(Эссе)
Нависший сумрак стал разжижаться первым светом, светом, который ещё не шёл от прямого попадания солнечных лучей, но передавался от них через складки неба. В образовавшейся серости стали просматриваться очертания кварталов и пятна парков. Город шевельнулся, но, не проснувшись, замер снова. Потом, когда серая пелена просветлела, Город шевельнулся ещё несколько раз. Но лишь когда от горизонта протянулась первая красная ниточка солнечного луча, появились первые признаки пробуждения.
Город поворочался и вздохнул первыми выхлопными газами. От этого воздух над Городом, за ночь приобретший подобие свежести, получил первую порцию удушливой смеси, которая соединилась с утренней сыростью, клочками тумана прятавшуюся в путанице улиц. Для Города это было всё равно, что первая затяжка первой утренней сигаретой.
Между тем, Солнце приподнялось над горизонтом, и его лучи нахально проникли во все улочки. Свет, с каждой минутой набирающий силу, защекотал Город по коже асфальта, и каменный гигант, кашлянув неисправными карбюраторами автомобилей, окончательно проснулся.
Для начала он прикурил несколько десятков труб, а потом поднатужился и изрыгнул из домов первую порцию хаотично бегающих капелек. Тут же по венам улиц потекла стальная кровь, в которую капельки то просачивались, то выскакивали из неё. С этого времени Город стал издавать жужжащие звуки, которые всё время усиливались. Могло сложиться впечатление, что это Солнце, поднимаясь выше, заставляло Город гудеть, но каменный красавец (именно так он думал о себе) считал, что все эти шумы неотъемлемая часть его жизни, не зависящая от наличия в небе палящего пятнышка. Эта уверенность подкреплялась теми моментами, когда Город продолжал издавать шумы и в отсутствие небесного света. Не знаю, прав ли был Город, но мне кажется, что Солнце всё же причастно к усилению шума на улицах.
А в это время, пока Город думал о причинах шума, из его окраин и наиболее грязных районов стали доноситься звуки металлического лязга. От этих звуков Город поморщился, но это было ещё только начало, потому что вскоре грохот стал постоянным. К этому примешивалось раздражающее мельтешение этих маленьких капелек.
Во второй половине дня, когда Солнце перевалило за вершину своего небесного путешествия и уже стало клониться к вечеру, капельки своими маленькими ножками стали раздражать кожу асфальта. К тому же в некоторых местах эти назойливые капельки, набравшись наглости, вскрывали городской покров, копались в нервах подземных труб и наспех латали выкопанные ямы. От этой наглости на теле Города оставались безобразные шрамы. Но что мог ответить им уставший Город? Он только злился, и от этого в железных потоках крови происходили столкновения.
К вечеру лязг на окраинах прекратился, но Город, вздёрнутый дневным хаосом, уже трясся в нервной дрожи, переходящей в паническую истерику. Капельки, казалось, чувствовали, что Город взвинчен, и, чтобы доконать его, высыпали на улицы всё больше и больше. В наступающей темноте они начали сталкиваться или сливаться, укрывшись в парках или домах. Больше всего раздражало, когда они сливались в парках на скамейках, потому что парками Город дышал. И в тот момент, когда Город был готов взорваться, ночь устанавливала свою власть, и, глубоко вздохнув, Город заснул с мыслью: «Надеюсь, завтра это не повторится».
Звёзды убаюкивают Город, стирая в памяти всё плохое, неся успокоение. В смеживающихся глазах долго ещё оставался только звёздный свет.
А на завтра всё начиналось сначала…
27.08.02
Геннадий Моисеенко