтированно воскликнула, обращаясь к мужу Кати:
– Но Игорек! А где же Лика?! Она ведь тоже в Германии живет! Вы же там рядом! Вы с ней общаетесь?
Ответила Катя:
– Общаемся, но только в социальных сетях. Она вообще то в Берлине живет. А мы в Мюнхене. Не ближний свет в гости ездить. Шестьсот верст как никак!
Анжелика - консерваторская подруга Инги. Та продолжала делано печально:
– Как жаль! Я давно не видела Лику... Ей так не повезло в жизни, вышла замуж за эту белую мышь! Ах, как бы я хотела, чтобы Лика сейчас была с нами!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Еще на старте германской жизни Лика немного изменила свое родное имя на намецкий манер: Ангела.
Но только в немецких документах. В русском паспорте по-прежнему Анжелика.
Ангеле Минцер тоже пришло приглашение в Америку.
Правда, в отличие от других, никто ее там не просил играть на музыкальных инструментах, а только спеть. Точнее подпеть вторым голосом.
Но поездка, к сожалению, неосуществима.
Лика не могла лететь на этот сейшн, хоть и очень хотела. До чертиков. До слез, душивших ночью, но у нее возникли мучительные, серьезные проблемы.
Пятнадцать лет Ангела Минцер живет в Берлине на пособие по безработице.
Поначалу всё шло хорошо, только вот Jobcenter, ведающий безработными, в последние полгода внезапно озверел. И озверел почему-то только в отношении Лики.
Это удивительно! Никто из ее русских берлинских знакомых не испытывал такого давления, будто арбайтсамт решил сжить ее со свету! Ее лично.
Правда, чиновники имели причины к такому давлению: последние шесть лет Лика "чернила". Работала по-черному, то есть, не информируя о своих левых доходах финансовую службу государства. Три раза в неделю совершала уборку в доме одной зажиточной семьи, в особняке на Ванзее и получала за это наличкой. Работы много, детей много, но и оплатой оставалась весьма довольна, муж клиентки служит каким-то высоким хреном в новоперестроенном берлинском аэропорту.
А чертов джобцентр об этой подработке как-то узнал. Причем, узнал так подробно и с такими доказательствами, с фотографиями, с видеозаписью и разговорами, что всё это грозило безработной Минцер уголовным преследованием, что ей и пообещали в прокуратуре с самым серьезным видом. Привели в пример несколько случаев когда безработные даже угодили за это в тюрьму.
Хозяева особняка и сами пострадали, их оштрафовали столь ощутимо, что хозяйка дома Зубайда, молодая барышня родом из Сомали, мать троих маленьких детей, первый день ходила в слезах. Потом успокоилась и вновь заулыбалась: ее весьма поживший германский муж, скопивший достаточно денег за всю свою долгую службу в различных аэропортах мира, и сейчас зарабатывает довольно, чтобы его темнокожая красавица не плакала слишком долго, а только белозубо улыбалась, грациозной пантерой вышагивая на длинных каблуках по своему дому и давая указания Анжеле по-английски: немецким владеет плохо. Впрочем, улыбается только тогда, когда муж дома. Когда он отсутствует по службе, Зубайда становится хмурой, раздражительной и даже противной: может помыкать бедной Анжелой, заставляя ее по два раза выполнять какие-то не удовлетворяющие ее манипуляции по уборке дома, указывая ярко накрашенным, длинным, чуть загнутым ноготком, явно наслаждаясь извивами судеб человеческих: еще сто лет назад такое представить было бы невозможно - чтобы чернокожая женщина без всяого образования помыкала белокожей, с образованием консерваторским.
Правда, Зубайда не всегда оставается злюкой: иногда в часы мужниной службы у особняка останавливался черный джип "Чероки". И тогда африканская красавица быстро сует Анжеле деньги, глаза загораются внутренним светом, выгоняет свою служанку через черный ход, дабы та не дай бог не встретила загорелого красавца из джипа "Чероки". Но Анжела его и так видела: "Вот Зуба глупая! Будто нельзя из-за кустов подсмотреть!"
Однажды и подсмотрела: мужик то хоро-ош! Одет в самые брендовые шмотки, это видно по качеству, хотя разглядеть точно не удалось - стояла далеко. Под стать своей длинноногой красавице: высок, красив и столь же белозуб, по виду откуда-то с Ближнего Востока.
Печально, но удачная подработка по уборке дома Зубайды на Ванзее у Анжелики закончилась, денег перестало хватать на всё, не говоря об одежде и косметике.
Удивительней всего, что финансовая служба и сама не знала - кто слил эту информацию, дотошно расспрашивали об этом Ангелу Минцер. Видно начальство крепко намылило всем шею, чиновники очень, очень нервничали.
Ну, не желали они попадать в неприятную служебную ситуацию из-за какой-то беспечной русской дуры, не сумевшей чернить так, как это делает большинство: "мы не замечаем как вы нас обманываете, а вы обманываете так незаметно, что мы об этом знать не должны. А коль узнаем - пеняйте на себя".
Навалились всей чиновничьей кодлой, без жалости.
У Лики возникали кое-какие туманные соображения - кто это сделал.
Скорее всего, бывший любовник, профессор.
Зачем?
Месть. Банальная месть. Но это только предположение, доказательств нет.
Впрочем, ничего другого и быть не может. Больше неоткуда взяться: однажды после стакана коньяка, в порыве расслабления, страданий от тяжкой женской доли Ангела рассказала Карлу про свою халтуру во всех подробностях.
"Вот дура я! Какая все-таки идиотка! Вот кто тебя за язык тянул, чертова кукла?!" - распекала себя потом в порыве самоуничижения.
С этим кавалером, внезапно потерявшим голову, Лика рассталась весьма скоро, - ошибки свойственны всем. Немчик оказался жадным и мелочным, хотя и служил профессором в близрасположенном университете: что-то там по финансам в макроэкономике, впрочем, Ангела не желала вникать в эти заумные глупости.
По сравнению с любым из ее бывших мужчин выглядел полным мудаком, считал каждый цент. Что ни говори, а Реформация, оказавшая сильное влияние на европейскую цивилизацию, не всегда хороша.
Определенно не всегда.
Они расстались, Лика прогнала профессора от себя прочь в приступе эмоций, когда в очередной раз упрекал ее за ненужные покупки.
Причем, это были ее деньги! Не его!
А он упрекал. Идиот.
Карл еще долгое время пытался восстановить отношения, звонил, уговаривал.
Причина столь унизительных упрашиваний для профессора университета банальна: очень ему нравился секс с Ангелой.
Всё никак не мог его забыть. Раньше, в приливе нежности искренне, со слезой в глазу говорил, что Ангела - первая женщина, с которой настолько хорошо в постели, как ни с кем и никогда. Глазки Карла всегда загорались яркими лампочками, когда Лика дразнила его либидо, давая слабую надежду на интим.
"Господи, какие же мужики долбоебы..." - иногда шептала тихонько, глядя, как экс-любовник старается попасться на глаза. Как бы ненароком, встречается с ней где-нибудь в супермаркете. Или на улице. И всегда так не натурально удивляется, что тошно становится. Актёришка хренов.
Про себя Лика называла экс-любовника Крючок, по мнению Лики, такая погремуха характеризовала "макроэкономиста" как нельзя лучше.
Целый год после расставания профессор Крючок ездил вокруг дома Лики на дорогущем велосипеде (на свой драндулет он денег не жалеет!), всячески обращая на себя внимание возлюбленной Ангелы. Нарезал круги в ярком дурацком велосипедном шлеме ядовито-желто-зеленого цвета, от которого даже крысы шарахаются, наверное.
Но фрау Минцер, будучи женщиной твердой, решила столь же безапелляционно: никаких отношений с крохобором быть не может! Восстановлению не подлежит.
Рвать с жадным мужчиной надо решительно и бесповоротно.
Потом, когда Крючок окончательно понял, что Ангела для него потеряна навсегда, видимо, решил отомстить.
Подлец.
В результате этой истории с незаконной подработкой фрау Минцер вызвали в прокуратуру и еще раз строгим, торжественным тоном поставили ультиматум: либо работа в ляйфирме уборщицей, с трехлетним, постепенным возмещением незаконно полученных денег, либо уголовное преследование с перспективой посадки в тюрьму за обман государства. Заставили подписать соответствующую бумагу.
Лика, конечно, выбрала первое, впахивая теперь как Putzfrau под присмотром государственной службы в специальной фирме, где заставляют работать государственных должников, но выплачивают работнику мизер.
Каждый день, буквально каждый день ее проверяет чиновник ведомства, каждый день приходит и интересуется - как прилежно трудится Ангела Минцер, есть ли нарекания, строго что-то записывает и уезжает.
Все русские знакомые удивляются до выпадения глаз: такого никогда и ни с кем не бывало! Какая-то немецкая падла ополчилась на одинокую русскую мать. Точно эти немецкие сволочи преследуют Ангелу Минцер по национальному признаку. Может, не точно, но скорее всего.
Потому приглашение флоридского вояжа пришлось отклонить: тогда Лика потеряла бы вообще всё. Да еще и в тюрьму могли запихнуть: денег на возмещение ущерба нет.
Как всё это случилось не вовремя...
Справедливости ради, в этом мире все неприятности происходят внезапно, досадно ни к месту и времени. И только приятные сюрпризы прекрасны и всегда ожидаемы, даже самые неожиданные.
Ибо женщины, как существа божьи, всегда готовы только к хорошему.
Конечно, стало бы легче, если жила одна, но рядом, в одной квартире сын, заканчивающий гимназию...
Анжелика родила сыночка в юном возрасте.
Аккурат после школьного выпускного бала выяснилось, что девушка на сносях при уже приличном сроке, чистка невозможна, папа неизвестен. Впрочем, отец, судя по реакциям молодой женщины, ей как раз известен, только ни в какую не хотела называть его имя.
Не желала, хоть ты провались тут.
Вероятно, большая, чистая и, как водится, несчастная любовь.
Несмотря на столь высокие чувства, мамочка спустя три месяца после рождения не особенно занималась сыном, поручив попечение бабушке. То есть, своей матери.
Деньги надо зарабатывать. Деньги.
А они у Анжелы водились и весьма серьезные по меркам мамы Зины. Зинаида Петровна работала поваром в санатории, а к мизерной зарплате добирала натурой. Продуктами.
Потому количество денежных купюр, которое Анжела приносила маме, восхищало, одновременно вызывая и священный испуганный трепет.
Раз в неделю небрежным, слегка театральным жестом Анжела кидала на кухонный стол три месячные поварихины зарплаты.
Мама Зина всё допытывалась:
– Доченька, неужели в ресторане так много платят?! Ты меня не обманываешь? Ань-дочь! Если еще где-то там c мужчинами подрабатываешь, ты скажи! Я пойму!
– Ну, мама! Ты сумасшедшая?! Зачем мне ложится под этих пьяных придурков, если я и с микрофоном в руках зарабатываю больше?! Отстань от меня со своими глупыми вопросами!
И удовлетворенная ответом мама Зина радостно отставала.
Дело в том, что последние два школьных года Анжела пела. В местном ресторане, в курортном городке на Северном Кавказе, где они с мамой и жили.
Курортники, оттягиваясь на отдыхе, часто срываются с катушек, не помня себя от пьянящего воздуха свободы, сорят нежными чувствами, гуляют как в последний раз - столь обреченно, будто завтра чума и все вокруг перемрут.
Денег, понятное дело, тоже не жалеют. Пока они есть.
Анжела обладала прекрасным голосом, им она легко выпевала несложную современную попсу. Голос оказался еще и уникальным, с широким диапазоном, сильным и на удивление чистым, хотя певица к тому времени уже курила.
Впрочем, табачный дым иногда не оказывает на голосовые связки неприятных воздействий, по крайней мере, в юном возрасте, когда с организмом хоть что делай, хоть в зимней проруби плескайся, а он знай себе восстанавливается, будто накануне и не произошло ничего серьезного. Не то, что в возрасте, прислоненном к вечности: стоит проглотить кусочек мороженого и голосовые связки твои уже ни к черту.
К Анжеле частенько подкатывали приезжие, не местные бандосы, так же быстро и откатывали. Свои обходили стороной: смотрящий их городка в те неспокойные времена приказал: Анжелу не трогать!
Хотя, по мнению каждой, даже мало-мальски заинтересованной мужской особи, там было за что не трогать: стройная, прекрасно сложенная фигура, вызывающе-аппетитные, нагло торчащие вверх груди, юнцы уже не отводили своих медовых взглядов, ежели они фокусировались на той области тела. Анжелика имела мерцающие, завораживающие, бездонные как омут глаза, в каковых можно легко утонуть.
Смотрящий, старый вор-законник Армен Степанокертский, с хитрым прищуром глядел на нее, по-армянски растягивая гласные, называл ее внуча:
– Ох, внуча! Глаза! Как тормоза!
Армен, имея официальную любовницу Элизу, восхищался юной певицей чисто платоническим способом, категорически не желая, чтобы девушкина лодочка потонула в бурном море брутальных мужских ласк с частой сменой гребцов.
У умудренных уголовных уркаганов, поживших в условиях Сибири и иных недружелюбных местах, повидавших этот жестокий мир, бывают подобные слабости, потому к старости тянутся к чему-то тонкому, светлому и ранимому. Как им кажется.
Впрочем, тут могут быть и более прозаические причины.
Тем не менее, по первости местный криминальный король даже хвастался своим московским и питерским коллегам, что в его ресторане Анжелика - единственная девственница, надеялся на то, что она ею и останется до замужества, ибо "дурное дело нехитрое".
Проводил подробные параллели с Бритни Спирс до ее первого замужества, и вообще гордился этим достижением как своим собственным: так старый кавказский джигит следит за целомудрием своих внучек: зорким оком орла и мудрым сердцем змеи.
Ибо не забалуешь.
На вполне дружеские вопросы гостей - каким способом он проверял такую тонкую подробность или это утверждение исключительно предположительного характера отвечал, что ему и проверять не надо, ибо невинность девушек написана у них на лице. Чем вызывал еще большие улыбки, вероятно, рождавшие у собеседников какие-то индивидуальные аллюзии.
Скорее всего, доля участия, а точнее неучастия в деле дефлорации юной Анжелики и вправду была весомой, так что охранную роль законника не стоит недооценивать.
Только долго это не продлилось, многие девушки, особенно поздно созревающие, панически страшатся до конца дней остаться наедине с предметом своей физиологической гордости, им кажется, что все сроки уже прошли, а впереди унылой восемнадцатилетней старости ждет только одиночество вкупе с иссушающими душевными страданиями: "Что я за дура! Как получилось, что я, самая красивая в классе, осталась девственной?"
Потому на бурлящий гормонный бульон часто накладываются внутренние нравственные терзания девицы, получая в результате главное предначертание природы - кричащее в люльке дитя.
Соседи, а особенно соседки изначально не верили в эту милую сказочку про вокальные упражнения юной дивы, а даже наоборот, считали цветущий вид, прекрасные наряды и вызывающий макияж Анжелы результатом той самой древнейшей профессии, ибо в их головах не могла уложиться мысль, что работая в таком заведении как ресторан, общаясь с опасной публикой, можно оставаться непорочной.
Так не бывает! Потому что не бывает!
Соседское сообщество пребывало в единодушном убеждении: Анжела проституирует.
В какой-то момент чувства нежные-трепетные и вправду излишне ярко взорвались в Анжелике предсказуемым пламенем чувств. Со всеми последствиями, ибо законы природы равнодушно сообщают нам: "ежели замкнутый сосуд с жидкостью долго разогревать снаружи, а температура изнутри достигнет критической точки, указанный сосуд непременно разгерметизируется".
Соседское сообщество злорадно усмехалось:
"Принесла таки в подоле, сучка ресторанная!"
Этим она, конечно же, огорчила своего "дедушку". Если честно, не особо и огорчила: авторитет хоть и читал с трудом, но законы жизни понимал четко. Только вот... Излишне настойчиво расспрашивал внучу о биологическом отце, очень ему не терпелось выяснить: какая падла нарушила его запрет?
Тут не столько физиологические подробности интересовали Армена, сколько вопрос собственного авторитета, ибо общеизвестно: если на слова законника плюют, то недолго ему ходить законником.
Отвечать надо пуще всего за свой собственный базар, даже брошенный в приступе чувственного расслабления. Даже если потом жалел об этом.
Армен устроил показной разнос подручным, приказал во что бы то ни стало найти мерзавца и опустить его. Некоторое время бойцы даже следили за внучей: с кем встречается, кому звонит, но расследование результатов не дало.
Анжела, зная, что старый Армен слов на ветер не бросает, стойко держала оборону. Молчала.
Потом бандит смягчился, стал крестным папой ребенка, тем более, что мамочка назвала сына Арменом.
Мама Зина, конечно, плеснула руками:
– Лика, доченька! Какой еще Армен?! Ты с ума сошла! У нас в роду отродясь армян не бывало! И волосики у Мурзика светленькие, и носик курносенький! Ну какой из него армян?!
– Мам, отстань! Ты прям как нацик!
А крестный, конечно, остался доволен:
– Не бойся, не пропадет твой сын, пока я жив! Ты мое слово знаешь!
Авторитет главного по региону таким образом восстановился: отца крестника, то есть, кума убивать нельзя, если нет более серьезной причины.
Впрочем, термин "кум" в отношении Армена по понятным причинам не употреблялся.
Сразу после обряда церковного крещения в ресторане по этому поводу был накрыт изысканный стол для узкого круга доверенных лиц.
Анжелика знала, конечно, что означает "кум" для того, у кого на плечах наколоты синие звезды, но настолько вдохновилась радостью от крестин сына, что потеряв всяческую осторожность, решила пошутить:
– Теперь ты мой кум Армен!
Старый законник покраснел от гнева, глаза полыхали, но внешне оставался спокойным в мгновенно притихшем зале:
– Посмотри на эти перстни...
Армен чуть вытянул руку над столом:
– Они нарисованные не потому, что я бедный и не могу купить... или добыть себе настоящие, золотые или платиновые. Но для меня каждый этот перстень дороже, чем всё золото этого города, эта синька - моя жизнь, моя кровь и мое здоровье. Все кумы вместе взятые выпили моей крови больше, чем у тебя сейчас. Была бы моя воля, всем им кишки выпустил...
Медленно налил себе коньяка из бутылки:
– Не шути так больше, а то я тебе язык отрежу... И это не шутка.
– Прости, Армен...
Застолье тотчас же оживилось, дамы вновь заулыбались, у мужчин застучали вилки по тарелкам и только два плечистых молодых человека, сидевшие за спиной Армена не изменили выражения своих лиц и положения рук, сложенных на коленях.
К целебным северо-кавказским минеральным водам, дабы привести в надлежащий биохимический баланс свои желудочные соки, прибыл поживший на этом свете, невысокий, лысый, похожий на колобка администратор Москонцерта. Он то и услыхал Анжелу Сумяткину в ресторане, где певица удовлетворяла прихоти пьяных любителей актуальных музыкальных хитов. Администратор Борис Вениаминович давно лишился алкоголических радостей по причине многолетней дисфункции упомянутых соков, потому смог адекватно оценить голосовую палитру Анжелики.
Пришел в восторг, когда та продемонстрировала свои настоящие вокальные возможности. Чуть пафосно, поставленным голосом сообщил, что у нее ярко выраженные оперные данные, и что если хочет достичь успехов, надобно приехать в Москву, поступить в консерваторию, дабы раскрыть свой талант, как розочка на утреннем солнце раскрывает свои росяные лепесточки. Он поможет ей сделать первые шаги к славе, Анжела должна только слушаться.
Администратор с улыбкой колобка-смайлика рассказал, что в свое время также закончил киевскую консерваторию, знает толк в оперных голосах, с успехом пел на украинской оперной сцене, правда, не уточнил на какой и в каком городе.
Предвосхитив опасения Анжелы насчет интимных подробностей, так терзающих молоденьких дам при решении мужчинами их судьбоносных вопросов жизни, просил не беспокоиться, поскольку Борис Вениаминович давно вышел из большого "спорта", оставаясь лишь на тренерской работе. Но такие оговорки при наличии сильного покровителя выглядели излишними, только администратор об этом не знал.
Здесь будет не лишним прояснить, что именно Армен организовал предварительную оценку будущей оперной звезды Борисом Вениаминовичем, но тайно. Инкогнито. Чтоб всё выглядело как случайность.
Все же "Крестный отец" великого американского кинорежиссера Ф.Ф.Копполы оставил неизгладимый след в сердцах и умах столь же великих российских донов корлеонов.
Как ни крути, куда не кинь взор, а они тщательно следуют кинематографическим канонам: выращивают будущих звезд сцены. Наглядный урок из учебного видеоматериала голливудского художественного кинопроизводства успешно усвоен. Потом можно делано равнодушно кинуть братве:
– Это я ее сделал звездой...
Ибо высший шик настоящего бандита - выпестовать кумира и мягко управлять им: контролируя идола, которому поклоняется общество, ты управляешь обществом. Хотя бы частично. Хотя бы в намерениях. Хотя бы в мечтах.
Опять же любая власть умиляется, если звезды сцены или экрана сливаются с ней в сладком унисоне, особенно ласково одаривая вниманием, а паче бюджетными деньгами тех, кто эту власть хвалит. В таком тонком вопросе высшие государственные мужи и высшие уголовные авторитеты созвучны как хор со старыми традициями: им нравится, когда звезды хвалят тех и других. Власть обожает, если в глубине души к ней относятся как к гангстеру, с сакральным трепетом, а бандиты тают, если их воспринимают настоящей легитимной властью. Согласие двух противоположностей в этой точке социального сопряжения часто бывает полным, благостным и взаимопроникающим. Хотя в первом случае принято хвалить власть весьма публично, а во втором весьма закрыто, на заседаниях братвы, обыкновенно именуемых сходняками.
Вокалистка Сумяткина догадывалась, разумеется, что ее голос не такой как у всех остальных певичек, а очень даже круче, потому пространные речи администратора не удивили.
Школьный курс Анжелики заканчивался кое-как, троечки в аттестате по всем предметам кроме пения учителя натягивали с большим трудом. С большим.
Да и то: девушка редко посещала уроки, ввиду отчаянной занятости на своем служебном месте в ресторации. Репетиции, знаете ли. Ресторанный чёс после полуночи, а иногда и до первых лучей солнца. А по утрам молодому растущему организму следует отдыхать. Физика-химия в таких условиях жизни не заходит. Не хочет.
Директор школы, поначалу настроенный решительно и безапелляционно, грозивший оставить нерадивую школьницу без аттестата, а только лишь со справкой, быстро оказался покладистым парнем. Однажды утром Игорь Сергеевич ехал к месту службы на своей старенькой "Ниве", как два сверкающих на солнце, страшных, квадратных черных гелендвагена с тонированными стеклами и кенгурятниками профессионально зажали его машинку в клещи и остановили.
Сердце школьного директора заколотилось чересчур часто и настойчиво, "двое из ларца", накачанные молодцы грубо запихнули его в свой автомобиль и отвезли в ресторан, где под ласково работающим кондиционером поставили перед неласковым взглядом грозного Армена.
Игорю Сергеевичу очень серьезно, с мягкой тигриной улыбкой посоветовали не создавать проблем талантливой школьнице. С этим убедительным предложением директор быстро согласился, с сугубым и трегубым уважением отнесясь к мышечной массе быков в черных пиджаках, стоящих по бокам. После столь мирного консенсуса Армен Степанокертский даже пожал руку директору, просил заходить, если что:
– Наша дружба хоть и не будет равноправной, но все равно лучше, когда люди помогают друг дружке. Правда, дорогой?
– Да... да... определенно...
- лепетал окончательно сконфуженный директор школы.
При выпуске из школы у ученицы А. Сумяткиной по предмету "пение" красовалась горделивая пятерка.
Остальные - четверки. Все.
Но если певица захотела бы, в аттестате могли стоять оценки и повыше, вплоть до серебряной медали, это всего лишь вопрос настойчивости и толщины конверта. До золотой вряд ли удалось бы дотянуть, такие вопросы решаются не здесь.
Впрочем, в России нынче, слава богу, нет нерешаемых проблем, золотая медаль - из их числа.
Только Анжела не хотела золотой медали. Ее устраивали четверки, хотя и слабо верила возможности поступления в самый престижный музыкальный ВУЗ: на Москву действие ее мецената с разрисованными руками не распространялось. Просто не знала, что Армен предпринял усиленные поиски выхода на консерваторских преподавателей. В конце концов Борис Вениаминович заверил пахана: певица столь талантлива и перспективна, что "сумма в стопочке" не понадобится.
– Преподавателям не понадобится, -
уточнил он с некоторой робкой паузой.
– А вот приемную комиссию все же надо ублажить.
Суммы не бывают лишними никогда и нигде, как показывает новейшая отечественная практика, даже если талант ослепительно сияет алмазными искорками, приятный шелест купюр, как минимум, не мешает, но должным образом окормляет юное дарование. Вот только дарованию знать об этом необязательно, ибо упомянутые носители талантов в таких случаях часто борзеют и теряют уважение в объекту обучения, что всегда сказывается на качестве.
Зинаида Петровна поначалу не поверила дочери, а когда та показала письмо из Москвы, у мамаши внутри зашевелилось нечто совсем позитивное и радостное:
– Язжай, доча! Язжай! В консерваторию! Будешь жить как артистка! А Мурзика я прокормлю и обихожу, не беспокойся. Потом заберешь в Москву, если чо.
Мама уже представляла дочь, живущую в центре Москвы, в престижной трехкомнатной квартире. А со временем и себя в ней: кто-то же должен следить за хозяйством артистки?
Сегодня нет никакой работы, ресторан закрылся на три для для улучшения обстановки: меняли столы и стулья в главном зале.
Анжелика проснулась поздно, выпила кофе и вдруг немотивированно, до зуда, до истечения слюны захотелось поджареного подсолнечного масла со вкусом семечек, которое обожала в салатах.
Медленно, с наслаждением сотворила макияж из лучшей своей косметики, той, что "на праздничную отдачу", как сама с собой шутила.
Нарядила сыночка как картинку, чтобы соседки-старухи на лавочке вылупили зенки до выпадения искусственных челюстей, посадила в красивую заграничную коляску, гордо выступая на высоких каблуках, неторопливо зашагала к рынку. Она знала точно: сейчас на нее будет смотреть всякое проходящее мимо мужское народонаселение городка, независимо от социального статуса, ведь восхищенные взгляды зрителей - одна их приятностей сценической работы.
У центрального рыночного входа сидела старая цыганка, глаза которой неожиданно расплылись в улыбке, когда увидела маленького Армена:
– Ай, красив! Ай, красив! Кукиль!
Легонько задержала рукой коляску, но не касаясь ребенка:
– Как тебя зовут, красив?
Анжела чуть испугалась, относилась к цыганам с большим недоверием. Мама Зина сызмальства пугала дочь, чтобы не разговаривала с этими мошенницами, они всегда норовят только обмануть.
Цыганка внимательно посмотрела на юную мамочку, лицо ее вдруг стало серьезным:
– Ну-ка покажи руку...
Анжела не ожидала внезапной перемены настроения и машинально протянула правую ладонь.
– Левую давай!
Чуть сомнамбулически выполнила требование старухи - протянула левую руку.
Старая цыганка, рассматривая линии ладони Анжелы:
– Ох, золотая... ты здесь жить не будешь. Уедешь.
– А куда уеду? В Москву?
Немного очухавшись, моментально сообразила, что Москву она и сама себе в состоянии предсказать. Но промолчала.
Цыганка, к некоторому удивлению, произнесла нечто совсем иное:
– Про Москву ничего не скажу, может и туда, но жить ты будешь далеко, за границей. Вижу какие-то высокие дома... под черепичной крышей...не наши дома, не наши.
Анжела сильно удивилась, задумалась, размытый взгляд распылился в пространстве, машинально сунула гадалке пять долларов, такую купюру всегда держала в сумочке наготове. Медленно зашагала прочь.
Но удивительная старуха властно крикнула вслед:
– Стой! Иди сюда.
Вытащила толстую красную шерстяную нить, привязала к ручке коляски:
– И не снимай, пока не выбросишь коляску.
Губы Анжелы слегка задрожали:
– Сколько я вам должна?
– Сколько хочешь... Я не цыганка, я сербиянка...
В кошельке среди рублей торчала только одна десятидолларовая купюра, сунула ее старухе.
Медленно толкала перед собой коляску. Пройдя пару сотен метров, остановилась, зажмурилась, слегка мучительно что-то вспоминая. Решительно повернулась и пошла обратно к рынку: жареное подсолнечное масло надо все-таки купить, а то получится, что зря пришла.
Но цыганку-сербиянку уже увозили на тележке две молодые цыганки, о чем-то весело переговариваясь, не обращая внимания на старуху, спиной к ним сидевшую среди пластиковых пакетов и холщовых мешков.
Эта мысль о житье за границей так захватила, что с тех пор часто о ней думала, мысленно всё возвращаясь и возвращаясь к словам внезапно возникшей предсказательницы.
Почему-то поверила ей сразу и окончательно.
Мечтательные мерцания ее надежд слегка не соответствовали московской жизни, оказавшейся вовсе не такой лучезарной, никто Анжелику Сумяткину в Москве не ждал.
Москва вообще никого не ждет, будучи улыбчиво-равнодушной к приезжающим на ее завоевание, легко в себя принимает юных провинциалов, столь же легко их и выплевывает. Сепарируя лучших, как Москве кажется. Впрочем, общеизвестно: лучшие не всегда уверены в своем превосходстве, часто в крови молодых покорителей всех столиц мира растворено больше нахалина, чем таланта. Но это не наш случай: Анжелика обладала в изрядной мере и тем и другим.
Консерватория выглядела суетливой, даже суматошной, всё шумело весело и зловеще одновременно, как во время срочной эвакуации. Будто враг наступает, но отдан приказ "Ни шагу назад!". Кто-то бежал с выпученными глазами, таща за собой огромный футляр с чем-то тяжелым, вероятно, с музыкальным инструментом, кто-то из девушек плакал в углу. Другая девушка шла по коридору в обществе грустной подруги и хохотала несоразмерно громко для культурного заведения, да так, что проходящая мимо работница консерватории, по виду преподавательница, шикнула на нее:
– Тише! Здесь храм искусства! Здесь надо шепотом разговаривать!
Реплика, однако, не произвела искомого действия, девица продолжала истерически всхихикивать, хоть и потише.
Девушка в приемной комиссии долго искала какой-то список, наконец нашла его, так же долго и бессмысленно изучала бумагу, чуть удивленно пробормотала:
– Так... Сумяткина... Анжелика. Хм... Зайдите завтра к профессору Братиславской.
Написала на бумажке номер кабинета и время. Уже вслед бросила строгим тоном:
– Только не опаздывать! Эсмеральда Фридриховна этого не любит.
Как давно это было...
Предсказание цыганки сбылось, теперь Анжелика живет в доме с высокой черепичной крышей.
В Берлине, в Шарлоттенбурге.
С мужем несколько лет назад развелась, от него осталась только фамилия - Минцер.
Михаил Минцер учился там же где она, в консерватории, на факультете фортепьяно.
Миша еще в консерватории увидел ее на сцене, на вокальном экзамене после первого курса и пропал бесповоротно и окончательно.
Стал ее пажом. Исполнял любые прихоти богини безмолвно и безнадежно.
Ни о ком не думал, только о ней. Анжелика тем временем сходила замуж, быстро, менее чем через месяц вернулась обратно - муж оказался героиновым наркоманом, его дорога в крематорий уже тогда ясно просматривалась. В итоге там и оказался, но Анжела знать ничего не желала о его судьбе: муж ее бил и отбирал деньги, присылаемые уголовным меценатом из родного городка.
Весь второй курс уже свободная студентка Сумяткина кружилась в чувственных танцах одинокой, обаятельной, подающей хрустальные надежды оперной исполнительницы, мужчины один другого успешней вились вокруг, приглашения в рестораны и рандеву в особняках на Рублевке судьба отсыпала щедрой дланью, подарки с каменьями на пальцах и в ушах ни к чему не обязывали, кроме пары-тройки ночей с шампанским. Всё на свете казалось упоительным волшебством, стоит только сверкнуть улыбкой.
Высокий, влиятельный работник администрации президента со Старой площади даже предлагал руку, то бишь вторично сходить под венец, но Анжелика, или Лика, как стали ее именовать на Москве, отказалась: зачем ей пятидесятидвухлетний старпёр? Ему уж скоро на пенсию, а она практически не начала свое блистание на сцене жизни.
"Дед" Армен первые три года присылал деньги на съем квартиры и прочие первостепенные расходы.
Потом произошла трагедия.
В начале третьего курса приключился грипп, после которого проявилось стойкое осложнение: пропал голос.
Лучший в те времена столичный специалист по артистическим голосовым связкам выдал страшное заключение: голос уже не восстановится, нарушена эластичность, узелки нельзя убрать даже хирургически. Несмыкание останется на всю жизнь.
Карьера великой оперной певицы обрушилась.
Это был конец всему. Жизнь вдруг покатилась под откос, да так быстро, что не хотелось жить. Гадкий вирус подвел черту под будущим, уничтожил его, оставив у разбитого корыта с покусанными локтями.
Ничего другого Лика не умела, играть профессионально на музыкальных инструментах тоже не училась, да и поздно начинать игру на скрипке или фортепиано.
Ректор сжалился над студенткой Сумяткиной после просьбы того самого работника со Старой площади, перевел в музыковеды. Надо учиться дальше, ибо диплом, неважно какого качества, желательно иметь каждой приличной столичной девушке. Влиятельный работник администрации президента стал еще влиятельней, но замуж уже не звал, очевидно, считал, что после пропажи оперного голоса это будет мезальянсом.
А потом на горизонте сам собою возник Миша Минцер.
Михаил Минцер сейчас заведовал музыкальной частью в модной столичной театральной студии.
Паж Миша скучным тоном сообщил, что собирается уезжать в Германию по еврейской линии и если Лику ничто не держит в российской жизни, может поехать с ним.
В качестве жены.
В памяти мгновенно всплыло старое предсказание, Лику как молнией пронзило: убежденно, до глубин подсознания поняла - не наврала "цыганка-сербиянка".
Обещалась подумать, нельзя же сразу говорить мужчине "да", но совершенно точно знала, что это слово будет признесено непременно. Выбора то не осталось, а предначертания судьбы - это вам не шутки, их надо исполнять. Впечатлительные натуры, профессионально применяющие чувства, часто идут на поводу у всяческих усмешек жизни; им кажется, что именно такие узловые точки определяют будущее.
Миша оказался настойчивым и робким одновременно, уверял, что сделает всё от него зависящее. Потому как сила давнего, твердого, кристаллизованного чувства выдержит любое отсутствие любых голосовых связок, ибо любовь - самопожертвование. Что Лика будет свободной женщиной в свободной стране, а он рыцарски готов положить к ее ногам свою жизнь, потому как всё понимает в этой самой жизни, то есть, в широком смысле понимает.
Что конкретно Миша понимает в жизни оставалось не вполне понятным, но в половой жизни он точно разбирался хреново, это она уяснила сразу после первой попытки оценить его мужское мастерство.
"Ничего, научу!" - оптимистично вспыхнуло в сознании Лики.
Тем более, что цыганка в ее воспоминании улыбалась и приветливо кивала головой.
Да и то: куда ж деваться? От судьбы то? Мужчин на свете много, будет еще больше, а планида одна.
К бракосочетанию, при покупке необходимых в таких случаях обручальных колец Миша прикупил и золотой браслетик, понравившийся Лике в ювелирном салоне.
Браслет, конечно, так себе. Не слишком дорогой и не очень массивный, без камней, не сравнить с прежними подарками. Но оригинальный.
Да и Мишу надо проверить на вшивость. В смысле, на щедрость.
Лика не любит жмотов. Говоря вообще, их не любит всякая женщина, естественный отбор действует жестко, оставляя без потомства жадных самцов хомо сапиенс.
Анжела решила сыночка Арменчика с собой пока что не брать, выписать позже, когда всё устроится на новом месте.
Сейчас рано. Непонятно еще что будет дальше, там...в европейских эмпиреях. Тем более, что мама Зина получает от крестного папы недурное ежемесячное содержание, Анжела могла не беспокоиться за сына, у него всё хорошо.
Жизненные тропинки супругов Минцер разошлись в Германии довольно скоро, через полтора года.
Воздух свободы быстро кружит голову русским женщинам-переселенкам. Уверенные в себе, красивые, цельные, устремленные дамы, вырвавшись из затхлого патриархального российского мужского плена часто переустраивают свое заграничное бытие, будучи уверенными, что именно сейчас жизнь только-только началась, а дальше она полетит самым наилучшим, небесно-голубым образом.
Потом всё обязательно станет еще прекрасней, надо только не зевать, самой строить будущее, ибо кто ж его построит за тебя?
Сама. Только сама.
Если уж говорить совсем честно, Лика намеренно завела роман на стороне, исключительно для того, чтобы развестись с Мишей. Такой...мудрый женский приемчик.
Это был первый попавшийся мужчинка, ничем особо не примечательный, не блиставший умом или обеспеченностью, но судя по внешним признакам, весьма резвый в койке.
Разводиться с Мишей все равно надо рано или поздно, но лучше раньше. Решив таким способом все свои проблемы "семейно-организационного характера", Лика быстренько выкинула из своей жизни не только мужа, но и использованного кавалера: мавр сделал свое дело. Мавру в ее кровати делать уже нечего.
Сначала Миша Минцер, сильно обалдевший от таких фортелей фортуны, плохо соображал, выглядел дурачком в глазах окружающих, ибо над брошенными рогатыми мужьями смеются все: и женщины, и мужчины.
Ушел в себя, не отвечал на самые простые вопросы бывшей жены, - они пока что жили в одной квартире. Гулял по парку в одиночестве долгими часами. Сидел у компьютера, в социальных сетях.
Переживал сильно. Но мужикам это полезно, хотя Лике иногда казалось, что Мишу надо как-то подбодрить, его все-таки жалко, что ни говори...
Но позвольте! Лику тоже можно понять и пожалеть!
Лика - еще молодая, красивая женщина, способная родить любимому мужчине.
Ну, правда: не от этого же прыща - Миши Минцера рожать?!
Какие от него дети могут получиться? Крокодилы какие-нибудь, как он сам? Тощие и нежизнеспособные?
Нет, нет... В качестве самца-производителя необходим обеспеченный, красивый, уверенный в себе рыцарь, на принца уже рассчитывать не приходится. И чтоб по возможности богатый.
Миша же тем временем, внезапно, в одночасье собрал вещички и исчез.
Никто не интересовался его судьбой.
Лика тоже: исчез так исчез.
Только через два года, когда разводилась, узнала от своего адвоката, что бывший умахал в Америку и сейчас работает где-то в Калифорнии доставщиком пиццы.
В те времена у Лики возник реальный и радужно-счастливый вариант устроить личную жизнь, пришла пора расторжения брака в берлинском суде. Миша по почте, из-за океана прислал согласие на развод, попутно уведомив суд, что не имеет ни малейших претензий к бывшей жене.
У Анжелики имелось пара прекрасных вариантов, один из них вообще - песня! Потомок древнего немецкого дворянского рода, владеющего тремя замками в Баден-Вюрттемберге и пакетами акций различных германских компаний, сделавших состояние еще в XIX веке.ТО есть, настоящая немецкая элита, с историей и традициями, это вам не "новые русские". И даже не новые немцы.
Ликина мечта, правда, не осуществилась и на сей раз: мужчина оказался женатым и ненадежным: много обещал, но ничего не исполнял.
Скотина... Так тщательно предохранялся, что забеременеть от него у Лики не оставалось ни единого шанса. Но если беременность состоялась бы, то потом можно жить припеваючи: парнишка непростой!
Только любовник никогда не забывал мировую знаменитость - теннисного чемпиона всего и вся, который так нелепо свалился в отцовство после акта коварно проведенной французской любви; перед глазами графа стояло глупое выражение глаз теннисной звезды с виновато хлопающими белесыми ресницами - как живое напоминание о вероломной дамской любви. Потому после секса всегда сам заботился об использованной резинке, тщательно упаковывал и уносил с собой.
Все равно пришлось реветь от досады: граф даже не встретился с Ликой при расставании, прислал СМС с короткой информацией о разрыве отношений. И более не отвечал.
К сегодняшнему дню обоим бывшим супругам Минцер не позавидуешь: Лика в Германии с дипломом музыковеда московской консерватории моет полы из-под палки в клининговой фирме, а Миша в Америке с подобным дипломом развозит пиццу, хоть и добровольно.
Но какая сволочь этот финансовый профессор! Он то знает доподлинно - как создать бедной русской женщине налоговый кошмар и ад.
– Как же я ненавижу вас, мстительных ур-родов! - иногда разговаривая сама с собой, вскрикивает Лика, круговыми движениями намывая кафельные плитки в ванной комнате клиента.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Следующее солнечное и ласковое утро окрасилось прибытием еще пятерых участников собираемого музыкального коллектива, они жили прямо в самой Соединенной Америке, в разные времена и по разным поводам им удалось счастливо умотать на сияющий мечтами континент.
Первым обомлевшим американцем, обозревающим блестящее великолепие старинной и обновленной флоридской усадьбы оказался высокий, даже чрезмерно длинный, худой, с выпирающими скулами и совершенно лысый чувак в свободных штанах, чуть похожих на шаровары шестидесятых годов прошлого века, но сшитых из качественных разноцветных кусков, чем-то удивительно схожих с цветными церковными витражами, с некоторой претензией на вычурность и даже на haute couture - так любимый американцами стиль свободной и пофигистической летней одежды. Подобно тому, как на коленках модных джинсов у многих красуются дыры, на коленях его шаровар сияли похожие на акульи жабры по три отороченных серебряной нитью щели, предназначенные, вероятно, к тому же самому: к вентиляции.
Мягкие мокасины, судя по виду, приобретены не в какой-нибудь индейской лавке близ Манхэттена, куда стремятся туристы всего мира прикупить себе что-нибудь самобытно-туземного, а совсем наоборот, не производили впечатление дешевой подделки "под индейцев", сшиты вручную, что видно по толщине и способу стяжек кожи.
Солидная обувь солидных индейцев.
Длинный господин носил также казавшуюся свободной на его и без того худом теле гавайскую рубаху, ярко разрисованную на манер индонезийского батика, сочетание батика и витражей казалось неожиданно интересным.
Дворецкий, которого как уже определили прибывшие накануне "европейцы" звали Джордж, это имя быстро перекроили на русский манер и он стал Жорой, очаровательно улыбался длинному гостю:
– Добро пожаловать, мистер Духовны, располагайтесь как вам больше нравится, если хотите принять душ из воды, настоянной на лепестках розы - он в вашем распоряжении! Любой ваш каприз, если он доступен, совершенно благожелательно станет исполнен, причем, безвозмездно, то есть, даром!
Жора пытался шутить.
Следом за Эдуардом Духовным на ступенях террасы возникли две женщины, казавшиеся весьма молодыми, с мускулистыми по-американски ножками, видно, что обе тренируют свои физические аппараты, дабы выглядеть в полной гармонии со временем и трендом на успешность.
Одна их них чернявенькая, с прической "каре", с едва заметной горбинкой носа чем-то неуловимо напоминала молодую поэтессу Ахматову времен ее парижского романа с Модильяни - порывистая, чуть нервная, какой увидел ее Н. Альтман; вторая, как водится в подобных случаях, блондинка, миловидная и спокойная, с плавными движениями и доброй улыбкой.
Первая - Инна Шелдон, в консерваторском девичестве Инна Короленко, вышла замуж за полицейского офицера в Нью-Йорке, родила ему дочь и благополучно развелась через семь лет, живущая в свое удовольствие, не особенно обременяя себя и дочь поставленными жизненными целями, каковые обыкновенно диктует американская мечта.
Впрочем, Инна имела взрослого сына, коего привезла с собой в Америку, рожденного еще во времена буйной московской жизни. Алекс сейчас уже взросленький, служит новой звезно-полосатой родине дипломированным солдатом. Иногда, когда мама видится с сыном, Инна порывается рассказать о биологическом отце, который сегодня успешно руководит брендовым музыкальным коллективом в России, но сын и слушать ничего не желает об этом козле, ибо тот в свое время даже не захотел признать его своим сыном. Мама робко просит сыночка подать в суд на отцовство, потому что сын - просто "капелька" папы, так похож на него, а ведь папа богат и знаменит в своих музыкальных кругах, но сын нервно вскидывает вверх ладонь, отвечая маменьке что и сам способен достичь больших успехов в своей военной профессии и непременно станет генералом. Мама любит сына, тотчас же верит ему в тех жизненных планах, которые Алекс с таким пылом и уверенностью озвучивает.
Инна вышла из возраста пубертатного шампанского, прекрасно утоляющего жажду в жаркий день, глубокая красота женщины "за сорок" рождает сейчас совсем другие ассоциативные вкусы: выдержанный марочный коньяк, когда надобно наслаждаться букетом, послевкусием благотворной жидкости.
Спутница Инны - блондинка, Марина Задорожная, в Америке запросто укоротившая семейную фамилию до простого и понятного Задор, что извинительно: американцам бывает трудно выговорить такое сложное созвучие - За-до-рож-ная, к нынешнему моменту - профессорка музыкального колледжа в Нью-Джерси, преподающая сольфеджио, одета как и подобает преподавательской даме, не вычурно, но с достоинством и уважением к своей профессии - в пиджак изящного образца и приемлемой длины юбку. Впрочем, потом, увидев своих любимых однокашников, одетых как попало, (за исключением разве что Кати Гагариной, соблюдающей однажды выбранный стиль несмотря ни на что), Марина сбросила официозный прикид и стала ласковой кошечкой, мягкой и мурчащей.
Марина никогда не хотела замуж, черт его знает почему, всегда вела жизнь одинокой, свободной современной женщины, имеющей любовников или любовниц, живущей в свое удовольствие без детей и прочей обременительной чепухи, способной приносить только проблемы, не выставляла напоказ свою жизнь, ловко оберегая внимание друзей и знакомых от ненужных им подробностей.
Следом за ними вошли еще двое мужчин: Дмитрий Шапкин и уже упомянутый Миша Минцер.
На шее Мити Шапкина посверкивала давно вышедшая из моды толстая золотая цепь, слегка утопавшая в шерстистости груди, по фактурности бицепсов и трицепсов, через выгодно облегающую футболку заметно, что Митя регулярно посещает качалку, стараясь поддерживать боевую форму, хотя выпирающий пивной живот никак не желал походить на ребристые барханы правильного мужского пресса.
Миша Минцер выглядел слегка удивленным, трогал, скреб ногтем каменные скульптуры и прочий антураж, высоко задрав голову, стоя в тени, зачем-то заглядывал в синее небо, хотя там не было ни единого облачка. Миша, вообще то, не особенно изменился за истекшие годы, появилось несколько морщин у глаз, зато обрел незнакомую ранее уверенность во взгляде, хотя и это объяснимо: американская свобода дарует такие взгляды многим эмигрантам, кому-то раньше, кому-то позже, тут надо не зевать и хватать эту самую свободу, ежели она себя так беспечно предлагает.
Михаил, в отличие от Дмитрия и Эдуарда, выглядел отнюдь не оригинально, носил средней длины мягкие джинсовые шорты с "потертостью" и легкую шелковую "под джинсы" же рубашку с короткими рукавами.
Миша наотрез отказывался говорить о бывшей жене Анжелике: мгновенно переводил тему или просто уходил, так что этот вопрос остался для компании детально непроясненным.
Впрочем, охотно рассказывал как по приезду в Штаты работал доставщиком пиццы на электробайке, потом быстро выдвинулся, предложив боссу несколько дельных рационализаторских предложений по изучению и увеличению спроса, чем удивил начальство быстротой реакции и деловой хваткой, так несвойственной нежным музыкальным натурам и теперь уже руководил сетью доставщиков не только пиццы, но и прочих необходимых продуктов, включая спиртные, коих постоянно не хватает не только в России, где, как мы все несомненно помним "водки много не бывает, водки бывает только мало", но будем справедливы, в разных вариантах это правило работает повсеместно на планете.
Митя живет сейчас в Нью-Йорке, на Брайтоне. Трудные, а даже и тяжкие времена для него благополучно минули - Митя отсидел девять месяцев в американской тюрьме за мошенничество со страховыми медицинскими полисами. Сейчас по его собственным утверждениям с мошенническими схемами "завязал", занимается рекламным бизнесом в русскоязычном пространстве Нью-Йорка. Несмотря на бедность своих налоговых декларациий, бедняком вовсе не выглядит, хотя тут может быть простое позерство, желание казаться крутым.
Митя Шапкин происходил из волжан, племена кои так диковинно перемешались за последние пять сотен лет, что невозможно определить по внешним племенным признакам никого: и в одной семье рождались столь разные дети, что во все времена, обозреваемые папками уголовных дел, частенько и неотвратимо возникал у законного мужа законный вопрос, особенно если стакан-другой водки попадал ему в глотку.
Уж тогда держись, "сука-жана"! Супруг твой станет сей момент совершать дознание и суд правый и скорый на предмет того - кому и когда на стороне задрала нижнюю юбку его собственная супружница, по уставу русскому, семейному, да по обычням дедов-прадедов, должная быть покорной, терпеливой, а особенно должна быть верной. И пусть объяснит изменщица-подколодная змея - откуда у чернявых папашки и мамашки такой белобрысый пацаненок народился! А?!
Объясняй сучье племя как на духу, иначе понесешь кару страшную, муку смертную!
И хоть покорная, испуганная жена клялась и божилась всеми страстями господними, что верна ему аки невеста христова сыну божьему, часто, очень часто не убеждало это широких душою энергических мужиков, лилась бабья кровь, а топор служил самым убедительным аргументом и божьим наказанием.
Но в те ещё незапамятные времена, в отсутствие нынешних новомодных генетических тестов, таковые ревнивые и кровавые действия мужей представлялись русским сообществом если и не особо справедливыми, то уж точно понятными, ибо мужик всегда прав. А если и зарубил неверную свою бабу-суку, то уж наверно есть за что, ибо доподлинно известно всякому исконно русскому человеку: баба виновата всегда, просто потому что баба. А все бабы слабы на передок, подвернуть хвост - сладкий медок, тайная месть и дурная честь, "а не фиг измываться и командовать мною!" - так думает почитай что каждая мстительная дама.
Батя Димы Шапкина, Ильдар Шапкин, числился в метриках чувашом, родился после войны в Кировской области, в поселке лесорубов, куда сослали его родителей-кулаков на вечное поселение. Хотя никто и не звал его Ильдаром, а только Илюхой. Родился Илюха в одном из тех тяжких мест, переоборудованных после смерти Сталина из обширного гулаговского хозяйства в свободные артели лесорубов, но теперь уже они работали не за баланду, а за деньги, как им казалось после 1953 года, когда потянуло в стране ещё слабым, но таким сладким ветром свободы.
Родительница Димы Шапкина, ссыльная армянка, умерла рано, Мите и трех лет от роду не было, померла от злости, как утверждал отец Ильдар.
Маманя поначалу всё искала армянина себе в мужья, но те немногие ссыльные армяне, кто жили в округе, уже имели семьи и детишек, а ехать куда-то далеко, искать мужа-армянина, гордая дочь гор не решалась. Хотя настоящая, истинная армянка, по ее собственному убеждению, должна выйти замуж только и исключительно за армянина. Чтобы дети получились чистыми армянами. Да вот незадача: не считали армяне ее за свою, потому как мама ее очень даже не армянка! Мама Гохар как потом выяснилось оказалась горской еврейской из Грузии. Обидно ей было до чертиков, до слез, а что поделаешь? Вопросы крови - самые запутанные в мире, как писал кто-то из классиков.
Впрочем, каждый, кто хоть немного знаком с историей многострадального армянского народа, непременно усомнится в чистоте и изысканности армянской национальной крови, так как много кому принадлежала Армения в течение долгих веков. Да и говорить о чистоте крови после известных европейских событий двадцатого века стало как-то... не комильфо. Но попробуй-ка убедить в этом наполовину армянку, наполовину еврейку!
Возвращаться же в Армению не представлялось возможным: родители погибли, а родственникам она уже не нужна такая. Порченая. Кто её там замуж возьмёт? Закон гор суров: ежели тебя охранники пользовали без обоюдного согласия в русском лесном лагере, та же судьба ждала бедняжку и в арцахском селе, где нравы по сей день строги и незамысловаты, коль защитить некому. А защитить Гохар и правда некому, никого из ближних не осталось из их рода, а те, что есть - неизвестно где. Так, скрипя зубами, и отдала долг природе, выйдя замуж за Илюху-лесоруба из передовой заготовительной бригады.
Довольно скоро после смерти митиной мамы появилась в отцовском барачном отсеке, называемом теперь квартирой, весёлая бабёха, отчаянно пересыпавшая свой обыденной язык той частью русской речи, от которой и по сию пору морщатся образованные люди, называющие себя интеллигенцией.
Муська, зело пожившая и потрепанная жизнью, стала удачной, даже в чем-то и органичной парой для Илюхи Шапкина: когда в частые застолья возникала ссора, а Илюха уже примеривал свой кулак, чтобы обрушить его на Муську, та с жутким воем выбегала из-за стола и собирала соседей по бараку, чтобы те всегда могли стать свидетелями уголовного дела, каковое уголовное дело Муська громко, хрипло и торжественно обещала Илюхе.
И хоть Илюха по мужскому своему обыкновению громогласно и страшно, во все пихательные и дыхательные "имел" такие муськины угрозы, гневно клал на них всё, что только может положить уверенный в своей отваге лесоруб, вторым, глубинным умом однако понимал, что надо бы тормознуть пыл, ибо север тут хотя и недалече, но лучше оставаться свободным на вредном севере, чем заключённым на полезном юге.
Близкий его социальному чутью вопрос "такая фигня? из-за бабы?" останавливал грозного лесоруба, тем более, что после торжественного обещания вывернуть муськину матку наизнанку, упомянутая сожительница становилась заметно добрей, ластилась кошечкой, всячески стараясь убедить Илюху, что он её господин и повелитель, по крайней мере, временно. Эти и подобные им по накалу предварительные ласки, наверное, и характеризуют наилучшим манером русскую душу, которую, как утверждал классик, стоило бы и сузить, уж больно широка.
Такая атмосфера детства предписывала и Мите идти по отцовским стопам, но тут судьба решила иначе: Митя как решето пропускал сквозь себя и отцовскую безбашенность, и его пьяные угрозы, когда сын озвучивал свои планы поступить в консерваторию:
– Какая, блять, консерватория?! Пилу "Дружба" в руки и на лесосеку! Родине нужна сосна! Вот твоя консерватория! А консервы и тут купим!
Сошлись в Мите Шапкине советские интернациональные гены: плоское лицо, кавказские, с огоньком глаза, орлиный нос, черные, волнистые волосы, ум живой и быстрый, видимо, по линии маминой бабушки, а эту особенность всегда отмечали поселковые учителя. Потому учился Митя легко, не напрягаясь, а самым любимым его местом обитания была поселковая библиотека, хотя и небольшая, но странным образом изобиловавшая музыкальной литературой. Чтение этих книг в итоге и настроило Митю на выбор жизненного пути - исследование мелодических созвучий.
Библиотекарь Зинаида Михайловна шёпотом (почему-то шепотом), говорила самому частому посетителю, что их библиотечный фонд сформирован из книг ленинградского музыкального профессора, в свое время осуждённого за шпионаж, на некоторых книжках даже стоял профессорский экслибрис дореволюционных времен, с ятями. Очень нравилась Мите эта простая фраза: "Из книг Благодарова Константина Аполлоновича", сладкой мыслью мечталось и ему собрать хорошую библиотеку и так же гордо помечать экслибрисом свое богатство: "Из книг доктора искусствоведения Шапкина Дмитрия Ильдаровича".
Книги эти для поселковой библиотеки скопом, навалом без разбору, по разнорядке Совнаркома послали на повышение музыкальной грамотности лесорубов Кировской области, так и попав в конечном итоге сначала на зону осуждённых врагов советской власти, крестьян, главным образом, потом, по мере развития советских демократических ценностей в поселковую библиотеку свободных лесозаготовителей.
Некоторые особо старые книги Митя из библиотеки крал (все равно спишут), вынося их на животе под свитером, засунув за брючный ремень. Дома осторожно и тщательно выводил перекисью водорода все библиотечные штампы, а набрав три-четыре тома, ехал на автобусе в Киров. В областном центре жил корефан, суховатый старик Ираклий, сорока с чем-то лет, спекулировавший на культурной ниве, простенько и без затей скупал в Кирове старые книги и вез их в Москву: а уж там его постоянные клиенты из маститых писателей ждали с нетерпением! Однажды Ираклий Платонович привёз в Москву одному очень, ну очень известному писателю, члену писательского правления и всяческому лауреату восьмитомник сочинений Николая Карамзина. Того самого, что ещё при жизни Пушкина помер. Лауреат и член, будучи страстным собирателем старых фолиантов, аж трясся от восторга, когда перебирал в руках восемь томов чудесно сохранившего издания 1818 года, с ещё той плотной бумагой, с кожаными переплетами и золотым обрезом.
Лауреат купил у нашего книжного червяка Ираклия это собрание сочинений Карамзина за какие-то вполне приемлемые для большого советского писателя и огромные для простого библиофила Ираклия Платоновича деньги.
Познакомился с маститым литератором некоторое время назад: прилетело светило советской литературы из Москвы в Киров на творческую встречу с почитателями его таланта, а Ираклий уж тут как тут! Показал писателю одну книжечку, прижизненное издание Чехова, намекнул, что есть у него на примете нечто уникальное - собрание сочинений Карамзина, родоначальника русской литературы, как утверждают по сию пору литературные критики и мэтры отечественной культуры.
Но старушка, владелица книг не спешит с ними расставаться, потому Ираклий и ждёт момента когда в права вступит ее наследница-внучка. На что писатель простодушно поинтересовался: нельзя ли ему самому договориться со старушкой? Получив в ответ снисходительную улыбку и бархатное, но твердое "я сам с ней договорюсь", член правления союза писателей распалился ещё пуще, торопливо вручил визитную карточку золотого тиснения, призывая тотчас же ему сообщить, если и другие старинные книжки можно будет приобрести.
Что Ираклий Платонович и обещал, но про себя слегка удивлялся наивности мастера слова: "Хотел меня на кривой козе объехать, падла? А вот фигу тебе с маслом, член правления! Заплатишь настоящую цену!"
Ах, коли знал бы Ираклий Платонович ту, настоящую цену! Впрочем, кто её знает, настоящую то? Как бы там ни было, а писатель отвалил Ираклию за восьмитомник столь лакомую сумму, с помощью которой полностью доплатил взносы за свою кооперативную квартиру в центре Кирова, взятую уже давно.
Вот так и выстраивалась эта цепочка: Митя Шапкин и ещё несколько подобных ему приносили книги Ираклию, а тот сбывал конечным покупателям в столице.
Кроме лауреата и члена правления имел Ираклий ещё несколько клиентов в Москве и в Питере, рангом пожиже, но тоже больших любителей старинных книг, в их числе и именитый советский композитор, автор известных песенок на различную патриотическую тематику, фронтовик и герой.
Так что, проблем со сбытом музыкальных книжек от Мити Шапкина нет.
Тут важно, чтобы несли эти старые книги, чтоб поток не скудел, а применение Ираклий им найдёт.
А уж из государственных ли библиотек или из частных собраний - неважно.
В отношениях с несунами Ираклий вынужден быть добрым и осмотрительным: надобно предложить минимальную цену, но чтобы несун считал её максимальной.
Митя хотя и имел плотное телосложение, драться с пацанами не любил и частенько его лупили сверстники за то, что больше всех ребяческих забав предпочитает книжки про музыку, а не их общество. Митя сидел в клубе когда никого не было и постоянно что-то играл на старом, раздолбанном писанино, игре на инструменте мальчик научился самостоятельно, не было никого, кто мог бы помочь, только книги и магнитофон. Причем, научился как-то быстро, будто судьба сама толкала его в объятия музыки, после немногих упражнений легко, что твой Моцарт, читал ноты с листа.
Но в школе существовал другой мир, приземленный и примитивный, с драками в туалете, с двоечниками на задних партах, с рано созревшими девицами-одноклассницами, не обращавшими, впрочем, никакого внимания на Митю, что огорчало: чем он хуже других? Тем, что не хулиганит и не старается стать круче, чем вареное яйцо? Тем, что не пьет втихаря портвейн и не курит? Тем, что прочел много книг?
Нередко приходилось слышать Мите обидный вопрос:
– Ты чо, еврей? Ты бля самый умный?
На это Митя ничего отвечал, не говорить же этим долдонам, что на одну половину Митя Шапкин чуваш, а на другую четверть армянин, и только на оставшуюся четверть еврей.
Это будет ещё хуже. В их лесном поселке ценилась только одна национальность: русская, остальные считались вторым сортом.
Впрочем, подобные вопросы о своём еврейском происхождении Митя потом часто слышал не только в школе, но и в московской консерватории, куда он таки поступил, удивляя экзаменаторов обширностью эрудиции, особенно когда по памяти цитировал целые главы из воспоминаний дореволюционных композиторов и их биографов.
Уж что-что, а память у Мити отменная.
Самые разнообразные сведения неудержимо сыпались из него когда Митя садился на любимого конька: композиторы вперемешку с художниками и писателями хотя и не создавали стройной картины музыкальной жизни Петербурга, но поражали тем как вмещается столько знаний в голову этого паренька из лесной вятской глуши.
При поступлении в московскую консерваторию на специальность "музыковедение" все же возникла обидная до чертиков проблема: с блеском сдав все необходимые вступительные экзамены, свою фамилию с списке зачисленных не нашёл.
Уныло брел по Большой Никитской, не замечая приветливой Москвы, думал о том, как мечта его разбивается о холодный, бездушный гранит памятников, утыканных в округе.
Три года. Три длинных года Митя готовился к поступлению, читал книги, воруя эти книги где только можно, копил деньги на поездку в столицу.
А всё зря.
И тут произошло чудо.
Ну, как чудо... для Мити чудо, а для феи, точнее для фея, тут следует употребить маскулинитив, - это работа. Служба.
Служба состояла в поиске талантливых сопляков-абитуриентов, привлечении оных на свою сторону, то есть, говоря скучно - вербовке по линии КГБ.
Талантливые юноши и девушки в этом возрасте как пластилин, - так ранее рассуждал всесильный шеф секретных служб Ю. В. Андропов, он же автор российского экономического чуда, последовавшего через пару десятков лет.
От тщательности и скрупулезности процесса поиска талантливой молодёжи буквально во всех сферах советской жизни зависит будущее социализма и коммунизма, - примерно такими словами учил основоположник актуального государственного устройства России, слуга Отечества, отец своим секретным солдатам и будущий правитель СССР, хотя и недолгий.
С расчётом на то, что потом, когда таланты расцветут и окрепнут, их можно будет использовать на благо отчизны и строительства светлого будущего.
Ибо долг платежем красен: "мы сейчас помогаем вам, а вы потом поможете нам."
А тех, кто станет отлынивать от святой гражданской обязанности - помощи органам - приструним.
Потому что всякому, допущенному к этому процессу хорошо известно: "вход рубль, выход два".
И не дай бог ослушаться, кара ужасна.
Сын лесоруба со своей прекрасной памятью как раз и проходил по стандартам, спущенным с Лубянки.
Но ничего этого не знал пока что Митя Шапкин, удрученно бредущий в приёмную комиссию забирать документы. Девица, сидящая на месте секретаря, чуть удивленно поглядела на Митю, подняла правую бровь, слегка замявшись, вымолвила:
– А ваши документы в тринадцатом кабинете! Идите туда!
В тринадцатом кабинете за столом сидел молодой мужчина строгой наружности, с чуть презрительным выражением лица, будто приклеившимся к его челу, на протяжении всего разговора оно почти не менялось, только слегка варьировалось:
– Та-ак... Шапкин...тебе сильно повезло. Есть у нас одно место в консерватории и прямо в музыковедении. Но надо доказать, что ты достоин его! Этого места советского студента.
Митя сильно ошарашился, покраснел, одновременно обрадовался, хотя и не понимая что хочет от него этот строгий, а значит важный человек в костюме и при хорошем галстуке, несмотря на жаркий день:
– Как доказать?! Я же все экзамены сдал!
– Ты овечкой то не прикидывайся, пока ты любовался столицей Родины, вся информация о тебе пришла к нам.
Мужчина легонько пристукнул ладонью по столу:
– Вся! Мы знаем о тебе всё. И про книжки твои краденные знаем и про Ираклия. Мы знаем о тебе то, что ты и сам о себе не знаешь. Теперь доходит?
Постепенно Митя понял какую организацию представляет молодой, строгий мужчина, и он явно не из милиции. Но оставалось все же совершенно непонятным: что же такого государственно важного нарушил абитуриент Шапкин, коль его вызвали к столь серьёзному человеку?
Надо сказать, что в своём лесном поселке Митя никогда не встречал работников этой организации, да и зачем она там нужна?
Не только взрослые, а даже и сверстники всегда произносили шепотом это слово, состоящее из трех заглавных букв, при произношении подобно бильярдным шарам падающим на пол, часто вызывавшим у говорящего нервное подергивание.
Митя все так же не понимал:
– А как я могу доказать?
Гб-шник уже не выглядел не очень строгим, улыбнулся так же презрительно-снисходительно:
– Ну вот и умница! Правильный вопрос!
Затем, словно опомнившись, резко сбросил улыбку, встал из-за стола, вытащил из ящика и закурил какую-то вкусную, пахучую сигарету, сложив губы трубочкой, тонкой струйкой, в потолок выпустил дым, после чего торжественно продекламировал:
– Это самый важный момент в твоей жизни! Не упусти свою удачу, потом не поймаешь! Будешь умным - все в твоей жизни сложится прекрасно. Будешь дураком - пойдёшь по стопам отца - лес валить. Всё понятно?
Митя, смятенный и раздавленный таким пафосом и торжественностью только и смог пискнуть:
– Да...
– Сутки тебе на размышление. Завтра в девять тридцать будь здесь. Не опаздывать. О нашем разговоре - никому. Ни единой душе.
Все ясно?
– Да...
– Ступай!
Став секретным сотрудником этой организции в те лихие, веселые времена, когда рушилось всё: и старая страна, и устои, Митя быстро выкинул из головы свои подписки вместе с тайными кураторами. Дмитрий Шапкин, будучи еще студентом, занялся тем делом, которое только и должно занимать ум настоящего мужчины: зарабатыванием денег.
Но и тут промашка вышла, в одной из лихих операций по обналичиванию его поймали и посадили в следственный изолятор. Там то Мите и пришлось вспоминать о своем гб-шном опекуне, но тот оказался вредным, потребовал себе всю выручку, которую Митя заработал в Москве за три года, иначе грозил долгим сроком, пришлось уступить.
Так Митя вышел на свободу, уже свободный от денег и от иллюзий, что на одной шестой части суши можно стать миллионером.
Но Израиль принимает всех, даже с бабушкой еврейкой, и как шепотом утверждают сами израильтяне - даже и безо всякой бабушки. Митя благополучно миновал промежуточный этап - землю обетованную, направившись непосрественно в сердце мира: в Нью-Йорк.
Там! Только там свободный человек может делать свободные деньги!
Крупно повезло молоденькому Святославу Рихтеру.
Повезло потому, что учитель его - учитель с большой-большой буквы, Генрих Нейгауз, заботился о юном таланте как о собственнном сыне, а когда молодому студенту-пианисту негде было ночевать во времена суровые и убогие, позволил стелить Славику постель под своим знаменитым роялем, к которому относился трепетно, нежно и как к живому существу, с большим пиететом. Вероятно, Нейгауз, считая себя музыкальным алхимиком и провидцем, полагал, что ночное спаньё под музыкальным инструментом особым образом структурирует музыкальное сознание и талант, умножая таким образом способности, приближая их к гениальности. Вроде того, как средневековые монахи-мудрецы и философы клали себе под голову не подушку, а книгу, в надежде впитать в себя мудрость мира в спящем виде. Как правило, познание истины таким способом получалось хреново, особенно, если накануне монашеская вечерняя трапеза усугублялась пивом. Но не с Рихтером: там то как раз всё сложилось удачно.
Эдуард Духовный обсуждал эту тему с друзьями и не раз! Вдохновленный фантастическим успехом Рихтера, представлял себя спящим под не менее знаменитым роялем Геннадия Рождественского, своего кумира, в деталях представлял себя обнимающим во сне не какую-то там банальную барышню, а точеную заднюю черную лаковую ножку рояля, в мечтах видел отполированные великим маэстро латунные педали инструмента, вдыхал воображаемый аромат сандаловых свечей и благородного дерева, напоенного музыкой и восторгом.
Мечта о ночевке под роялем мэтра стала чем-то вроде наваждения, затеей хотя и донельзя глупой, Эдик это понимал, но столь навязчивой и липучей, что мысль о ней всё возвращалась и возвращалась и поделать ничего нельзя с дурацкой идеей. Сидя за пивом с приятелями это спорадически всплывало в разговорах, так что, близкие друзья, знавшие о его "пунктике", подшучивали над ним, беззлобно, впрочем.
На свете есть только один способ избавиться от приставучей идефикс: надо это осуществить. И тогда проблема решается сама собой: либо станешь гениальным дирижером, либо заноза выскочит сама, а в те времена она гвоздем сидела в его лысой голове.
Эдуард полысел рано, что вовсе не мешало, а даже придавало солидности молодому дирижеру, казавшемуся взрослым, а значит опытным мужчиной. Не стал заморачиваться своей прической и прямёхонько к государственному экзамену по основной специальности - дирижированию - явился полностью лишенным всяческого волосяного черепного покрова, оставив только брови и ресницы. Блестящая розовая голова презабавно отсверкивала в софитах, что подсвечивали фигуру дирижера Эдика во фраке и остальных музыкантов студенческого окрестра, но те в своей обычной одежде. Кроме того, по каким-то пикантным причинам его лысина нравилась женщинам, первые дни знакомые дамы живенько интересовались новой прической, вероятно, округлая голова рождала у слабого пола неясные аллюзии, что еще больше льстит самолюбию молодого дирижерского таланта, профессиональная суть которого как раз и заключается в подобной символичности: во время исполнения дирижер один стоит, все остальные музыканты сидят. Ну, или почти все.
Аккурат к моменту окончания консерватории знаменитый на весь подлунный музыкальный мир маэстро Геннадий Рождественский пригласил Эдуарда и еще пару-тройку одаренных выпускников в свою просторную московскую квартиру на чинную домашнюю вечеринку.
Там то мечта Эдика и сбылась.
Пока гости восторгались талантом выдающегося Геннадия Николаевича, произносили здравицы и многая лета, Эдик потихоньку проскользнул в святая святых маэстро, туда, где стоял его Инструмент. Не снимая смокинга, взятого напрокат, улегся на пыльный пол под роялем.
Вообще то он наивно полагал, что у великого дирижера дома пылесосят и протирают инструменты, но это было коварной ошибкой. Тогда то в созвучии с мечтами, мучимый параллельными ассоциациями, Эдик улегся, обнял ножку рояля, закрыл глаза, стал ждать прихода музы. Но в душе ничего не шевелилось, вдохновение не шло. Полежав таким манером три минуты в обнимку с ножкой инструмента, будущая звезда-дирижер недовольно вылез из-под фортепьяно, осмотрел себя и ужаснулся: весь его черный смокинг покрылся серой, противной пылью. В этот момент в кабинет зачем-то зашла жена маэстро, глядя на красного, смятенного Эдика, расхохоталась, отчего декольтированная грудь ее заходила в такт смеху:
– Где это вы так вывозились, Эдичка?
На это Эдуард не нашел ничего умнее ответить севшим от пыли голосом:
– Упал!
– Да вы вроде не пьяны, голубчик! Как же можно так упасть?
Виктория Валентиновна опять захохотала:
– Или лучше будет сказать - пасть?
Крикнула почти без паузы:
– Маня!
Под шуточки и приколы музыкального салона смокинг Эдика чистила опытная горничная Маня, работающая у всемирно известного музыканта уже двадцать с лишком лет, - сухопарая женщина с будто вырубленными чертами лица, с таким же оловянным взглядом, в белоснежном, накрахмаленном с рюшечками фартуке, она одна не улыбалась, не слыша, и даже, казалось, не понимая смысла ироничных реплик хозяев и гостей, тщательно водила по смокингу незадачливого музыкантишки сначала ручным на аккумуляторе пылесосом, потом довершала чистоту липким валиком.
Именно в этот момент умный, а теперь можно смело утверждать - весьма умный Геннадий Рождественский понял причину неряшливого вида Эдуарда Духовного:
– Эд! Да вы никак под мой рояль улеглись! Отдохнуть?!
На пару секунд установилась гробовая тишина, потом всё прыснуло смешками, серьезным оставался только виновник веселья, да чистившая его Маня. Все присутствующие, конечно же, не могли не знать про ночевки Рихтера под роялем Нейгауза, в годы учения всячески обыгрывая этот анекдот на разные лады, попытка повторения сего действия в нынешнем реале выглядела комично, однако же очень мило, выдающемуся мировому дирижеру выходка явно понравилась, в каком-то смысле двигало его в сторону гранитного пьедестала музыкальной вечности.
Хозяин квартиры и кумир культуры, смеявшийся счастливо как ребенок, остановился, утер прослезившиеся глаза платком, вовремя и точно поданным Маней, ласково проворковал:
– Вы, голубчик, имеете большое будущее! Видел вашу дипломную работу в записи, весьма впечатлен! Экспрессия и темпоритм! Так что, готовьтесь в Сан-Франциско, в филармонический оркестр, им нужен на стажировку дирижер, взамен они пришлют нам своего. Обмен опытом, так сказать... Я выбираю вас!
San Francisco Symphony самый знаменитый музыкальный коллектив западного побережья ждал у себя молодое русское дарование.
Вот так Эдуард Духовный попал и на американский континент, да там и остался.
В Сан-Франциско Эдичка женился.
Развелся. Запил. Лечился от алкоголизма.
Сейчас, пребывая в трезвости и свежести, Эд темпераментно размахивал руками:
– Гены! Мои немецкие херовые гены! Алкоголизм со стороны моей маменьки-немки. У нее в роду все пили как лошади! А вот она, муттер моя, выпила только один раз в жизни! В детстве, в четыре года: отравилась самогонкой, думала что это вода, хватанула кружку со сна, на столе стояла, ну, не допили мужики. А вкусовые бугорки то спали еще! Ну и упала без чувств, откачивали молоком! Потом полжизни даже запах спиртного не выносила, рвало!
Эдик энергично помогал своему рассказу руками:
– Взрослой то пообвыкла, но отвращение все равно осталось. Иногда думаю, что это один лучших способов прививки от алкоголизма!
Поднял указательный палец вверх:
– Отравить ребенка в раннем детстве самогоном! И до конца жизни привить отвращение к питию! Надо запатентовать, кстати!
В монолог вмешалась Инна:
– Эд! Что ты несешь?! Как можно ребенка поить самогоном?
– Ну как? Подумай немного. Это же не отравление, это профилактика, нечто вроде этой хрени от коронавируса! Ты ж себе сделала прививку от ковида и немного болела, наверное!
– Ни фига я не болела!
Марина посмеивалась и качала головой:
– Жестокий ты!
– А как еще можно предупредить пьянство? Я знаю только этот способ, другие не работают! Подшивка не помогает. И не помогала! Вот я был подшит и что?! Думаешь, меня это остановило? Хрена! Еще больше подстегивало любопытство: а если я пять капель водки растворю в стакане воды, отравит меня эта хрень или нет? Ну, не должна же! Попробовал! Не отравила! Потом двадцать капель, - не отравило. А потом полтинничек накатил -
Эдуард широко развел руки по сторонам:
- и такая на душе сладость разлилась! Оказалось, что хваленая страшилка - пустышка галимая. А вот этот способ реально помогает! Хлебнул самогонки в четырехлетнем возрасте - и на всю жизнь как бабка отшептала. И алкоголизм в мире сам собой быстро исчез бы, если всех детей в три года самогоном прививали. А то развели малину с короновирусом, только фармацевтов озолотили. Но все же я не понимаю: как они до сих пор не вымерли?!
Сема смешком отозвался со своего края стола:
– Кто? Фармацевты?
– Да нет... родственники моей муттер! Мальцом бывал у них в Казахстане, летом. Помню... как садятся за стол - без стакана самогона не начинают обедать! Кусок им в горло не лезет, понимаешь! Причем, все! И женщины тоже! Хоть днем, хоть вечером, и даже с утра. Потом идут на работу, они там все трактористами, а бабы доярками...
Дурашливо обхватил голову руками:
– любимый фильм - "Трактористы", семейная, блять, династия, ну вот... а на работе все трезвые! Ну... как трезвые, алкоголь в крови есть, конечно, но он только помогал им работать! Вроде дополнительного топлива.
Эдик слегка выпучил глаза, затряс и развел руками:
– И я теперь уже думаю, что водка вписана в мой геном!
Игорь со сложенными на груди руками, в летней рубахе, но с бабочкой, протянул задумчиво, с едва заметной улыбкой Штирлица:
– Хороший мем: "Водка вписана в геном!"
Сходство со Штирлицем в этот момент было столь поразительным, что ждали как Игорь добавит к сказанному необходимое в таких анекдотах слово "группенфюрер".
Инна, до сих пор сидевшая со сложенными на груди руками, холодно вставила реплику:
– Да ладно. Не заливай. У алкоголиков родятся дети, совершенно равнодушные в водке. И наоборот! Это вообще от генов не зависит.
– Да я что, с тобой спорю? Я только про прививки, независимо ни от чего. Сколько раз ты бустерные прививки себе делала? Вот и я о том же. Рассказку расказываю! Мой дед, Франц, приходит на обед! Выпивает полный стакан водки, съедает огромную миску борща, накатывает сверху еще один стакан самогону, запивает всё это...
Эдик опять трясет указательным пальцем в воздухе, особо выделяя:
– ...мо-ло-ком! И идет обратно, на комбайн, дальше мотовилом махать! А это самая летняя страда, август, уборка пшеницы. Да еще и жарко! От зари до зари урожай фигачат, а этому хоть бы хер по деревне, два по селу: ни в одном глазу. И работает по четырнадцать часов, в две смены! И сыновья его, мои дядья такие же: они все, каждый день пили за столом только самогон или водку. Никакого вина, вино вообще презирали, особенно шампейн. И главное: бабы!
Эдик сделав недоуменные глаза, развел руками:
– Тоже пили строго водку! Стаканчики у них были поменьше, конечно. Ну, мож помните, такие граненые маленькие стакашки.
Катя иронично улыбнулась, вставила свою шильку:
– Нет, я не помню. У меня было другое детство.
Инна холодно произнесла:
– Ты как будто не про немецкую, а про русскую семью рассказываешь!
– А они кто? Точно такие же - русские! Все прихваты, весь уклад жизни - русский, только с немецкими фамилиями и говорят по-немецки. Какие они к черту немцы?! Ну, может, только работали как немцы, это да!
Катя поинтересовалась светским тоном:
– А ты дойч шпрехаешь?
– Не-е-т! Я вообще ни в зуб ногой, что они там говорили за столом, в школе, потом в консе английский учил. Муттер моя правда, хорошо говорила на своем языке, но водку с ними, конечно, не пила, когда мы с ней туда приезжали. Она до самой смерти не пила ни грамма. А остальные, включая бабку, гроссмаму Эмму - все понемногу, но киряли за столом. Бабка моя, дура-дурой! Ну, из той породы... знаете, такие злобные немецкие овчарки, - вот это она! Помыкала дедом, хотя, тому как с гуся вода, только лыбится, да за ее худую жопу норовит ухватить, когда она вокруг него прыгает и слюной брызжет!
Эдик заводится от воспоминаний:
– А та еще больше взвивается, пыхтит от ярости, аж трясется! Слюна изо рта летит! Глаза горят так, что сейчас вспыхнет всё вокруг. Да замахивается на деда ладошкой, да по-русски с жутким немецким акцентом кричит, смягчает звонкие русские обертона:
– Щас как тепе там по щёкину! Проститут!
Эдик смачно раскатывает звук "р".
– Но бить его все же боится! Не трогала. Маманя моя еще сопливой была, видела как фатер ейный сидел за столом, как всегда хлебал что-то из миски, а бабка в очередной раз на него свою злобу вымещала, прыгала, что-то кричала, размахивая ручонками, потом не выдержала.
Тут Эдик захихикал, уткнувшись в стол, потом ладонью, через паузу показал:
– Да как треснет его сверху вниз по башке! Дальше привожу мамино выражение: "тут фатер фейсом в щи и уткнулся". Да... Гросспапа! Спокойно вытер лицо кухонной тряпкой, встал и выдал гроссмаме такого леща, что та улетела под лавку и долго-долго не подавала признаков жизни. А этот старый хер, дед Франц! Как ни в чем не бывало уселся обратно - доедать свои щи! Блять! Пока не доел - даже не повернулся чтобы поинтересоваться - что это она там, под столом притихла и вообще: жива ли!
Митя хохочет, хлопает в ладоши:
– Высокие отношения! Какое оказывается у тебя детство было в розовых соплях!
– Ну да! Я сначала удивлялся, потом перестал, все-таки у нас в Ленинграде, такие типажи редко встречались. Но гены то куда девать? Вот маманя меня и наградила любовью к водке! Не через себя, через своих родственников.
Марина, до сих пор заинтересованно слушающая Эдика, спросила:
– А папа твой пьет?
– Ой, не знаю... Я его не помню. Он как только меня сделал, сразу же свалил в Израиль, причем втайне от муттер. Тогда все евреи валили, пользовались моментом. И даже позвонил оттуда только через два года. Деньги, правда, присылал иногда. Хотя мать говорила, что к спиртному он равнодушен.
– Ну вот! Значит, еврейская половина бережет тебя от алкоголизма!
– Ага! А вторая половина постоянно нашептывает: наливай да пей!
Митя заинтересованно и чуть восхищенно качал головой:
– Эд! Я тебя узнаю с неожиданной стороны! Ты сейчас какой-то другой Эдуард! Мне неизвестный! А что ж ты не рассказал ни разу про своего папу? Я и не знал, что ты аид!
– А как расскажешь? Что папа бросил нас? Это же тогда выглядело стыдно! Аж с обеих сторон западло.
– Ох! Прям... западло! Таких семей много.
– Ну... может быть. Но мне было как-то не по носу трепаться о папе.
– А сейчас уже по носу?
Эдик рассмеялся:
– А сейчас то чего стыдного? Сейчас мне уже всё пофиг!
Митя отхлебнул из стакана виски:
– Ну, гены генами, а ты же, вроде, не пьешь сейчас? Как мне рассказывали?
Эдик замахал широко руками:
– Не-не-не! Всё! Я свое отпил! Теперь держу себя в рамках, никакого алкоголя, только здоровый образ жизни: бег! Бассейн! Анаша!
Эдик помогал указательным пальцем на последних словах.
Марина мечтательно протянула, глядя куда-то в сторону:
– Эх! А я бы сейчас пыхнула!
Митя быстро встрял:
– Ну и какие проблемы? Видишь вон того кудлатого официанта? Он тут что-то вроде Санта-Клауса, исполняет заветные желания. Это мне наш дворецкий шепнул, чтобы я вас всех информировал.
Игорь потер ладони одна о другую:
– О! И я хочу!
Катя, как настоящая жена мягко, но властно положила пальчики на руку Игоря, тихо, внятно и жестко, глядя в глаза мужу:
– Зачем тебе? Ты же бросил курить! Не начинай...
Игорь вздохнул:
– Братцы! Скажите: почему все жены такие нудные?
Катя чуть нервно вскинула подбородок вверх, слегка наклонила голову вправо, будто укладывая на плечо скрипку, металлическим, с ядовитым оттенком тоном проворковала:
– А у тебя что, их много? Жён?
Корпулентный Игорь на этих словах заметно поскучнел, вздохнул и налил себе вина, а прекрасное греческое лицо супруги осветилось язвительной улыбой, делая Катеньку еще прекрасней, что-то вроде Елены Троянской, на выходе из спальни иронично беседующей с первым мужем Менелаем после возвращения из троянского "плена".
Но Митя гнул своё, упрямо желая продолжить с Эдиком интересную алкогольную тему:
– Так ты вообще не пьешь?
– Пью! Но два раза в год.
Митя осклабился, поднял правую ладонь кверху:
– Эд! Ну где два - там и три!
Но тот с сомнением качал головой, не желая, видимо, опять ввергать себя в то безумно-горячительное состояние, когда после долгого воздержания выпиваешь заветную рюмку холодной водки, ругаешь себя, внутренне трепеща от мысли, что сегодня этой рюмкой уже не ограничишься. Приятель, понимающий, что Эдик уже почти готов нарушить свой зарок, зашел с другой стороны:
– А помнишь как мы Вову Замудонцева в мусорный бак засунули?!
Вовина фамилия вообще-то Закордонцев, но иногда его даже в глаза называли "Замудонцев". Вова попал в консерваторию по протекции своего дяди, тот служил что-то по партийной линии, одновременно исполняя функцию зав. кафедрой теории музыки. Поговаривали также, что вовин дядя - стукач и сексот, но это только слухи.
Вова всегда выглядел инфантильным и как многие юноши подобного склада, желая улучшить свое реноме, тянулся к "большим пацанам", стараясь попасть в их компанию, хотя и безуспешно.
Трое любителей культурно отдохнуть после занятий иногда "усугублялись" портвешком - бутылка пойла на троих.
Трио составляли Эдик, Митя и всегда мрачный Коля с отделения русских народных инструментов. Коля как истинный балалаечник, будучи вообще-то хорошим малым, говорил немного, но если вливал в себя хотя бы стакан, становился угрюмей и агрессивней.
Эдик и Коля поступили в консерваторию не сразу после школы, а некоторое время еще где-то работали, потому смотрели на остальных как на салабонов, не знающих жизни.
Вот к этой спаянной троице и пытался примазаться Володя Закордонцев. Они его гоняли, конечно, он побаивался, держался в отдалении, зная, что могут намять бока, если будет чересчур настойчивым, но всё же не отставал.
Однажды "репейный" Вова оказался столь настырным, что преследовал троицу от консы до магазина, а потом от магазина до ближайшей любимой подворотни, где в закуточке стояла скамеечка, там дежурила местная старушка, собирающая бутылки, где распитие происходило быстро, на ногах, стоя кружком, лицом друг другу, с обязательным кряканьем "Хорошо сидим!" после каждого по очереди выпитого стакана. Коля в рюкзаке всегда таскал специальную пластмассовую ёмкость, куда входила ровно треть бутылки. Четвертый компаньон, ясный перец, не предусматривался.
Троица понимала, что надо как-то отвязаться от надоедливого соглядатая, хотя бы на время поглощения вожделенной жидкости, потому Коля, увидев открытый пустой бак для мусора, валявшийся на боку, вероятно, из шланга вымытый дворником, предложил приятелям:
– А давайте его в бак засунем!
Коля чуть угрюмо заулыбался:
– Спокойно хряпнем, а потом выпустим.
Идея показалась коллегам забавной, оригинальной и даже в чем-то элегантной.
– А давай!
Троица улыбалась загадочно, Митя позвал:
– Вовик, так и быть! Иди сюда!
Радостно подбежавшего Вову взяли за руки, за ноги, засунули в мусорный бак, замкнули крышку, поставили бак вертикально. Эдик отметил параллельно, что Вовик не особенно то и сопротивлялся, когда три товарища совали его в пахнущий хлоркой бак, с сомнением пробормотал:
– Он там не задохнется?
На что Коля суровым басом возразил:
– Да ладно! На пять минут кислороду хватит!
Митя поддержал:
– А нам больше и не надо!
Когда троица, ублаготворенная портвешком, возвращалась к мусорному баку, стук и крики из него не слышались вовсе, ни даже шороха.
Глаза молодых людей начали округляться, переглянулись и бегом кинулись отворять место вовиного заключения. Эдик во время этого короткого бега лихорадочно вспоминал способы искусственного дыхания и оказания первой помощи утопленникам, прикидывал в уме: будет ли сейчас корректным и актуальным восстанавливать вовино дыхание методом "рот в рот", но опасение не отпускало: "А как пацаны отреагируют?"
Однако же все оказалось в полном порядке: сначала пальцы Закордонцева показались на гребне мусорного бака, потом медленно вынырнула и голова, глаза обиженные, но не очень, больше любопытные, Вова выкрикнул с неубедительным театральным надрывом:
– Вы суки!
Повеселевший Коля нарочито грозно и так же театрально сжал пальцы в кулаки, встал в боксерскую стойку, низким голосом поинтересовался у Вовы:
– Ты кого сукой назвал?! Ты за базаром следи, Замудонцев!
Вова взвыл с тем же надрывом:
– Я Закордонцев!
Но Митя перебил:
– Забудь! Теперь ты граф Замудонцев-Мусорный!
– Мусорянин!
Коля тотчас вступился за великого русского композитора, ибо так его друзья из "Могучей кучки" звали:
– Ты Мусоргского не тронь! Он русское народное достояние. А Замудонцев - достояние мусорщиков.
Митя и Эдик наперебой вспоминали детали этого давнего приключения, посмеивались.
Марина, молчаливо слушающая беседу двух бывших любителей портвейна, в паузе все же вставила свою реплику:
– А Вова то умер...
Все как-то внезапно притихли, через паузу Митя недоверчиво спросил:
– Что-то рано... От чего?
Марина так же задумчиво кинула куда-то в угол:
– Рак. Предстательная железа. Его мама звонила, нашла мой номер в вовиной телефонной книжке, а у меня у одной телефонный номер не менялся.
Эдик протянул так же задумчиво:
– Хм, простата. Ну... Бабы ему не давали, это да...
Катя холодно, но звонко вставила:
– При чем тут это? Что ты всё на баб сводишь?! У тебя проблемы?
Но Эдик не собирался спорить с красавицей и очень дружелюбно, а даже как-то покладисто улыбнулся:
– Нет-нет! Все в порядке, порносайты исправно функционируют.
Инна, сидевшая всё так же со сложенными на груди руками, при этих словах коротко хохотнула и сразу же запила свой смешок из стакана с чем-то темно-коричневым.
Глаза Мити загорелись веселым огоньком, тотчас же воспользовался сообщением Марины:
– Надо бы помянуть Вову! А то как-то не по людски получается...
Добавил значительно:
– Эд! Пустой рюмкой не поминают!
Эдик заулыбался, наливая себе красного вина:
– Митя, могу только повторить фразу покойного Вовика: сука ты! Все-таки раскрутил Эда!
– Ну вот! Другое дело! А то сидишь целый вечер как целка-неощутимка!
Лицо Кати исказилось от отвращения:
– Фу! Какой ты пошлый!
– Ой, ой, ой! Простите сударыня! Я по-дворянски неважно ***рю...
Катя дернула плечиком, усилием воли успокоилась, выдавила на лице улыбку:
– А у тебя и не получилось бы! По-дворянски!
Но Митя уже обратил взор к Игорю:
– Игорек, твоя жена - красава писаная! Царевна-лебедь, практически! Ты береги ее, а то уведет княгиню какой-нибудь мюнхенский колбасник.
Катя вздохнула:
– Ох... как ты мне надоел уже!
Эдик знал причину катиной злости, Митя с Катей в те далекие студенческие времена испытывали бурные чувства, недолго, впрочем, но не показывали их никому: игривый и спорый на интимные выдумки Митя, не имеющий в столице своего жилья, - это одно, а надежный семейный очаг в виде Игоря - совсем другое.
В студенческих компаниях тогда Катя и Митя сидели раздельно, но глаза Катеньки говорили всё: если девушка влюблена, взгляд красноречив, увлеченная сердечными порывами, она, как правило, даже не пытается скрыть чувства.
Только вот запендя... Катя тогда уже собиралась принять предложение Игоря.
В смысле руки и сердца.
А Митя против ожидания радостно поддерживал намерение Кати выйти замуж за Игоря, возлюбленную девушку это поначалу удивляло, потом нервировало, а затем и привело в легкое негодование: она надеялась, что у Мити достанет решимости отбить ее у Игоря, всячески мотивировала на это действие.
Но он только посмеивался.
Молчаливо сидевшая в отдалении Марина попыталась сменить тему, купировать намечающийся скандальчик:
- А Вова мне однажды яблоко подарил...
В этот момент подошла Инга, услышав последние слова Марины, хихикнула:
- Надеюсь, золотое? Как Парис Афродите?
- Нет, обычное. Такой смешной был Вова... Он тогда выпил немного вина, изображал Адама, преподносящего Еве фрухт!
Марина чуть язвительно проворковала последнее слово, комически изображая Володю Закордонцева с поднятыми домиком бровками, держащего яблоко в правой ладони:
Катя слегка удивленно поддержала тему Вовы с яблоком:
- Ты знаешь, а мне он тоже яблоко подносил! И глаза у него такие же глупые, мерцали романтическим огнем. Наверное, предполагал, что за этим должно последовать грехопадение Евы. То есть меня.
Женская часть компании хихикнула, но хихикнула каждая по-своему.
Катин муж Игорь находился уже далеко, на другом конце длинного стола и не мог слышать, потому Митя мгновенно отозвался со своей обычной простоватой иронией:
- Дурак! Спросил бы меня - как надо поступать с Катями, я бы ему объяснил!
Катины глаза полыхнули гневом:
- Мудак ты!
Секунду спустя погасила раздражение, повесив на лицо свою обычную улыбку, походкой модели на подиуме направилась в сторону мужа.
А на другом конце длинного стола Эдик вдруг вскочил, свалил стул, взмахнул рукой, опрокинул на стол свой бокал с красным вином, на белой скатерти расползалось красивое, с льняным классическим узором красное пятно. Согнув длинную руку в локте, широко и смачно воздел закругленную ладонь, на секунду замер как профиль древнегреческого актёра на барельефе:
– Перед смертью Достоевский сказал своей жене, Аньке Сниткиной: "Ты была моей единственной женой... ты уже была моей единственной и любимой женой даже когда ещё не родилась."
Чуть опомнившись, Эдик поднял стул, снова на него уселся:
– Боже мой! Как я ему позавидовал тогда, когда это прочел: лютой, лютой черной завистью! Помню, сидел и с трясущимися руками перечитывал, презирая себя и свою жизнь, до подноготной боли презирая: он, блять, великий русский писатель, имел внутри себя любимую жену всю жизнь, он, сука, лелеял и взращивал ее в себе, и он её получил!
Самое подлое, мерзкое, несправедливое, но и самое возвышенное, самое небесное до катарсиса, до розовых пузырями клубничных соплей - он её получил!
Эдик театрально разделил слоги:
– По-лу-чил! Этот уёбищный поц, каторжник и антисемит, устраивал практически в ее присутствии свои гнусные еблища с ****ьми и проститутками и он! Грязный блудливый козёл! Получил ангела! Нет, вы только представьте сволочную, несправедливую мерзость этого мира!
А ведь что сказал то? Чушь! Херню! Глупость несусветную! Мелкую дребедень, которую вливают в уши любой размокшей девке перед тем как раздвинуть ей батоны! Что она ещё до своего рождения ему жена! Изначальный бред! Но почему я то сидел и плакал? Я спрашивал себя - ты то чего как мороженое раскис, мудофель? Тебе то что до того?
По чрезмерной жестикуляции можно полагать, Эдик уже порядочно "вдохновился", смешав спиртные напитки друг с другом, к пузатому бокалу с коньяком он прикладывался чаще, чем следовало в приличной компании, истово и внушительно потрясывал пятерней, будто дирижировал оркестром:
– А потому, что он не роман писал, он с жизнью прощался, со своей собственной грёбаной жизнью! Он, гондон штопаный, репетировал уже произнести свой идиотский "бобок"! То есть, он то не врал!? А?! Не врал, поди?! Ибо чего ради врать перед смертью? А я сидел и ревел как девица после первой неудавшейся дефлорации! Проклинал его и завидовал! Обкладывал матом и завидовал! Ну, нет бы таланту его позавидовать, дык! Куды! Этого добра - таланта - и у меня завались, девать некуда! Я завидовал его бабе внутри него самого! Бабе внутреннего не-сго-ра-ния! Сучке-ангелу, которую никогда не видел, не слышал, не нюхал! Твари женского роду, что у него была, а у меня не то что не было, но уже и не будет никогда! И даже не самой Аннушке завидовал, а тому, что человек...неважно кто - Достоевский или последний долбоёб-сварщик с электродом в руке может сказать такое: "ты всегда была моей женой, даже до своего рождения!"
А он перед смертью это сказал. Перед смертью. Ненавижу...В упор ненавижу.
Повисла пауза, после которой долго молчавшая Инна вдруг выкрикнула столь же наполненно:
– Да кто ж виноват? Ты свою жизнь сам в унитаз и спустил! Сколько баб у тебя было? Вешались пачками на шею перспективного дирижёра, ты сам свою жизнь и про...
Инна не закончила словцо в конце фразы, вместо окончания как топориком резко вертикально рубанула в воздухе ладошкой, но слушатели и без того поняли значение совокупительного глагола, ибо дамы, слава создателю, не всегда еще считают нужным называть вещи своими именами.
Но Эдик уже растратил, а может быть и нарочно "прикрутил" мессианский тон, развалясь на стуле, лениво протянул в ответ:
– Ни фига ты не поняла, олениха безмозглая...
– Да уж куда мне!
У Инны и Эдика в свое время тоже были весьма долгие по тогдашним консерваторским меркам отношения. Пару месяцев.
Но как водится у избыточно эманирующих мечтами артистических душ, классическая музыка слишком часто навевает новизну чувственных порывов, в поисках свежих удовольствий легко преображая нестойкие субстанции, обыкновенно именуемые творческими натурами.
Инна дёрнула плечиком, отхлебнула темного напитка из высокого стакана, продолжила:
– А теперь Достоевский у него виноват... Вечно у вас, у малюсеньких гениев, с малюсенькими херчиками кто-то виноват в обломах: не Пушкин, так Достоевский. Не Достоевский, так сосед Изя, а не Изя, так вчерашний запор.
Эдик скривился, нарочито весело возразил:
– Чой та с малюсенькими?
Но Инна не пожелала услышать вопроса:
– Любимое занятие расейского интеллигента - поиски виноватых. Причём, вы всегда ищете виноватых в своей собственной распущенности и в своей безмозглости!Распущены и безмозглы вы, а виноват кто угодно, только не я сам, любимый...
Эд скривился:
– Старо, старуха, старо... и даже нафталин из твоего поучительного тона выветрился. Придумай что-нибудь посвежей.
Сидевшая в отдалении Марина не смогла до конца подавить улыбку, вспомнив, вероятно, прежнюю Инну многолетней давности. Впрочем, это общеизвестно: девушки, полной ложкой черпавшие сладости жизни в самые бесшабашные юные годы, со временем всё чаще ратуют за чистоту нравов. Память Марины услужливо поднесла пару эпизодов, совершенно опровергавших нынешний пафос Инны.
Но то было давно.
А значит и не было вовсе.