Бежевая девятка, легко набирала скорость в стремительном движении по прямой, которая помечалась пунктиром огней склонивших головы придорожных фонарных столбов. Периодически вспыхивая отраженным желто-оранжевым светом приблежающихся в ускорении фонарей, девятка напоминала трассирующий снаряд, готовый поразить скрытую за клубящимся туманом цель. Смыкающимся глазам водителя представлялась завораживающая картина светового пятна, которое зарождалось в струящейся туманной мгле, быстро росло, усиливалось в яркости и превращалось на мгновение во всепоглощающий всполох, который тут же исчезал, уступая рождению нового растущего пятна где-то впереди. Чарующее мелькание всё ускорялось и ускорялось, а свет в закрывшихся уже почти глазах водителя тускнел по мере того, как, подгоняемый утопленной в пол педалью газа
набирал обороты двигатель девятки. За рулем Кэновской машины дремал Коля Владимирский. Рядом, уронив голову на грудь, сидел уже давно уснувший хозяин машины Кэн...
За годы учебы в мед. институте на нашем курсе сформировалась дружеская компания девушек и молодых людей, всего человек десять, которые поддерживали неформальные отношения вне стен своей алма матер. Состав компании то и дело менялся. Время от времени появлялся кто-то новый или же кто-то откалывался и терялся из виду. В пределах этой группы возникали и затихали романы, временами смещались акценты в товарищеских отношениях. Вчерашние знакомцы становились лучшими друзьями, а бывало и так, что узы дружбы охладевали. С Колькой Владимирским я был в товарищах за долго до поступления в институт, еще с тех лет, когда мы школьниками посещали волейбольную секцию ДЮСШОР (детскую спортивную школу олимпийского резерва). Ни он, ни я в силу разных причин волейбольной карьеры не сделали, но пути наши по окончании школы не разошлись: мы встретились на первом курсе меда и даже учились в одной академической группе. Родители Коли были известными и уважаемыми врачами в нашем городе. Отец - зеведующий хирургическим отделением в одной из центральных городских больниц. Мать была гинекологом, и её имя среди немногих прочих было у всех на слуху. Естественно, что Колькино будущее представлялось мне вполне предопределенным. Ему вообще давалось всё легко, и волейбол, благодаря росту 190 см. в купе с удивительно координированной и непринужденной ловкостью в движениях, и внимание женщин, которым он пользовался все годы учебы, так как, в отличие от меня, долгое время не женился и в глазах многих однокурсниц был трудным, но желанным призом в борьбе за женское счастье. Вот и профессиональная карьера обещала Коле быть беспроблемной. Между тем кто из нас думал о профессиональном будущем в бурные студенческие годы? Нескончаемая череда романтических приключений и дружеских попоек скрашивала рутину лекционных курсов и практических занятий. Мы были молоды, веселы, часто пьяны и всегда счастливы. У Кольки, в отличие от большинства однокурсников, была своя машина, старый видавший виды зеленого цвета жигуленок одиннадцатой модели, подаренный отцом. Жигуль этот в нашей компании прозвали Боевой Машиной Владимирского, или БМВ. Иной раз с очередной пьянки Коля развозил нас в ней по домам, загрузив в салон 8-9 человек, утромбованных штабелем в два этажа. Особенно тесно было зимой, когда вся компания была в шубах, а для пьяного Владимирского возникали дополнительные трудности дрифта по обледенлым дорогам - заиндивевшее и потерявшее прозрачность лобовое стекло. Впрочем, соскребание инея и опускание окон с для того, чтобы выветрить густой перегар из салона машины, не всегда решало проблемы затрудненного обзора. Помню, как-то, машина остановилась на обочине. Коля уронил голову на руль и затих. В нашей спрессованной компании возникло оживление.
- Юлька, толкни Владимирского, он там что, заснул что-ли?
Коля голову от руля не отрывал, но признак жизни подал.
- Спокойно, ща видимость прояснится, и поедем.
- Коля, всё уже видно, давай, езжай, пока Глотыч всех не заблевал!
Серега Глоткин лежал первым этажом и, придавленный девчонками сверху, потихоньку срыгивал за пазуху своей шубы.
- Ой, Татаров меня коленкой девственности лишает! Коля, гони, если тебе моя честь дорога.
Лена уже уже пол-года встречалась с Владимирским, но не упускала шанса сослаться на свою легендарную девственность когда предоставлялась такая возможность.
Я в карман своей шубы за словом не полез.
- Лена, это не коленка!
Двухсекундная пауза, и дружный взрыв хохота.
- Это ты своей девственностью у меня на голове сидишь. Толя, давай, трогай уже, а то я как Глотыч щас рыгать буду!
- Бждите, щас поеду, только пелена с глаз спадёт".
Однажды всё таки попался Коля гаишникам. Машину и водительские права у него изъяли, и ГАИ направила в институт письмо с отчетом о задержании пьяного водителя Владимирского. Однако времена были уже перестроечные, партийно-комсомольский контроль за студенческой нравственностью приказал нам жить долго и уже не равняться на моральный образ советского врача. А потому дело горе-водителя разбиралось не на комсомольском, а на студенческом собрании хирургического потока. Большая часть нашей компании, пользующаяся услугами Колиного БМВ, радостно участвовала в общественном порицании проступка. Понуро стоящий в окружении сокурсников, заполнивших одну из адиторий кафедры госпитальной хирургии, Коля получил устный выговор проф. Григорьева и короткую лекцию о вреде алкоголя Профессор смеялся глазами, но лицом был строг. Коля молчал и внимательно всматривался в пол под ногами.
- Ну скажи что-нибудь, Владимирский, не молчи. Ты всё понял?
Коля пообещал, что пьяным за руль больше не сядет, и согласился с профессором в том, что пить не закусывая вредно, даже начинающему хирургу. На том тогда и разошлись.
Вспоминая однокурсников, Владимирского я вижу прежде всего за рулем его зеленого БМВ. Уверен, что наши бывшие общие друзья хранят в воспоминаниях другой его образ. Надо сказать, что кроме машины Коля был обладателем притягательной харизмы редкого сердцееда, я бы сказал, пожерателем женских сердец. Этим обстоятельством часто пользовался наш общий товарищ Феликс Холодный.
Высокого статного и вальяжного
Николая с удовольствием принимали в родительских домах юных дев, видя в нем достойную пару своим дочерям. Коля являлся в гости вместе с вечно голодным и худым Феликсом, роль которого сводилась к тому, чтобы обеспечить непринужденную атмосферу общения. Таким образом, Коля отзывался на приглашения к ужину не в сомнительном статусе потенциального жениха, а в составе небольшой дружеской компании. Такие выходы в свет они с Феликсом тщательно планировали в соответствие с Колиным графиком половой жизни и между собой называли эти мероприятия "Пробить по холодильнику". В одно время Владимирскому довелось быть официальным женихом, представленным в таковом качестве родителям трех лучших подруг, наших сокурсниц. Как-то раз я спросил его, как тому удалось поочередно поматросить с каждой и затем бросить одну за другой? По моему делитантскому разумению, разрыв отношений с одной из них должен был по крайней мере вызвать негодование и игнор у оставшихся двух. Ну ладно, уломал одну подругу, сбежал к другой, бывает наверное и такое. Но как он смог проделать всё тот же номер с третьей?! Они же, наверняка между собой активно обсуждали эту коллизию уже после первого дезертирства с полей любовных сражений, так сказать.
"Ничего ты, Саня в жизни не понимаешь, - отвечал Коля с вальяжностью Джеймса Бонда, - они же бабы, им не только поболтать, им попробовать хочется." Мне всегда казалось, что в этом нехитром жизненном наблюдении Коли Владимирского зашифрован был секретный ключ к женскому естеству. Сам он этим золотым ключиком без труда открывал любые сейфы, но делиться им с друзьями не хотел (Феликсу перепадало лишь содержимое холодильников, а к сейфам доступа не имел, как ни старался). В течение лет искал я этот волшебный ключ к женским сердцам и, сдаётся, добился некоторых успехов, но, увы, моя отмычка не была так универсальна, и работы в поисках более надёжного сердцевскрывателя мне хватило на долгие годы.
С Кэном, безмолвным пассажиром бежевой девятки мы познакомились при поступлении в ВУЗ. Кэн был неместным и приехал в наш город из солнечной столицы пасмурной Бурятии. Типичный комсомольский вожак, полный нереализованных идей и энергии для их воплощения, Кэн был вполне готов под аккомпанемент песни "И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди!" начать стремительное восхождение по устланной красным ковролином комсомольско-партийной карьерной лестнице. Кэну повезло остаться рукопожатным благодаря только тому счастливому обстоятельству, что комсомол испустил свой неприятный душок, попав в перестроечные жернова девяностых. Всю свою неуёмную энергию и деятельность натуры Кэн был вынужден тратить на учёбу и институтский КВН. И преуспел везде, став, между прочим, единственным на курсе получателем ленинской стипендии, которая, если память не обманывает меня, вдвое превышала обычную. В свободное от учёбы, КВНа и пьянок время Кэн иногда писал стихи. Я иногда их слушал.
"Во мне играла кровь,
Я в дом вошёл с мороза,
Но там меня ждала
Обыденность и проза..."
Отец Кэна погиб, в Улан Удэ оставалась его мама, а в нашем городе он жил у своей бабки, грузной и мудрой армянской женщины, страдавшей одышкой и огромной на весь живот послеоперационной грыжей живота. Еще у Кэна была в нашем городе родня: дядька - кардиохирург, зам главврача крупнейшей больницы города, дядькина жена, гинеколог и две их дочери красавицы, двоюродные сестры Кэна, также студентки нашего меда. С третьего курса, с целью подработки, я в качестве медбрата брал ночные смены в кардиореанимации больницы под управлением начмеда, дядьки Кэна. Там я и познакомился со старшей из Кэновских сестер Олесей. Смешение армянской и украинской крови породило пылкую натуру, сравнимую по своей мощи с напалмовой бомбой. Олеся, как белый фосфор воспламенялась без помощи спичек и всю ночную смену горела неугасимым огнем. Наш дежурантский секс был не просто взрывным, это была система залпового огня в действии. Выжжены были все подсобные помещения папиного отделения кардиохирургии, где она подрабатывала постовой медсестрой. Следы пожара были даже в кабине лифта, имевшего как-то неосторожность остановиться на третьем этаже, занимаемом отделением, в котором несла ночную службу Олеся.
Но вернемся к главным героям повествования. Коля и Кэн сдружились... Всё чаще их видели вместе в центре событий нашей студенческой жизни. С какого-то времени они уже воспринимались как сиамские близнецы. Общему впечатлению их идентичности не мешала даже разница в росте (Кэн был не выше 170 см.) и в темпераменте (Коля был ленив и вальяжен, Кэн - деятелен и непоседлив). Эти двое дополняли друг друга как Инь и Янь или как Чук и Гек. Они и сами нашли в себе общие уникальные особенности, делавшие их в собственных глазах по крайней мере братьями. Как-то, когда мы хорошо выпили, обнаружили они на своих левых предплечиях идентичные по форме и цвету родимые пятна и демонстрировали всем совершенно одинаковый мешок взятой в защип и оттянутой кожи в области угла нижней челюсти. Никто из присутствоваших при этом феноменальном открытии свою кожу так от шеи оттянуть не мог, как ни старался. Попробовали, между прочим, и присутствующие однокурсницы, то-ли для смеха, то-ли в надежде быть принятыми хотя бы на птичьих правах в пеликаний клуб Владимирского. И уже, напившись в дым, после очередной сверки тайных знаков своего несомненного родства, сидели Коля с Кэном друг против друга, уперевшись лбами, гладили друг друга по загривкам и шептали друг другу:
- Брат...
- Брат...
Память - особа удивительно злая. Некоторые эпизоды прошлого по своему усмотрению она сохраняет в состоянии первейшей свежести. Приравнивая их по яркости восприятия к недавним событиям, память создает пугающее впечатление скоротечности времени. Вот ты видишь себя пятилетним ребенком, несущемся на угнанном велосипеде и с ужасом осознавшим, что тормоза на нем неисправны. И вот сразу вслед за падением на мягкую землю газона, усеяного ярко желтыми одуванчиками, ты первокурсник меда, который покинул вместе с другими студентами пост народной дружины на улице Подгорная и стоишь в воротах хоккейного корта с выбившимся из под тулупа вязаным шарфом. Разгоряченный, ты вдыхаешь морозный воздух январской ночи и следишь за тем, как твои товарищи , крича, скользя и падая, в свете уличного софита проводят дриблинг найденной где-то подушкой. Твое дыхание превращается в струйки клубящегося в свете прожектора пара, и ты, молодой ещё, но разочаровавшийся в жизни, нищий врач с пятилетней практикой распития разведеного медицинского спирта совершенно случайно встречаешь товарища юности Кэна. Странно и и пугающе: вот только вчера ты - счастливый угонщик велика без тормозов, а сегодня - уже пьющий морально и профессионально деградирующий врач. Между вчера и сегодня мелькнуло и незаметно исчезло 25 лет...
Кэн не прошёл мимо, не сделал вид, как-будто не заметил меня в исшарканных демисезонных ботинках и засаленных выцвевших брюках, давно потерявших форму, в свитере, очевидно купленном на другое плечо. Кэн поступил ещё хуже, он искренне обрадовался увидев меня. Разговор наш, однако, не очень складывался, и, после приличного ситуации обмена приветствиями и вопросами из серии "как ты?" и "где ты?", мы оба вспомнили о срочных делах и с обоюдным пожеланием "ты не теряйся" разошлись. Как был я, ты, читатель, наверное, догадываешься. Не думаю, что и у Кэна были по этому поводу какие-то сомнения. Над вопросом, как был Кэн, я голову тоже не ломал. Кэн был, как надо. Каждая деталь его одежды говорила о полнейшем благополучии, как мы тогда его понимали: на ногах Кэна были потрясающие кроссовки Адидас Торшион, сам он был в спортивном костюме с застежкой-молнией, небрежно недодастегнутой на груди, что позволяло мне полюбоваться майкой Лакоста. Ну и златая цепь была на Кэне том. Из непродолжительной той нашей встречи я вынес то, что, не смотря на крутой прикид, Кэн, к моему приятному удивлению, не сильно изменился. Был он по-прежнему деятелен и, похоже, как и пять лет назад, полон творческих идей, хотя и появилась в его манере общения этакая снисходительная насмешливость успешного, яркого и благополучного по отношению к серому и прозябающему. Я понимал, что такая снисходительность адресовалась не лично мне. Меня он деликатно вывел за границы противопоставления говна золоту. В этом отношении к людям угадывалась позиция, убежденность на основе личного жизненного опыта. Такое Кэновское преображение мне почему-то не понравилось.
Я проводил Кэна взглядом и некоторое время наблюдал за ним из отдаления. Оказалось, что Кэн дожидался из магазина жену. Вскоре она появилась с пакетами в руках. Кэн сложил покупки, пара уселась в новенькую бежевую девятку Почти беззвучно захлопнулись двери и Кэн с женой уехали в чужую непонятную мне жизнь. "Машину прикупил, молодец," - топо констатировал я, испытывая досаду от того, что не подошёл поздороваться с Наташей. Наталия, жена Кэна, выпускница педфака нашего института, всегда была мне симпатична. Как женщина она не была в моём вкусе, но я воспринимал её милой и светлой. Не знаю почему, но и она была всегда мне рада. Последний раз я встретил её в 1999. В черном платье, черном платке, с черными кругами под глазами она обняла меня, поцеловала в щеку и сказала: "Сашка, ты такой хороший, ты лучше всех, кого я знаю". Этот момент я запомню на всю жизнь.
Время разыгрывало свою шахматную партию, расставляя фигуры сообразно задуманной комбинации. Не все пешки вышли в ферзи, доказывал я своим собственным примером. Ну чтож, каждому своё. К 1998 году через общих наших знакомых доходили до меня обрывочные сведения о том, что Кэн финансово преуспел. Медицину он давно оставил - не врачом же деньги зарабатывать. Потолкавшись какое-то время на рынке оптовых продаж шоколада, воткнулся он в страховой бизнес. Что это было за страхование, я не знаю, только сдаётся мне, что это была какая-то финансовая пирамида с головным офисом где-то в Австрии. Так или иначе, по словам знакомцев Кэна, тот постоянно тусовался в Вене. Говорили также, что приобрёл он себе квартиру в Будапеште. Может быть и так, но из нашего города уезжать он не собирался и даже купил большую трехкомнатную квартиру с видом и сделал в ней евроремонт. Я вместе с некоторыми другими институтскими товарищами по сложившейся когда-то традиции помогать друг другу был приглашён таскать коробки с домашней утварью и с помпой отпьянствовать переезд. Скажу честно, квартира еще не заставленная даже чудесами современного быта, произвела на меня впечатление. На том переезде я узнал что в европейские вояжи Кэна стали привлекаться некоторые наши однокурсники, составлявшие некогда костяк нашей студенческой компании. Из относительной бедности был вытащен и Коля Владимирский. На самом деле к тому времени Коля не так уж и бедствовал. Работая хирургом в отцовском отделении и пользуясь отцовским покровительством, он раз в неделю - две летал в Польшу. Мотался он туда челноком и закупал всяческий трикотаж. Улетал по пятницам и успевал вернуться к утренней отделенческой планерке в понедельник. Как Коля всякий раз таскал шмотки я не знаю. Владимирский был лось ещё тот, вполне мог тащить и на себе, возможно, впрочем, отправлял посылками. Торговала предметами одежды его жена, вроде как было у нее место где-то на вещевом рынке. Надо сказать, что Коля уже как шесть лет был женат и у него подрастал сын. Такой образ жизни позволял ему держаться на плаву. По-настоящему дела пошли в гору, когда Владимирский без отрыва от работы в хирургическом отделении был подтянут Кэном в страховой бизнес. Как мои товарищи делали бизнес за границей, меня не интересовало А вот по поводу культурной программы в их европейских турах у меня сложилось неплохое представление: сибирские пацаны оставили трудноизгладимые впечатления на венгерских проституток и на персонал некоторых гостиниц Будапешта. Как все мы ржали на том переезде в новую квартиру Кэна, когда оба друга в красках рисовали нам одно из тех будапешстких приключений! В тот загранвояж выехало 8 страховых агентов. С большинством из них я знаком не был, но Колю, Кэна и Феликса Холодного в их составе знал как облупленных. В один прекрасный день компанией было выпито больше обычного и проституток было заказано по две в одни руки. Брали оптом для экономии. И проститутки, и их сутенеры тоже были из Совка. В общем, отшумела битым стеклом будапештская ночь, приехали сутенеры за деньгами. Я в ****ской бухгалтерии не разбираюсь и поверить в наивность сутенеров не могу, но вышло так, что как-то задолжали им наши к утру. Деньги пацаны платить отказались то ли по принципиальным соображениям, то ли в силу отсутствия таковых, так, как не слабо потратились на гостиничное бухло. Короче, финансовые претензии сутенеров были отклонены в грубой форме. Короче выстроились стенка на стенку: местные злые и обиженные, сибиряки злые и с похмелья. В общем никто никому ничего доказать не смог. Виновными и потерпевшими в этой истории вышли ****и. Хэппи энд. Особенно в этой истории всех порадовал эпизод, в котором команда сутенеров выставила вперед самого здорового, пообещав, что щас тот вставит вашему бОрзому (имелся в виду Кэн) между зубов спичечный коробок. Для пущей убедительности здоровяк вынул коробок из кармана и продемонстрировал его сибирякам. Феликс Холодный, также посетивший столицу Венгрии в составе той туристической группы, вытолкнул вперед Колю, вследствие алкогольной интоксикации утратившего дар членороздельной речи. Коля мычал и Феликс переводил: "Ща я вам этот коробок между зубов плашмя вставлю!"
Смех был тогда под водку с консервированной колбасой, разложенной на картонных коробках. Как всегда напились. Так вот состоялся переезд Кэна на новую квартиру с видом и евроремонтом. Вот и всё, то была последняя наша пьянка. А может даже, уже и не наша. Ни кто в пьяной экзальтации не задвинул что-то вроде "Люди, мы же все братья!" Рефреном звучала другая мысль: "Все люди ****и, все и всех можно купить, а если не хватает денег, то уж здоровья и наглости нам хватит, чтобы указать бледям на их законное место...
Временами я убеждаюсь в том, насколько логичен Творец в деяниях своих. Не всегда его логику можно понять, в любом его промысле слишком много факторов, многого человек не способен учесть и принять во внимание. Поэтому недостаточно мне быть мыслящим и искать истину только в логике. Наверное, нужно мне и верить, полагаться на волю Создателя. Он дает шанс всем, тем кто, как им кажется, понимают его логику, и тем, кто уверен, что понять её нельзя, даже тем, кто и слова-то такого не знает. Кара небесная в глазах верующих или неумолимая логика событий с моей точки зрения ведет к фатальному финалу тех, кто пренебрёг подаренным Богом шансом осознанно или неосознанно держаться в рамках Закона. Бог ждет раскаяния от нарушающих Закон. Злостные некающиеся нарушители по собственной воле или гордыне принебрегают шансом вернуться в его рамки. Логика событий вычеркивает таких нарушителей из жизни. Потому, что dura Lex, sed Lex...
Мелькание огней угасло когда веки Коли Владимирского окончательно сомкнулись. Воцарилась полная темнота, не нарушаемая ни продолжающимися всполохами света желтых фонарей, ни стремительно приближающимися сигнальными красными огнями машины аварийной службы, которая заблокировала полосу движения под опасно провисшими троллейбусными проводами. Трассирующий заряд, снайперски направленный в скрытую еще только что мишень, ярко вспыхнул красным и стремительно вошёл под тяжелую железную раму будки ГАЗ-53. Темнота сомкнулась навсегда, когда страшный удар сорвал крышку моторного отсека девятки. Ребром своим она вмяла лицо Кэна в спинку пассажирского кресла и раздробила черепную коробку Владимирского.