Севостьян Макарович

 
  Автобус заскрипел тормозами и торопливо распахнул двери, желая, чтобы мы успели выйти в облако поднятой им пыли. Павильон остановки стоял, чуть покосившись из-за того, что земля под ним вздумала проваливаться в тартарары. Но металл не желал отправляться следом, изогнулся, просел, но выстоял. Он собирался сопротивляться падению и дальше, и был так убедителен, что на него даже нанесли свежий слой краски, десятый или двадцатый.         
  Хуторок был дворов в двадцать. Он ютился в тенистой низинке, куда от остановки вела асфальтовая дорожка. Сверху он был виден целиком, а дальше за крышами блестело море.
  Казалось, что хуторок стоит прямо на берегу, но это было не так. До моря надо было идти с полкилометра, по выжженой, ослепшей от солнца степи.    Пляжик там был песчаный, но узкий. Большого наплыва туристов он бы не вынес, но к счастью, о нем мало кто знал.  Хуторок стоял в отдалении от туристических троп и курортных мест. Было совершенно невозможно представить, что на побережье может оказаться такое место. Да еще летом.
  Мы с Наташкой поселились в крайнем домике. Хозяйка сдала нам его полностью. Вернее, не хозяйка, а ее племянница, хозяйка переехала в город несколько лет назад.
- Вот, не дом, а «чемодан без ручки», ей Богу, - сетовала племянница передавая нам ключи. –  Домик на берегу моря, а в таком нерентабельном месте. Глухомань. Только на таких как вы романтиках в ноль и выкарабкиваюсь.
 Племянница по-своему лукавила. Когда мы искали себе уголок на лето, ее телефон высветился в десятке объявлений, от Евпатории до Судака, и с ценниками, от которых вполне можно было и присвистнуть.
  - Да нам как раз и надо по глуше, - ответила Наташка. – Город этот, все нутро из меня за год вытянул. От автомобильного гудка, нервный тик начинается.
- Ну тогда вам и в самом деле туда, - согласилась племянница. – Там на весь хутор три машины и те во дворах не держат. У шоссе оставляют.
  Так точно и было. Вниз к хутору проехать было можно, только если заложить крюк километра в два. Не удобно. Куда проще держать машины наверху.
   Отдых был прекрасен. Кроме безупречной погоды было еще и полное ощущение первозданной дикости и необитаемости.  А что еще нужно будущим молодоженам чтобы догулять последнее холостое лето. Дальше все уже будет серьезно, степенно, обстоятельно, в другом качестве.  А пока можно еще просто дурачится. Весь день на песке и всю ночь на кровати.
  Соседей у нас было двое.  Соседей слева, пара чуть постарше нас, Виктор и Ольга. Они были местными, работали в соседнем городке.  Мы как-то попросили их добросить нас до города, они охотно соглашались, и мы здорово подружились.
 А справа жил одинокий очень пожилой дядька, с забавной фамилией Чик. На его калитке высел почтовый ящик Чик.С.М. 
  Почти весь день он трудился в своем садике, а иной раз по целым дням сидел на солнце.  Или подолгу рыбачил со своей лодки.  У него над крыльцом висели гирлянды из сушеных бычков.  Из живности у него еще были куры и маленькая собачка. Курносая и ушастая французская бульдожка по кличке Бантик.
   Хозяин был во всем какой-то расслабленный, медлительный и вялый. Наверное, таким и должен быть самодостаточный южанин. Наташка,  однажды, сказала, что он похож на рыбака Сантьяго.
   А Бантик была полной его противоположностью, она целыми днями шлялась по хутору, словно предоставленная сама себе. Совала свою курносую мордочку то в один двор, то в другой.  Но стоило хозяину свистнуть, как она мигом оказывалась в своем дворе.
  Лето на приморском хуторе заливало нас солнцем, блаженством, свободой и счастьем. До того самого дня.
   Все утро мы с Наташкой дурачились на море, а после обеда, когда солнце стало совсем невыносимым, она напросилась с соседями в город. Я остался дома, решил посмотреть телевизор. К чести племянницы «чемодан без ручки» был обставлен по последнему слову курортной техники. Спутниковая тарелка, холодильник, микроволновка, кондиционер, душ, все необходимое для отрешения от цивилизации.
   Кондиционер заполнил комнату прохладным воздухом, а телевизор принялся развлекать меня голливудской продукцией, одним словом, я не заметил, как заснул.
 Проснулся я от шума на кухне. Наташка разбирала пакеты. Она набрала целую кучу всякой всячины. И мясной и овощной и рыбно-соленой.  Я потер руки и принялся метать на стол посуду.  Это был настоящий пир. Пришли соседи принесли еще. И разошлись мы лишь за полночь.
   Утром я проснулся с больной головой. Как-то странно больной, совершенно не постпразднично, а какой-то пред проблемно. Но тогда я этого еще не понимал.  Встал, налил себе минералки и снова лег в постель поверх одеяла приходить в себя. 
  Наташка плескалась в душе.  Потом вышла вся замотанная в полотенце и с ходу вскочила на кровать. Забрала у меня недопитый стакан. Залпом опустошила его и сунула мне обратно бросив в него какую-то штуку на вроде градусника.
   - Это еще что такое? - простонал я, выуживая «градусник» двумя пальцами.
-  Это значит, что теперь нас будет трое, - улыбаясь сказала Наташка. – Видишь там две полосочки, это вот это самое, и есть. И не ковыряйся этой штучкой в носу.
  Меня как током пробило. Эта новость меняла все. Все планы, которые мое воображение рисовало на ближайшие восемь лет. Совместные планы на ближайшие восемь лет. А это именно тот срок, который мы совместно отвели себе до того, как обзаводится потомством, и вот эти стройные, четко выверенные, отполированные до блеска жизненные планы, рассыпались как кубики. Мне даже показалось, что я вижу пухлую ручонку того, кто эти кубики сбил. Мне показалось, что он смотрит на меня из маленького окошечка, в котором четко виднелись две полоски.
- Наташа, - решительно сказал я, отстраняясь от окошечка с полосками. -  Надо что-то делать. Мы к этому сейчас не готовы.
 Мой голос стал таким твердым, что мне самому стало страшно, словно это был не я.
- Ты же понимаешь мы сейчас не можем. – продолжал я страшным голосом. – Мы же все решили. У нас свадьба октябре, потом еще два года учебы, сессии, диплом. А работа?   Тебе придется свои полставки в проектном бросить. А на мои полставки мы не вытянем.  Мне надо закончить институт, иначе все зря. Ты же помнишь я рассказывал тебе, что Бурлакин, затевает большой проект…
  Наташка смотрела на меня какими-то невиданными мною раньше глазами. А я продолжал, так словно что-то внутри меня выталкивало слова наружу.
-   Ты же понимаешь, Наташенька, что нам рано. Так, что давай-ка мы с тобой по возвращении сходим к доктору. Иначе я даже не знаю, как нам быть дальше.
 Эти последние слова вылетели из меня с такой страшной и тошнотворной интонацией, что мне самому стало тошно. Но тому, кто говорил их, по-моему, стало совсем хорошо.
  Она вдруг выпрямилась как струна, сбросила с себя полотенце, схватила висевший на спинке стула сарафан и хлестнула меня так, что я едва успел заслонится руками.
- Дурак! - крикнула она и резко вышла из комнаты.
   Пока я путался в брюках и накидывал рубаху ее уже и след простыл. Я выскочил на крыльцо.
 Ее нигде не было, я пометался по двору, потом сел на ступеньку и попытался успокоится.
  Наташка у меня умница, думал я.  Ну залетели, ну с кем не бывает. Но что же теперь, все псу под хвост. Она и сама все понимает. Просто у нее сейчас мандраж от неожиданности. Девчонки они же когда такое случается глупеют. У них в голове все путается. Гормоны.   Я еще, видите ли, «дурак». Ну дурак, конечно, но так дело все равно не пойдет.  Вот когда мы не станем ничего делать, тогда мы оба будем дураки.  Ну это ладно. Она успокоится, а приедем все решим. Да и будущая теща Инесса Витольдовна, так глупо нам пропасть не позволит. Она женщина твердая…
- Эй, сосед, - оторвал меня от размышлений сосед. – Слышь, ты мою собаку не видел? Я сосед ваш, Севастьян Макарович. Пропала куда-то, свищу, свищу, все в пустую.
 Я мотал головой не понимая, что ответить.
- Да что у тебя стряслось? – спросил он, подходя ближе, – На тебе лица нет. Поссорились что ли?  Я кур кормил, гляжу, твоя как вихрь пронеслась.
- А куда она побежала? - я попытался вскочить, но он придержал меня за плечо.
-Ну ка сядь, - повелительным голосом сказал он и сам уселся напротив. – Что в пустую бегать. Она с Ольгой уехала. Теперь не догонишь. Давай рассказывай.
  И я рассказал. Вот так просто первому встречному, совершенно незнакомому мне человеку. Взял и всю душу вывернул. И сам удивился, что там столько всего разного оказалось. Вот так живешь, живешь, и не замечаешь, сколько там всего скапливается.
- Вот что, парень, - сосед оперся на руки и стал смотреть на небо. – Много лет назад тоже случилась вещь, изменившая всю мою жизнь. Я тогда был чуть помладше тебя, но нос держал высоко, масть, так сказать, соблюдал. 
-  И что же?
 - А полезли мы с корешами в один домик, - продолжал он. – Полезли, так-как знали, что там большой профессор живет, матерый такой профессор с бородой, из бывших.  А за три дня до этого профессора того забрали, а на его место поселили большого партийного начальника.
- Понятно, - попытался вставить я, понимая, что разговор грозит затянуться.
- Ничего-то тебе парень не понятно, - мягко усмехнулся сосед. - Полезь мы в тот дом раньше, была бы нам уголовная статья, а так политическая. Пятьдесят восьмая по нескольким пунктам. Могли и расстрелять, но учитывая возраст отправили на север, уголек добывать. Вот там со мной эта история и вышла.
  Он помолчал, потом снова посмотрел на меня, словно желая убедится, что я слушаю.  А я слушал. Очень мне хотелось сейчас отвлечься, пусть даже ГУЛАГовской историей.
-  На работу нас поставили в карьер. Вроде как на стажировку, - усмехнулся он и продолжил, потирая огромные руки. – По карьеру были проложены трапы, это такие мостки для тачек.  Сколотят две доски и по ним как по мостику тачку весь день и гоняешь. А тачка, это два бруска с прибитым чугунным колесом, а на них ящик вроде гроба. Грузят в этот «гроб» до отвалу, и гонишь по мосткам. Опыта набираешься. Руки в кровь стерты, ноги не слушаются, спина как не своя, а десять кубов из карьера надо поднять. Или пан, или пропал. Через месяц все, кто уцелел отправляются в шахту, как прошедшие стажировку на должность откатчики. Когда пришел черед нашей партии, нас, доходяг, осталась едва половина. 
  Он сделал паузу, потер узловатые пальцы, а потом продолжил.
- Когда нас привезли на шахту, туда же пригнали еще одну партию. Мы сначала не поняли кто это были такие. Тихие какие-то. Оказалось, что это попы да монахи. Согнали их к нам чуть не со всего севера.  В основном там были одни старики, но было и несколько мужиков помоложе. И вместе с ними приехало начальство и представляет нам новое оборудование.  Мы доходяги стоим, смотрим, а нам выкатывают тачку, которая и на глаз в полтора раза больше нашей прежней.  Ну думаем все ребята, хана.  Среди нас кто постарше зашумели, что мол не свернуть нам такую! Дайте прежнюю! А начальству что, им план нежен. Нашу выработку считают по отвезенным тачкам, а на верх отчитываются по кубатуре.
- А вы что же? - с неподдельным интересом спросил я.
- Мы, знамо дело, гудим. А начальство приказывает наполнить тачку и выбирает из этих монахов рослого такого детину.  Мол пусть он нам доходягам покажет, как надо работать по-стахановски. Вышел он значит из строя, окинул нас доходяг взглядом. Ну и, что делать, взялся за эту тачку. Прокатил ее по мостку три метра, да и вместе с ней сверзился. Начальство рассердилось, велело всех гнать в барак.
  Он снова помедлил перевел дух и продолжил.
- Звали его Федором, здоровяка этого. Его к нам в барак поместили.  Так вот вечером подошел я к нему и спрашиваю: «Что же ты такой здоровенный, а тачку провести не смог? Тебе же теперь за это могут чего доброго припаять». А он и отвечает: «Глянул я на вас, доходяг и вижу, что если я сейчас смогу эту тачку провести, то они решат, что и вы сможете. Вот и выходит, что я через свою силу всех вас на погибель обреку.» Я ему говорю: «Дурень ты, простота. Они все равно нас в эти тачки запрягут.  Найдут, кто на показ сможет ее провезти и запрягут. А тебе теперь накинут.» А он мне совершенно как-то просто отвечает: «Что накинут то накинут. Жизнь кончается не завтра. Как же я потом с этим стану жить. Не могу я над человеком палачом стать. Жизнь, она не на то дана.»  А утром его увезли, на доследование, как саботажника. А за зиму из этих монахов почти все дух испустили. На то расчет видно был у начальства.
- А как же вы потом?
-  С тачками у них не вышло, еще двое после того раза покалечились и нам вернули наши прежние, но норму подняли, это уж у них как водится.
   Он снова сделал паузу. Из-под забора высунулась курносая собачья морда и с виноватым видом поплелась к хозяину.
  А году в пятьдесят втором у меня срок вышел, - продолжил он, грозя собаке пальцем и улыбаясь. – Но умные люди подсказали, что мне лучше в Воркуте остаться. Суди сам, приедешь на новое место, а на тебе пятьдесят восьмая как клеймо, на всю жизнь. Чуть что тебя, что не так к тебе. Так я и остался на севере. Работал на шахте как свободные. Такая вот добровольная каторга.
- А я думал вы местный.
- Я тут местный с шестьдесят восьмого года. Когда уже стало ясно, что никто нас горемык больше не тронет. Да и северный стаж решил доработать и выплаты, сам понимаешь. Как вышел на пенсию, так сюда и перебрался. На солнышко.
- А вы, вообще, к чему мне все это рассказываете?
- А к тому, паря, - он встал и похлопал меня по нагрудному карману куда я впопыхах засунул «градусник». – Жизнь она никогда не кончается. Она только меняется. Как она меняется мы не знаем. Но самое главное, чтобы за всю жизнь человеку не пришлось ни для кого стать палачом. Нельзя с этим жить, вернее не нужно, незачем. Со всем в жизни справится можно. А с этим нет.
    Он похлопал ладонью по ноге и Бантик пристроившись рядом пошла с ним дамой.
 Наташка вернулась вечером всклокоченная и зареванная. Я долго успокаивал ее и просил прощения, говорил, что я дурак и, что наговорил глупостей. А на самом деле мы со всем справимся и плевал я на этот институт.  Выпросил.
   Но вот вопреки утверждению Севастьяна Макаровича, что со всем в жизни можно справится, мы, конечно, не справились.
 После Антошки у нас появилась Ленка, а потом еще и Сережка.
  Так что, когда мы в следующий раз выбрались на море Севастьяна Макаровича Чика,  уже не было на свете  А пожилая бульдожка по кличке Бантик доживала свой собачий век у наших старых знакомых, Виктора и Ольги. живших по соседству. Она была уже совсем другая. Медлительная и терпеливая ко всем детским шалостям, как наших ребятишек, так и соседских.