Он заходил навеселе и бойко рассказывал о своих неудачах, выпрашивая деньги, которые тут же пускал на ветер. Однажды я оплатил ему вытрезвитель.
— Ты понимаешь, — признался Юрка. — Я легавого уронил.
Мы говорили о милиции враждебно.
— Как это было?
— Меня заковали и потянули по липкому снегу. Я поскользнулся. Тот самый, который меня держал, мусорило опрокинулся со мною. Уже потом, в каталажке, он мне упрямо всю ночь доказывал, будто я сопротивлялся. Эти самые ментавры, Саня, их было двое, меня обобрали, а утром вдогонку выписали штраф. Позычь мне восемьдесят рублей.
Это были большие деньги. Я работал огнеупорщиком, а Юрка продавал сигареты в маленьком магазинчике. Он шельмовал, скрывая доходы, забывая про кассовый аппарат. Барыши мой приятель пропивал.
Я протянул ему сторублёвку.
Друган умчался и вернулся с бутылкой водки. В вытрезвителе он конечно не объявился.
— А как же невыплаченный штраф? — рассердился я.
— Штрафы, Саня, необходимо платить, — согласился Юрка. — Но ты же мне товарищ? Дай ещё одну сторублёвку. Я завтра верну.
— Не дам. Мы сегодня отправимся в твой любимый «трезвяк» и попробуем рассчитаться.
Была суббота.
Увидев незнакомого человека, дежурные растерялись. Они решили, что ограбленный ими Юрка привёл с собою юриста. Я потребовал квитанцию об уплате штрафа.
— Вот этого я уронил, — гордо прошептал мне мой товарищ, сверля глазами громилу в милицейском мундире.
Тот уткнулся в бумаги, застеклённые на столе, но огрызнулся:
— Я за такие деньги, которые ты нам этой ночью предоставил, готов падать весь день без парашюта.
Я — не юрист, я — простой работяга. Я не прижучил этого «солдафона».
С Юркой мы вместе росли и враждовали с другими дворами. После окончания учёбы в школе мой одноклассник подался в мореходку, однако на флоте долго не задержался и однажды, вернувшись из кругосветки, стал великим комсоргом. Кто его подтолкнул на эту должность, я не пытал. Я верил в его заслуги. Но вот наступили продажные времена, и комсомол себя исчерпал. Мой приятель оказался в Москве. Однажды мне показали его визитку. В столице Юрка трудился столоначальником.
— Живут же на белом свете! — вздохнула Марина.
Мы вспоминали общих знакомых, обсуждали их жизненные потуги, успехи. Уже прошли финансовые реформы, деноминация рубля, но зарплаты задерживали по году.
— Это ж мой лучший друг, — признался я Марине.
В душе затаилась надежда, что когда-нибудь Юрка вернётся из Москвы и вспомнит обо мне.
— Саня, — он скажет, — ты устал, я тебе помогу. Ты никогда не будешь больше огнеупорщиком, ты тоже станешь столоначальником, как и я. Будешь ездить на шахматные турниры, куда захочешь — в любое время года.
И Юрка вернулся.
Я уже покинул металлургию. Ишачил «на северах». Платили мне неплохо. Пытаясь найти дорогу в богатое рабство Тюмении, многие неудачники просили мою подсказку. В Сибири предоставляли временное жильё и талоны на обеды.
— Я хочу поехать с тобою вместе, — признался Юрка при встрече.
— А я почему-то думал, что ты предложишь мне податься в Москву? Ты же успешный человек?
Уже потом я узнал от его матушки, что мой приятель сошёлся с женщиной и переехал к ней из Москвы в Саров. В тот самый закрытый город, где находится ядерный центр России. В какой-то момент семейной жизни Юрка ударился в беспробудное пьянство и потерял документы. Жена ли его, сожительница, я уже не узнаю, эта женщина прогнала друга. Покрытый чёрными язвами да коростой, облучённый человечек умирал около пропускного пункта в атомную зону, в старом пустующем вагончике с надеждой, что подружка его простит, излечит и заберёт обратно в тепло, к себе, к совместной жизни. Но этого не случилось. Похолодало, пришла зима. Караульные солдаты помогали бездомному соседу бороться за жизнь, кормили, приносили ему медикаменты, вызвали мамку из Новотроицка. Старушка тут же приехала к сыну и увезла его к себе домой — полуживого, ослабшего. В тепле её ребёнок очухался и окреп. Теперь, вот, искал работу.
— Саня, я буду горбатить так же, как и ты, я тебя не подведу.
Начальник подрядной организации не был сварливым человеком, но принимая Юрку в свою шарашку, сердито заметил:
— Ты, Сашка, уже второго такого специалиста ко мне приводишь. Будешь работать сам — и за него и за себя.
— Я, Анатолий Геннадьевич, и за тебя горбачу. Такая моя ишачья доля.
— Ты — неисправимый марксист, — съязвил начальник.
Около года мы с Юркой выживали на «северах» — грязные, измотанные работой.
Когда наши гастарбайтерские поездки закончились, я купил себе квартиру и воротился в металлургию.
— Хочешь пойти со мною вместе? Я помогу тебе оформить четвёртый разряд огнеупорщика.
— Нет, — отмахнулся Юрка.
— Ты разве боишься высоты?
Моя очередная работа была связана с ремонтом промышленных дымовых труб.
— Нужно ежедневно рано утром вставать и постоянно трудиться.
— Ты же ни разу не прогулял, не проспал, не заболел, работая в моей бездомной бригаде на Нефтехиме? Или мы тебя хоть раз обманули?
— Ты, Саня, меня ни разу не обманул. Моя мамка мне постоянно говорила и говорит: «Ты слушайся Сашу, не подведи его, не пей много водки».
Ох, уж эти мамы! Моя мне тоже говорила о том, что новый директор нашего комбината Сергей Филиппов — мой ровесник, что он трудолюбив, успешен и спасает от кризиса всю Россию. Так писали газеты.
Свою мамку Юрка уважал и боялся огорчить. Когда она находилась где-то рядом, товарищ меня одёргивал, предугадывая всякую нецензурность. «Потише, Саня, потише. Не матюгайся». Без мамки, на воле, он не был таким щепетильным и выражался, не церемонясь, как и я.
В Тюмении я видел непьющего Юрку. Но на родине он сорвался и в запойные дни шатался в поиске ночлега, не желая идти домой. Сверх меры поддатый горемыка, заикаясь, успокаивал свою маманю по телефону: «Мамочка, ты не волнуйся. Я буду у Саши». Она ему отвечала: «Хорошо», и следом просила меня, не обижать её сына. Я становился гарантом их временного покоя.
Своё ничтожество я не осознал. Спустился на время с дымовых труб, обул вибрамы, оделся в пуховики и отправился в горы как восходитель, чтобы на собственной шкуре испытать непомерные тяготы, воспетые в стихах. И преуспел. Мой первый наставник меня заметил. Он предложил совершить совместные восхождения в Доломитах.
— Через год я пойду на «шестёрку», но будет время и с тобою позаниматься.
Я испугался дороговизны этого путешествия, однако инструктор меня обнадёжил.
— Это недорого.
— И сколько?
— Триста долларов.
— Такого не может быть.
Этот человек — известный учёный и спортсмен. Он повторил:
— Триста долларов, Саша, и паспорт. Ты отдаёшь его мне для оформления визы и медицинской страховки.
— Это правда?
— Не сомневайся. Мы заключили с гидами из Европы взаимный договор о том, что они принимают нас в своих альпийских лагерях, а мы принимаем их в Крыму и на Кавказе. В нашем клубе есть микроавтобус. Деньги понадобятся лишь для покупки в Европе их бензина и продуктов. Такие таможенные законы.
Через пару дней я получил зачётную книжку спортсмена в квартире этого великого мастера. Он предложил мне покушать вместе с ним.
— Борщ и арбуз. Александр, другого нет.
Я постеснялся и жалею об этом.
— Моё предложение поехать со мною вместе в Доломиты остаётся в силе!
С его стороны это было большое доверие. Я вернулся домой и спустя полгода накопил тысячу долларов.
Но поездка в Альпы не состоялась. Паспорт я так и не оформил и вместо Италии отправился в горы Алтая на русские рубли. Валютная заначка осталась до лучших времён.
Юрка устроился к Серову на базу вторсырья и очищал от жира шкуры убитых домашних животных. Как экспедитор он за ними и с ними мотался на хозяйской машине по деревням. Серов ему немного платил и, главное, разрешал ночевать на проходной в коморке, где оформляли документы залётные скотобои.
Однажды Юрка представил нового босса.
— Ты же знаешь, это — Серов.
Они пришли ко мне домой. Я тут же насторожился:
— А как же, в детстве мы жили в одном дворе и читали одни и те же книги.
— Ещё играли в шахматы и ходили в походы, — добавил Серов.
Я догадался, что мои товарищи появились не для того, чтобы про это вспоминать.
— Мне нужно тысячу долларов, — выдавил Юрка. — Саня, я знаю, что ты мне ни копейки не дашь, но Серов, наш общий приятель, это, как и ты — непьющий человек, и к тому же он — бандит. Честное слово бандита в России прочнее стали. Серов напишет тебе расписку и будет моим гарантом.
— Не называй меня бандитом, — откликнулся Серов, но подтвердил: — Я верну эти деньги, Саня.
На них Юрке купили подержанную «шоху». Её подшаманили, запаяли, покрасили, оформили технические бумажки, и мой приятель «занялся мясом». Он закупал его у сельчан, привозил на рынок и сбывал продавцам. Теперь уже Юрке хватало денег не только на водку. Для фарта он приобрёл себе дорогие часы, принарядился и вне работы повсюду появлялся в пиджаке, словно барин. Случалось, он тараторил мне про опасности в своей новой шофёрской жизни.
— Повсюду обледеневшая дорога, Саша. Пуржит. Прицеп юлит, словно хвост у барса. Его заносит то вправо, то влево. В прицепе — мясо. Того и гляди, окажешься в кювете в разбитой машине или хуже того…
Он замолчал.
— И что же хуже того на этом свете?
— Ну, предположим, из ночи навстречу неожиданно выскочит автобус или фура какого-нибудь богатого барыги, перевозящего грузы. Бац-бац друг в друга, и тогда мне с ними вовеки не рассчитаться.
Когда его лыко уже почти не вязало, Юрка ругал ненасытные государственные конторы.
— Этому двести, этому триста, этому полухатку. За каждую справочку на лапу подай или угости: мента ли, санитара ли, директора рынка. Кому-то из них необходимо побольше деньжат, а кому-то чуть-чуть поменьше. Не ошибиться б. Это, Саня, издержки моей рисковой работы…
Через год я напомнил ему о долге.
— Вы деньги-то мне вернёте?
Как обычно Юрка, будучи пьяным, явился ко мне заночевать, спасая мамку от лишних переживаний.
— Серов мне на это вчера ответил: «Зачем ему деньги?»
— Его расписка ещё цела.
— Я ему про это тоже объяснил.
— А он?
— «А что мне его расписка? — спросил у меня Серов и предложил: — Давай его, Юра, кинем». В суды он не пойдёт, ума у него не хватит. Продажны наши суды, ленивы без подогрева.
— А если пойду?
— Тогда на этот случай… Саня, дай, подушку.
Он достал из кармана брюк пистолет системы Макарова, бросил его мне под ноги на ковёр, разделся и, засыпая на диване, досказал:
— Если нет человека на этом свете, Саня, то ему никто ничего не должен. Серов мне приказал тебя убить.
Без лишних переживаний Юрка мгновенно уснул, а я беспокойно ворочался в соседней комнате с боку на бок на поломанной койке, под которую вместо ножки была подложена стопка книжек, и переживал, прислушиваясь к каждому вздоху друга.
Утром в прихожей зазвонил телефон. Полусонный, я босиком помчался к трубке и едва не наступил на пистолет. Кошерные Юркины часы валялись рядом с ним. Их хозяин ещё не очухался. В комнате пахло его немытым телом. Чтобы спросонок случайно не повредить чужие часы ногами, я их поднял и убрал в ящик тумбочки, на которой трезвонил телефонный аппарат.
— Алло! Это кто?
— Это Колька.
Мне честь не велика. Я без отдачи не нужен. Значит, что-то случилось.
Николай — человек из мира шахмат. Будучи пацанами, мы познакомились в Доме пионеров. Шёл шахматный турнир. Николаю очень хотелось сыграть в нём, но команду его школа не выставила, и залётного мальчишку окружили местные шишкари. Я заступился за Кольку. Впоследствии он никогда меня не предавал, но попадая в конфликтные ситуации, просил мою помощь. Даже получая по мордасам, мы оставались надёжной силой, способной к сопротивлению любому двору. Когда я отправился на воинскую службу в голодный ракетный край, Колька присылал мне посылки с гостинцами. Потом его упекли в сумасшедший дом в Круторожино, и вернулся он оттуда инвалидом и шизофреником. С больным человеком тут же перестали общаться все его вчерашние друзья и подружки. Только я оставался его защитником, готовым в любую минуту прийти на помощь и отдать свою жизнь за товарища или отнять её у врага — без страха перед законом, без всякой клятвы. Кто был из нас служебной собакой, а кто её хозяином, я не гадаю.
Бухали…
Колька женился. Полуслепая супруга пилила его за пьянство. В такие дни, как и Юрка, он уходил из дома ко мне, откуда опять же по телефону для форса отчитывал подругу:
— Да, я напился. Ирина, я напьюсь ещё много раз. Да-а, я ушёл из дома. Я так хочу. Я сегодня буду у Сани. А ты не огрызайся в телефонную трубку. Я ж твой муж. Я могу вернуться обратно домой и тебя избить... Ты позвонишь моему отцу?
В преддверии женитьбы последнего сына его родители поменяли трёхкомнатную квартиру на две полуторки и доживали в одной из них один на один. Нелюбовь, питавшая брак у стариков, обострилась. Мамка у Кольки умерла. Папашка остался один. Свою невестку он не любил, но боялся за сына, и почитал своим долгом общаться с его женой. Старик доживал в той же самой хрущёвке, где находилась моя квартира. Я на первом этаже, он на четвёртом.
— Сейчас мой папаша заявится сюда, но ты его к себе не впускай, — приказывал Колька.
— В мою-то квартиру? Он — ветеран войны. Как я ему могу отказать?
— Вот так и откажи. Гони его погромче и матом. Этот человек изводил мою мать за то, что я — психический урод.
Когда озабоченный Колькин родитель спускался и робко стучался, я под шипение друга всё-таки отправлялся в прихожую и с другой стороны двери прислушивался к тому, что творится на лестничной площадке. С собою наедине или с кем-то из прохожих старикан разговаривал обо мне.
— Это — тот самый Саня. Он лучший шахматный игрок во всей округе. Он пишет ядовитые рассказы, которые печатают в толстых литературных журналах. Саня ходит с друзьями в горы по выходным. В прихожей у него висит ледоруб. Я боюсь этого человека. Что я ему скажу, когда откроет? Он же меня пошлёт…
Другая слава у меня тоже была дурная. Через какое-то время, не дождавшись гостеприимства, Колькин папашка уходил к себе домой. Он поднимался по лестничной клетке, шлепая тапочками, вздыхая о пропащем сыне — ветеран Сталинградской битвы.
Утренний Колькин звонок меня напугал. Мой друг задыхался.
— Алло…
— Что-то произошло? Опять? А-а? Колька, ты почему молчишь?
— Немедленно приезжай, — выдавил мой товарищ. — Это не телефонный разговор.
Его голос звучал как в те далёкие детские годы, когда мы дружно ломали границы враждующих дворов. В нём была тревога.
— Куда приехать?
— На Западный. В Дом культуры.
Старинный совковый храм отдали в аренду торгашам, и управляли им рэкетиры, поделившие город. Злачное стало место. Там набивали «стрелки» непокорным предпринимателям. Только и было слышно повсюду, что в этом бывшем Доме культуры кого-то унизили или обложили долгами, угрожали физической расправой, после чего многие молодчики пропадали бесследно, другие бегло распродавали имущество и, не солоно хлебавши, тоже уезжали в чужие края. Кто-то сопротивлялся. Однажды в этом Доме культуры взорвали передний вход и побили фасадные витражи. Поставить новое остекление оказалось не по карману ни арендаторам, ни управе. Но всё-таки кто-то подсуетился, и стенные пробоины заложили кирпичами. С тех пор архитектурный ансамбль стал похожим на закрытый со всех сторон средневековый несказочный замок, ожидавший новой атаки дикарей. Мне предстояло в него явиться на помощь другу.
Я накинул пуховик, поднял чужой пистолет, и, проверив наличие в нём патронов, отправился в логово новых русских агрессоров. Колька поджидал меня около входа, растрёпанный, жалкий, как и все душевнобольные, глядя широко открытыми безумными глазищами, хрипя.
— Скорее, Саня.
Чтобы не сплоховать в лихую минуту, я нащупал в кармане предохранитель. Николай потянул меня за рукав, и мы полетели по коридорам. В растворе полуоткрытых встречных дверей мелькали стеллажи, на них лежали коробки с товарами, в просветах было видно, как витала в комнатах пыль. Местами немузыкально басили уверенные барские голоса, доходившие до крика, возвышающие начальство.
В просторном классе, куда мы примчались, за учебными столами сидели важные особы. Перед ними лежали раскрытые тетрадки. Одного человека я узнал. Он работал в поликлинике и не был бандитом. Я успокоился, разделся. Свою верхнюю одежду положил на подоконник и забыл про пистолет.
Вошла румяная дама. Колька представил меня как нового члена учебного процесса.
— Я уже второго друга привёл, Наталья Семёновна. Вы его зафиксируйте в моё коммерческое дело.
— Хорошо, — ответила дама, и представление состоялось.
Под её диктовку ученики строчили материал. На переменке я узнал, что многие из них имели высшее образование, но в поиске лёгкого богатства подались в сетевой маркетинг. Их не смущало то, что порою их училка не к месту употребляла обороты речи, часто грешила тавтологией. Набор высокопарных слов у неё чередовался с уличным сленгом. Междометия, их тоже было немало, не украшали процесс этой говорильни. К концу второго урока я окончательно убедился в том, что эта дама — не гуманитарий.
— Я — золотая, — повторяла она безумно. — Я стану бриллиантовой. Я вас научу, как можно быстро разбогатеть.
Были озвучены адреса генеральных фирм, поставлявших продукцию из Европы, оглашена система ценообразования, обещаны бонусы за вовлечение в торговые сети новых коммерсантов, раскрыты удивительные секреты общения с покупателями. На третьем уроке последовало предложение продолжить учёбу на платном мероприятии. Я не выдержал.
— Вы кто по профессии?
— Я — маркетолог.
— А раньше кем вы были?
— К чему такие вопросы?
— Я плохо воспитан.
— Отвечу… Я и раньше торговала. Но у прилавка. Сегодня это делают мои продавцы, а я вовлекаю в бизнес всё новых и новых членов.
— У вас большое образование?
После этой бестактности на меня зацыкали соседи. Почуяв мою агрессию, ведущая рассердилась.
— Я не имею российского образования, я имею международный диплом от компании МЛМ. Работа в ней это самый верный и быстрый способ разбогатеть.
— Но если все люди займутся маркетингом, то кто же будет производить товары и, скажем, лечить людей?
Желая поддержки, я поглядел на врача, на Кольку. Они безучастно глядели мимо меня, не выпуская авторучек.
— Разве плохо лечить людей?
В этот момент я спекулировал словесами не хуже депутата Государственной думы и люди, присутствующие в классе, ополчились против меня.
— Ну и что из того, что у неё нет верхнего образования? Зато она богата, — заголосила какая-то солидная женщина, — у меня за спиною — аспирантура и диссертация, а я, как простая училка, не знаю, на что живу.
Её поддержала подруга, с виду попроще.
— Ты, наверное, самый умный? Я всю свою жизнь отработала медицинской сестрой. Объясни, на что мне такая работа? Этому клизму поставь, тому катетер, третий от боли орёт. Он без меня не может перевернуться на кровати. А в конечном итоге — пустой кошелёк. Мне внукам не на что конфеты купить.
Мужчины тоже ругали меня не меньше женщин, подбирая цензурные словеса.
— Где твоя родина, лепило?
— Ты кто такой?
— Откуда взялся?
— Скажите, кто его привёл? — угрожающе слышалось отовсюду.
— Вон отсюда! — приказала ведущая.
Только на улице я обнаружил, что моя верхняя одежда осталась в учебном классе, и вернулся, чтобы её забрать. Мужчина, который обозвал меня лепилой, взял с подоконника мой незавидный пуховик и швырнул его ко мне. Курка упала на пол. Из кармана вылетел пистолет. Злорадство, до этого стоявшее в помещение, сменилось молчанием. Я слышал, как бьётся моё тяжёлое сердце, Колькины хрипы из дальнем угла и стук проезжающего на улице трамвая.
— Порешил бы я вас да мараться неохота.
Это было последнее и чужое, что я сказал на этой встрече.
Когда я вернулся домой, Юрка уже проснулся и передвигался по залу на четвереньках, заглядывая под мебель.
— Ты что-то ищешь?
— Саня… Ты не видал мой пистолет?
— Тот самый, из которого ты вчера хотел меня пристрелить?
— Откуда ты про это знаешь?
— А ты уже про это не помнишь?
— Наверно я очень много выпил.
— Когда мы выживали с тобою в Тобольске, однажды ты во время массовой драки спрятал в кладовку все ложки, вилки и ножики.
— Чтобы не было лишней крови.
— Вчера я сделал то же самое и припрятал твой пистолет, чтобы не было лишнего огня.
— Это не мой пистолет. Это пушка Серова. Я должен её отдать.
— Я очень этому рад. Когда вы вернёте мне мои деньги, я верну вам вашу пушку, а пока что, мне, ведь, Юра, тоже хочется кого-нибудь убить.
— Саня, ты пойми. Я охранник. Серов меня уволит, не рассчитавши. Отдай мне его волыну.
— А ты меня возьмёшь и убьешь? Или ты вчера про это нечаянно пошутил?
— Нет, Саня, это была не шутка. Твою судьбу решили во время пьянки.
— За тысячу долларов?
— Саня, мне негде жить, верни мне оружие. Я сегодня дежурю на проходной. Если Серов меня прогонит с работы, то я поселюсь в твоей квартире.
— Я тебя к себе не впущу, я буду отстреливаться.
— Я тебя умоляю. Саня…
— Ты, Юрка, хотел меня убить. Это после нашей совместной тобольской нищеты, моего молока и коврижек?
По выходным я играл на деньги в шахматном клубе. Турниры проходили организованно, и у меня появились «живые копейки» на молоко и печенюшки. Вместе с Юркой мы поедали всё это на пустующей детской площадке — пройдохи и бродяги. Как ещё назвать?
Я отдал ему волыну.
Спустя неделю Юра вернул тысячу долларов. Он заявился в парадном костюме, помолодевший.
— Вот твои деньги, Саня, и проценты с их оборота. Как обещал.
— В чулке, поди, пролежали всё время и не помялись?
— Я честно признался Серову, как ты меня обезоружил и отправился с его волыной наперевес на разборки в коммерческую помойку на Западном. Серов очень долго смеялся. Он рассказал про это своим друзьям, хозяевам замка. Бандиты решили тебя не убивать и за полдня собрали тысячу долларов в знак особого почёта к твоей особе.
Мой товарищ не сразу сообщил, что сам он продал заезженную «шоху» и гараж. Его бизнес закончился навсегда.
— Сегодня я, Саня, надел новый костюм и начинаю новую жизнь.
— В новом костюме?
Я не ехидничал, я облегчённо его спросил:
— Ты умеешь завязывать галстуки? А я, вот, так и не научился и поэтому не женился.
— Умею, — ответил друг.
— Куда ты подашься?
Отвечая, товарищ достал казенное письмо.
— К вам и подамся… Меня пригласили для важного разговора на комбинат. Ты видишь, подписано: «Гусев, начальник отдела кадров».
С беспородными работягами этот Гусев никогда не общался. С нами якшались его девицы, далёкие от служебного роста.
— Чего же он хочет?
— Товарищ Гусев приглашает меня на службу.
— В какой отдел?
— В газетах искали человека на социалку, об этом читала мама. Я же — бывший комсомольский работник. Зарплата невелика, но полный пакет социальных льгот и карьера начальника.
— Тогда удачи, руководи, возвышайся над нами…
Он вернулся бухой и хмурый, и я не удержался от яда:
— Каким же примером ты станешь для молодёжи?
А было ль ему куда идти, чтобы поплакаться?
— Мне предложили катер.
Более года эту «посудину» творили в цехе сборки металлоконструкций. Все, проходившие мимо ротозеи, гадали: «Кому она, на что?» Когда судёнышко исчезло, о нём забыли. И, вот, оно объявилось на Ирикле — в искусственном море.
— Это плавучая база для отдыха вашего директората, — промолвил Юрка. — Там нужен капитан.
— Ну, вот и, слава богу, что он там сегодня нужен. Тебе оказали большую честь.
— Изучая кадровые архивы, у Гусева узнали, что в нашем городе только два человека окончили мореходку. Один из них сегодня профессиональный политикан у Жириновского.
— А вторым оказался ты?
— Дело в том, что на этом катере уже был один капитан — неважный, из местных, из ириклинских, но он в чём-то накосорезил, и случилась проверка кадровых документов. Инспектор обнаружил его несоответствие занимаемой должности. Этот катер, Саня, имеет большое водоизмещение, и управлять им должен настоящий судоводитель. Я обладаю таким дипломом.
— Ты согласился на капитана?
— Я отказался.
После продолжительной паузы он объяснил мне причину.
— Катер необходимо два раза в год ремонтировать, удаляя ржавчину и старую покраску, перекрашивать, следить за его моторной частью. Я это не потяну. И хуже того, нужно постоянно мотаться по магазинам, — простую водку дирекция вашего комбината не пьёт. Во время их оргий я должен находиться на месте и угождать пассажирам и особенно пассажиркам, выполнять их всяческие приказы и прихоти. После этих великих пьянок я, Саня, не хочу убирать за ними пустые бутылки, затычки да рваные трусы, ведь этот катер увеселительный, он для блуда.
Спустя какое-то время в том же отделе кадров его начальник Александр Сергеевич Гусев предложил Юрке продать документы на право вождения кораблей.
— Вашу фамилию мы аккуратно удалим и впишем другую — серьёзного человека, катер уже необходим для отдыха нашим людям.
— Неймётся вам от скуки, — ответил Юрка в отделе кадров. — Я в учебке палубы драил, я три раза ходил в кругосветки, я соль глотал по всем океанам и морям, — и не продал диплом морехода.
— Это единственный документ, заслуженный мною в жизни. Все остальные бумажки я потерял, — признался он мне после этих встреч. — Ты же знаешь об этом, Саня…
Он умер через год. Пуржило, была зима, стояла тёмная ночь. В холодное время на улицах пусто. Утром его тело обнаружили около хрущёвки, в которой он проживал вместе с мамой. После осмотра медики написали, что причина смерти — сердечная недостаточность. С детства у Юры был какой-то порок, и, чтобы не искать криминал, милиция тоже согласилась с таким исходом. Когда усопшего отпевали в кладбищенской часовенке, я наблюдал, как плакали все его близкие люди и друзья: старая матушка, дочка, бывшая первая Юркина жена, с которой он был в разводе много лет, Серов… Он тоже плакал, размазывая слёзы. Но я был сух. Крадучись дошёл до гроба, заглянул в безнадёжно мраморное лицо товарища да потом уже во время погребения бросил в могилу три горсти рассыпчатой глины, чтобы пухом была земля.
Прошло десять лет…
Мне уже шестьдесят. Я многое перенёс за эти годы, многим переболел, покалечен, был даже в коме. Однажды в больничке я случайно встретил Серова. Он тоже не молод и не бессмертен.
— Ты знаешь, Саша, а ведь Юру тогда убили и ограбили.
— Не может быть.
— У него на шее был серебряный крест и, кроме него, пропали часы. Он ими очень гордился.
Я промолчал. За десять с лишним лет я ни разу не заглядывал в тумбочку, на которой гремел телефонный аппарат в тот самый день, когда я обезоружил пьяного друга…
17.12.2021 — 17.03.2022