Пс 5:10 :Ибо нет в устах их истины: сердце их - пагуба, гортань их - открытый гроб, языком своим льстят
Страсти наши, всегда были и будут антихристианскими (Пушкин в передаче А. О. Смирновой (dubia)
У Пушкина мысли о сущем и смерти в художествах отражены в метафабуле:
Человек – Встреча со Злом – Обаяние Зла – Грех и Грехопадение – Раскаяние – Неотвратимое Возмездие»
В этой связи принципиально важен концепт Зла
Гений всегда связан с высшим, связан с Богом.
Цель поэзии — поэзия... цель художества есть идеал... (курсив П.), — сказано поэтом не для красного словца.
Смысла я в тебе ищу, — говорит Пушкин, прислушиваясь к мышьей беготне повседневности, сопровождающей невидимую для глаза истинную жизнь, жизнь духа.
В 1835-ом (суицидальном!) в Страннике он известил, что двинулся на поиск Врат Вечности:
Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света.
Пусть будет он тебе единственная мета.
Пока ты тесных врат спасенья не достиг.
Ступай!
Источником явилось стихотворение английского писателя-миста XVII в. и носило название «Путешествие странника из сего мира в грядущий». Символично.
Другие знаменитые строки Пушкина:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...
Из письма к Жуковскому в 1825 г:
Цель художества есть идеал, а не нравоучение (курсив П.)
Много раз в стихах и, наконец, в письме к Вяземскому в 1836 г, он горячился оттого, что его никак не поймут:
Господи Суси! Какое дело поэту до добродетели и порока?
Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место, — писал Пушкин в «Пиковой даме».
У него была своя цель — постижение истины и сведение её на землю.
Гоголь это понял, и сказал: Пушкин прав
Перед ним стояли образцы поэтической мысли о генезисе Зла – Байрон (создавший поэмы Дон-Жуан, Каин, Манфред), Альфред де Виньи (поэмы. "Eloa", "Moїse", "Deluge"), Мильтон с Потерянным раем … Гете с Фаустом и наш- понимаете-ли- Уильям Шекспир. И у каждого из этих титанов мысли и духа свой концепт Зла.
В итоговом творении - поэме Дон-Жуана (1819-1823) с посвящением Бобу Саути озерной школы (!) со стихами:
Все претенденты. Им, читатель мой,
Один конец — бог ведает какой!
Байрон поразительно судит о Сократе и Христе. Так говоря о богохульниках лорд Байрон приметил в Пизе в июле 1822: «Избитая и часто незаслуженная кличка богохульника, как и другие подобные ей, вроде радикала, либерала, якобинца, реформатора и прочее — таковы обвинения, которыми наемные писаки прожужжали уши всем, кто согласен их слушать. Эти обвинения должны, в сущности, быть очень приятны для тех, кто помнит, против кого они в свое время выдвигались Сократ и Иисус Христос были преданы публичной казни именно как богохульники. И так бывало и еще может быть со многими, дерзающими противиться самым отвратительным оскорблениям имени бога и разума человеческого»
И добавил рассуждения о Сущем и его персональном вульгарном (т.е обыкновенном) финале:
Сократ сказал: «Я знаю лишь одно
Что ничего не знаю!» Сколь приятно
Такое знанье! Делает оно
И мудрецов ослами, вероятно.
А Ньютон заявил уже давно:
«Вселенная для знаний — необъятна!
Лишь камешки сбираем мы, друзья,
На бреге океана Бытия!»
И следом :
«Все суета!» — Екклесиаст твердит,
А с ним и все новейшие пророки.
Святой, мудрец, наставник и пиит
Изобличают страсти и пороки;
***
Мудрейший Бэкон, Локк, Сократ и ты,
Божественный, чье чистое ученье,
Непонятое, как и все мечты,
Мечты … Надо же…
У лорда Люцифер более библейский, чем сатана Мильтона. Между всеми поэтическими изображениями сатаны он единственный, так как у Байрона сатана говорит Каину: Если ты не Его (Бога), то ты мой. А Каин сообщает сатане, что Фирза, жена его, своею преданностью облегчает ему бремя жизни. Этим ясно сказано, что Бог, а отнюдь не сатана вложил в наши души чувство любви. (А. С. Пушкин по запискам А. О. Смирновой (Россетти)). Байрон в отличие от Шелли никогда не смешивал ни Христа с христианами, ни Бога с деспотами. Шелли сомневается в Провидении, он смешивает Бога с политическим деспотизмом. Будто Бог - который есть Любовь - терзает человечество лишь для того, чтоб наслаждаться его страданиями. Пушкин считал, что это совершенно ложно. Данте, Шекспир, Мильтон, Гёте, Байрон никогда не проповедовали такого чудовищного софизма.
С некоторых пор известно, что Лазарь, воскрешенный Иешуа по пути с изгнанными из Вифании в Иерусалим, вновь скончался, чем вызвал слезы Спасителя:
В страданиях от странного недуга
Внезапно умер Лазарь на руках сестер.
Мария тело умастила, не сдержав укор.
Напрасно говорил Иисус: «Он спит», когда
Увидел саван, то заплакал. Как звезда,
Слеза святая по щеке его скатилась,
В невидимую смертным урну погрузилась,
Что Серафимы осторожно наклонили,
Не отдали ветрам и не пролили,
Как чудо поднесли, на диво небесам,
Искристую эссенцию к Предвечного стопам.
Так поет в романтической поэме-мистерии «Элоа, или Сестра ангелов» Альфред де Виньи. Леконт де Лиль писал: "Элоа" - самая прекрасная из поэм, возможно, совершеннейшая из всех, написанных на французском языке". По мнению Барбе д"Оревильи, "Элоа" Виньи представляет "неизменную глубину его гения", это "Аталия романтизма".
Воскресший по воле Сына Божьего вновь умер. Его сестра Мария его омыла = омовение – ритуал очищения от грехов. За год Лазарь успел обзавестись грехами. Иешуа плачет об этом или о своем бессилии? Или о силище Зла?
Вот оно Зло в ЭлоА:
Ей прозвучала вслед: "Должны предостеречь,
О ЭлоА! хотим предупредить мы Вас
Об Ангела падении, он лучшим был из нас,
Но добродетели святой уже с ним нет,
Из-за которой назван был Несущий свет,
Когда любовь и благо сеял много лет
И звездам нес указы Божьи, а в ответ
Земля дивилась несравненной красоте,
Дав имя Люцифера утренней звезде.
Алмаз во лбу его сиял и диадема рдела,
Как солнце, в кудрях золотом блестела.
Без диадемы он сейчас и нелюдим,
Дрожит от холода и всеми нелюбим,
Он разучился говорить на языке небесном
И мрак накрыл лучистый взгляд завесой;
В словах - дыханье Смерти, тех, кто отзовется,
Сжигает взглядом, губит все, чего коснется;
Ни боли он не чувствует, ни сострадания,
Но злу не рад творимому, не рад закланию.
Вздыхает Небо, пытаясь что-то вспомнить,
Не смеют Ангелы о нем другим напомнить
И вслух произнести утраченное имя»,
Люций Фер у де Виньи скорее безумец… Недаром им была начаты поэмы поэмами "Jugement dernier" и "Satan sauvе", которые остались незавершенными. Сестра ангелов, рожденная в святости и для святости, обречена на падшесть и гибель в плену у Сатаны: Элоа приносит свою чистоту и невинность в жертву Люциферу – Несущему Свет по исходному эскизному проекту, но от этой ноши сошедшемус ума (см. Виньи Альфред д.е Элоа, или Сестра ангелов. Песни 1-3. Рождение. Падение. Смерть = пер. Жужгина-Аллахвердян)
Какова сила обаяния Зла!
Но … Пушкин сказал затем, что он считает "Моисея" Альфреда де Виньи выше, чем "Элоа", потому, может быть, что самая личность Моисея всегда поражала и привлекала его. Ни одно из библейских акционеров не достигает его величия, ни патриархи, ни Самуил, ни Давид, ни Соломон; и пророки менее величественны, чем Моисей, царящий над всей историей народа Израиля. Брюллов подарил Пушкину эстамп - изо Моисея Микеланджело. Пушкин очень желал бы видеть саму статую и поменять ее на медную статую Екатерины II – приданное его женки, но медь упала в цене… Альфред де Виньи прекрасно понял то чувство одиночества, которое должен был испытывать Моисей среди людей, так мало понимавших его.
При расспросах о Скупом рыцаре Пушкин отвечал черноокой хохлячке Россети (донне Соль): Золото есть дар сатаны людям, потому что любовь к золоту была источником большого количества преступлений, чем всякая другая страсть. Мамон был самый низкий и презренный из демонов. Он ниже вельзевула, велиала, молоха, астарота, вельфегора, всех слуг люцифера. Но последний опаснее всех, потому что, по сказанию, один он прекрасен. Он соблазнительнее и, следовательно, тоньше всех. А опасность Люцифера в ином и заключается в двух вещах: он овладевает нами посредством софизмов мысли и софизмов сердца.
Прим. Софизм — формально кажущееся правильным, но ложное по существу умозаключение, основанное на преднамеренно неправильном подборе исходных положений; это рассуждение, которое используется для обоснования какой-либо абсурдной посылки или утверждения, содержащего противоречие общепринятому представлению.
При обсуждении Сцены из Фауста встал вопрос почему Пушкин заставляет своего Мефистофеля говорить, что ему необходимо постоянно быть в действии, так что, когда Фауст хочет его прогнать, он должен дать ему какое-нибудь дело. Князь Вяземский отвечал: Потому что лукавый очень деятелен, что бы ни говорили о том, что лень есть мать пороков. Может быть, это и справедливо относительно людей, но относительно сатаны совершенно напротив. Если бы сатана оставался в бездействии, то и не было бы сатаны. Смирнова: "Хочу знать почему?" Пушкин (с улыбкой): "Потому что зло вообще очень деятельно; таков же, следовательно, и дух зла. Зло есть покатый склон, а вы знаете, как легко скользить по покатому склону, сохраняя при этом иллюзию, что находишься в покое. Главное в том, чтоб не допустить себя скользить, чтоб бороться с этою склонностью, вместо того, чтобы делать обратное". Помолчав: "Человек есть постоянно деятельное и действующее существо; стремление делать, творить что-нибудь - это божественное свойство. Ангелы обладают этим свойством, и падший люцифер сохранил его. Но человек властен в выборе между добром и злом. Люцифер не может уже творить доброго, он связан необходимостью, вынуждающей его делать злое; в этом часть его наказания: он не может уже подняться из пропастей тьмы кромешной. Гордость люцифера должна страдать от этого ограничения областью злого (я так думаю, по крайней мере), и оттого он и ненавидит чистых духов, других ангелов. Особенно он ненавидит человечество, одаренное властью выбора между добром и злом. Он искушает человека из ненависти к этому смертному, который тем не менее может подняться к свету, из ненависти к существу могущему умереть от ничтожнейшей причины и которое все же свободнее его, его, который был ангелом, денницей. Так я объясняю себе злого духа-искусителя. И Байрон, усердно читавший Библию, так же понимал его: его сатана грандиознее сатаны Мильтона; он и ближе к библейскому, по моему мнению".
(см. ж. Libra Press. Пушкин о сущности зла)
У Виньи возникает не раз тема мужественного молчания: ничего не просить у Бога, а самому искать выход. Когда в 1863 г. Виньи умирал, то просил, чтобы похороны его прошли в молчании. Позднее Марсель Пруст писал: «Я считаю Бодлера, как и Альфреда де Виньи, самыми большими поэтами XIX века».
Идеи внутренней дисгармонии и растерянности перед невольно творимым злом оказались необыкновенно привлекательными для многих поэтов Нового времени и легли в основу романтического психокомплекса "болезни века", в котором проявились современные симптомы издавна воплощаемой в литературе темы "мировой скорби". Развив и усложнив мильтоновский образ Сатаны, романтизм связал его с проблемами раздвоения личности, бессознательных порывов сердца, духовных заблуждений, отчаянной душевной отваги и бесполезного самопожертвования.
Известны художественные способы решения этой проблемы в пушкинскую пору:
- мильтонизм
- байронизм
- мельмотизм
- мефистофелизм - романтически понятая мефистофелевская тема.
Прим. под байронизмом понимается богоборческий, мятежный индивидуализм, под мельмотизмом - сочетание насмешки и злобы, горечи и раздражения при изобличении самообмана и иллюзий [см. М.П. Алексеев // Метьюрин Ч. П. Мельмот-Скиталец. - М.: Наука, 1983//, под мефистофелизмом - критика и осуждение фанатизма, тирании, лжи, неискренности и других человеческих и общественных недостатков и пороков.
Пушкин усвоил эти концепты Зла.
С Демоном он сошелся в 1823…
В этот год лорд Байрон написал итоговое и не байроническое – поэмы Дон Хуан
Остается понять, что понимать под пушкинизмом, если допустить, что эдакий все же есть?