И вот, теперь надо прыгать.
Я стою на верхней площадке десятиметровой вышки, внизу водная гладь бассейна, а на кромке группа моих одноклассников, старых друзей и подруг, которые пьют пиво, в шутку толкаются и балагурят. Все поглядывают на меня, отсюда не очень хорошо видно, но знаю, что на лицах улыбки слегка издевательского типа. И мне надо либо прыгать, либо спускаться по каркасу вышки, потому что лестница поломана. Я с горем пополам сюда влез, и знаю, что спускаться будет ещё тяжелее. Вообще, на фига я сюда забрался? Хотел показать, какой я ушлый, мол рыбкой сигану с вышки в одежде. Пожалуйста!
Теперь все стоят и ждут, а мне прыгать не хочется. Сейчас будут смеяться, а Курилкина опять начнет подначивать (она всегда меня подначивала), типа: «Что, Серебряков, сдрейфил?» Зыков будет подбадривать не в строку: «Санёк! Давай, покажи им класс!» Бугров скажет, что-то вроде, ладно, Саня, давай, слезай, хватит. Мы верим, что ты способен это сделать, пора за стол.
А Беликова: «Ну вот! Перевелись мужики, вы и в жизни все так, сначала пообещаете, а потом в кусты. Вам бы только удовольствие получить!»
Всё это они начнут говорить ровно через тридцать секунд, если я сейчас же не прыгну. Но мне, теперь уже, очень не хочется прыгать. И вообще, я просто так сказал, чисто гипотетически, что в принципе, если бы понадобилось, я мог бы легко прыгнуть с этой вышки, и не солдатиком, а рыбкой. А Маслюнин, приобнимая за талию Сарычеву, сказал:
- А слабо тебе, Санёк, взять, и не гипотетически прыгнуть? В воображении мы все можем прыгнуть. А вот ты прыгни!
Конечно, если бы я был трезв, то ни за какие коврижки не повёлся бы на его затравку. Но я повёлся и сказал что раз плюнуть, а он, мол ты всегда был треплом, всегда говорил и не делал. И опять треплешься. Но я-то в благословенные годы нашего совместного бытия в нашем «А»-классе как раз и был одним из немногих, кто держал, или, по крайней мере, старался держать слово.
Но Бузылёва поддакнула Маслюнину, и напомнила мне, как в седьмом классе, я пообещал спеть на вечере в школе, и не только не спел, но и вообще не пришел на вечер.
Я психанул, и пошел залезать на вышку. И все стояли, и смотрели. И никто не сказал «Хватит! Пошутили, и будет».
Теперь я стою в вечернем костюме и плаще на краю вышки и думаю, что надо прыгать. Это будет прекрасным началом вечера-встречи одноклассников, выпускников прошлого века. Надо доказывать свою состоятельность, в конце концов! Еще я думаю, что и через двадцать пять лет, мы остались теми же придурочными школьниками в своем кругу, и ничего не изменилось. Ничего. Я проклинаю тот миг, когда возникла сама идея прогуляться на городской пляж, прежде чем начать праздник в ресторане. И ещё вертится какая-то «дальняя мысль», что эта встреча выпускников очень возможно для меня — последняя...
- Сань! – это Маслюнин, - хватит, слезай оттуда. Я пошутил, хорош дурачиться.
Бузылева:
- А вот пусть прыгнет, я его за это поцелую!
Бугров:
- Саша! Не валяй Маслюнина, ты же умный мальчик, слезь быстрее! Ещё быстрее допьем пиво, и нас ждут великие дела.
Кто-то ещё что-то кричит, но я не слышу. Я вижу темно-синий небосвод и квадрат бассейна внизу. Я думаю, что если сейчас не прыгну, то не прыгну никогда. Как никогда раньше не решался, когда смотрел, как это делают другие, легко и просто. И ещё я думаю о том, что могу и не долететь живым до воды, в смысле слабого сердца. А если и долечу, то что делать потом в воде, в вечернем костюме, если и без костюма плаваю с грехом пополам? Хотя, из воды-то они меня , конечно, достанут…
Осталось десять секунд, и надо будет либо прыгать, либо нет. Не прыгать нельзя, я потом всю оставшуюся жизнь буду извиняться перед самим собой за малодушие. А прыгать – почти что конец всяким предстоящим мыслям.
- Саша, - это Буковский, - если прыгнешь, я с тобой больше не буду разговаривать. Прекрати дурачиться, всё! Шутка закончилась, слезай быстро!
Всё.
- Бузылева! – я подхожу к самой кромке, с которой сорван дощатый настил, и торчат острые штыри, на которых он крепился. – С тебя длинный поцелуй!
И шагаю вперед. Может быть, это – самый важный шаг в моей жизни? Ладно, пусть не рыбкой, а солдатиком, но я сделал это?! Не для них, для себя. Я убедился, что могу добиться, и даже поставить на карту все ради…
До воды я не долетел.
То есть я вообще никуда не улетел, потому что одна пола плаща зацепилась (довольно основательно) за штыри, и я повис под площадкой вышки, с которой собирался прыгнуть, и показать всем, в первую очередь себе, кто я, и что я могу.
Снизу раздался взрыв общего ободряющего хохота и аплодисменты. Я болтаюсь как кукла в театре дядюшки Карабаса Барабаса после представления, а кто-то из девчонок внизу кричит: «Держитесь, Шурик! Сейчас я вас вытащу!». Сквозь слезы, я вижу, как на вышку взбираются Бугров и Маслюнин.
Они лезут меня спасать.